Люди на карте. Россия: от края до крайности

Село вымерло. Кто-то заперся дома, кто-то лежал ничком в грязи, остальные превратились в зомби. В безопасности чувствовали себя разве что милиционеры – отделение было надежно огорожено пятиметровым забором. Должно быть, пробил час страшного бедствия, именуемого Получкой. Вернувшись, мы увидели, что почтальоны допили бутылку, но не утратили человеческий облик. Вероятно, алкоголь и вправду превращал в зомби только безработных.

– Слышал, здесь китайцы собираются завод строить.

А русские с севера железную дорогу тянут. Как ты думаешь, на пользу это нам или нет? Нас ведь, тувинцев, совсем мало осталось, тысяч эдак триста.

«А не спившихся и того меньше», – подумал я, вслух же сказал:

– Дорогу еще долго будут делать. Она по древним курганам пройдет. Пока каждый раскопают…

Один из крупнейших курганов Тывы обнаружили, когда через него проложили автомагистраль – от сотрясения почвы обнажились деревянные перекрытия гробницы.

– Скоро нас в Красную книгу занесут, – со смехом добавил почтальон. – По разным странам возить будут: глядите – последние тувинцы! Редкая порода, охота запрещена…

На следующий день, когда очередное обещание прислать за мной машину оказалось пустым, я плюнул и пошел к озеру пешком. Накрапывал призрачный дождь, легкий, как паутина, и совсем не мешавший. Из-под ног вылетали сотни кузнечиков, а над кладбищами комбайнов и опустевшими силосными ямами кружились коршуны и воронье.

– Ух, и сильный же язь попался! Настоящий борец, – одобрительно говорит старик.

Рыба плюхается в ящик, отчаянно бьется и, наконец, перепрыгивает через стенку лишь для того, чтобы упасть на днище лодки.

– Слышал, у вас в Москве пожары были. Может, теперь правительство поймет, каково нам тут приходится каждый год. Так дымом затягивает, что озера не видать. Но никто особо не мрет. Привыкли, должно быть… Эй, тормози!

Я налегаю на весла, рыбак тянет сеть, но тут же разочарованно взмахивает руками:

– Поди ж ты! Ушла! И ведь не самая крупная, не самая сильная. Просто повезло. Ну и ладно, так тому и быть. Пусть живет.

Дорожный знак посреди леса я заметил издалека и поначалу не удивился – вездесущие гаишники ухитрялись оставить следы даже на полузаброшенных колеях, по которым проберется не каждый внедорожник. Я подошел ближе и остолбенел – на жестяном квадрате был изображен мертвый безлиственный лес с насаженными на обнаженные верхушки деревьев человеческими черепами…

Тропинка петляла между озерами, и я свернул к одному из них. Стояла особая таежная тишина, сотканная из мириадов едва различимых звуков. Я с наслаждением скинул тяжелые ботинки, разделся, и тут в живом молчании леса отчетливо послышался смех и короткая фраза, сказанная то ли ребенком, то ли молоденькой девушкой. Я оглянулся, хотя и так знал, нет здесь никого и быть не может. Просто шелест веток, плеск воды и крики птиц на мгновение слились в нечто новое. Должно быть, так появились легенды о русалках.

Я вошел в теплую воду и поплыл, каждой клеточкой тела ощущая, что мир избыточно прекрасен – настолько, что эту красоту невозможно вместить человеку. Я старался удержать в памяти и лес, и озеро, и людей этого далекого края – с их необычной культурой и тяжелой пьяной яростью, непомерным раздолбайством и бескорыстной готовностью помочь любому страннику. Все это просачивалось между пальцами, как вода, терялось безвозвратно, но я плыл вперед и был счастлив.

Ящик давно наполнился рыбой, но старик продолжал вытаскивать из воды блестящие извивающиеся тела. Вызволял из веревочной ловушки жабры уснувших, освобождал безнадежно запутавшихся – и бросал их на дно лодки.

