Студенты

скачать книгу бесплатно


– Щас все уладим, – пообещал Витька. – Какая работа нам по плечу?

– Любая, где побольше платят и поменьше вкалывать, – дружно ответила бригада.

– Ладно, понял, – Витька встал и направился к Коляну.

– Погоди, я с тобой, – подпрыгнул Керенкер, вспомнив, что он бригадир. – Не спеши, – посоветовал ему Витька, и бригадир, насупившись, вернулся на место. Через минуту Витька вернулся с вестью, что Меланжевый с нетерпением нас ждет. Просто весь высыпал к проходной комбината, готовит транспаранты, каравай хлеба, а оркестр уже дудит в фанфары. Бригада радостно всколыхнулась и дружно пошла к выходу из конторы. На пороге Витька остановился и сказал:

– Ну вы езжайте, а я догоню… Мне тут надо заскочить в одно местечко. Где Меланжевый, знаете?

Оказалось, что более точного адреса Меланжевого комбината, чем «у черта на куличках», никто из нас не знает. Я там никогда раньше не бывал, остальные ребята, как выяснилось, тоже.

– Я знаю, – тихо сказал Керенкер.

Мы повернулись к нему. Бригадир по-прежнему сидел на скамейке и страдал. Ему казалось, что с приходом Витьки его авторитет бригадира безвозвратно потерян и что теперь он такой же рядовой член бригады, как и мы.

– Серега, чего ты там расселся? – спросил я. – Веди, раз знаешь.

– Никто тебя с бригадиров не снимал, – поддержал меня Германсон. – Давай, шевели копытами.

Керенкер вскочил, убитое выражение лица сменил на начальственное и поскакал впереди нас.

– Витек, – на скаку обернулся он, – бригада ждать не будет…

– Напугал ты его до дрожи, – пробурчал Мирнов.

…Турне начали на автобусе с остановки у кинотеатра «Современник». Потом на площади Революции пересели в троллейбус и минут сорок ехали по вечернему городу. Я особенно не вглядывался в полуосвещенные улицы, отчасти по причине «что я там не видел?», отчасти из-за замороженных окон. На улице было довольно морозно, в автобусе еще морозней, а в теплом троллейбусе я согрелся и, усевшись на освободившееся место в конце салона, клевал носом. Когда Серега Керенкер курлыкнул «Выходим!», я не сразу понял, что это относится и ко мне. Остальная бригада тоже смахивала на зомби. Выкатившись на остановке, мы побрели за Керенкером к переходу через улицу. Минут через десять подошли к длинному строению из нескольких корпусов разной высоты. Наверху самого высокого из них красовались два слова: «Камвольный комбинат».

– Ты куда нас привел, Сусанин? – раздраженно спросил Мирнов. – Зачем нам Камвольный комбинат?

Керенкер скорчил одну из своих гримас и этой маской посмотрел на нас. Сморщились щеки, лоб, сморщился даже нос, превратив лицо 19-летнего парня в 91-летнего деда. Обычно это нас смешило, но не в этот раз. Поняв, что хлопать в честь возможностей его мимики никто не будет, он вернул лицу обычное выражение и задал дурацкий вопрос:

– А нам не на Камвольный разве?

Бригада, согрев его теплыми, дружескими выражениями, приводить которые здесь я не буду, пошла к остановке. Недоволен был даже Женька, его оруженосец.

– Ну перепутал, вы, что ли, не путаете никогда? Сразу в панику, – бурчал бригадир, плетясь за нами.

Решили, что народ на остановке подскажет путь к Меланжевому вернее, чем Керенкер. Так оно и оказалось, и еще минут через тридцать–сорок мы стояли перед проходной искомого комбината. Удивительное, невероятное дело – на проходной нас ждал Витька…

Надо бы заканчивать с этим походом на заработки, но не могу не досказать этот эпизод до конца. Лучший номер бенефиса бригадира Керенкера в эту ночь был еще впереди. Серега Керенкер был убежден, что на этот раз он уж точно разжалован из бригадиров в рядовые, и топтался на проходной вместе с нами. Но никому не хотелось вступать в контакт с администрацией комбината, пусть даже на уровне мастеров, в распоряжение которых мы обычно поступали, и на вопрос вахтера «Какого хрена мы тут околачиваемся?», мы снова вытолкали Керенкера на первый план…

