скачать книгу бесплатно
– Вы не можете, у вас может начаться кровотечение. – Девушка по инерции своей грудью пыталась остановить больного, как бы преграждая ему путь, таким образом как это делает мама, успокаивая расшалившегося малыша.
– Какая грудь. Второй размер, с большой претензией на третий.
– Сиделка покраснела и позвала на помощь:
– Пётр!
– Из передней части избы, появился молодой парень в опять странной солдатской форме, этакую больной раньше видел по телевизору:
– Ваше благородие, не велено вам вставать. – И солдатик аккуратно положил Владимирского на кровать.
– Ваше благородие? – Растерянно думал больной, вслух же спросил: – Кем не велено?
– Светланой Сергеевной ваше благородие. Они ваш Ангел хранитель. – Отрапортовал солдатик.
– А. – Произнёс безразличным тоном больной, вообще ничего не понимая.
– Барышня, их благородие пришли в себя. Вы бы шли отдохнули маненько, чай вторые сутки не спите, умаялись.
Барышня вновь вспыхнула алым светом, затем задрав голову распорядилась:
– Пётр, голубчик. Больному нужен покой. Здесь я могу надеяться только на ваше благоразумие.
– Слушаюсь барышня.
Барышня удалилась с чувством собственного достоинства, Пётр остался все так же стоять, по стойке смирно.
– Ты кто?
– Ваш ординарец Петрушка, ваше благородие! – Отрапортовал солдатик, тревожно глядя на больного.
Владимирский посмотрел в окно, там зеленела яблоня.
– Сегодня какое число?
– Нынче у нас тридесятое юня, ваш благородие.
– А год?
– Как же так ваш благородие, семьдесять седьмый от Рождества Христова. – Денщик Пётр с ещё большим удивлением уставился на больного.
– Какой год? Назови целиком. Тут такое дело Петя. Понимаешь, я после контузии вообще ничего не помню.
– Как же так выше благородие, разве такое бывает? – Теперь в глазах Петра появилось абсолютное удивление: – Тыша восемьсот семьдесят седьмый год нынче.
– О Петя! Бывает Петя. Есть такая болезнь, амнезия называется. Это когда больной абсолютно теряет свою память и не помнит не то что мать и отца, но и как его самого зовут. Кстати, у тебя классный бланш под глазом, где заработал?
– Это вы про мой синяк интересуетесь? – Смущённо спросил Пётр. – Так это, вы мне ещё три дни назад, при переправе через Дунай, за нерасторопность засветили. Дык, в день вашего ранения вы ещё многим засветили. Фельдфебелю Наливайко, вашему заместителю тож засветили, а ефрейтору Могила аж оба глаза погасили. – Все вокруг происходящее Владимирскому показалось игрой, и она ему нравилась.
– Слушай Петручо, не держи зла. Прости меня гада.
От услышанного извинения у Петрухи даже губы затряслись:
– Што в, ваша благородие. Знамо дело, дисциплина.
– Слушай Петь, а что это за изба такая?
– Так это, Светлана Сергеевна под суетились. Хозяева за хорошую плату на сеновале живут, уступили значит.
– Она, ну эта девчонка, сама что ли рассчиталась за дом?
– Зачем сама. Вы сами не бедные. Вчера вечером приезжали ваш приятель, Валерий Сергеевич. Так они вам коня вернули и шашку.
– Какого коня?
– Как же. После вашего такого чудесного… – Тут Пётр запнулся и с жаром перекрестился.
– Чудесного воскрешения. – Тихо подсказал Покойник.
– Ваше благородие, так мы уже все думали что вы Богу то душу отдали. И князь Валерий Сергеевич тоже так думали. Они тогда и коня вашего забрали и саблю, да ещё шкатулку малую с каменьями. Шкатулку то, так и не вернули. И мне наказали, когда коня забирали, коль скажу кому, так они меня в Сибири сгноят. Мол вещи эти, вовсе и не ваши, а Абдул-визиря.
– Какого Абдул-визиря?
