Hannibal ad Portas – 5 – Хлебом Делимым

Вот так даже неудобно спросить во время этого дела:

– Откуда, мэм, такая жестокость, или это и есть истинная любовь, как страсть к затягиванию наслаждения – мама мия! – даже на двадцать лет.

Вот эта конструкция мира:

– Двадцать лет – плюс километровая очередь по прибытии, – а всё равно же ж, сукин сын, Одиссей Многоумный:

– Вернулся-я!

– Прошу прощенья, мэм, но я не понимаю, зачем нам брать на борт еще одну прохиндиаду? Или до вас уже дошла весnь о прошедшей здесь сэкшэн рэволушэн?

– Ты не готов, – хотя и молча, но, уверен, она об этом именно и решила, наконец, целиком и полностью передо мной выговориться.

Взял, а дальше, что, рыбу ловить?

И пришлось, но уже вместе с преподавателем по этому водному поло:

– Бреднем для исследовательских целей плюс пожарить, как не досталось доблестным бойца Одиссея, что вместо рыбы их самих здесь и съели.

Меня?

– Не успели.

Тем не менее, заметил уже на следующий день, что она ходит на меня в ясной претензии, как могли Пенелопа и ее служанка предъявить Одиссею:

– Ты что же это делаешь, пес смердячий?!

– А что? – и до такой степени ошаранно, что даже ответил.

– Была твоя очередь, – потупясь и не глядя на него, пока смотрела, как заправляет их общую кровать служанка, – а ты даже не удосужился спросить.

– Чего? – Одиссей.

– Чего все просят, потрахаться, – почти пролаяла служанка, даже не соизволив обернуться в его сторону.

– Никогда не думал, что этого просят, – ответил Одиссей Многоразовый, и зарычав одновременно и задом, и передом, так зацепил их обе-оими сторонами, что они потом еще два дня не могли найти конца той очереди изголодавшийся по выгодному замужеству местных аристократов.

– После?

– Нашли, разумеется, ибо и на любого мудреца, – а:

– Одной простоты мало.

Хочется тоже сказать, и я могу:

– Господи! – но, нет полной уверенности, что получается, ибо и не мудрено, если часть – как показал Остап Бендер:

– То она маленькая, а то, как на уроке гимнастики по радио:

– Руки шире, ноги.

– Ноги?

– Ноги, разумеется, вместе, – а в результате получается такая неустойчивая пирамида, что падает от непредвиденных, как, например, встреча Робинзоном Пятницы, ситуэйшэн.

Одному было хорошо, а теперь к нам никто не придет.

И Робинзон – скорее всего – я сделал предположение:

– Есть, скорее всего, еще миры, где живут не только люди.

Не потому, что Робинзон тоже человек, а ясно, что прибыл сюда, как только посредник.

И решил понять на летних каникулах, наконец появившихся за выслугой лет:

– Где тот мир, который говорят, что был.

И придвинул А. С. Пушкина так близко, что пришлось остановиться. Так как дальше – вот именно:

– Ничего не видно! – кроме этих пиратов одного из Карибских морей, которые так любят приносить людей чужого племени в жертву.

И я уже близок к тому, чтобы уяснить, что или я чужой, или и свои иногда бывают:

– Не хуже, не хуже, – как черная икра русская, хотя все чаще привыкли брать арабскую, несмотря на то, что мы думали, даже не гадая, что у них только одна пустыня Кара-Кума, – такая же, правда, добрая, как кума – ибо абсолютно непонятно, что это есть такое – которая всегда нальет самопалу, если только у вас есть ей предложить ценного, – жаль:

– На секс никогда не напрашивается, ибо сами мы не уверены, бывает ли он здесь и в частности, как не бывает вообще, в учебнике.

Меня вызвали в кабинет замдекана, а зачем, если премий здесь не бывает. За строй отряд?

– Да ты что!

– А что?

– Чуть не выгнали нас всех, что, не договорившись, как следует, не поехали на картошку, а было – предложено этим самым фронтовым переводчиком, а сейчас человеком, который первым поздравил меня с тем, что:

– Он думает правильно, – ибо на его вопрос почти к мирозданию, вякнул, но от боязни говорить, чтобы ничего не было лишнего, только пальцами показал, какая тонкая это была нить во времена, когда плавал по морям еще Одиссей, далеко не однообразный, что только удивляться можно, как на ее телетайпе умещалось столько ума, сколько человек и сам не сразу понимает.