– Ты не смотри, что сейчас дождь. Завтра все будет иначе. На новолуние вся жизнь на Земле меняется. И погода, и животные, и люди. У щуки об эту пору такой жор бывает – может троих разом заглотнуть. Потом днями лежит на дне, переваривает… Ну вот и все. Иногда поставишь сеть километра на полтора. Думаешь – нельзя ее полностью выбрать.

А она все равно когда-нибудь заканчивается, как и все на этом свете. Завтра по хорошей погоде дальше пойдешь. Ты думаешь, Азас посмотрел? А ты его вовсе не видел.

Так, только нижнюю протоку. Говорят, если обогнуть берег и подняться на гору Змеиную, с нее можно разом оглядеть все озеро, все его девять островов. Или нельзя. Кто знает…

Двухэтажная юрта из экологичного материала

Как и все женщины, к которым я испытывал особую симпатию, Кася была сумасшедшей. Впрочем, большинство людей поражены той или иной разновидностью безумия. Сами подумайте: разве можно в здравом уме тратить жизнь на нелюбимую работу или общение с дураками? К счастью, Касино помешательство было куда более обаятельным. Вдвоем мы попадали во множество приключений, однако все они были в рамках законов природы. Но стоило мне хоть на десять минут отлучиться, как из неведомых нор в пространстве выползали духи, колдуны, целители и прочая нечисть, которая успевала бесследно скрыться аккурат перед моим появлением. Колдун, вызывающий пророческие видения, превращался в торговца туристическими безделушками, а великий философ – в мелкого прохиндея. Хотя я и подтрунивал над Касиными увлечениями, но втайне радовался им, ведь путешествие без тайн – что индийская еда без пряностей.

Проведя вместе несколько месяцев в Гималаях, мы расстались. Я вернулся в Москву, а Кася отправилась вглубь Индии, постигать премудрости йоги. И не просто тривиальные махи ручками-ножками или дыхательные практики – их она давно знала назубок, но таинственные эзотерические учения, например как выводить душу из тела. Зачем добровольно покидать такое хорошенькое тело, я понять не мог, и при расставании меня тяготили дурные предчувствия. К сожалению, они оправдались.

Через несколько месяцев Кася написала, что связалась с таинственным (ну разумеется!) гуру, который полон сакральных знаний, но пугает ее и заставляет делать жуткие вещи. И что она разрывается между недоверием и желанием приобщиться к эзотерическим практикам. Тут я уже забеспокоился всерьез и первым делом направился к своему другу Вите, знатоку йоги, тай-чи и всех на свете единоборств.

– Пусть немедленно уходит, – ответил Витя, задумчиво почесав ухо пальцем ноги. – Йога передается от сердца к сердцу, и если ты учителю не веришь, он тебя ничему хорошему не научит.

Я немедленно пересказал это Касе и получил обескураживающий ответ:

– Не волнуйся, все уже в порядке. Это мое глупое подсознание меня подводило. Теперь я полностью доверяю учителю и не верю себе.

Все попытки вразумить ее были тщетны. Еще через полтора месяца Кася тяжело заболела. Странный гуру ее тут же бросил, а врачи потребовали, чтобы она немедленно покинула Индию и отправилась для восстановления здоровья в страны с благоприятным климатом. И я знал, что ей предложить. Есть в России уголок, который летом и ранней осенью становится самым прекрасным в мире. Здесь белоснежные горы, как в Гималаях, но в свежую вкусную воду из бесчисленных ручьев не надо добавлять обеззараживающие пилюли. Здесь обширные леса, как в Южной Америке, но в них не таятся скопища ядовитых гадов и повстанцы с плантациями коки. Сюда стремились в поисках Шамбалы, но в священных местах не караулят на каждом углу алчные гуру. Это место – Горный Алтай. Лучше всего, мне кажется, волшебную силу Алтая описал Александр Лаэртский, который завершил долгую песню с перечислением разнообразных житейских трудностей мудрыми строками:

Чтоб решить проблемы эти,Надо мне сходить на б….иИль поехать покататьсяПо Алтаю на лошадке.

