Председатель колхоза «Россия» – человек из СССР

Безмерно, радостно, до слёз…

Пусть будет вечно самой святой -

Чета белеющих берёз.

– Скажи, товарищ, где здесь дом

Марии Плошкиной, крестьянки?

– Вон поворот… За тем углом

Изба из брёвен на полянке.

В ответ мне говорит прохожий?

– Я довожусь ей зятем много лет,

А ты, я вижу, на неё похожий!

Ты, Виктор, что ли? Ну, привет!

– А ты, сестренки муж, Бориска!

Да ты ли этой, мой земляк?

В приветствии раскланиваюсь низко,

Как настоящий сибиряк!

Знакомый клён ветвями машет,

Земля тепло дыханьем льёт,

И старый пёс вприсядку пляшет

И 'честь' по форме отдаёт.

Шадра моя – деревня дорогая,

Рождённый вновь приют родной,

Ожившая, как лето, в цветах мая,

Стоишь красивой над рекой.

И школа, новый клуб и мастерская,

Цеха-коровники из кирпича…

В селе от края и до края

В накале лампы Ильича.

Поля в сполохах златоглавых,

Моторный лай село бодрит.

И садик граждан самых малых

Заботой Родины хранит.

Как календарь годов умело

Расправил плечи у села,

Каким приливом поле спело,

Какой силищей жизнь вела!

Я по селу шёл как впервые,

И думу думал лишь одну:

А были, были дни былые -

Село хилело и стыло в войну!

Тяжёлую повозку все тянули,

Без принужденья, не за страх

И спины надрывали, гнули,

Работая в поле в лаптях…

Сибирь – долина золотая,

Плёс обской и серебро озёр!

И никакая родина другая

Нам не соткёт былинами узор.

О, отчий край – простор безбрежный,

Простор лугов и даль полей!

Люблю тебя я пламенно и нежно,

Душой сибирской, плугарей!

Люблю горластые частушки,

Сибирских буйных петухов,

Морёный квас в большой кадушке,

Огонь в глазах у женихов.

Люблю угар навозной кучи,

Туман, клубящийся озёр;

И холодок в тени от кручи,

и бледный утренний костёр.

Какая здесь добротная рыбалка,

Торпеды-щуки начеку.

И ты в плену чутья-смекалки

Затих в кустах на берегу.

Люблю Сибирь за труд 'железный',

За хлеб, что пряностью пленит,

За ум сельчан большой и трезвый,

За дух людей, за твёрдость как гранит.

И снова путь. Далёкая дорога

Меня вперёд идти зовёт.

До новых встреч, приют истока!

Целую маму у ворот!

В. Плошкин

1971г.

г. Фрунзе

Из воспоминаний Ф.Л.Гуляева (беседа записана на видео, июль 2016г. Разговорная речь сохранена полностью)

– А помнишь, раньше в Шадре (простонародное название деревни Новообинцево) за Обью заливные луга были?

– Да, скоту надо было пастбища, корма. А раньше там травы-то были, о-го-го, чуть не в рост человека! Одно время там даже арбузы сеяли. О-о! Вот были арбузы! Здоровенные! Баржами их возили в Барнаул…

– А материного отца, моего деда Кечина, помнишь?

– Семёна Дмитриевича-то. Хорошо я его помню. Здоро-о-вый был! Я его видел в последний раз, когда Витя утонул (Виктор Кечин (1929-1938гг.), брат моей матери, утонул в реке Оби в возрасте 9 лет во время купания деревенских мальчишек)… А Витька прямо на моих глазах утонул, Мальгин Мишка виноват. Ты знал же Мальгина?

– Знал. Баба Аганя тоже говорила, что он виноват.