Так как, да, я понял, служанка, скорее всего, поняла, а Пенелопа:

– Сообразила ли, моя ненаглядная, что теперь и через двадцать лет, а:

– Снова будет выглядеть, как тогда, когда мы еще не начали даже прощаться, практически навсегда.

Будем думать.

– Чево-сь?

– Тебя, заходи, – сказал староста, отвечавший – я не понимаю, за что, и неужели так важна посещаемость лекций, если потом всё равно я один знаю, что сказал Кант Гегелю на Польско-Литовской границе по поводу очередной выходки Гришки Отрепьева:

– Взял Москву!

– Да, сэр.

– Так и изволь в ней согреваться до лета, пока силы-то есть сопротивляться этим польско-литовским ордам, благо, что ты уже женился на их Маринке.

– Я не понял, мил херц, честно, в чем дело?

– Вы не пересдали биохимию животных на биохимию растений, – ответил один молодой парень из комиссии, которого я видел первый раз в жизни.

– Так, а разница?

– Есть.

– Небольшая.

– Не надо упрямиться, – вмешалась новая деканша, я думал с мухобойной кафедры, а оказалось, что только с партийной работы, но и была поэтому такой симпатичной, но и взлохмаченной всегда, как с нехватки всегда времени для этого времяпрепровождения с мужем, – и даже едва не спросил:

– А он был?

И она, видимо, это поняла, что я думаю о ее проблемах, но – вопрос:

– Почему не знаешь о своих?

– Очень просто, – ответил, – думал доложат.

– Что-с?

– Я грю, мне никто ничего не сообщал, что вдобавок ко всему, еще чего-то должен.

– Вы должны были знать это самостоятельно.

– Я думал, самостоятельно – это именно то, что я сам и думаю.

– Об этом?

– Нет, абсолютно не думал, так как думал, что никому ничего не должен до тех пор, пока мне не скажут:

– А надо иногда задумываться и о других, что они тоже соображают.

– Не замечал. Впрочем, ладно, я всё сделаю, как вы меня научили.

– Что он сказал? – опять не понял этот то ли кандидат, то ли аспирант, хотя и боялся ее, как огня, ибо докторов наука мало, а всех остальных много, а она именно была единственной здесь – думаю считала себя – целительницей душ.

Шутка. Здесь все думали о будущих достижениях науки, а она еще и:

– Партийной.

– Что сказали? – удивительно, но никто не спросил.

Ибо я был здесь, как Один в Поле Воин, – а:

– Ничего не знал об этом, честно, хотя и отказал не только многим, но вообще всем, кто предлагал мне жизнь хорошую, перспективную.

Так как в этот момент думал только о том непонятном случае:

– Почему мне никто из учебной части деканата не сообщил, что срок пересдачи до первого сентября, а не как обычно до первой сессии, до Нового года?

Где я мог летом взять эту толстенную книжку по биохимии растений, если она так уже сильно отличается от биохимии животных.

Оказалось, этот староста – как это обычно и бывает – бывает не просто так, а еще с первого класса школы был на ответственных работах по выполнению особых поручений, именно тем особенных, что к учебному процессу непосредственно они никакого отношения не имели.

И был у него в этой группе такой же малозаметный товарищ, что их двоих уже все знали, и собираются оставить здесь в аспирантуре, – а:

– Мне уже это предложили!

И ребята ужаснулись, как я мог перешагнуть через добросовестные к выполнению внеклассных поручений:

– Башечки.

Почему и вид у этого старосты был:

– Ни в сказке сказать, ни сфотографировать, ибо был похож на такого восхищенно – пусть и этим разоблаченного – Павла Кадочникова в фильме Подвиг Разведчика, когда он понял, что Людмила Касаткина решила ему ничего не давать, несмотря на то, что была его женой официально:

– Только по фильму. – И более того, другому.

И вот, оказывается, этой-то разницы мы и не знали. Не только я.

– Кто еще?

– Да, все!

