Русский клуб

Глеб от такой неожиданности разволновался. У него было только три рубля, которых хватило бы на хороший обед вдвоём в городском ресторане, а уж обед в советской столовой стоил не дороже пятидесяти копеек.

Ида, увидев удивление Глеба после ознакомления с меню, шепнула ему, что тоже взяла деньги. Но Глеб даже бровью не повёл. Молча взял два салата и два чая. Расплатился на кассе полностью, трёх рублей хватило копейка в копейку.

Поели они с удовольствием.

Салаты были в великолепных больших фарфоровых тарелках, свежайшие овощи украшены ароматной зеленью. Вилки и ножи были из тяжёлого металла, с красивыми узорами, а не как в государственных столовых – из алюминия. На столике лежали бумажные салфетки и даже пластмассовые зубочистки.

Со столов убирала миловидная девушка в ажурном переднике. К чаю она им подала сахар, колотый мелкими кусочками, и вазочку вишнёвого варенья. Глеб и Ида переглянулись, но официантка сказала, что это угощение от кооператива.

Всё было очень вкусно, а обстановка казалась настолько приятной, что Глебу стало совсем не жалко своих трёх рублей. Иде тоже всё понравилось.

На выходе из кафе к Глебу подошёл его знакомый Виктор Кальной. Они учились когда-то в одном классе. Сейчас Виктор работал в милиции. Поздоровавшись, он спросил, кивнув на вывеску:

– Ну как?

– Слушай, хорошо, – ответил Глеб.

Было видно, что Виктору очень хотелось поговорить с Глебом, поэтому Ида, взглянув на свои часики, не стала мешать друзьям. Сказав, что её провожать не нужно, поблагодарила за обед и, попрощавшись, уехала на подошедшем трамвае.

Одноклассники присели на скамейку.

– Хорошо-то хорошо, но дорого. Не расходишься в такое кафе, наглеют эти кооператоры. Дерут с честного народа три шкуры, – со злостью сказал Виктор. – Пойдём пивка попьём, – махнул он рукой в сторону пивного бара.

Глеб растерялся.

– Послушай, я совсем пустой. Была трёшка, но я её всю в кафе оставил.

– Не переживай, у меня есть рубль. Цены там пока государственные, хватит на четыре кружки.

И они двинулись в бар.

Там, после первой кружки, одноклассник вдруг стал говорить Глебу весьма странные вещи.

Им, ментам, запретили трогать кооператоров. А самое главное, что он, капитан, остался теперь без работы. Нет, он продолжал служить в милиции, но ничего не делал по своим обязанностям, хотя раньше ловил спекулянтов. И статью 154 Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции никто не отменял, но она не действовала. Пришло закрытое письмо из Москвы о запрете применять ее.

Наступила какая-то ерунда под названием «свобода рыночных отношений», и все цены оказались «отпущены». Делай что хочешь. Покупай за копейки, продавай за рубли, и тебе ничего не будет.

Глеб после таких рассказов своего бывшего одноклассника крепко задумался.

Это был верный путь для заработка больших денег. А с деньгами можно начать уже большое дело. И в этом его очень хорошо убедил сегодняшний обед в кооперативном кафе.

Глеб размышлял о том, что происходило в стране.

Большевики, борясь с частной собственностью, создали очень неудобную экономическую систему. Всё было общим и в то же время ничьим. И земля, и здания, и вода, и горы, и курорты, и пляжи, и санатории, и поезда, и дороги, и металлолом, и свалки, и кафе, и рестораны, и торговля. Это была самая большая монополия в мире. В ней работало триста миллионов человек.

С приходом Горбачёва, а затем Ельцина государство ослабело. Всем кому не лень хотелось отнять у слабого государства его собственность. А как сделать это законно – никто не знал.

Хотя нет, кое-кто знал… догадывался.

И началось…

«Дерзай, и ты получишь», – неслось со страниц газет и с экранов телевизоров.

Самым правильным решением Горбачёва как автора перестройки стало разрешение предпринимательской деятельности.

Никто не мешал. Никто не бил по рукам.

Не останавливал. Не давил.

От этого кружилась голова.

У первых предпринимателей адреналин бил ключом.

Сил было как у Геракла.

Голова работала и днём и ночью.