– Так как же, мы тогда Дунай форсировали с их высоко превосходительством генералом Драгомировым. А на другой стороне Абдул паша, со своими янычарами. Наши то войска уклонились чуток, что бы не попасть под басурманскую батарею. А вам их конь, очень уж приглянулся. Вот вы и приказали, Абдул пашу в плен захватить, когда он вперёд со своим штабом выдвинулся.
– Ну и захватили?
– Никак нет, вы его самолично, как есть зарубили. А турки видя такое дело осерчали, и давай из пушек палить. Почитай половина взвода и полегло, да из оставшихся ещё половина раненных наберётся. И вас там шарахнуло бомбой. Господь милостив, не оставил вас. Вон у вас и шрамы на лице уже затянулись. Пресвятая Богородица, спаси нас.
– Дунай, это мы где?
– Шутить изволите барин. У болгарин.
– Петь, нет ли у нас какого-нибудь зеркала посмотреться.
– Как нет, сыщется. Вот барин. – И денщик принёс небольшую железную коробку. В которой хранились бритвенные принадлежности, большой флакон одеколона и зеркальце: – Владимир Владимирович вы бы кашки поели, хозяйка с утра в печке томит. А уж потом я вас и побрею. – С каким-то счастливым чувством засуетился денщик.
– Петь, ты зеркальце то дай. – В зеркальце, Владимирский увидел мало похожего на себя блондина, со светлыми бровями, светлой щетиной на подбородке, и крашенными усами. Зашитая рана на щеке, действительно затянулась и выглядела заживающей. С другой стороны щеки шрама не было. И все же было какое-то сходство, с прежним лейтенантом:
– Странно, руки холеные, да и ноги будто не мои. – Разглядывая свои конечности, рассуждал Владимирский.
Когда пришёл военврач, Владимирский уже позавтракал, и свежевыбритый, обложенный подушками, полусидел на кровати.
– Голубчик, Владимир Владимирович, я смотрю вы уже идёте на поправку. Невероятный случай. Смотрите, на лице осколочное отверстие совсем затянулось. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе. – И военврач, в полковничьих погонах царского времени, перекрестился на иконы.
– Этого не может быть. – Произнёс щеголеватый чиновник со странными, до сель не виданными погонами медика.
– Не может быть. У Бога, нет ничего не возможного. Я помню случай, произошедший в крымскую компанию, под Севастополем. Тогда я только начинал свою практику хирурга. Тамошнего одного бомбардира мортирой придавило, ну в сущий блин сплющило. Все внутренности раздавлены, не функционируют ни печень ни почки. Сам Пирогов обречённо махнул рукой, мол не жилец. А полковой батюшка помолился, помазав больного елеем от мощей Николы чудотворца, и больной на поправку пошёл. Правда следует признать, поправлялся он долго, да и не известно мне, выздоровел ли он вовсе. Голубчик, это за вас молится кто-то очень горячо. – Видя удивлённый вид больного, главврач умолк, откашлялся в кулак и представился:
– Архипов, Серафим Владимирович, начальник госпиталя. Имел честь вас оперировать. Это коллежский асессор Фон Клюге Борис Иванович. Большой умница и очень способный хирург, в свои двадцать семь лет, иной раз даст фору мне старику. Позавчерась, они мне ассистировали, когда вы изволили на столе лежать.
– Благодарю вас господа. – Ответил Владимирский, а сам подумал: – Какой на хрен асессор, как в кино.
– Благодарите мамзель Николаеву. Это они полторы суток температуру вам сбивали. Ну голубчик, давайте вас поглядим. Как вы себя чувствуете?
– Доктор, я словно в чужом теле.
– И не удивительно, имея столько осколочных ранений, иметь такие чувства. Откройте рот сударь, а… Отлично, очень замечательно. Давайте разбинтуем ему руки. Голубчик, Владимир Владимирович есть ли у вас боли беспокойства?
– Есть.
– Тогда поведайте нам, что вас беспокоит? – Продолжал допрос военврач.
– Острая боль в сердце.
– Вы слишком торопитесь двигаться. Вам голубчик ещё покой нужен, месячишко другой полежать.
– Доктор, я ничего не помню.