И действительно, одно из наиболее духоподъемных воспоминаний у меня связано с тем, как я медленно ехал на мерине по узкой алтайской тропке и зачерпывал на ходу целые пригоршни ягод жимолости с окрестных кустов, в то время как конь ощипывал нижние ветки. Но в самые прекрасные места Алтая на лошади не попадешь. Туда нужно идти пешком через перевалы, и благородная усталость после долгого перехода удесятеряет счастье от многочисленных чудес, которые в конце концов открываются путнику.

Все это я немедленно изложил Касе, и она, к моей радости, согласилась. Вскоре я уже встречал ее в Москве – сильно похудевшую, но с тем же огоньком в широко распахнутых глазах.

– Я готовилась к нашей поездке, – сказала она. – У меня была анестезия.

И она протянула мне аляповатую книжку с заголовком Anastasia авторства небезызвестного Владимира Мегре. Я горько вздохнул. Попадание в Индию книги о звенящих сибирских кедрах и босоногой красавице, учащей шептаться с огурцами, можно было объяснить только кознями злых волшебников, которых так любила моя подруга.

В Москве была жара под сорок градусов, и Кася учила меня спасаться от нее, сворачивая язык в трубочку. Она готовила безумно прекрасные блюда с горчичным маслом и рисовала абстрактные картины, которые посвящала собственным месячным. А потом мы отправились на Алтай, и там было божественно. Трудноизлечимые болезни, которые Кася нахватала за годы странствий, проходили сами собой, ее щеки наливались румянцем, она уже почти забыла о злополучном йоге и его дурацком учении. Три недели пролетели стремительно, как сон. И вот Кася собралась улетать на родину, в Варшаву. Я смотрел на ее сияющее здоровьем лицо и был горд, что сумел наконец избавить подругу от разрушительного влияния эзотерических шарлатанов далекой Индии.

– Никогда, никогда я больше не буду связываться с гуру, садху и прочими учителями, чье название заканчивается на «у»! – щебетала она, и ее слова лились бальзамом на мою душу. – К черту подозрительные учения, от которых один только вред! Я теперь люблю Россию и все русское. В Польше я обязательно прочту всего Рериха, Блаватскую и полный цикл книжек про анестезию. А потом вернусь на Алтай и поселюсь там в просторной двухэтажной юрте из самого экологически чистого материала в мире.

– Это из какого? – спросил я озадаченно.

– Из дерьма, – по-маркесовски ответила Кася, одарив меня на прощанье самой лучезарной из своих улыбок.

Операция «Стерва»

Монахи сидели широким полукругом, вполголоса напевая мантры. Я оставил ботинки у входа и вошел, стараясь не шуметь. И все же ближний монах приоткрыл глаз, оценивающе взглянул на меня и, прервав медитацию, попросил денег.

– Да, здесь вам не Тибет, – проворчал я, спускаясь по ступеням храма.

– И даже не Непал! – добавил незнакомый голос.

Я оглянулся и увидел круглолицего парня примерно моего возраста, который в траве у забора скатывал легкий спальник.

– Они еще и за ночлег деньги берут!

Незнакомец закинул на плечи тощий рюкзачок

и представился:

– Марк. Но лучше зови меня Барлогом.

Зря я обижался на Иволгинский дацан. В тот момент он мне подарил одного из лучших друзей.

Выйдя за ворота, я шагнул было к автобусной остановке.

– Ты что! – возмутился Марк, направляясь к трассе. – У меня и денег-то нет.

– В гостинице, что ли, оставил? – спросил я, и тут же понял, что сморозил глупость.

– Никаких гостиниц! – воскликнул мой спутник. – И никаких денег!

– Откуда ты так едешь?

– Из Москвы.

– Без единой копейки?

– Когда ничего нет, ты и потерять ничего не можешь, – рассудительно заметил Барлог.

– Как же ты в таком случае питаешься?

– Изумительно! – ухмыльнулся он.

И вправду Марк отнюдь не был похож на измученного голодом аскета. Перехватив мой взгляд, он довольно кивнул:

– Самый большой недостаток путешествий без гроша в кармане – это постоянное обжорство. Сейчас, погоди.

Он нырнул в булочную у дороги, и через пару минут вышел из нее с батоном, от которого тут же откусил приличный кусок. Я решил к нему присоединиться и отломил горбушку.