И Глеб не был исключением. Казалось, вот сейчас вбей он в землю кол, да поглубже, да попрочнее, – и, ухватившись за него, перевернёт земной шар…

Но никто не знал, как из общества, строящего «коммунизм», перескочить в «капитализм». Такого прецедента в истории человечества ещё не было.

Глеб вместе с товарищем Сашей Ляхом вначале, как им казалось, выбрали самый лёгкий путь для заработка – начали перепродавать женские сапоги, торговать икрой, ветчиной, мылом. Затем они переквалифицировались в «челноков» и стали ездить в Польшу, меняя там российские молотки и зубила на колготки и губную помаду. А в Нижнеокске всё это продавали втридорога на рынке. Но это больших денег не приносило. Да и молотки в хозмагах быстро закончились.

Опять надо было придумывать что-то новое.

Как-то в разговоре с Аркадием Моисеевичем, отцом Саши, Глеб спросил:

– Сколько надо заработать денег, чтобы стать настоящим бизнесменом?

– Столько, – ответил Аркадий Моисеевич, – сколько нет у других.

– А конкретно? Тысячу? Миллион? Миллиард? Есть ли предел допустимого богатства?

– Этого предела нет, – сказал Аркадий Моисеевич. – И быть не может. У человека слишком много фантазий, желаний, и богатеть он хочет до бесконечности. А бесконечность не имеет границ. Я вижу ваши потуги разбогатеть и хочу напомнить, что основной закон капитализма – это создание прибавочной стоимости. А прибавочная стоимость создаётся только в товаре. И если вы хотите получать серьёзную прибыль, то вначале наладьте своё производство.

Папа Ляха работал директором швейной фабрики рядом с железнодорожной станцией Мыза на окраине города. Он и помог Глебу и Саше организовать производство женских колготок.

Друзья наладили ткацкие станки, сами следили за процессом и сами продавали, выдавая сделанные ими колготки за австрийские. Но два начинающих бизнесмена ничего не заработали, а только намучились с то и дело ломающимся оборудованием, нечестностью поставщиков сырья и обманом посредников при продаже продукции.

Хотя вокруг возникло огромное количество людей, которых не мучили такие проблемы. И у них-то всё получалось.

Это были бывшие комсомольские вожаки и партийные работники. Нисколько не смущаясь, они в одну минуту отреклись от Ленина и коммунизма. У них были и помещения, и оборудование, а самое главное – деньги: партийные и производственные кассы. Они ещё в советские времена занимались предпринимательской деятельностью через комсомольско-молодёжные структуры, стройотряды, комитеты по делам молодёжи.

Пока ещё не все предприятия разорились, хитрые комсомольцы вовсю использовали остатки госфинансирования, утаскивая их себе в карман. Вот к ним и подался Саша Лях.

От всего этого непонятного предпринимательства вера в успех у Глеба начала потихоньку пропадать.

С детства его учили не врать и не обманывать. И в школе, и дома говорили, что человек человеку друг, товарищ и брат. А сейчас оказывалось: если ты врёшь и обманываешь, тебя за это не презирают, а наоборот – уважают и восхищаются твоей изворотливостью.

В СССР хлынул поток западной литературы, а главное – фильмов о жизни Запада. В Нижнеокске появились первые видеосалоны. И горожане, особенно молодёжь, давились в очередях на сеансы зарубежных боевиков. Глеб решил открыть в Нижнеокске целую сеть видеосалонов. Он быстро понял проблему образования очередей: не хватало видеомагнитофонов, стоили они дорого, и выпускали их мало.

Начинать с одного видеосалона Глеб не хотел, поэтому он, как сумасшедший, бегал по знакомым и искал деньги, уговаривал, обещал. Видя себя со стороны, он представлял, что люди о нём думают: «Вот пришёл человек со звериным лицом капитализма. Ради денег он готов мать родную продать…»

У него был родственник Валера, двоюродный брат по матери, старше Глеба на десять лет. После окончания Нижнеокского политехнического института Валера распределился в Воронеж и работал мастером на оборонном заводе, где в одном из цехов стали собирать первые советские видеомагнитофоны «Электроника». Глеб поехал в Воронеж попросить у брата с десяток «видиков».

Валера встретил Глеба радушно, но бедно. Сказал, что последние полгода на заводе зарплату выдают «видиками», а не деньгами.

В продаже воронежская «Электроника» стоила тысячу двести рублей, а брат готов ему сдать двадцать штук по триста рублей. Но только сначала деньги, а потом «видики». Так что Глебу нужно было всего шесть тысяч рублей вместо двадцати четырёх, но и таких денег у него не было. И как он ни уламывал Валеру поменять деньги и «видики» местами, тот не соглашался.