Такую радостно-наглую рожу забыть трудно, ибо считали себя, видимо, умней – и намного – именно потому, что:

– С первого класса не только молчали, делая уроки, но и не понимали абсолютно разницы между этим делом учебы и словами:

– Заяц барабанщик.

Один утешительный вывод:

– Не только Ле, Каю Маю и Фидю Эю – были чисто лазутчиками какой-то группировки, но и не только надеялись, но были в абсолютной уверенности:

– Все так! – и очень поразились до себя не узнавания, – что я:

– Не из их стаи.

Как?!

Вот честно, я не знал, что это имеет такое решающее значение, хотя и было известно, что со всего курса – на котором я раньше учился – берут в аспирантуру только одного парня, который отличался от всех остальных только двумя пунктами:

– Состоял в бюро самого университета, а не факультета, как почти все остальные известные мне, – плюс:

– Пересдавал любую четверку хоть по пять раз – ему давали такую возможность в учебной части, или так вообще можно было делать, но мы не знали, ибо никогда такой привилегией и не пользовались.

И третье – как про него отзывались его сокурсники – на один курс старше нас:

– Не только ничего не понимает в происходящем в науке и ее нервной патологии, куда он собрался, – но и не собирается.

И.

И никто – почти – кроме одного парня в моей бывшей группе и одной старосты там же:

– Что это не только не имеет смысла, но и вообще никому не нужно, хотя, может, и слышали, – но:

– Кто может в такое поверить на самом деле, – а?

Я – если и да, то далеко не каждый день.

И, значит, не расстаюсь я с тобою, родная моя сторона, не нужно мне солнце чужое, чужая земля – так и не досталась, как и Робинзону Крузо, ибо Пятница оказался мужчиной, а они не умеют рожать по-человечески.

Однако, бой за реальность, оказался сильнее, чем бой Данте с Призраками Ада.

Никто даже не делал вид, что не понимает, о чем я говорю, – ибо:

– Может оно и да, но:

– Так не бывает в реальности!

Потому что все поверили: практика – критерий истины.

И:

– Неужели каждый, или только избранные, это те, кто:

– Послан в сторону иную?

Написал статью, а точнее, это уже было эссе, без особого понимания, что оно имеет принципиальную разницу со статьей. Не просто мне так легче, или больше нравится, а сама конструкции эссе является доказательством правоты мира, однако:

– Не только этого.

И эссе – в отличие от статьи – не требовало заседания ученого совета для своего одобрения. Ибо оппонент трахался тут же, прямо при всех на этом заседании, и был даже рад, как царь Агриппа:

– И я могу, господи?!

Как и сказано Иисусом Христом:

– Никто не уйдет без подарка.

Подарка, однако, обещания жизни вечной, или пока еще только ее возможности.

И надо думать, доказательство – это ее наступление, – даже, если это еще не совсем заметно.

Ибо, какой смысл в Повести Белкина Метель, если не видно никакого? Только один – считается, который и доказала революция 17-го года:

– И никакого смысла нет вообще, – все рабы и должны быть уничтожены, как люди.

Удивляет, что все мы в это поверили.

И хорошо, что Борис Парамонов ошибся, назвав ученого поэтом, предсказывающим назад, имея – как оказалось в виду сразу не только Гегеля, но и:

– Пастернака и даже Юрия Тынянова, – что – как теперь выясняют некоторые личности с полной на то серьезностью:

– Да не Гегеля, чтобы он и родился только после 20-го съезда! – а:

– Шлегеля!

И можно потом плести любую околесицу про созвучность и удобоваримость всех слов в разной или наоборот, одинаковой степени:

– Макароны сначала бросать – в неизвестно еще подсоленную ли воду – или картошку, вечно прущуюся поперед всех в это пекло?

Я – думал:

– Просто они слона не замечают, – нет, оказывается, не потому не замечают Гегеля, что он маленький-маленький, лысый такой человечек-гном, так как все хорошие для прозвищ места уже занял:

– Проститутка Троцкий, – а постепенным отодвиганием его сначала от Канта – по разности их впечатлительности этим самым новым из миров, – ибо:

– Один смотрит только с головы – как не чистят даже селедку – другой – тоже с хвоста, но, совершенно безо всякого внимания к происходящему, мама мия:

– Совсем другой рыбы, ибо это была треска по писят копеек за кило, так как уже была такая соленая-соленая, – честно, больше, чем селедка.