– Вечно не знаешь, когда перепадет в следующий раз, вот и отъедаешься от пуза, – чавкая, пояснил Марк. – А угощают часто. Иной раз в ресторане после закрытия так налопаешься, что потом сутки на еду смотреть не можешь. Но приходится. Вдруг завтра голод, а я не обедамши…

Тут он застопил машину, и вскоре мы уже были в Улан-Удэ, а еще через полчаса – в отдаленном районе города, больше напоминавшем деревню.

– Вписка где-то здесь, – заявил Марк так, будто чувствовал ее запах. – Только номер дома я забыл. Будем проверять всю улицу.

Он позвонил в ближайшие ворота. На них распахнулось окошко, в котором возник озадаченный глаз.

– Добрый день! – расцвел улыбкой Марк. – Не здесь ли живет стерва?

Глаз от удивления расширился. Затем окошко с лязгом захлопнулось.

– Наверное, не здесь, – догадался Барлог.

Видя мое недоумение, он пояснил:

– Вписка тут у девчонки одной, по прозвищу Стерва.

После нескольких бесплодных попыток калитка очередного дома распахнулась, и перед нами предстала светловолосая девчушка лет четырнадцати.

– Скажите, девушка, вы случайно не Стерва? – спросили мы с Барлогом в один голос.

– Да вроде бы нет, – засмущалась незнакомка.

– Тогда пустите переночевать двух путешественников!

Через минуту мы уже бросили рюкзаки на пол маленькой чистой комнаты.

Следующие два дня пролетели как сладкий сон. Сперва мы часа три чинили старый замок на воротах. Потом еще дольше не могли починить ворота, сломавшиеся в ходе починки замка. Наконец, на торжественной премьере отремонтированного замка и ворот мы заперли всю семью, а проклятый замок сломался окончательно. Затем под покровом ночи мы стырили с соседней стройки здоровенный деревянный столб, чтобы напилить из него дров для бани. В свободное от этих важных дел время мы успели скорешиться с неформалами на местном Арбате и монахами из соседнего дацана, которые готовили невероятно вкусные горячие позы.

На беду мать ненастоящей Стервы и ее сестренки каждую третью ночь работала в магазине. Едва за ней захлопнулась калитка, как проживавшая в доме бабка тут же начала нас выпроваживать. При этом она выглядела такой смущенной, что мы с Барлогом решили выяснить причину ее негостеприимства. После долгих расспросов бабка призналась:

– Старая я уже стала, глухая. Боюсь, ночью девки к вам прибегут, а я и не услышу.

Видно, мы с Барлогом вели себя настолько прилично, что она опасалась лишь того, что нас изнасилуют две малолетние сибирские тигрицы.

– Не волнуйтесь, бабуля. Мы сумеем за себя постоять, – гордо ответил я.

Так мы остались еще на день.

Вечером была баня. Мы сидели в парилке и строили планы великого броска до Владивостока.

– Знаешь, Марк, – говорил я, отхлебывая из бутылки холодное пиво, – четыре месяца назад я решил, что вернусь

в Москву к первому сентября и буду искать работу. А теперь думаю: ну ее к черту! Успеется.

– Погоди. Там, кажется, что-то звенит в предбаннике, – ответил Барлог.

И действительно, на скамейке надрывался мой мобильник, который я включил на всякий случай. Уже завтра мы должны были покинуть город и отправиться в долгое путешествие вне зоны досягаемости сети, банкоматов, хороших дорог и прочих отвратительных благ цивилизации.

– Добрый день, Владимир Дмитриевич, – раздался в трубке голос моего бывшего шефа. – У меня к вам есть одно предложение. Приступать надо в начале сентября. Вы сами-то где?

– В Улан-Удэ, – машинально ответил я.

Так, без порток, но с мобильником в руке, я начал свою карьеру финансового директора.

На следующий день мы прощались с неформалами. Они играли, кто на чем горазд, а я бегал с протянутой шапкой. Потом медяки превратились в две бутылки портвейна, и все расселись полукругом, вполголоса напевая песни – так, для души. Единственная кружка ходила по часовой стрелке, вокруг все было наполнено любовью, а со своего пьедестала загадочно, как Будда, улыбалась самая огромная в мире голова дедушки Ленина.