Работа была отчасти такой, как и ожидалась. Отчасти не такой. Вернее, не для всех такой, как мы рассчитывали. Трое из нас – Витька, Германсон и Мирнов – получили назначение на склад готовой продукции и перекладывали там какие-то тюки со стеллажа на стеллаж, а остальные – Керенкер, Женька и я – получили по тележке и возили с этого самого склада в цех то нитки, то пряжу, а из цеха на склад рулоны ткани. Из склада в цех путь пролегал по длинному, метров в 150, коридору, обратно был тоже не меньше, так что примерно к середине смены мы уже едва таскали ноги, не то что тележки. Норовили свернуть куда-нибудь, посидеть в какой-нибудь нише, откуда нас выковыривал свирепый мастерюга с усами Тараса Бульбы и клятвами, что мы гроша ломаного не получим за такую работу. Мы вяло огрызались, поднимались и ковыляли по коридору. Коридор был довольно узкий, две тележки в ряд не помещались, и мы тащились друг за другом. В начале смены переговаривались, что-то рассказывали, потом в основном шли молча… Да, еще одна деталь, самая важная. По всему коридору были протянуты какие-то разноцветные кабели – зеленые, красные, желтые – и лежали они почему-то не в коробах или хотя бы у края стены, а извивались по всему коридорному полу. Сначала мы, ведомые инстинктом самосохранения, старались на них не наступать, перешагивали, перепрыгивали, но уже к середине ночи перестали обращать на них внимание и брели, не разбирая, где там кабель, а где не кабель. И вот часов уже в пять утра, когда до окончания смены оставался час, мы двигались с энергией пленных румын, колонной – впереди бригадир Керенкер, за ним Женька, замыкающим я. Вдруг я вижу, как Женька, идущий передо мной, наступает на желтый кабель и с легким писком исполняет цирковой акробатический этюд. Он взлетает на полметра вверх и приземляется обратно, причем не выпуская тележку из рук. Хотел я удивиться и похвалить Женьку, мол, сколько у него нерастраченного задора, но не успел, потому что в ту секунду, когда Женька начал взлет, бригадир Керенкер, не оборачиваясь и не видя, что происходит за его спиной, произнес:

– Да, пацаны, забыл вам сказать… На желтый кабель не наступайте – мастер сказал, иногда пробивает…

В пять утра, спустя семь часов с начала смены. Приземлившись, Женька – кроткая душа, ответил:

– Напомни завтра.

С минуту мы, включая Керенкера, хохотали, свалившись на тележки… Только с получением денег Серега Керенкер справился без фокусов. Хотя нет, с фокусами. Он остался дожидаться открытия кассы, а мы уехали в общагу переодеваться и оттуда в институт на лекции. Так что до обеда мы его не видели, а когда приехали с занятий, Керенкер грустно поведал нам, что по субботам, не говоря уж про воскресенья, касса не работает. Все погрустнели, а я стал подсчитывать, на сколько мне хватит оставшихся двух рублей. Я потратил в институтской столовой вместо стандартных 50 копеек на комплексный обед целый рубль, потому что решил, что с дополнительной пятеркой рублей можно почувствовать, каково оно – быть на уровне Ротшильда. Я набрал вкусностей, от которых, пока их уничтожал, чуть не лопнул. …Подсчет мелочи после обеда показал, что от голода не помру, но конкуренцию с Ротшильдом надо прекращать. В понедельник Керенкер, вместо занятий сгонявший на Меланжевый, наконец, привез долгожданную денежку. Нашел каждого из бригады и вручил по новенькой, хрустящей бумажке голубоватого цвета с изображением Спасской башни Кремля. Пожал каждому руку (во всяком случае, нам с Витькой пожал) и сказал, мол, обращайтесь, если понадобится что-либо организовать или возглавить… …После субботних занятий, а они закончились в 11 с минутами, я спросил у Витьки, работает ли по субботам «Дом быта» на Фридриха. Витька ответил, что работает.

– Тогда сейчас рвем в общагу, забираем у Носа деньги, и я бегу в часовую мастерскую.

Витька план одобрил, но предупредил, что сопровождать меня туда не сможет, поскольку в городе проходит ряд мероприятий, на которых его присутствие обязательно. Я ответил, что уже достаточно взрослый и даже через день бреюсь, поэтому надеюсь дойти до «Дома быта» и без него. На этом мы прения закончили и, веселые, поехали в родную общагу. А там, как уже известно, Керенкер разнес мои планы в клочья. И Витькины, кстати, тоже… Я все равно решил сходить в этот самый «Дом быта», чтобы хотя бы убедиться, что часовщик там действительно есть. Витька, чье обязательное присутствие на упомянутых им мероприятиях перешло в категорию факультативного с оттенком нежелательного, объявил, что пойдет со мной. – У меня еще много дел на сегодня, – пояснил он, – но все вечерние.

– Пошли, – согласился я. Ходу там было минут на 10–12 прогулочным шагом, и скоро мы уже рыскали по трем этажам «Дома», разыскивая часовую мастерскую. Нашли химчистку, прачечную, парикмахерскую, фотоателье, ремонт одежды и обуви, ремонт бытовой техники. Не нашли только часовую мастерскую.