– Как ничего? Совсем ничего? – Насторожился «главврач».
– Вообще ничего из прошлой жизни. Даже отца и мать, и где я родился тоже не помню.
– Уникальный случай.
Здесь оживился все время молчавший фон Клюге:
– Я читал труды одного известного немецкого психиатра, он далеко продвинулся в области психофизиологии и морфологии. Это заболевание давно известно, как mnёmё, от греческого утрата памяти, анестезия происходящее от разных душевных потрясений, и травм головы. Так же, чаще всего память возвращается совершенно неожиданным образом, больной видя каких-то своих знакомых или родственников, разом вспоминает всё. Вот и выходит, что это заболевание лечится временем.
Врачи тщательнейшим образом осмотрели раны больного, и результатами были восхищены. Оставив повязку только на груди, они раскланялись и ушли.
После плотного обеда, вновь вернулась эта зеленоглазая девчонка с кожаным саквояжем, застав нашего больного полу сидячим в подушках:
– Серафим Владимирович просил обработать ваши раны мазью, что бы избежать гноения. – Она раскрыла свою сумку и достав оттуда пузырёк, стала смазывать множественные осколочные раны на руках, лице и ногах. Перейдя к животу, заалев ярче розы смутилась, на что больной заметил:
– Чего постарше никого не нашлось?
– Девчонка покраснела ещё больше. Затем она поднялась со стула, выгнула спину, вздёрнув кверху свой носик, спросила:
– Правда ли сударь, что вы чудесным образом исцелились, и теперь чувствуете в себе силы?
– Пожалуй. Хотя вопрос не в тему. – Ответил наш больной ироничным тоном.
– Тогда, мне нужно вам нечто сказать. Вы сударь скверный человек и я, и я вас презираю.
– Ты что, школьница? – Удивлённо возмутился больной, пытаясь ухватить за подол беглянку, вспорхнувшею со стула. Но та резко развернулась и влепив пощёчину нашему больному, исчезла. – От неожиданности Владимирский даже вскочил на ноги, но от резкой боли в груди, сразу же повалился на кровать. Он слышал как в соседнем помещении, девчонка наказывала ординарцу, до кончить смазывание ран, нашего героя. Но больной сам взял оставленную мазь и смазал себе раны на животе. Наконец появился ординарец Петя и доложил:
– Вам письмо, ваше благородие.
– От кого?
– Не могу знать, ваше благородие.
– Что ты все благородие, да благородие. Ты уж как-нибудь по званию, что ли.
– Так точно господин подпоручик!
– Подпоручик? Петь, спокойно не на параде. Читай что там в письме пишут.
– Виноват. Грамоте не обучен.
Это был первый человек не умевший читать, которого встретил Владимирский в своей жизни. – Вот оно где свинья порылась, из-за чего рухнула царская империя. Народ-то дремучий, кто его поманит, за тем он и пойдёт. Но ничего, мы все исправим. – Подумал Покойник, вроде бы ещё не серьёзно, но как бы вживаясь в свою роль:
– Петь, как тебя по батюшке?
– Владимирович. Как и вас ваше благородие.
– Тёзки значит. Пётр Владимирович, а не желаете что бы я вас грамоте обучил?
– Как же это? Нешто сами изволите? – Пётр застыл изваянием, символизирующим недоверие.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать второй, через неделю минет.
– А мне?
– И вам двадцать второй, в запрошлом месяце стукнули.
– Давай письмо и неси ручку и бумагу.
Пётр отдал письмо, но с места не тронулся. Владимирский открыл конверт и глупо уставился в писанину:
– Смотришь в книгу, видишь фигу. По-французски написано что ли? Петь, я что раньше по-французски ботал? Ну в смысле говорил.
– А как же. И беседу вели и писать изволили.
– Опа на.
– Нешто и это забыли? – Всё больше удивлялся Петруха.
– Напрочь. Во я попал. Может что важное? Может по службе?
Петя откашлялся, затем осторожно сказал:
– Я осмелюсь предположить, эта бумазейка от полковницы Наталии Карловны.
– Откуда узнал?