Глеб стал уговаривать: мы братья, должны помогать друг другу. Убеждал, что он, Глеб, человек честный, через неделю деньги будут в Воронеже.

Брат слушал-слушал и наконец прямо спросил Глеба:

– Хорошо. Я соглашусь. Возьму ответственность за тебя перед своими ребятами из бригады. Дам им слово, что ты деньги через неделю привезёшь. А если нет? Меня же мои ребята просто разорвут. У них семьи. Жёны, дети. Им и сейчас есть нечего, а если мы с тобой у них последний кусок хлеба отнимем, что они делать будут? Они придут ко мне. А что я им дам? Посмотри на мою квартиру – «хрущёвская» двушка. Мебель простая советская: шкаф, кровать, стол, стулья. Машины у меня нет. Денег тоже. То, что накопили, уже проели. Как я понял, у тебя тоже особого богатства нет. А если что-то пойдёт не так?

Глеб молчал.

– Молчишь. Вот то-то.

Расстроенный, Глеб вернулся из Воронежа домой. Пока ехал, думал, где взять шесть тысяч рублей на покупку видеомагнитофонов. Это была стоимость легкового автомобиля.

По приезде в Нижнеокск Глеб навестил своего недавнего партнера Сашу Ляха. Тот изготавливал в комсомольских кооперативах таблички «Не влезай – убьёт», «Опасно», «Стой! Проход запрещён!» Делали такие таблички за копейки, а продавали за миллионы в сохранившиеся структуры с государственным бюджетом. Глеб попросил у Саши денег.

Саша напомнил Глебу про их дружеские разговоры во время «челночных» поездок в Польшу, где Глеб больше придумывал, чем говорил правду о своем дедушке Якове и золотых кладах князя Хованского. Саша уже тогда намекал, что некоторые друзья его папы Аркадия Моисеевича, уезжая жить на историческую родину, готовы заплатить большие деньги за дедово золото.

– Так где золото? – спросил Саша.

Глеб сказал другу, опустив голову, что никакого золота деда Якова у него нет и никогда не было. Извинился и ушёл.

Сам Глеб ещё до того, как ехать к брату в Воронеж, проделал большую работу: договорился с помещениями под видеозалы, нашёл специалиста по электронике, охрану, уборщиц. Через своего приятеля, работавшего механиком в гараже городского телецентра, познакомился с популярным ведущим программы «Джокер» на Нижнеокском телевидении Александром Блудышевым. Тот был обладателем богатейшей коллекции видеокассет с зарубежными фильмами с переводом на русский язык и был готов к сотрудничеству.

И тут Глеб договорился, и там пожали руки, даже где-то заплатил аванс. Деньги на это ему дала крёстная мать – «кока» Валя. Она всю жизнь работала на конвейере автозавода, была профсоюзной активисткой и сумела скопить несколько тысяч рублей.

Однажды по профсоюзной линии ей дали бесплатную путёвку во Владикавказ. Юг ей понравился, а парк санатория с его экзотическими деревьями и аккуратными до – рожками вызвал восторг. Там-то она и встретила парня из Сибири – высокого, красивого, с романтической профессией – сталевар. Они гуляли по вечерам. Запахи южных цветов кружили ей голову. Объятия сильного мужчины становились всё жарче, а руки всё настойчивей. И она сдалась…

Дни пролетели как один час. Он уехал первым, пообещав написать. И не написал. А вернувшись в Нижнеокск, она поняла, что беременна и что, кроме имени и профессии, ничего об отце будущего ребёнка не знает. Она смирилась с мыслью остаться матерью-одиночкой и из Холодного переулка, где жила вместе с уже взрослым Глебом, переехала в более комфортную квартиру его родителей, где её мало кто знал. И может, всё было бы хорошо, но работа на конвейере была не для беременных. Однажды днём, ближе к обеду, она устанавливала задний мост на новую модель отечественного грузовика, и вдруг острая боль в животе заставила её с криком скорчиться на бетонном полу.

Её увезли в больницу.

Из больницы она вышла сильно похудевшей. Ей дали больничный на три дня. Все три дня она пролежала дома, а на четвёртый вышла на работу.

Теперь к мужчинам она стала абсолютно равнодушна.