– Ну и где она? – спросил я Витьку, когда мы, оббежав весь «Дом», вернулись на первый этаж. Витька пожал плечами. Потоптавшись в фойе первого этажа, мы зашли в парикмахерскую, а потом в прачечную. В обоих местах на вопрос, где тут часовая мастерская, нам ответили: «Там». При этом указывая в разных направлениях. Выйдя из прачечной в полной уверенности, что часовая мастерская – это глубоко законспирированная организация, куда без пароля и двух рекомендаций не попасть, мы вдруг углядели в стене крошечное оконце с такой же крошечной табличкой, надпись на которой можно было прочесть, только если у вас с собой есть лупа. Заинтригованные, мы подошли поближе и, обладая орлиным зрением, прочли: «Ремонт часов». Оконце было закрыто. Для тех, кто не понял, что оно закрыто, на фанерке, закрывающей оконце, кнопкой была пришпилена бумажка со словом «Закрыто».

– Закрыто, – сказал Витька на тот случай, если я все равно не понял, что мастерская закрыта. Я ответил, что сам вижу, но, как любой советский человек 80-х, получивший трехкратное подтверждение, что то, что мы искали, закрыто, я постучал согнутым пальцем по фанерке. Фанерка со скрипом отворилась, и оттуда высунулся нос, по своим габаритам не уступающий Керенкерскому. Я бы подумал, что это и есть Керенкер, если бы не знал, что тот в общаге. Нос принадлежал другому человеку, но, если бы кто-нибудь сказал, что это дедушка Керенкера, я бы не стал спорить.

– Ну? – спросил нос.

– Часы можно сдать в ремонт? – спросил я.

– Написано же: закрыто, – сказал дедушка Керенкера. – Читать умеешь? – В понедельник будете работать? – спросил я.

– В понедельник нет, – подумав, ответил дедушка, – приходи во вторник. К девяти. И фанерка захлопнулась.

– Во вторник он работает, – пояснил мне Витька. Может, он думал, что я глуховат.

– Слышал, – буркнул я.

– Пошли в «Пассаж»?

– Пошли.

До «Пассажа» мы не дошли, потому что, проходя мимо «Современника», прочитали афишу, что здесь идет фильм «Тегеран-43». Решили, что «Тегеран» нужней и пошли в кино. Мне фильм не понравился, как сейчас принято говорить, «не зашел». Я так и не понял, почему Ален Делон, наверное, главная европейская звезда кино тех лет, играет в фильме эпизодическую роль. Денег на более серьезную роль для него у «Мосфильма» не нашлось, что ли? А Витьке фильм показался вполне ничего…

…В воскресенье я от нечего делать решил прогуляться к «Пассажу» и посмотреть, что с часами там. Мы иногда заходили в этот, по нынешней терминологии, «торговый центр», а тогда просто «универмаг». И назывался он как-то иначе, а почему его прозвали «Пассаж», никто не знал. «Пассаж», если я ничего не путаю, означает эмоциональную реплику или, если в музыке, быструю смену одного ритма на другой. Впрочем, может, это слово имеет и другие значения, всех их не упомнишь. Там был комиссионный магазин (комок), где стояли импортные магнитолы. На них мы и ходили любоваться. Помню, сверкали там «Sharp» и «Sony» с множеством ярких лампочек и стоившие 1200 и 1500 рублей соответственно. Мы подсчитывали, сколько ночей на текстильных фабриках нужно катать вату, чтобы купить эти японские машины, и приходили к выводу, что столько ваты в городе нет. Оглядываясь, уходили и обещали себе, что когда-нибудь и у нас будет такая техника…

«Пассаж» не работал. На стеклянных дверях изнутри висела табличка с наиболее часто встречающимся в магазинах словом – «закрыто». Почему и на сколько закрыто, никто в те времена не пояснял. Закрыто, и все. Может, навсегда, а может, через пять минут высунется рука и повернет табличку другой стороной – «открыто». Я эти пять минут постоял возле двери, наблюдая, как народ подходит к дверям. Народ читал табличку, все равно дергал дверную ручку, спрашивал меня, когда откроют, и, получив уклончивый ответ, уходил. Но уходили не все. Некоторые, заподозрив по моему поведению, что не иначе сейчас выбросят какой-никакой дефицит, кидали якорь поблизости. Через пять минут я ушел.