Вывод из всего только что сказанного:

– Гегеля вообще никогда не только не было, но и даже существовать не могло!

– А как же?

– Как же? Да, милок, были и стены Иерихона специально построены, чтобы их надо было разрушить, – так это когда?

– До 17-го года.

– Во, наконец, ты начинаешь соображать, что есть разница между тем, что было до этого легендарного времени, и теперь, когда мы уже почти живем счастливо, – жаль только, что когда есть очень хочется, приходится брать два этих картофельных гарнира, а лучше, конечно:

– Хоть хвост селедки?

– Да! Ибо котлета не так обязательна, как ее малюют: целоваться всё равно не с кем, так как все сразу после этого вешают обидчику на шею его, уже появившиеся, новые обязанности, – как в кино:

– Теперь будешь носить мой портфель.

И всё это пишут только для того, чтобы доказать, что даже Шариков понимал больше в философии, чем.

– Чем?

– Чем она того заслуживает!

И начинают защищать кандидатскую на тему:

– Чья семантика лучше, слова:

Ненароком, – или всё-таки:

– Наугад?

О пророках уже просто нет речи.

Тоже же простой факт, что в Реальности Бангладешт мало чем отличается от Будапешта – просто снимают с повестки дня, как жуткий для профессорского ухо-восприятия.

И то, что людям так:

– Каэтцца, – заблуждение, не имеющее научного обоснования.

Следовательно:

– Как и сама жизнь.

Собственно:

– Зачем Ты – заметьте – не Вы – мне продана почти забесплатно, как Венедикту Ерофееву две махонькие – по ноль пять только – бутылочки коньячишка, как больному чем-то:

– Молочишка.

Реальность упрямо не принимается во внимание – вот моё открытие, сделанное на основе отсутствия существования Канта и Гегеля, – именно, именно, – как заметил почти сам Герберт Аврилакский почти Отпетому Поэту:

– Я сам их видел.

– Когда?

– Когда узнал, что не только семантикой одной будут жить Слова, но и:

– Хомиком их применяющим!

Очевидное, следовательно, даже не пишется через И с невероятным, а прямо-таки и просто:

– Отождествляется.

Поэтому можно найти разницу между словами ненароком и наугад, но и к смыслу, и к восприятию этого смысла, эта разница не будет иметь абсолютно никакого отношения.

Нет, разница, находящаяся в учебнике, имеет хоть какой-то смыл, а что говорят люди:

– Абсолютно никакого.

Ибо в первом случае, какая-никакая ученость, а во втором только Венечка Ерофеев в очередной очереди за недостатком спиртного и только:

– Услышал, – когда, кстати не встретился там же с Владимиром Высоцким.

Только чисто случайно.

Поэтому приходится сделать – без преувеличения:

– Грандиозный вывод, что Книга здесь не существует.

Утверждается же обратное:

– Наоборот – еще раз – существует, но только, как объективная реальность.

И, следовательно, делается вывод, что объективная реальность – это Посылка, который мы, однако, не видим, так как и не должны.

Феноменальный парадокс:

– Мы видим Книгу, но должны думать, что нет, и так как не видим – значит она существует по умолчанию, по договору у костра мира и дружбы народ-офф, которые еще не бросили курить, поэтому и:

– Давай закурим, товарищ по одной.

Но сомнения всё равно остаются, ибо:

– У каждого свои, или можно заимствовать у Фиделя, как сиськи-миськи – когда хочется отдохнуть от забот тяжких – делает Черчилль, в ванне мыться любящий, несмотря на то, что здесь пустыня Сахара – ибо другие бывают ли – ну, пусть, если не тем же коньком, который и жрет бочками сороковыми.

Глава 6

Поэтому, зачем мне учиться, по диамату и так всегда ставят автоматом, что иди, или, по крайней мере, не подсказывай евреям – был всего один один и одна одна, но она не на нашем либерализме – на уроке и тем более на экзамене.

Я вообще думаю, что учился когда-то уже вместе именно с Кантом, Гегелем, Сократом и Бенедиктом Спинозой. И знаете почему?