Но «кока» Валя очень любила крестника и, видя, как Глеб бегает, ищет деньги и переживает, предложила ему все уже ненужные ей сбережения.

Глеб этими деньгами закрыл первые траты на аренду помещений и аванс персоналу, но у него не было главного – денег на видеомагнитофоны для всей своей сети салонов.

Больше денег никто не давал.

И те люди, кого он уже вовлёк в этот проект, его начали дёргать: «Ну что? Когда начнём работать?»

Глеб уже совсем отчаялся, но как-то, копаясь в документах родителей, неожиданно наткнулся на облигацию государственного займа. Это была красивая бумажка выпуска 1951 года, с видом высотного здания МГУ и номиналом в десять рублей. Глеба как током ударило: «Какой же я идиот! Надо как можно быстрее ехать к бабе Мане, она точно денег даст!»

Баба Маня была соседкой по коммунальной квартире в Ленинграде, где Глеб жил, учась в университете.

Сама она была коренная петербурженка, но, оставшись одна, завербовалась на Дальний Восток, как и родители Глеба. Там она работала кассиршей в промысловом тресте по добыче золота и выдавала зарплату. Но, помимо зарплаты, она ещё выдавала облигации государственного послевоенного займа на восстановление народного хозяйства. Они, как правило, составляли до десяти процентов от зарплаты, а зарплаты были большие. И если деньги промысловики брали, то облигации, даже после того, как расписывались в их получении, оставляли на столе или бросали в мусорную корзину. Они им были не нужны.

Облигации номиналом от 10 до 200 рублей выдавались с 1947 по 1957 год с обещанием погашения через двадцать лет.

В каждой семье Советского Союза были такие облигации. В трудовых коллективах на общих собраниях принимали обязательства: всем работникам выкупить облигаций на определённую сумму. Надо было помочь государству. Люди были патриотичные. Облигации покупали, но они не ценились. Что будет через двадцать лет – неизвестно. Поэтому эти цветные листочки, похожие на красивые фантики от конфет, использовали в своих играх дети.

А баба Маня, тогда ещё крепкая Мария Петровна, складывала оставленные промысловиками облигации в чемодан, а во время отпуска привозила их в родной Ленинград, в свою коммунальную квартиру, где в её маленькой комнате стояло несколько тридцатилитровых фляг из-под молока. Раньше она работала бухгалтером в мясо-молочном совхозе. Вот оттуда и прихватила с собой эти фляги – она всегда была женщиной запасливой. Сложив привезённые облигации в вымытые и просушенные фляги, она отбывала опять на прииски.

И так десять лет.

По окончании вербовки она вернулась в Ленинград с льготной пенсией, и в добавок у неё скопилось пять фляг, доверху набитых облигациями.

Глеб сдружился с бабой Маней.

Её жильё было типичным для одиноких коренных ленинградок: никелированная кровать, на которой возвышались перины и пять разного размера подушек, а на прикроватной тумбочке ветхий томик жития какого-то святого. Дверь и окно были завешены тяжёлыми шторами оранжевого бархата. Круглый стол на одной массивной ножке всегда был застелен ажурной скатертью. Комод, на котором стоял зеркальный трельяж, был покрыт белой вышитой салфеткой. Два дубовых кресла с подлокотниками в виде львов. А над ними висел огромный жёлтый абажур с кистями.

Глебу нравилось долгими дождливыми вечерами сидеть с бабой Маней в этих креслах за чаем и с интересом слушать её рассказы о дальневосточном крае, его людях и богатствах. Ему этот край казался родным. Именно туда уехали за лучшей жизнью его родители.

У бабы Мани не было детей, и она воспринимала Глеба как родного, называла не иначе как «сынок», подкармливала и гладила по голове. Делилась с Глебом своими планами на жизнь, мечтая вслух, как использует накопленные облигации.

А Глеб, отучившись, уехал из Ленинграда и не узнавал больше, как сложилась жизнь бабы Мани. Закрутился, завертелся.

В восьмидесятые годы стали облигации гасить, и номинал их после «денежной реформы Хрущёва» уменьшился в десять раз. Но при таком объёме, который скопился у бабы Мани, это всё равно были приличные деньги.

И Глеб поехал к бабе Мане в Ленинград. В коммуналке от соседа-архивариуса узнал, что она купила себе большой дом на окраине города. Глеб поехал туда. Это было недалеко от станции метро «Автово», прямо за Красненьким кладбищем.

Дом бабы Мани был странный: с большими белыми крестами на каменном заборе и церковной маковкой посреди крыши.

Он долго стучал в окованную медью дверь, которую с большой неохотой приоткрыл какой-то бородатый дядька крепкого телосложения, в сапогах и длинной косоворотке.

Вместо ответа на вопрос Глеба «Здесь живёт баба Маня?» мужик начал расспрашивать, кто он такой и откуда знает «сестру» Марию. После объяснения, что Глеб хочет повидаться с бабой Маней, которая называла его «сынком», калитка распахнулась. Кругом были чистота и порядок: подстриженная травка, ухоженные клумбы и цветы, дорожки, посыпанные песком.

Глеб всё прикидывал, куда он попал. Но ничего путного не придумал. Как-то незаметно подошла баба Маня. Глеб бросился к ней обниматься, но его остановил бородач.

– Остепенись, братец, – сказал он Глебу.

Было видно, что баба Маня узнала его. В её глазах мелькнула радость, но быстро потухла. Они прошли в беседку, и она, помолясь на куполок крыши дома, присела напротив Глеба.

– Как поживаешь, сынок? – спросила она ровным тихим голосом.

Глеб на радостях, что нашёл её, выпалил в одно дыхание и про перестройку, и про свободу, и про кооперативы, и про нужду в деньгах.

Баба Маня сжала губы и, уже колким взглядом посмотрев на Глеба, сказала:

– А ты понимаешь, сынок, что всё от Создателя? И надо не брать, а отдавать ему всё до последней нитки, чтобы получить милость. Ты, как я поняла, хочешь взять не отдавая?

– Да нет, – ответил Глеб. – Я хотел у тебя попросить денег взаймы, я заработаю и всё тебе отдам, – и, уже теряя уверенность, добавил: – с процентами. Я же помню, сколько у тебя было облигаций…

Лучше бы он этого не говорил. Баба Маня тут же сжалась, а бородатый мужик, наоборот, вдруг как бы увеличился в размерах, и руки его стали огромными, как брёвна.

– Ты это о чём, милок? – заговорил он угрожающе.

– Да это я так, просто вспомнил молодость, – ответил Глеб, уже понимая, что денег не получит и пора выбираться из этого логова.

До Глеба стало доходить, что он попал либо в секту, либо в одну из западных церквей, потоком хлынувших в Россию. Он слышал, что свобода рынка, которую принесла перестройка, допустила и свободу религиозных предпочтений для граждан бывшего СССР.

Как только объявлялся новый мессия, тут же им назначалась новая дата конца света и появлялись последователи. Особо ценились всегда люди с капиталами, что, очевидно, и произошло с бабой Маней, одинокой и состоятельной женщиной. Каждому новоявленному пастырю, помимо паствы, нужно есть, пить, одеваться, а это деньги. То есть то, на что замахнулся откуда-то вдруг взявшийся Глеб. А это становилось опасно. Из-за красивых цветников и подстриженных ёлочек стали появляться довольно упитанные братья-бородачи.

Глеб, забормотав, что у него билеты на поезд и что он был рад повидать бабу Маню, но надо идти, быстро развернувшись, выскочил из беседки и одним махом проскочил в калитку.

И побежал.

Но никто за ним не гнался.

От этого визита осталось ощущение, что Глеб побывал в какой-то вязкой жидкости, а выскочив оттуда, вдруг понял, какой чистый и прозрачный воздух вокруг.

Жаль было бабу Маню, в прошлом весёлую и добрую женщину. Уж кто там в этой секте был пророком – баба ли Маня, бородач или другой мессия, Глеб не разобрался, да и желания не было.

Так закончилась очередная попытка получить первоначальный капитал.

Глеб совсем упал духом, но случайно встретил друга детства Вову Мосягина. Родом он был из соседнего Миловке села Бритово, и летом они вместе ходили на рыбалку, по грибы, играли в футбол. Со временем родители Вовы перебрались в Нижнеокск, и так совпало, что они с Глебом стали жить в одном доме. И уже тогда начали заниматься мелким «бизнесом», продавая ровесникам фотографии Фантомаса.

Однажды Глеб в очередной приезд к деду Якову стал жаловаться на друга Вовку Мосягина, который зажилил пятнадцать копеек с их общего дела. На это дед Яков сказал:

– Там, где начинаются деньги, заканчивается дружба. Если ты хочешь иметь друга на всю жизнь, не имей с ним никогда никаких денежных отношений. И вообще, в дружбе деньги – это первый шаг к ненависти и предательству.

С годами стало ясно, как был прав дед Яков в вопросе несовместимости дружбы и денег.

В чём причина?

В алчности людей?

В инстинкте самосохранения?

Несмотря на эти вопросы, Глеб и у Мосягина попросил денег. Вова сказал, что свободных денег нет, но есть одна штука, и вытащил из своего портмоне помятую половинку тетрадного листа.

Это была расписка.

Какой-то узбек Мирзо Бабур признавал за собой долг в пятьдесят тысяч рублей безымянному предъявителю расписки, с подписью и адресом, а также с указанием его родственника, который в случае чего вернёт долг. Этой суммы как раз хватало на покупку «видиков».

Куда делся сам должник, Вова не знал и деньги считал совсем потерянными. Но у Глеба в Ташкенте был институтский товарищ. Глеб попросил Вову отдать ему эту расписку. Просто так, как другу. Но Вова ответил, что «просто так» теперь никто ничего никому не делает, но вот ему, как другу детства, он готов продать эту расписку всего за сто рублей. И долг по этой расписке он может забрать себе, если найдёт этого Бабура.

Путём неимоверных усилий Глеб дозвонился до своего узбекского товарища. Тот сказал, что не знает никакого Мирзо Бабура, а услышав фамилию поручителя должника, ответил, что это уважаемый человек в Узбекистане, директор крупного хлопкового совхоза, зарабатывает миллионы и долг за своего родственника обязательно вернёт. И дал его телефон. Глеб созвонился с родственником, и тот подтвердил, что деньги по расписке отдаст.

Глеб выкупил за сотку грязный клочок бумаги у Вовы Мосягина, который был рад и этим деньгам, предполагая, что никто никаких денег не отдаст.

Глеб взял билет на самолёт в Ташкент, отправил телеграмму уважаемому родственнику должника и вылетел в Узбекистан.

В аэропорту Ташкента его встретил очень старый человек в тюбетейке, майке и ватном халате, спереди на котором висело несколько орденов Ленина. С аксакалом все вокруг здоровались и даже ему кланялись.

Глеб отдал старику расписку, тот её прочитал и махнул Глебу: мол, иди за мной.

Они вышли из здания аэропорта. Старик сам сел за руль белой «Волги», и они покатили за город.

Кругом, насколько хватало глаз, тянулись хлопковые поля. Чёрные кусты хлопка, холодный резкий ветер и рваный полиэтилен, болтающийся до самого горизонта, – вся эта мрачная атмосфера ещё более испортила и так не совсем оптимистическое настроение Глеба.

Они выехали за пределы полей, и дорога пошла в предгорье. Долго плутали, пока впереди не показалась кошара со сломанными воротами, полуразрушенным забором из булыжника и несколько крытых загонов для овец.

Въехав внутрь, машина остановилась. Кругом не было ни души.

Старик вышел из машины, открыл багажник, достал оттуда потёртый объёмный рюкзак, подал его Глебу.

– Иди, – показал он рукой на дверь загона, у которого они остановились, – там деньги. Бери, сколько надо, и я отвезу тебя назад в аэропорт.

Глеб вошёл в помещение. Там на деревянных палетах лежали кубы из денежных пачек, примерно метр на метр, перетянутые бечевой.

Глеб обомлел.

Подошёл к ближайшему. Этот куб был сложен из червонцев. Следующие кубы – из двадцатипятирублёвок, пятидесятирублёвок, а последний – из сторублёвых пачек. Глеб обошёл их все и остановился около куба с сотками. Решил взять как можно больше денег, раз разрешили, и набил рюкзак пачками по сто рублей.

Многие пачки были подгнившие, и Глеб тщательно выбирал, выдёргивая из куба те, что были поцелее. Руки его дрожали, от жадности он потерял голову и так набил рюкзак, что еле его поднял. Он никогда не думал, что деньги могут быть такими тяжёлыми.

Но своя ноша не тянет.

Радостный, он доволок рюкзак до машины и бросил его в багажник. Боялся, что старик начнёт пересчитывать деньги и поймёт, что Глеб взял намного больше долга, но дед даже не посмотрел на рюкзак, а спокойно завёл машину, и они поехали назад.