…Теперь про понедельник. То, что это тяжелый день, знают все, кроме нашего деканата. Вернее, деканат тоже знает, но пришел к выводу, что для таких бездельников, как мы, он (понедельник) все равно не настолько тяжел, как им хотелось бы. И утяжелил его следующим образом: все перваки, кто имел две и более задолженностей, были приглашены на дружескую беседу за чашкой чая в деканат к 12-ти часам. Наша группа явилась в полном составе. У меня было как раз две пробоины – по вышке и, до сих пор смешно, по немецкому языку. Немецкий у нас вела Марина Сергеевна, молоденькая выпускница универа, больше похожая на прилежную восьмиклассницу, чем на преподавателя. Я не удивился бы, если бы она приходила на занятия с двумя бантами на двух косичках и горько плакала, если пришлось бы кому-то ставить четверку вместо пятерки. Как ее можно было принимать всерьез? Мы до поры и не принимали. Дружно смеялись над ее манерой вести занятие. Ей втемяшилось в голову, что мы все уроженцы Берлина и на ее уроках должны забыть русский язык и лопотать только по-немецки. О чем-то чирикала все два часа, мы переставали ее понимать со второй минуты, поэтому, кто во что горазд, занимались своими делами. Я играл в морской бой или крестики-нолики с Витькой или с Юркой Кулешовым, Ленка Ванина вышивала салфетку, кто-то вообще дремал, положив перед собой листок с надписью «Не беспокоить». Очень скоро выяснилось, что эта восьмиклассница свирепа, как Комодский варан, и в журнале контроля успеваемости накидала нам по мешку двоек… Да Бог с ней, не о ней речь, а о серьезном разговоре в деканате. У ребят, вообще-то, были задолженности в более тяжелой форме, по начертательной геометрии, по физике, по той же вышке и – самое страшное – по истории КПСС (Коммунистической Партии Советского Союза). С моей точки зрения, немецкий язык был не тот предмет, из-за которого могли вытурить из института (кстати, я ошибался – такие случаи были), и опасаться нужно было только вышку. Да и там я ходил к преподавателю Кларе Давидовне Затуловской на дополнительные занятия и по ее отношению ко мне чувствовал, что тройка от меня не уйдет. Поскольку в каморке Марка Романовича Шингарева вся 12-я группа не помещалась, он отконвоировал нас в кабинет напротив деканата.

– Значит, так, граждане хулиганы, алкоголики, тунеядцы, – улыбаясь, сказал Марк.

Эта улыбка в заблуждение никого уже не вводила. Наслышаны были про его улыбку. Самая добрая из этих улыбок была, когда он на прощание махал ручкой отчисленному из института студенту.

– Учиться вы частью не можете, частью не хотите. Может, кто-то уже понял, что выбрал не тот путь, так вы не стесняйтесь, говорите. Мы снимем с вас этот груз и сделаем все, чтобы вы не мучили ни себя, ни нас.

Мы выслушали начало его речи в суровом молчании. Да и дальше в основном молчали. Никто никакие грузы снимать с себя не собирался. После увертюры Марк перешел к основной части. Каждого из нас он подымал с места и спрашивал, как он собирается жить дальше. Что-то записывал в своей книжечке. Дойдя до меня, он прищурился и сделал улыбку пошире:

– Шахматист? – память у него была приличная, что и говорить.

– Да, – ответил я.

– За факультет играешь?

– И за факультет, и за институт, – осторожно ответил я. Никогда не знаешь, куда вывернет человек, в руках которого власть над студентами.

– А Германсон как поживает?

– Утром был в порядке.

– Это хорошо. Скажи мне, пожалуйста, – иезуитски улыбаясь, спросил Марк, – как может человек, играющий в шахматы на уровне сборной института, не ладить с математикой, а? И там и там, вроде, думать надо, а?

Я не знал, что ответить, поэтому молчал.

– Не знаешь? И я не знаю. И немецкий… Тебе самому не стыдно? Я бы еще понял, чертежи не получаются или закон Кулона в голову не лезет. Даже твои проблемы с высшей математикой понять могу, хотя и не понимаю. Но немецкий язык? У нас иностранные языки изучаются для того, чтобы вы могли технические термины на других языках понимать. В немецком таких терминов десятка полтора всего, ты их запомнить не можешь?

Ну, это он загнул – про полтора десятка. И вообще… Послушал бы разок нашего Комодского варана… Я пообещал Марку, что с немецким справлюсь, с математикой разберусь, и он от меня отцепился. Рандеву продолжалось долго, часа полтора. В конце Марк пригрозил, что имеющие задолженности студенты к сессии допущены не будут, еще раз посоветовал нам потихоньку собирать котомки в дальнюю дорогу и отпустил…

С 14:00 до 15:50 мы отсидели последнюю пару, и я полетел в общагу за часами. Часы лежали в моей прикроватной тумбочке, и я твердо решил, что сегодня их отремонтирую или хотя бы сдам в ремонт. Правда, если все сложится. Если «Пассаж» будет работать, а в «Пассаже» будет работать часовая мастерская. В пятой комнате застал Германсона, который внимательно читал свежий номер «Футбол-хоккей». Я забрал из ящика свои неисправные часы, потом подумал, что неплохо бы знать точное время, и спросил Андрея:

– Ты никуда не собираешься в ближайший час?

– Нет, – ответил Андрей, – а что?