– Там была вымоина, вода бурлила и крутила, там расстояние-то было, господи, нырнуть и вынырнуть, я даже один раз сам попробовал нырнуть туда, там ширина была метров 15-20, не больше. Так тогда еле выбрался… Чуть не захлебнулся. Из сил выбился выбираясь. Думаю: нет, хватит пробовать. А когда Витя утонул, я тогда рыбачил в этой заводи, штанишки засучил и по колено стоял. А пескаря тогда было навалом, жирный такой пескарь, большой. Клевал один за одним. Я червя не успевал менять. А они как бежали с горы: Мальгин, потом Толька Исаков ещё был и Виктор… Вот они сразу на берегу разделись и пошёл…, а Виктор, правда, где-то вторым шёл, первым шёл Мальгин, он сразу булькнулся и стал барахтаться, ему по носу вода-то была, а Виктор, видимо, подумал, что там нормальная глубина и пошёл туда, а плавать, наверное, всё-таки не особо умел. А там так крутило здорово. Одно слово – омут. А место-то и не особо широкое было.

– А говорят что его, дядь Витю, дед Леонтий вытащил? Так ли?

– Вытащил-то? Нет! Моего отца совсем тогда рядом не было. Там же рядом была мастерская, кузница. Там ещё работал Платонов…, ты его не знаешь, Платон.., Платон Волганов. Я как сейчас помню, он прямо как был в одежде, так в воду и пошёл. Вот он его и вытащил. Можно было бы его спасти, конечно, но кто тогда что знал, что надо делать, вытащили, положили на спину его, на берегу, и стояли. Смотрели. Меры надо было принимать, а кто знал-то, что и как? Мы, пацаны, рты разинули, и стояли – тряслись. Никто не знал что делать. Мишка Мальгин – так тот сразу удрал, испугался, Толька Исаков – тот вообще…

– Ну, вы маленькие все были, понятно – испугались.

– Ну да, а погиб-то он глупо (вздыхает). Тонул-то на моих глазах. Я ведь там рыбачил, засучил штанишки и рыбачил… Быстро всё произошло. Да… жалко Витю!

Фёдор Леонтьевич замолчал, и какое-то время смотрел куда-то «вдаль», думал о чём-то. Что бы вернуть его из тех больных воспоминаниях из детства, я решил перевести разговор в другое русло, и задал вопрос о своём деде:

– А вот интересно: почему моего деда, а твоего отца все звали Леонтием, а по документам военкомата он значился – Леонид?

– Вот этого я не знаю. Никогда не слышал, чтобы его Леонидом звали. Помню ещё дедушка мой, его отец, Сергей Алексеевич говорил как-то отцу: "Ты, Лёша, сегодня никуда не уезжай. Я помирать буду". Так вот и сказал дедушка. И бабушка тоже так же сказала, позже, это я помню. Снежок, я помню, уже полетел – это осенью было. А вот про Леонида я и не слыхал, он всё время был Леонтием Сергеевичем, да Лёвой иногда кто-нибудь назовёт.

Так что так! Да и мы все – Леонтьевичи по отчеству зовёмся всю жизнь. Так что, это интересно: почему в военкомате он – Леонид! Странно, как-то.

– А как звали бабушку твою, мать Леонтия Сергеевича? Мария?

– Нет, Матрёна! Матрёна её звали. Фамилия её – Туева была в девичестве, а вот отчество не помню.

– А Мария Туева, это та, что на фотографии с дядей Колей? Там подписано, что она Мария Туева,

– Это она дочь деда Туева?

– Да, она дочь деда Туева, а баба Матрёна, отцова мать, была родная сестра деду Туеву. Фёдором его звали. Усы у него были такие… будь здоров! Разговаривал басом – басистый был дед! Помню в 1947 году я ехал на краевую комсомольскую конференцию, был тогда избран делегатом от Камня. Ага. Ехал не один, а с секретарём Каменского райкома комсомола.