– Они – это Я.

Прием известный:

– Глупо считать очевидное реальным, – следовательно, выдуманному ничего не остается, как быть самому этой:

– Реальностью.

Ибо иначе получается никому здесь ненужная Связь:

– Если существует Книга – то имеет место быть и Человек.

Так, спрашивается, кому Он – этот Хомик с привязанным где-то в районе хвоста Сапиком – не нужен до такой степени, что даже очень?

В принципе – это не такая уж неочевидная мысль, что Слова, написанные в книге, имеют обязательным основанием своего существования именно эту:

– Книгу! – как заорал, что оглохла на время даже его ключница Асс Пушкин:

– Книги, книги, книги!

Ибо, друзья мои, увидел, как Робинзон Крузо, и как Ной Землю Обетованную, с надписью, однако, на входе:

– Село Горю-Хи-Но.

И ахнул, как Робинзон, что жертвоприношение еще зивых Хомиков, – а ишшо:

– Сусе-ствует-т.

Почему приносится в жертву Человек? Главным образом не потому, что он такой умный, а потому, что оказалось – как никому не казалось – Он и есть:

– Посылка жизни вечной.

Т. к. Книга Жизни есть, – а читать ее, кроме Человека – больше некому.

Следовательно, нет Иво – нет и КНИГИ.

И вот именно этому радостно ужаснулся А. С. Пушкин, когда его стряпуха – как была и у Сэлинджера – нашла на этом почти необитаемом острове своего же – предков Пушкина – чердака еще остававшуюся часть той Земли, которую сумел вывезти Ной сюды-твою. Ибо:

– Уже знал, что первая часть этой карты существования Древнего Мира – у него уже есть и это он:

– Сам.

Ибо это не только слова, слова, слова, что без Прошлого – уже больше не будет ничего, – а именно:

– Святая Правда.

И написал он своё посвящение этому древнему миру, которое потом было названо достаточно популярно:

– Воображаемый Разговор с Александром 1.

И тут можно сколько угодно биться головой об пол или о стену, а толку не будет никакого, Мир Прошлого не заиграет красками Жизни, как это бывает у Стивена Кинга, что найден был шифр перехода в прошлое, и они двинулись туда.

Но в том-то и дело, что двинуться Туда можно только, как и написано:

– Всех душой, всем сердцем и всем разумением своим.

Почему существует в Евангелии такое устрашающее предупреждение? Что можно подумать:

– Ни направо, ни налево, ни прямо – пути нет!

И так и написали на этой древней папке:

– Лирика.

И вот я, еще не зная всех этим умилительных подробностей поперся с этой – вряд ли Черной, а, скорее, наоборот, Белой-белой, как чистый-чистый снег:

– Магией в журнал, назвавшийся кузовом Литературы.

И.

И ничего особливого, только один раз и то только зам упал на колени с жалостливым воплем:

– Не нада-а!

Ибо я как раз попросил разрешения ее тут же показать.

Конечно, здесь это называется:

– Улица Кой Кого, – колбаса здесь Любительская очень вкусная, и в какой день не прикукарекай:

– Два двадцать, без тревожных изменений, как этот, тоже вечно неизменный, – но – утверждаю:

– Только один из миров.

Главный Лазарь, намедни едва выбравшийся из той смертоносной пещеры, откуда и возвращались, как он поведал:

– Только не более 15-ти процентов – и то всегда одни и те же – личного состава роты ли, батальона ли, и так далее, что бывает даже и без:

– Ли, – рассказал очень умно, что:

– Я сам всё, что есть и прочитаю.

Дело в том, что во всех уже, как в заколдованном городе, в который попал как-то в кино один из – старший из Болдуинов, беспрецедентно отчисленный Б. Парамоновым из числа гонщиков формулы:

– Номер Один, – так как намного больше похож на Всех, и не только своих братьев.

Во всех уже журналах были только те, кто ни за какие умственные коврижки, – как-то:

– Великая теорема Ферма и ее – здесь же приложенное литературное доказательство, – абсолютно не верил в существование Земли Обетованной. – Что значит, КНИГИ, – как реальности реальной.