– Дай свои часы, а то не уверен, успею ли я до закрытия. Андрей снял свои часы и протянул мне. Я надел их на правое запястье и побежал к выходу. На пороге столкнулся с Мирновым.

– Куда путь держишь? – спросил Мирнов.

– «Пассаж». Часы. Ремонт, – на бегу ответил я и помчался дальше.

– Постой! – крикнул Мирнов. – Возьми и мои.

– А что с ними? – притормаживая, поинтересовался я. – Встали сегодня, думаю, от твоих заразились.

– Ну, давай.

Мирнов протянул мне свои неисправные часы, и я побежал. И Пассаж работал, и часовую мастерскую нашел. Часовщик возился с посетителем, объясняя тому, что его часы проще выбросить в ту мусорную корзину, что у входа, чем чинить. Прочитав на табличке, что часовщик работает до 18 часов, я не стал дожидаться, что ответит посетитель, и пошел в любимый комок полюбоваться на «Sharp» и «Sony». «Шарпа» уже не было, а «Соню» осматривал какой-то бородатый толстячок в дорогой дубленке. Я расстроился и прошелся вдоль прилавка в надежде найти там что-нибудь, что будет радовать глаз, когда магнитол не будет. Не нашел ничего такого и остановился у входа. Вскинул руку, посмотрел на часы Германсона: было начало шестого, потом решил сверить со своими. Вынул их из кармана, посмотрел – они стояли. Приложил их к уху: точно, стоят. Да и с чего им ходить? Я вспомнил, что всю неделю их не заводил. Потом мне захотелось взглянуть на часы Мирнова, которые заразились часовой болезнью от моих. Достал и их, тоже приложил к уху. Стоят. В общем, картина на тот момент выглядела так. На запястье одни часы, в правой руке другие часы, в левой третьи. Подняв голову, я увидел, что толстячок смотрит на меня с ужасом и держится за карман, в котором, видимо, лежал бумажник – такой же толстый, как и он сам. С чего я решил, что бумажник толстый? Ну, не с рублем же в бумажнике он за «Sony» пришел. Потом до меня дошло, почему толстячок на меня смотрел, как Пьеро на Карабаса. Пожалуй, я и сам бы удивился, увидев у кого-нибудь в руках одномоментно трое часов. Я бы, пожалуй, тоже подумал, что это вор-карманник, специализирующийся по часам. И если бы у меня был бумажник, в этот момент я тоже бы за него ухватился. Я вышел из комиссионного и пошел к часовщику. Мои часы «Slava» с 27 камнями он починил через полчаса, заменив там какую-то пружину, за которую я заплатил 80 копеек, а про Мирновские сказал, чтобы я выбросил их вон в ту корзину у входа. Я не согласился и ушел. Проходя мимо корзины, я не удержался и наклонил голову, чтобы разглядеть содержимое корзины. Думал, что там полно часов, но она была пустая… …Когда через сорок лет я решил написать этот очерк, вспомнил, что эти часы, если никто не выбросил, должны лежать в коробке в моем кабинете. Они там и лежали. Я покрутил колесико и часы «Slava» пошли. Правда, отстают, но немного, в сутки примерно на минуту. Или это много? Может, в ремонт их отнести?…

Талисман

С Леной я познакомился на дискотеке в канун нового 1982 года. В последнюю субботу декабря. Не знаю, кому пришла в голову идея провести дискотеку в институте – в фойе только что построенного корпуса «В», но хуже места для скачек (тогдашний молодежный сленг), просто не придумаешь. Институт и дискотека. Обхохочешься. Тем не менее, студенческого народа набилось на эту дискотеку куда больше, чем ходило на занятия, и не только потому, что танцы по-прежнему гораздо веселей учебы. Просто нас туда почти загнали. Деканат через старост групп объявил, что явка на дискотеку для первокурсников обязательна. Ничего реклама, да? Сразу после такой рекламы студент начинает думать, как бы отползти в сторону. Он же знает, что ничего из того, что является обязательным, хорошим никогда не бывает. Явка на дискотеку обязательна! Субботник, одним словом… Кому может понравиться мероприятие, будь оно хоть трижды дискотекой, на которое ты должен явиться обязательно? На котором тебя пересчитают и грозно рявкнут: «Иди, веселись, а мы тут постоим, на тебя полюбуемся». Потом, где-то за месяц до праздничной дискотеки, всем первокурсникам вручили пригласительные билеты. Почти клеймо на лоб. Для студента пригласительные билеты тоже обладают отпугивающим свойством, обычно их нам раздавали на те мероприятия, куда народ приходилось сгонять дубинками. Ну как пригласительные билеты?.. Клочки бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом. Кроме билетов, в рекламной кампании использовались и другие способы привлечения студенческой популяции, вроде красочных объявлений, которые висели на каждом этаже института, о том, что 26 декабря 1981 года в 19:00 Дед Мороз ждет студентов на Новогодний бал. Будут призы и подарки…