И попали мы тогда в бурю. Приехали в Барнаул поздно уже. И пришлось нам у него, у деда Туева, остановиться бурю переждать и заночевать. Он недалеко от речного вокзала проживал. Дом у него свой там был. Красивый такой, справный дом…

А он, дед Фёдор, ещё такой был.., ну не сильно уважал он Советскую власть. Это ему было как кость в горле. Я помню как-то раньше: отец купил картины с Калининым, Куйбышевым и Сталиным. Да, ещё и с Орджоникидзе. Это я помню, картины такие хорошие были, на полотне. Портреты. А он, дед Фёдор, отцу сказал: «Что ты этих "антихристов" привёз, зачем ты на них деньги-то тратишь?» Не любил он это дело, так с этим и умер.

Ему Советская власть поперек в горле почему была? Потому что он имел до революции и после свою баржу и возил грузы, стройматериалы и разное из Шадры и из Шелаболихи в Барнаул, в Камень и аж в Бийск. Теплоход у него небольшой был свой и баржа. А почему его не раскулачили, так только потому, что он своей семьёй это всё обслуживал, без наёмной силы. У него было два сына, вот они там и вкалывали – рабочих и батраков не было. А так бы он сыграл, конечно, в лагеря. Но была у него старая закалка: всё своим горбом и трудом добиваться. Он и сыновей к этому делу приучал.

Вот я тогда, в 1947 году и заехал к нему, свои же мы. Достучался, он открыл. Постелили нам на полу. А пока стелили, он мне: «Ну, рассказывай, чё приехал-заехал?»

Я ему, мол, так и так, на конференцию комсомольскую, мол. А он: «Чёрт вас носит, антихристов. Ещё на какую-то конференцию, зачем она тебе нужна-то?» – говорит, а сам тянет пальцами усы в разные стороны. Они у него как у Будённого были, богатые усы!

Мне так неловко было: «Как же так он говорит?», – а неловко было перед секретарём райкома комсомола, мы с ним приехали вместе и вот остановились ночевать у деда Фёдора.

А утром, когда пошли на конференцию, он, секретарь райкома, мне и говорит: «Ох, у тебя и дедок! Ну, у тебя и родня!» Хе-хе (смеётся). Мне неудобно было. Уж так он не хотел Советскую власть, открыто говорил, не скрывал. В тридцать седьмом его бы "зачистили", но батраков он не держал, вот и обошлось.

– Ну, а дед Леонтий же, чуть не сел в 37-ом? Месяц отсиживался в Барнауле. У того же деда Туева. Так?

– Да… Да, было такое.

– Не просто так в баньку сходил? Это мне дядя Коля немного рассказывал, про тот случай.

– Да. Ребята отца выручили, а так бы его арестовали тогда. За милую душу… Ну, было, боже мой, ничего не скажи, а если что услышал – промолчи. Ага. А если ты не пришёл на работу – это всё, ты загремел.

1937 год (Из книги автора В. Гуляева «Солдатская Любань. 1942»)

«Вот уже чуть больше месяца Леонтий находился в армии, в Барнауле, получая весточки из дома, что всё нормально, дети в школу пошли, уборочная закончилась, с зерном на зиму будут, грибы, огурцы и капусту засолили, картошки накопали много. Он вспомнил, как, почти в это же время, только в 37-м году, ему тоже не пришлось заниматься уборочной и подготовкой к зиме, а пришлось целый месяц жить в городе у дядьки, материного брата, Туева.

Он, красноармеец-кавалерист, почти целый месяц скрывался от второго ареста!..

Урожайный 1937 год стал тогда для колхозников великим трудовым испытанием. На уборку обильного урожая были брошены все силы. Большую и очень трудоёмкую работу выполняли женщины и девочки-подростки: они вязали снопы, ставили их в кучи для последующего скирдования в клади, после чего, через некоторое время, производили обмолот кладей молотилками. А мужики-колхозники в это время практически сутками находились в полях, на полевых станах, работая и днем и ночью, отдыхая по переменке по два-три часа в сутки.

Леонтий тогда был бригадиром одной из полеводческих бригад. С техникой было сложно, всего один трактор «Фордзон», и поэтому косовица выполнялась в основном конными жатками-лобогрейками и крылатками (жнейками самоскидками). Пыль над полем стояла постоянно, не успевая оседать на землю. Привозной воды хватало на приготовление пищи и немного промыть глаза, поэтому все были черно-серые от пыли и загара. Леонтий, понимая, что люди сильно устают, на свой страх и риск, периодически отпускал домой по одному человеку на пару-другую часов, на «помывку», а сам исполнял работу временно отсутствующего.

В один субботний день во время обеда мужики решили отпустить своего бригадира в баню.

– Иди, Сергеич, домой. В бане помоешься, отдохнешь нормально хоть разок. А утром завтра и вернешься. Мы справимся, не подведем.

– Точно справитесь?

– Да не сумлевайся иди, смотри, как вымотался за неделю! А мы тут ускорим жатку-то! Не подведём!

Ближе к ночи Леонтий направился домой. «Вёдро» стоит устойчивое без облачка, стало быть, успеем убрать пшеничку». – Думал по дороге Леонтий.

Часа через три он уже сидел за столом, отмытый и разгоряченный. Картошка в мундире, соленые грибы и огурцы стояли в ряд, аромат наваристой аппетитной ухи, зеленого лука и укропа расслаблял:

– Ну, вот, Паша, теперь и чайку можно, да и стопаря под ушицу! Да грибочков с огурчиком! Хороший нынче урожай, Паша! Очень хороший. На трудодни будут зерно выдавать, с хлебом да с кашей будем, значит. Надо будет сусек подделать.

Вся семья сидела за столом, сыновья с серьезным видом хлебали уху, годовалая Маша, не смотря на позднее время, тоже не спала, а вертелась у матери на коленях.

Рано утром, до рассвета по прохладе, Леонтий пошел на бригадный стан. Над полем стелился сплошной утренний туман. Вдруг из тумана, как из воды, вынырнул прицепщик Ваня:

– Дядя Леня, не ходите туда, там эти в фуражках приехали, Вас спрашивают.

– Чего ты мелешь? Кто приехал, кто спрашивает?

– Один из них ругается, говорит, куда он ушел, про Вас, как он посмел бросить работу, а ещё говорит, что Вас посадят. Дядя Леня, мужики меня послали, предупредить!

То, что могут посадить, это Леонтий знал, тоже точно: «Только вот – за что?» Правда, могут и не посадить, но это вряд ли! Время тяжелое, вон Егора Паногушина, кузнеца сельского, как забрали непонятно за что, рано утром, так уже, скоро, третий месяц ничего о нем не слыхать. Да и сам-то тогда, в тридцатых годах, семь месяцев ни за что отмотал!

Мысль сработала сразу: «Нужно рвануть в Барнаул, к родственникам матери, там отсидеться и поглядеть, куда эта чёртова кривая выведет! Город-то большой, поди, и искать не будут».

Пробираться до Барнаула решил вдоль берега Оби, подальше от дорог, да там и деревьев вдоль берега много, есть где затеряться.

К утру следующего дня он был уже в городе. Пока шел в город, Леонтий все время думал о том, кто же мог донести на него, да так быстро: «Ушел-то я домой поздненько вечером, домой пришел уже затемно, вроде ни с кем не встречался! Но, кто-то же донес!» Так и до сих пор он не узнал, кто же это был. Догадка, конечно, была! Но это – догад, а он не бывает богат! «Что ж, видимо так и не узнаю, кто?».

Родственники приняли беглеца, что ж делать, сами в свое время вынуждены были уехать из Барнаула, скрыться от расстрела всей семьей, правда, это было в 18-м или 19-м году! Но было. Так что знакомая ситуация, а свой своему поневоле друг.

На третий день Леонтий неожиданно попал в больницу: поднялся сильный жар, ломота по всему телу, аж кости выворачивало. Лечили недели три, а там и в деревне и в районе постепенно все улеглось, Леонтия, по прошествии почти месяца, никто не разыскивал. А выписавшись из больницы, он с больничной справкой, похудевший вернулся домой.

Получилось, что его никто и не искал, с работы он не сбегал, а лечился в больнице. Так вот вышло, что судьба не дала его в обиду, а то пилить бы ему лес где-нибудь на Севере. «Как интересно жизнь распоряжается судьбами человеческими» – думал Леонтий. – «Вот у брата матери, Фёдора Туева, тоже судьба поработала с выдумкой, судя по его рассказам».

В 1890-1996 годах он (Туев) проходил службу на Дальнем Востоке, жребием судьбы в конце службы выпало ему около года проходить службу, по – хозяйству, у тамошнего флотского чиновника высокого ранга, уже довольно пожилого, обрюзгшего и вредного старикашки, лет около семидесяти. Работа была разная: уборка двора, конюшни, уход за 4-мя добрыми рысаками, попутно дрова порубить и прочее. А вот жена у него была молодая и статная дама тридцати одного года. И вот матрос Туев, стал замечать заинтересованные взгляды молодой хозяйки. Потом начались расспросы: «Откуда он? Как служба идет? Скоро ли домой? Матрос, помогите это, принесите то…»

Одним словом, однажды произошло то, что и должно было произойти между двумя молодыми мужчиной и женщиной. Через пять месяцев, в течение которых молодые люди продолжали тайком встречаться, у Алексея Туева, закончился срок службы, и он уехал домой в Томскую губернию, село Павловск, что под Барнаулом.

Прошло с того времени много лет, Алексей переехал в Барнаул, женился, занялся небольшим бизнесом при пароходстве: поставлял некоторые продукты питания для буфетов пароходства, мало-помалу скопил капиталец, выбился так сказать в люди. Приобрел хорошую квартиру на первом этаже в районе речного порта, баржу с катерком… А тут война, потом революция, после которой начались смутные времена в городе Барнауле: власть почти два года постоянно менялась, переходя от большевиков к белогвардейцам, шла Гражданская война.

В один из периодов очередной смены власти в конце 1918 года, когда Красные вновь вошли в город, в квартиру Туевых в сопровождении нескольких красноармейцев вошел молодой комиссар. Пройдя в большую комнату, он сел на стул, осмотрелся по сторонам. Потом некоторое время рассматривал стоящих перед ним членов семьи и спросил:

– Как Ваша фамилия?

– Туевы мы.

– А вы служили в 90-х годах прошлого века на Дальнем Востоке? – Спросил он у Фёдора Туева, смотря ему прямо в глаза.

– Да, служил.

Молодой командир внимательно посмотрел на Фёдора, на его семейство, стоявшее прижавшись, друг к другу. Потом он повернул голову к красноармейцам и резко сказал:

– Всем выйти.

И после продолжительного молчания, ещё раз посмотрел на семейство Фёдора, произнёс устало:

– Значит, вы мой отец! Знаете, а я представлял Вас немного другим. Мать очень хорошо отзывалась о Вас и долгое время думала, когда стала вдовой, что Вы вернетесь. Только благодаря тому, что она Вас любила, я посоветую Вам забрать свою семью, самое необходимое и сейчас же, немедленно покинуть город. Иначе Вы будете расстреляны, как мироед и классовый враг. Ваша фамилия в расстрельном списке. Поспешите. Это всё, что я могу для Вас сделать. Если будет нужно, я Вас позже найду… Прощайте!

– А… Ваша мать? Она…?

– Она умерла пять лет назад. У Вас мало времени.

И через два часа, мы будем здесь снова, так что у вас есть всего час – полтора. Я хотел вас найти и увидеть! Мама этого хотела. Видимо она вас и вправду любила!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.