Монстрация

На центральной улице Новосибирска шумел большой митинг. Вздымались алые лозунги, слаженно звучали речовки. Если бы старенький коммунист из дома напротив, отложив «Правду», выглянул в окно, он бы удовлетворенно подумал, что первомайская демонстрация за последние годы сильно выросла и оживилась. Мурлыкая: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди», он бы вновь взялся за газету, но тут до его слуха внезапно бы долетели странные выкрики митингующих.

– Сорок два! – вопили одни.

– Светофор! – подхватывали другие.

А третьи и вовсе чеканили шаг под «Тараканище» Чуковского.

Тогда бедный пенсионер наверняка бы вгляделся в кумачовые транспаранты и с ужасом прочитал на одном из них, который высоко поднимал парень в увешанной значками шляпе: «Вся власть воображению!» Рядом две девчонки с подчеркнуто строгими лицами несли картонное предупреждение: «Добро не дремлет!» Рыжая женщина постарше щеголяла кокетливым: «Хочу шампанского, фруктов и последствий». А на самом крупном плакате и вовсе было написано невообразимое: «Монстрация за мократию». Потому как за окном шумела не демонстрация, а нечто прямо противоположное.

Пародии на митинги в России не редкость. Перформансисты московской группы «Радек» вставали во главе толпы, переходившей улицу на зеленый свет, поднимали бессмысленные лозунги и моментально превращали спешащих на работу, ничего не подозревающих людей в манифестантов. К первомайскому шествию двухтысячного года пристроились художники, начертавшие на плакатах предложения услуг: «Сочинения. Рефераты», «Нелинейный монтаж. Видеосъёмка», «Уроки химии»… Но подлинно народное движение зародилось в Западной Сибири. У его истоков стояли молодые художники из группы CAT Максим Нерода, Екатерина Дробышева и Артем Лоскутов.

– Шествия коммунистов в нашем городе были ужасны, – вспоминает Артем, который и сам был сторонником коммунистических идей. – Люди хотят построить новый мир. Почему же их митинги – такое убогое и бессмысленное зрелище? Чтобы эту бессмыслицу подчеркнуть, мы хотели влиться в их ряды с какой-нибудь глупостью. Написали манифест – приглашение сделать художественную инъекцию серому мрачному городу. Все лозунги проданы, все воззвания лишены смысла, остается лишь недоумевать. Думали, придет десяток человек, а явилось восемьдесят. Нацболов – единственной молодежной политической движухи – было в три раза меньше, чем нас. Остальные – бабушки и дедушки.

Шествие решили назвать монстрацией – чтобы избавить демонстрацию от разрушающей приставки. За несколько лет новосибирские «монстры» побили старых «демонов» по всем статьям. На монстрацию ходили уже тысячи человек. Из Новосибирска она распространилась в другие крупные города.

– Новосибирск скучный. Здесь некуда больше пойти, чтобы тебя не обвешали флагами, а на ухо не орал паренек из столичного бойз-бенда, – продолжал Артем. – Монстрация – это самая демократичная художественная акция. Участвовать могут и ребенок, и бабушка. Некоторых детей несут в животах с надписью «Он все видит». Даже из Красноярска и Барнаула приезжают. Мы жалуемся, что в нашем городе ничего нет, а люди из Новокузнецка отвечают: «Имейте совесть!» В Европе сел на автобус – и через пару часов ты в другой стране. А у нас проехал семьсот километров – и ты в Омске. Повернул в другую сторону – оказался в Томске…

В стране, где демонстрации любых политических партий унылы и похожи, особенно остра необходимость в чем-то ином. Ведь освободиться можно, только вырвавшись за рамки, посмеявшись над ними. Традиционный лозунг первомайских демонстраций «Мир, труд, май!» не менее абсурден, чем монстрационное «Если сопротивление, то ом!». Но старый абсурд – с серьезным напыщенным лицом, а молодой научился над собой смеяться. Он сознает, что не имеет смысла. Не здесь ли глупость соединяется с мудростью? Это веселый и непристойный бахтинский карнавал, та самая насмешка и над чересчур серьезной властью, и над чересчур серьезными оппозиционерами, без которой невозможно отринуть прежний образ мысли и прийти к новому. Вот только старый мир никогда не сдается без боя. И средства у него против шутников совсем нешуточные.

– В 2009 году митингу компартии перестали давать главный проспект. Мы пошли без коммунистов и согласований, – вспоминает Артем. – Все обошлось, а через неделю меня позвали в центр по борьбе с экстремизмом. Побеседовать. Я говорю: «У меня времени на вас нет, предзащита диплома на носу. Давайте в другой день, и вообще – лучше оформим наши отношения документально, повесткой». Тут посыпались угрозы: мол, мы тебя и так задержим. А я им: «Сперва предъявите ордер. Я в кино видел, что бывают ордеры на арест». Вечером меня взяли у дома, посадили в тачку, отвезли во двор. Сидим, ждем. Я спрашиваю: «Что тупим? Бить собрались или разговоры разговаривать?» Потом доставили понятых и говорят: раз уж тебя задержали, надо обыскать. Порядок такой. Милиционер полминуты вертел сумку в руках, делал вид, что не может открыть, отворачивался… Даже понятые это признали. Наконец, он высыпал мои вещи, и сверху в сумке оказался пакет с травой. Состригли мне ногти, сняли отпечатки, да только на пакете их, понятно, не было. Экспертиза показала, что я ничего не употребляю. Месяц посидел в СИЗО, в итоге меня оштрафовали на двадцать тысяч. Не милиционеров же сажать, которые улики подбрасывают.

Сейчас создателей монстрации разметало по всему миру. Екатерина Дробышева стала специалистом по латиноамериканской культуре, много времени проводит в Мексике. К новым монстрациям она относится скептически. Максим Нерода уехал в Берлин, где работает веб-дизайнером.

В центре «Дунгур», что означает «Бубен», страждущих принимают шаманы

Над нами с криком дерутся коршуны. Подлетая к сопернику, птица сильнее хлопает крыльями, чтобы ударить на полной скорости

Седой рыбак быстро перебирает сеть. Сильные жилистые руки с хрустом вывертывают рыбу из ячеек и бросают в ящик на дне лодки

Крошечный паром перевез нас через Енисей (на берег его пришлось втаскивать, по-бурлацки впрягаясь в длинную шлею)

«Должно быть, кто-то подсчитал, что платить пособия дешевле, чем поддерживать колхозы. Но как потом людей заново научить работать?»

Сюда стремились в поисках Шамбалы, но в священных местах не караулят на каждом углу алчные гуру. Это место – Горный Алтай

Выпив горячего чаю с молоком и солью, я вышел наружу и нос к носу столкнулся с оленем. Красавец равнодушно оглядел меня и даже не подумал посторониться

Алтайская избушка с крышей из коры

Большой Салбыкский курган в Хакасии

Шествие решили назвать монстрацией – чтобы избавить демонстрацию от разрушающей приставки

Здесь шаман посылает язычника в православный храм за иконой, а христианин покупает шаманский оберег

Как и все женщины, к которым я испытывал особую симпатию, Кася была сумасшедшей

В верховьях Баргузина, на древнем перекрестке миров.

Здесь самые северные из центрально-азиатских степей упираются в горы и подступающую тайгу

Белоснежные горы, как в Гималаях, но в свежую вкусную воду из бесчисленных ручьев не надо добавлять обеззараживающие пилюли

Художник не касается бересты ни кистью, ни резцом, лишь проявляет узор, заложенный самой природой

«Никакого спасу от коршунов нет. Пару лет назад один так обнаглел, что поднял крышку кастрюли и стащил рыбью голову прямо из кипятка!»

Последним покинул Сибирь Артем Лоскутов. В родном городе бдительные стражи порядка постоянно засыпали его новыми делами, от административных до уголовных, так что работать стало невозможно. Теперь он живет в Москве. Его абсурдистские лозунги выставлялись в Третьяковской галерее.