Кстати, с подарками надули. Призы давали, это верно, но для этого как минимум нужно было попрыгать в мешке, принять участие в какой-нибудь дурацкой викторине или на худой конец рассказать стишок. Да и призы то… Институтский бюджет разорили не сильно. Лучшим призом из тех, что я застал, была копеечная коробка с фломастерами. Но неважно – призы, надо признать, все-таки вручали. А подарки нет, хотя, может, я не все значения этого термина знаю и что-то такое было. В общем, никто не взревел от восторга, узнав, что дискотека состоится в институте. Последнее место на Земле, где ей бы быть, но спасибо, хоть в фойе, а не в деканате. Ну не та эта арена, институт, где можно расслабиться, размякнуть и оттянуться по полной, а не скакать в напряженном состоянии в готовности немедленно рассказать второй закон Ньютона применительно к большим скоростям. И кто их там знает, может, по дискотеке будет бродить сам декан, не исключено, что даже под маской Деда Мороза, и разглядывать, как мы тут колобродим. А потом, глядишь, и выдаст кое-кому почти такие же пригласительные билеты, только в военкомат… С другой стороны, жить и всего на свете бояться тоже как-то не очень…

Тем более, что дискотека – это все-таки не семинар по физике, не понравится – откочуем в другое место. В общем, я пошел. Многие из ребят, которых я знал, тоже. Дискотека, грохотавшая в огромном фойе, кишела студентами, когда мы – я с Витькой, Андреем Германсоном и Андреем Мирновым – втиснулись в скачущую толпу. Там я с ней и познакомился. Чаще всего с девчонками мы знакомились как раз на дискотеках, хотя и не только там. Подклеить подругу можно было и в кинотеатре, и в столовой, и у кого-нибудь в гостях. Когда мы с Витькой выходили прошвырнуться вдоль проспекта Фридриха Энгельса, бывало, прилипали к девчонкам и на улице. Конечно, многое зависело и от девчонок, некоторые прилипаться не желали и на дружеское предложение провести вечерок вместе не велись. Пройдет такая пара снежных королев с задранными выше лба носами мимо нас с Витькой и глазом не моргнет, хоть ты колесом крутись перед ними. Мы с Витькой благодаря опыту, который сын ошибок трудных, на таких фройляйн старались не заморачиваться. Времени жалко было. Растормошить можно было любых королев (почти любых), но если они изо льда, то растают не сразу, а только если наши горячие сердца будут долго стучать рядом. Ключевое слово здесь – долго. Это в то время, когда мимо нас дрейфуют задорные улыбчивые красотки, всем своим видом убеждая нас, что пчелки полетели не на тот мед…

…Звали ее Лена и училась она, как и я, на первом курсе нашего института. Только на ТЭФе, теплоэнергетическом факультете. Поскольку этот факультет готовил специалистов по воде и девчонок училось там больше, чем ребят, то некоторые называли этот факультет русалочьим. Я слыхал и другое название, попроще – водяные. Она пригласила меня на белый танец, который, словно по заказу, объявили сразу, как только мы влились в коллектив. Не успел я молвить что-нибудь галантное, вроде «с удовольствием» или «к вашим услугам», как она уже разместила свою левую руку на моем плече. Грохот дискотеки не позволял слышать все то, что мы орали друг другу в уши, поэтому я не сразу разобрал, что зовут ее Лена, и пару раз назвал ее Ирой. Она не расстроилась, потому что все равно не расслышала. Потом я узнал, что свое имя ей не нравится, и она подумывает переименоваться. Я ответил, что мое меня устраивает и из вежливости спросил, на каком имени она думает остановиться. Лена сказала, что еще не решила точно, но ей по душе что-нибудь французское.

– Как тебе имя Сюзанна? – спросила она.

Я ответил, что имя в порядке.

– А Лилиан? – Тоже неплохо, – одобрил я, – но все зависит от отчества. – Причем тут отчество?

– Ну, если ты будешь зваться, например, Лилиан Дормидонтовна, народ будет смеяться. У тебя какое отчество?

– Васильевна.

– Тогда тебе лучше стать Марфой. «Марфа Васильевна я», будешь говорить. Она прыснула. Мне она понравилась тем, что была веселой и со светлыми волосами. Однако тратить на Лену всю дискотеку я не собирался, тут было полно красивых девчонок. Даже странно как-то. По институту ходишь-бродишь и за целый день ни одной не то что красивой, просто симпатичной девчонки не запеленгуешь. Взгляд не на кого уронить. Но сегодня (как они это делают?) куда ни глянешь – одни милые лица. Правда, я обнаружил, что в число этих красоток на дискотеке входит и девушка по имени Света, с которой я встречался некоторое время назад, и настроения эта новость мне не прибавила. Черт ее принес на эту дискотеку, мало, что ли, развлечений в городе перед Новым годом? Тем более, училась она не в нашем энергетическом, а в текстильном институте. Я не сразу опознал ее, но, когда в толпе споткнулся о чей-то враждебный взгляд и через некоторое время осознал, что это Светкин, появились даже мысли о более раннем, чем планировал, уходе. Нахмурившись, я посмотрел на Витьку, раздумывая, как уговорить его свалить отсюда в более «приличное» место, а то мы со Светкой расстались не вполне дружелюбно и я опасался, что ей придет в голову продолжить выяснение отношений. Потом решил, что, если начну бегать от всех девчонок, с которыми встречался, тогда лучше вообще не высовывать носа из общаги. Ну а рассмотрев, что Светка крепко держит за руку парня, по виду увальня и недотепу, совсем успокоился. Понял, что ей не до меня… Когда в очередной раз заиграла музыка под медленный танец, я размышлял, что лучше, пригласить вон ту симпатяшку в сиреневом комбинезоне или выйти с ребятами на улицу – подышать. Вдруг чувствую, что меня кто-то дергает за рукав. Я повернул голову и увидел, что за рукав держится эта самая Лена.

– Приглашаешь? – задорно спросила она.

– Приглашаю, – нехотя согласился я и проводил взглядом Витьку, который устремился к сиреневой симпатяшке, как магнитик к холодильнику. Мы потоптались с Леной этот медляк, потом я отвел ее к месту с видом на елку, где, по моему мнению, ей должно было понравиться, и пошел на улицу. На улице было довольно тепло для декабря, около нуля, и я немного походил взад-вперед, здороваясь со знакомыми ребятами. Замерзнув, вернулся в фойе и подошел к Витьке, который что-то нежно кудахтал стоявшей рядом девушке в сиреневом комбинезоне. Мне он не обрадовался.

– Привет, – сказал я сиреневой.

– Привет, – удивленно ответила девушка.

– Я босс этого приставалы, так что, если он будет плохо себя вести, скажешь мне.

Она округлила глаза. Потом наморщила узкий лобик, вроде как задумалась, хотя, судя по кукольному личику, задумываться – это не ее. Витьке такие девчонки снились по ночам.

– Тебя тут один колобок искал, – мстительно сказал Витька.

– Какой колобок?

– Вот такой ширины, вот такой вышины, – пояснил Витька, показывая габариты руками. Сиреневая захихикала.

– Кстати, вон он, – кивнул куда-то мне за спину Витька.

Я обернулся, никакого колобка не увидел, зато увидел, что ко мне приближается та самая девушка, которую я вроде бы надежно пристроил у елки. Это она, что ли, колобок? Я оглядел ее повнимательней. Ну, небольшого росточка, да. Ну, слегка склонна к полноте, к старости, годам к тридцати, располнеет, да мне-то что? Сейчас она еще очень даже ничего. Это Витька любитель тощих, как из супового набора, девчонок. А полных и маленьких он не переносит, скорей всего, боится на них наступить. Сам-то он 188 в сантиметрах, если ростомер не врет.

– Давай потанцуем? – предложил колобок.

– Давай, Ира – вздохнул я.

– Марфа Васильевна я, – укоризненно ответила она. Витька с сиреневой дружно засмеялись. Я тоже. А колобок хохотал больше всех. Так мы с ней и познакомились. Постепенно я запомнил, что ее зовут Лена, запомнил даже фамилию. Тогда была Капитонова. Жила она в городе, недалеко от института, в местечке, которое называлось Рабочий поселок. С родителями и бабушкой, маминой мамой, все как полагается в сбалансированной семье. Обычно на ее приглашения зайти к ней в гости я отвечал отказом, но однажды зашел. Был голоден и рассчитывал, что Лена меня накормит чем-нибудь домашним. Борщом с фасолью на первое и жареной картошкой с грибами на второе. С третьим я решил не гадать и правильно сделал. Лена меня не только не накормила, но и познакомила с родителями и бабушкой. Бабушка еще ничего, поскольку я ее видел только мельком, а родители мне не понравились. Впрочем, как и я им. Отец Лены, бравый прапорщик, сидел дома почему-то в форме, а мама, такой же колобок, как и дочь, сразу же стала допытываться, давно ли мы знакомы. Я посидел там полчаса и удрал несолоно хлебавши. А вот Лена в нашей общаге бывала частенько. «Проходила мимо и зашла», – говорила она. Садилась на мою кровать и рассказывала нам о Франции. Она бредила этой страной, мечтала выйти замуж за француза и уехать в Париж. А в Париже гулять по Монмартру и площади Пигаль. Андрей Германсон охотно беседовал с ней на тарабарском языке, который называл французским (он его в школе изучал, но сам признавался, что, кроме слов «Au revoir», ничего оттуда не вынес), о творчестве Стендаля и Золя, французских писателях XIX века. Каким-то образом Лена его понимала, тем более что в спорных моментах они переходили на русский. Из их бесед я запомнил только, что «Пармская обитель» кишмя кишит романтикой, а концовка скомкана. Андрей Мирнов в то время был увлечен медсестрой из ВУЗовской поликлиники, что на улице Громобоя, и другими девушками временно не интересовался. Он хмуро кивал Лене, когда она приходила, и больше не обращал на нее внимания. Она даже жаловалась мне, что при встрече с ней в институте он не здоровается. Я ей сказал, чтобы она не расстраивалась, примерно через месяц Андрей поправится и будет здороваться. Характером Лена обладала жизнерадостным и импульсивным, в выражениях не стеснялась. Не кисейная барышня, одним словом. Да и не попадались мне в нашем институте кисейные. В общем, со знакомством с Леной мы разобрались, теперь расскажу, что было дальше.

В то время, в декабре 1981-го и в начале января 1982-го, мы с Мирновым и Германсоном не учились, а в составе студенческого строительного отряда трудились на строительстве Тепличного совхоза, что в местечке Ново-Талицы. Да, было и такое, что стройотряд работал не только в летнее, каникулярное, время, но и зимой. Тепличный совхоз был стройкой союзного значения и должен был снабжать население города свежими овощами. Честно говоря, я не заметил, чтобы после ввода в строй «Тепличного» в магазинах овощей стало больше, чем обычно, но я и не эксперт по таким вопросам. Может, и стало… Когда стали набирать студентов в стройотряд, вся пятая комната нашего общежития оказалась в нем. Сначала в отряд вступили оба Андрея, а потом, чтобы не скучать одному в комнате, и я. Не самое умное решение в моей жизни, все-таки задача студента – сначала учиться, а уж потом что-то строить. Работали мы полный рабочий день, с 8-ми утра до 5-ти вечера с часовым перерывом на обед. Наша бригада в какой-то мастерской резала стеклорезом стекла и перетаскивала их к каркасу теплиц. Крепить стекла на теплицах нам не доверяли и правильно делали, мы даже при переноске на пятьдесят метров стекла побили немало. Но, что интересно, никто из нас при этом серьезно не порезался. Однако было два эпизода, когда отсутствие такого рода травм можно было объяснить только чудом. Сначала наш студентработяга Павел Коротков из ЭЭФа (электро-энергетический факультет), переносил уже обрезанное по размерам стекло от стола стекольщика к стопке, откуда мы уже их несли в теплицы, и опрокинул всю стопку на себя. Когда его вытащили из-под миллиона осколков, выяснилось, что у него не было ни одного пореза. А потом плохо закрепленное на теплице стекло свалилось под ноги проходившему человеку – и также без последствий. Странно, что этим человеком в обоих случаях был Паша Коротков.

– Паша, ты заговоренный, что ли? – спросил его кто-то.

– Практически да, – ответил Паша и показал нам какую-то старинную пуговицу. – Меня мой талисман бережет.

– Лучше бы он тебя подальше от стекла держал, чем каждый раз из-под осколков вытаскивал… – проворчал командир нашего стройотряда.

В начале января мы закончили временную трудовую деятельность и вернулись за парты. Заплатили нам рублей по 60, пояснив, что главное для нас не деньги, а участие. Как у спортсменов-олимпийцев…

…Поскольку сессия уже показалась из-за горизонта, а я за месяц прилично подотстал от одногруппников, пришлось учебой заняться всерьез. Ну как всерьез… Не днем и ночью, как кот ученый, конечно… Но набеги в пивной бар «Славянский» пришлось сократить. Посещение кинотеатров с болью в душе свел до минимума, ходил только на гиперкрутые фильмы, вроде «Кто есть кто» с Бельмондо или американский фильм «Бездна». Городские дискоскачки тоже в этот период обходились без меня. Витька как-то один справлялся. Чертежи и лабораторные работы никто для меня не отменил, хотя деканат, надо признать, для нашего стройбата ввел на этот семестр мораторий на отчисление по неуспеваемости. Низкий поклон им, конечно, за это, только программу обучения все равно пришлось выполнять. Уже не помню как, но выполнил. Мало того, и сессию я сдал без завалов в плановые сроки. Даже изловчился получить «хорошо» по материаловедению и обработке конструкционных материалов. Сдача сессии в заданных временных рамках позволила мне поехать на каникулы к родителям в далекий от Иванова Казахстан. Там за десять дней я выспался, как пожарный на дежурстве, и отъелся так, что еле влез в одежду, в которой приехал. Дома на книжной полке я обнаружил небольшой красивый камень золотисто-коричневого цвета.

– Что за камешек? – спросил я отца.

– Тигровый глаз, – ответил он. – Хороший камень. Пишут, что помогает при гипертонии, сердечно-сосудистых проблемах.