Рассматривалось и вообще, и в частности – только Содержание и именно:

– Не Эссе, – а текст должен пониматься – научный текст, чтобы иметь право не только казаться, но и быть – это всегда:

– Статья.

Вот и попробуй тут сразиться, как Риман с Гауссом. А чтобы:

– Да езжай ты, дурилка картонная, в Рассею времен Николая Ивановича Лобачевского – он тя примет с распростертыми объятиями, ибо и его самого с таким же точно предложением, как пришел я:

– Об-хо-хо-тали свои же профессора.

Да, и сложно, и смешно. Смешно именно то, что всего и знать, что надо – это:

– Книга – Существует.

Нет! Читают – все поголовно только Текст. Носитель не признается имеющим смысл. Тогда, как ясно написано в Библии, только:

– Сначала было Слово.

И тут – тем более – парадокс в том, что это СЛОВО и есть именно КНИГА.

И вся эта премудрость нужна только для того, чтобы доказать:

– Сессия ВАСХНИЛ 1948 года не случайно запретила не только генетику и кибернетику, но и вот феноменальный:

– ВООБРАЖАЕМЫЙ РАЗГОВОР С АЛЕКСАНДРОМ 1, – Пушкина, и только всего лишь из-за двух частиц НЕ.

Одну профессор Сергей Михайлович Бонди посчитал неправильной – значит – лишней, и ее надо зачеркнуть, а другую НЕ, наоборот, сам добавил, так как ее не хватает для восстановления логики.

Но!

Но в том-то и дело, что за Логика здесь рассматривается, что это и есть та же самая Великая теорема Ферма! – ми:

– Не знали.

Доказывается простейшая на вид вещь, что Текст и Поля – связаны. Ибо люди ставят пометку на полях для чего-то. Но думают, нет, что вы, это было сделано без задней мысли, а только, чтобы отметить любопытное место.

Тут, хоть кол на голове теши, а если, нет, – то это значит, что кем-то не случайно сие произведение, как и теорема Ферма именно о связи Полей и Текста – запрещена, – то и не прыгайте рядом от радости, что тоже ее доказали, – да – мама-мия! – еще в:

– Литературе!

Ибо политикум должен быть безопасным. А здесь правда, – как заметил глава московских евреев почти пять лет назад:

– Правда, как огонь. – Но тогда и ответ, что ложь – это:

– Полымя, – совместно с вулканом Везувия.

Все противоречия текста Пушкина объясняются просто. А сложность в том, что:

– Почему они не перестукиваются через стенку дома, в котором оба и живут, а лазят друг другу через улицу, – как этот проклятый Яго Вилли Шекси, как на грех нам, и:

– Сделавший его, этого Вильяма Шекспира на весь мир знаменитым.

Шекспир знаменит – следовательно – только тем же самым, что и Пушкин – пусть позже, написавшим не только Фабулой, но и самим Текстом тоже самое:

– Герой и Автор художественного произведения могут связаться между собой, но не непосредственно, а через Поля:

– Текста.

И это не только решение Великой теоремы Ферма, но и то, что не мог понять Лев Толстой у Шекспира, переделавшего – по мнению некоторых тоже только древний буковый лес на язык своих английских, современных, осин. Или превративший дивный Итальянский лес в Двух Веронцах в свой, забитый почти до упора разбойниками:

– Шервудский.

Посылка всех этих очевидностей для многих ужасна, ибо значит, что:

– Прошлое, – а:

– До сих пор существует.

Последствия для ума, да, именно:

– Непредставимые, – но, вот, удивляет, кому жаль Теории этого Дела, что она именно не допускается, как Тихий:

– Но вот не Дон, – а жаль, что уже Узас-с.

Ну, вы уже слышали, что не для всех сие есть ужас, так как Пушкин был так обрадован, что Жизнь – это:

– Книги, книги, книги, – что никто до сих пор не понял, что он превзошел Шекспира не только по производству необыкновенной конструкции фабулы, но сам Текст его произведений прошит именно и буквально логикой Нового Завета.

Возможно, и Шекспира тоже, но можно ли это понять из-за слишком большой давности – неизвестно. Скорее всего, вряд ли.

И значит, Пушкин из старо БЕЛ-Киных – богов древнего мира – принес истину этого Прошлого именно: