Студенты

скачать книгу бесплатно


– Я был неправ. Приношу свои извинения.

– Ты сильный шахматист, – вынес вердикт Марк, улыбаясь своей знаменитой, шириной с километр, улыбкой.

– Не очень, – пожал плечами Германсон. – Средний. Всего лишь первый разряд. Симонян вздрогнул и пошел к выходу. Марк пожал нам руки и пошел за ним. Остальные тоже…

Часы «Slava»

Эти часы давно надо было отдать в ремонт. Это я про свои наручные часы «Slava» рассказываю. Весь последний месяц они капризничали, и чем дальше, тем больше. Конечно, я и сам пробовал их починить: и тряс, и к уху прикладывал. Отстают, хоть тресни. Как-то на днях я даже из-за них опоздал вечером в столовку в цокольном этаже общежития и остался голодным, потому что печенинка, которую я нашел в нашем комнатном шкафу и которой поужинал, была такая крохотная, что ее можно было не кроша скормить аквариумным рыбкам. Опаздывать я вообще не люблю, и обычно со мной это не случается. У нас в 12-й группе Витька есть по таким делам. Если не корчить из себя крутого, то «Slava» были часы как часы, не «Rolex», понятно, но время показывали то, какое было на самом деле. И вот с месяц назад я стал замечать, что отстают мои часы от жизни, как будто решили: тише едешь – дальше будешь. На полчаса в сутки стали отставать. А я не настолько слился с природой, чтобы, как, к примеру, зверобой Натти Бампо, узнавать время по солнцу. Да и край у нас не тот, где по солнцу можно что-нибудь определить. Очень уж редко оно нас радует своим присутствием на небосклоне. За год набирается дней семьдесят солнечных, не больше. Остальные двести девяносто пять пасмурные или дождливые. Дождливые дни – это еще не худший вариант, но только если бы мы находились в Южной Америке. Возьмем для наглядного пособия… Ну хотя бы Бразилию. В Бразилии, говорят, время определяют по дождям, которые там идут строго в определенное время. Ну и нафига им часы? Если достаточно по первым каплям с неба узнать точное время и сказать жене: «Мария-Луиза, 15 часов прокапало, я на футбол». У нас дожди Бразильской пунктуальностью не обладают – идут, когда им вздумается, мокрые и холодные, и чаще всего тогда, когда ты без зонта и капюшона… Ну и как тут без часов выжить и везде успеть? Если все у нас расписано по часам и минутам: когда просыпаться, когда на завтрак бежать, когда занятия в институте начинаются и, главное, когда заканчиваются. Без часов труба. С того дня, когда мне стало окончательно ясно, что визит в часовую мастерскую неизбежен, до дня, когда я туда направился, прошла неделя. Так уж сложилось. Часы я в последнее время носил не на левом запястье, а держал в прикроватной тумбочке в комнате общаги, чтобы они меня не сбивали с толку. Всю эту неделю я пытался жить по своим биологическим часам, которые, как утверждают люди, называемые учеными, есть у каждого человека. Впрочем, если такие часы и вправду у людей есть, то у меня эти часы опять не «Rolex», а по-прежнему «Slava». Иначе как объяснить, что лекция, по моим биологическим часам, уже минут 15 как должна закончиться, а препод продолжает что-то бубнить с кафедры. Или биологическая «Slava» утром у меня показывает еще только шесть часов ноль минут, а Мирнов с Германсоном, уже одетые в пальто, у двери спрашивают, почему я не иду на занятия…

Мне все время что-то мешало зайти в часовую мастерскую. Сначала незнание, где эти мастерские есть в городе. Ну, это ладно, это проблема небольшая. Тем более что абориген Витька сказал: этих мастерских в Иванове по три на квадратный метр. Больше, чем часов у населения. Просто сидят друг у друга на головах и клянчат у прохожих часы для ремонта. Правда, когда я попросил пару адресов поближе к нашей общаге, желательно вообще, чтобы из окна комнаты протянуть руку и отдать часы в починку (раз уж их так много), Витька вспомнил только два адреса: в «Доме быта» и в «Пассаже». Дом быта был тот, что на Фридриха. Так в Иванове народ называл проспект Фридриха Энгельса, который сейчас переименовался в Шереметевский проспект. «Дом», кстати, до сего дня стоит в том же виде, что в 80-е годы, правда, быта там давно уже нет. Ни в «Дом быта», ни в «Пассаж», что на улице Смирнова, тащиться не хотелось – далековато. И стоят в стороне от наших навигационных путей, мимо не ходим. Потом учеба сильно мешала. Она и так-то мешает студентам жить, а тут еще такая неделя выдалась – сплошные семинары да лабы. «Лабы» на студенческом сленге – лабораторные занятия. Они, такая уж это зараза была, больше всего донимали нас, студентов-первокурсников. В этих лабах, если что-нибудь накосячишь, то все… снимай панаму…

В этот раз мы с Витькой и Юркой Кулешовым, по мнению препода, уничтожили конденсатор на лабораторной работе по физике, и пришлось нам должок отрабатывать. Мы с Витькой и Юрой были категорически не согласны с такой оценкой наших действий в ходе лабы, но мнение доцента перевесило наши объединенные студенческие мнения, как гранитная глыба перевешивает кучку тополиного пуха. Лабораторная работа была по теме «Определение емкости электрического конденсатора». Конденсатор, если кто далек от физики, это такая пипка вроде пузырька с двумя проводочками. В электрической цепи он нужен, чтобы накапливать и тут же отдавать электрический заряд. Емкость конденсатора – это его основная характеристика, говорящая о том, какой величины заряд он может у себя аккумулировать. Это так если кратко, для чайников. На лабе группа делилась на группки, в зависимости от количества рабочих мест и личных предпочтений. Обычно мы сбивались в стаю из трех-четырех человек: я, Витька и Юра Кулешов. Если было четвертое место, добавляли кого-нибудь из девчонок. В нашей группе их было восемь, и преподаватели на лабах ни в коем случае не допускали женских группировок, с доказательным основанием полагая, что в этом случае риски аварий вырастают в разы. Наши девчонки славились своей способностью устроить короткое замыкание даже в простейшей электрической цепи. Но в этот раз мы действовали втроем, и на девчонок угробленный кондер свалить не удалось. Собрали цепь, позвали препода, он бегло глянул и кивнул, мол, можно. Замкнуть цепь доверили Кулешову, чтобы хоть чем-нибудь его занять, а то, пока мы с Витькой цепь собирали, он в основном глазел по сторонам да дельными советами мешал сидящей рядом другой стае из Груздева, Василискова и Перфильевой заниматься своей работой. Юра отважно повернул клавишу реле, и цепь запиталась. После этого он счел свой вклад в работу внесенным и отодвинулся в сторону. Витька регулятором установил в цепи напряжение, я записал величину напряжения в таблицу и сказал Юрке:

– Врубай конденсатор.

– А где он тут? – опасливо спросил Юрка, не двигаясь с места.

– Понятно, – сказал Витька и подключил к цепи конденсатор, соединенный с цепью параллельно. После этого мы с Витькой уставились на микроамперметр. А он, гад, не показывал ничего, вернее, показывал ноль. Юра подобрался поближе и тоже стал разглядывать микроамперметр.

– Ну что? – спросил он, переведя взгляд на нас с Витькой.

– Ничего, как видишь, – ответил я и разомкнул цепь. Потом позвал препода к нашему столу. Тот нехотя подошел, пару секунд рассматривал наше творение и недовольно нахмурился.

– Ну? – сказал он. – Вам что, отмашка нужна? Включайте.

Витька повернул реле. Микроамперметр не шелохнулся.

– Угробили конденсатор, – после небольшой паузы определил препод. – Молодцы. Всем по Нобелевской премии.

Мы пытались опротестовать этот вердикт предположением, что на момент проведения опыта конденсатор, возможно, был уже немножко «неживой», но я выше приводил сравнительную таблицу нашего и преподавательского весов, так что лабу нам не зачли. Хорошо еще, что препод согласился запустить нас к себе на следующий день с 16-й группой, а то задолженность подвисла бы. Подвисла у нас, а вынырнула бы в деканате, который ежемесячно проводил среди студентов-первачков что-то вроде классного часа по контролю успеваемости. Хорошо еще, что они не додумались родителей вызывать. А может, и вызывали, просто я не в курсе…

По окончании этой несчастной лабы мы с Витькой с горя пошли в пивной бар «Славянский» зализывать раны. Бар, название которого населением произносилось просто «Славянка», располагался недалеко от института, на улице Парижской Коммуны. Можно, конечно, было пойти на рынок на Рабочем поселке, где дислоцировалась еще одна точка по розливу пива, и похлебать янтарный напиток там. Точка была ближе, чем «Славянка», но наше горе было не той степени тяжести, чтобы пить пиво на улице в морозный январский вечер. Холодно. И туалета нет. Вернее, туалет был, но на другом конце рынка, а для людей, употребляющих пиво, этот фактор имеет значение. Юрка с нами не пошел. Сказал, что залижет раны дома самостоятельно крепким цейлонским чаем и музыкой группы «Бони М». Ну, вольному воля, спасенному рай…

Народу в баре было как всегда – не протолкнуться, и по меньшей мере две трети этого народа составляли студенты нашего ВУЗа. Мы вообще считали этот бар почти аудиторией института. Отмечали здесь дни рождений, начало и окончание сессий, провожали ребят в армию. Кружка пива здесь стоила 35 копеек, бутерброд с соленой щепкой, которую бармен называл килькой – 8 копеек. Были еще какие-то жутковатые пирожки с мясом и рисом, полакомиться которыми – нужно быть ну очень голодными. Стоили эти шедевры кулинарии копеек 20, не меньше. Мы с Витькой взяли по паре пива и один бутерброд. Больше двух кружек я никогда не брал, мне хватало. Я не особенный любитель пива, спокойно мог обойтись и без него, но более доступного для нищего студента алкоголя просто не было. Брали и водку, и даже коньяк, но повод для такого разорения должен был быть основательным. И уж никак не заваленная лабораторная работа. Витьке двух кружек было мало, он пиво любил, но его бюджет тогда был довольно скромен, и, прежде чем взять третью кружку, он всегда сначала сводил дебет с кредитом. В баре действовала хитрая система отпуска пива потребителю. Берешь пиво – значит, берешь и закуску. Хоть одну кружку, хоть сто – обязан закусить той отравой, которую предлагает бар. Мы это правило знали, не впервой сюда заплывали. Бутерброд, понятно, никто не ел, но, слава Богу, есть никого и не заставляли. А купить были обязаны… Мы отодвинули бутер подальше, чтобы не портил нам вид, и принялись за пиво. В баре все было как обычно. Пел Боярский о том, как тигры у ног его сели, у одного из столиков месили друг друга два синяка, ходил Ленин. Ленин, если кто забыл, в 80-е годы у нас все еще был почти иконой, что не мешало ребятам с коммерческой жилкой эксплуатировать его образ для собственных нужд. В Славянке это был мужчина, похожий на Ленина ростом и лысиной. Остальной реквизит – прищур, бородка и костюм с жилетом – добавляли к образу узнаваемые штрихи. Ленин в баре ничего не делал. Может, кто-либо, обыгрывай он образ известного человека рангом пониже, не гнушался бы и пиво доставлять от бармена на столик, получая за это процент от кружки, но не Ленин же. Все-таки вождь мирового пролетариата. Ленин просто ходил между столиков, митингов не проводил, на баррикады не звал, ничего не просил, вообще, кажется, рта не раскрывал. Иногда швартовался у столика с публикой поприличней и выпивал предложенную ему кружку пива. Причем всегда знал, где остановиться, спинным мозгом, наверное, чуял что, остановись он около ребят вроде нас с Витькой, никакого пива не получит… Спасибо не говорил, двух кружек за одним столиком не принимал, засовывал большие пальцы рук в жилетку, словно собирался сплясать еврейский танец 7-40, но не плясал, а уходил в подсобку. Через некоторое время появлялся опять… Я не стал бы описывать этот бар – что тут можно написать нового? Люди моего возраста все это помнят и без меня. Советский пивной бар… Если был хоть в одном из них – считай, был во всех. Просто, не зайди мы с Витькой в «Славянку» в тот вечер, не встретили бы говорящую собаку. Так что идем дальше. Мы не торопясь выпили пиво и пошли к выходу. Витькины часы показывали восемь вечера. Транспорт ходил вполне исправно, и мы прогулочным шагом направились по тротуару к остановке. От бара до остановки троллейбуса было довольно приличное расстояние, но дойти было можно. Летом мы вообще до Почтовой улицы ходили пешком. Там Витька садился в пятый трамвай, а я шагал в общагу. Летом, правда, теплее. Путь к остановке пролегал мимо строящегося многоквартирного дома с множеством разбросанных перед домом стройматериалов, причем стройплощадка почему-то была ничем не огороженной со стороны пешеходной дорожки. Площадка, конечно, освещалась, но пара лампочек только подчеркивала темноту. Строителей видно не было, да в это время с чего бы они там были? Кто охранял все это добро? Человеческая совесть. Да еще, может, 90-летний сторож, дремавший где-нибудь в сторожке…

– Ребята, выпить есть? – спросила собака, лежащая перед штабелем обрезной доски. Мы остановились, посмотрели на собаку, потом друг на друга.

– Ты что-нибудь слышал? – спросил Витька.

– Нет, ничего, – ответил я, – только собака спросила, есть ли у нас выпить.

Собака грустно смотрела нас и, видно, ждала ответа.

– Нет, извини, – сказал Витька собаке.

– Жаль, – собака отвернулась и положила голову на лапы.

– У соседа тоже есть говорящая собака, – сообщил мне Витька, – но она разговаривает, только когда сосед в стельку… и не по-русски.

– Тебя как зовут? – спросил я. – Джек?

– Почему Джек? Что за стереотипы? Если лежу – значит сразу Джек. Феликс меня зовут, – собака посмотрела на нас укоризненно. Ну, Феликс так Феликс. Вполне себе собачье имя.

– Слышь, Феликс, может, тебе собачьего корма купить? – участливо спросил Витька. – Мы сейчас сбегаем в гастроном.

– Идите на х…, – выругался Феликс.– Купите собачьего корма и засуньте его себе в ж…

– Силен Фелька! Даже матом умеет, – одобрительно сказал Витька. На этом месте собака встала и потрусила куда-то к строящемуся дому, а голос продолжал сквернословить. Мы обошли штабель с другой стороны и увидели бомжеватого вида мужика в рваной фуфайке, лежащего на досках. И не холодно ему… А я уже было представил, как привожу в общагу говорящую собаку и церемонно знакомлю ее с вахтером Полиной Сергеевной. А потом она говорит, что, наверное, заработалась здесь, пора на пенсию…

…Во вторник в 14 часов мы разобрались с конденсатором. Получилось так, что нам даже не пришлось жертвовать семинаром по химии. Хотя собирались пожертвовать. Химичке мы наврали, что нас вызвали в деканат, и побежали в цокольный этаж Б-корпуса, где располагалась кафедра физики. И тут нам в кои веки повезло. Препод, увидев на пороге лаборатории наши физиономии, сообщил, что партия конденсаторов, один из которых как раз и отказался с нами сотрудничать, оказалась бракованной и он, препод, лабораторную работу нам засчитывает. Только на следующем занятии нам нужно будет оформить отчет. Ликуя, мы бросились обратно на семинар по химии. А там наш энтузиазм был потушен химичкой, которая, пожав плечами, сказала:

– Видно, вы разошлись с деканатом. Только сейчас оттуда за вами приходили. Ну, ничего, после занятия сходите еще раз.

Нас как ледяной водой облили. Это надо же так накаркать на самих себя! До этого дня я в деканате не был ни разу, если не считать трех минут в октябре месяце, когда я забегал туда за студенческим билетом. Витька и Юрка тоже без путеводителя деканат не найдут. И вот, когда мы возвестили химичке и части 12-й группы, чьи уши в тот миг были обращены в нашу сторону, что нас якобы вызывают в деканат, не прошло и 15 минут, как нас туда действительно вызвали. Так что не шутите с пространством, ребята. Там все слышно…

В девяти случаях из десяти в деканат вызывают не для того, чтобы погладить по головке и сказать, что ты молодец и гордость факультета, а наоборот, предупредить, что ты основной кандидат на вылет из института и военкомат уже интересовался твоим размером сапог. В десятом случае это будет что-нибудь нейтральное, вроде уточнения анкетных данных. Поэтому я стал перебирать все, что в последнее время происходило на свете с моим участием, могущее огорчить деканат, но ничего такого не припомнил. Ну да, были проблемы с некоторыми учебными дисциплинами, но не такие, чтобы деканат из-за этого делал мне козью морду. У нас есть ребята, у которых «хвосты» были пушистее, чем у кистеухих белок, и ничего. Вон они – сидят и радуются жизни. Юра с Витькой тоже явно напряглись, припоминая, где они могли наследить, но ясно было, что не узнаем, пока не придем туда… Химический семинар тянулся бесконечно долго. По моим биологическим часам, он уже дважды должен был начаться и закончиться, а химичка продолжала с садистской усмешкой вызывать к доске очередную жертву. Юрка успел получить двойку, а Витька с трудом вывернулся на тройку. До меня ход не дошел, а то, боюсь, пятерок рядом с моей фамилией в ее журнале не прибавилось бы…

Семинар через месяц наконец закончился, и мы, с трудом удерживаясь от галопа, пошли в деканат. Юрка без конца ныл, что химичка – стерва, потому что впаяла ему двояк, что физик – сволочь, потому что подсунул нам не те конденсаторы, и возмущался, почему до сих пор никто не догадался взорвать деканат. В деканате нас встретила молоденькая девушка по имени Татьяна. Их в деканате было две. Другую, что постарше, звали Светлана. Светлана, не обращая на нас внимания, копалась в бумагах, а Татьяна, сдвинув брови, грозно спросила, где нас носило.

– На занятиях. Мы, знаете ли, учимся, – с достоинством ответил Юра. Он перед дверью деканата преобразился. Выпрямился, приклеил к губам предупредительно-вежливую улыбу, ладонью зачесал светлые волосы назад и стал тем, кем, в общем-то, и был – интеллигентным парнем из хорошей семьи с традициями.

– На вас жалоба поступила, – строго сказала Татьяна, – декану.

– На нас троих? – уточнил я.

– Да.

– Мило, – оценил я. – От кого?

– Читайте, – Татьяна, оглянувшись на дверь декана, протянула нам листок бумаги, – только не вслух.

Я взял листок, ребята сгрудились возле меня и стали читать. Это была докладная от Горбуновой Полины Сергеевны, дежурного вахтера общежития ПТЭФ. Там излагались события прошедшей субботы, а именно вечерней ее части. Вечером около 18 часов в общежитие прибыли два студента 12-й группы Мырс и Кулешадзе (как потом выяснилось из их беседы). Целью прибытия они назвали студента той же группы Семенова из пятой комнаты. При этом сдать на вахту документы, удостоверяющие их личности, они отказались, говоря, что кто-то вот так сдал документ на вахту, а потом документ пропал. «После моего отказа в их допуске на территорию общежития студенты Мырс и Кулешадзе общежитие покинули, но по зафиксированным мной их голосам в пятой комнате спустя пять минут стало понятно, что они все же проникли в указанную комнату. Предположительно, через оконный проем…» Ну и дальше в том же стиле. Особенно в докладной подчеркивалось, что студент Семенов требовал от нее «не совать свой нос куда не надо» и угрожал, что он «его прищемит». Докладная заканчивалась просьбой принять к нам меры воздействия.

– Мы таких писем по три за день от нее получаем и декану, конечно, не показываем, – сказала Татьяна, когда я вернул ей листок, – но вы там смотрите.

Мы пообещали, что Полину Сергеевну будем обходить за версту, и ушли… Благодаря этим приключениям возможность попасть в часовую мастерскую в понедельник и вторник у меня была минимальной, а в среду шансы повидать часовщика вообще стремились к нулю. Это я как математик утверждаю. В среду с 16:00 до 17:00 я занимался высшей математикой у Клары Давидовны Затуловской на дополнительных занятиях в составе компании таких же «выдающихся» математиков, как и я. Клара была сложной личностью с характером из вольфрама. Она терпеть не могла коллег по работе – уж не знаю, чем они ей там на кафедре насолили. Не любила девчонок. К ребятам относилась чуть лучше, но как-то избирательно. Кого-то третировала по причинам, известным ей одной, к кому-то была вполне лояльна. Ко мне относилась, в общем, хорошо. Я старался в дни занятий по вышке быть в костюме, не приходил к ней на занятия с пивным перегаром, ну а курить я и так не курил. Клара это ценила, хотя все великие математики, говорят, были страшные неряхи, пьяницы и грубияны. Ну это Клары на них не было…

Она читала потоку лекции, а в нашей 12-й группе еще и вела семинары. По рассказам ребят из других групп, где Клара семинары не вела, жизнь у них была розовой, и все, кто умел складывать три плюс два, ходили отличниками. А нас грызли интегралы с дифференциалами и кипятил мозг метод Гаусса-Жордана для нахождения обратной матрицы. Интегралы мне поначалу давались с трудом. Упирались. Месяца полтора назад, зачислив на мой лицевой счет пару двоек, Клара предложила мне позаниматься дополнительно, пока я не увяз в этой трясине окончательно. По средам в 16:00. Я предложение Клары принял, а кто бы не принял? Не принять – это как если бы в той трясине, в которой я сидел по уши, мне на спину свалился бы валун. В среду с утра я побрился, надел костюм с галстуком, положил в карман свежий носовой платок и расческу и поехал в таком виде на занятия. Как обычно, народ приставал с вопросами, что у меня за праздник, нас ведь всегда веселит, когда видим кого-нибудь в костюме, а свадьбы поблизости нет. Я знал, что так будет, поэтому заранее приготовил несколько остроумных, как мне казалось, ответов. Вроде таких, что отмечаю день взятия Бастилии (14 июля) несмотря на январь, или жду Нобелевский комитет с премией по физике (за конденсатор)…

В 16:00 я сидел в одном из кабинетов А-корпуса и внимательно смотрел на Клару. В моих глазах светился ум, смекалка и интеллект, если, конечно, все это не одно и то же. В общем, все светилось, и я всем видом источал способность справиться с любым заданием от Клары Давидовны, которое ко мне поступит. Обычно она вела эти сверхзанятия так. Минут пять освежала в нашей памяти что-нибудь из прошлой лекции (обычно в нашей памяти ничего не освежалось), потом на доске решала уравнение, которое мы, математики, аккуратно переписывали в тетрадь. А в завершение выдавала студентам карточки с заданием, которое нужно было решить здесь и сейчас. Если не решил – ничего страшного, Клара доходчиво объяснит, в чем ошибка, и выдаст другую карточку. Те, кто решил свою задачу, уходили, остальные могли сидеть хоть до утра следующего дня. Уходить Клара не спешила – то ли так любила свою работу, то ли дома ее никто не ждал, но ни разу она не выказала свое раздражение, мол, из-за вас, остолопов, домой попасть не могу. Так было и сегодня. Почти так. Клара раздала карточки, уселась за свой стол и достала из сумки какую-то книгу. Может, детектив, а может, свежий математический задачник – мне не видно было. Не успел я вглядеться в карточку с заданием, как дверь позади Клары (она спиной к двери сидела, а мы лицом) со скрипом отворилась, и в кабинет заглянул мужчина лет сорока.

– Клара Давидовна, – сказал он. Шепотом, чтобы нас, гениев с мысли не сбивать, – вас Андрей Сергеевич просит зайти к нему.

– Сейчас? – спросила Клара.

– Да, – подтвердил мужчина и скрылся за дверью. Клара пошарила глазами по кабинету, остановила взгляд на мне и сказала:

– Семенов, Володя, сядь на мое место. Побудешь пока за меня. Смотри, чтобы тишина была.

Я перебрался на ее место, дождался, пока за Кларой закроется дверь, и сказал:

– Так, шантрапа, чтобы тихо тут у меня!

Шантрапа, ясно, сразу расслабилась, все полезли друг у друга списывать, хотя карточки были одна на другую не похожи. Тарахтели мы так минут десять, не меньше, пока кто-то из студентов не пошел к двери выглянуть в коридор, не возвращается ли Клара. Дверь, как я уже заметил, открывалась со зловещим скрипом, просто как в склеп какой, поэтому, услышав этот характерный скрип, я, не оборачиваясь, рявкнул:

– Дверь закрой, Топтыгин!

Почему сказал «Топтыгин», сам не знаю. Может, показалось, что открывавший зловещую дверь неуклюж, как медведь… Дверь с тем же скрипом захлопнулась, а в кабинете воцарилась тишина.

– Вован, ты, похоже, кого-то не того послал, – сказал мне Серега Калакин, парень из нашей группы. Это подтвердила и Клара, вернувшаяся к нам через пару минут. Она заняла свое законное место, что-то с минуту перекладывала на столе с места на место, потом посмотрела на меня и расхохоталась:

– Ты зачем нашего завкафедрой математики Медведева выгнал и Топтыгиным обозвал?

– Скрипел тут дверями, мешал заниматься, Клара Давидовна, – пояснил я, – а когда мне мешают заниматься высшей математикой, я и ректора не пожалею…

Клара была так довольна, что я обозвал ее завкафедрой Топтыгиным, что даже не стала проверять, как я решил свою задачу. К слову, я ее даже не прочитал…

…Но продолжу про часы. Первые три дня недели у меня выпали, поэтому я твердо решил, что уж в четверг после занятий обязательно рвану в «Дом быта» и сдам, наконец, часы в ремонт. А то самому уже стало неловко постоянно выспрашивать у окружающих, «сколько время» да «который час». Не получилось и в четверг. Из-за Леонова. Того самого, артиста Евгения Леонова, джентльмена удачи. Как мог Евгений Леонов помешать мне отнести часы в ремонт? Смог. Мы с Витькой вышли из чертежного зала после инженерной графики в Б-корпусе и собирались спуститься вниз к институтской столовой. Время было три – начало четвертого. Самое то, чтобы пообедать и на 2-ом трамвае доехать до площади Ленина, а там пешком по улице Громобоя к «Дому быта».

– Ты знаешь, что в нашем ликбезе сегодня Леонов выступает? – вдруг спросил Витька. – Как раз над нами, в актовом зале на пятом этаже.

– Какой Леонов? – равнодушно отозвался я. – Космонавт?

– Артист. Евгений Леонов.

– Нифига себе! А не врешь? Что-то я афиш не видел…

– Было объявление на входе в корпус, от руки на клочке туалетной бумаги накарябанное.

– А когда выступает?

– Вроде, сейчас, в три часа.

– Пошли посмотрим.

– Пошли. А ты же хотел часы…

– Часы не убегут, а Леонов может…

Мы поднялись на пятый этаж, открыли одну из двух здоровенных створок дверей и вошли в зал. Зал был сравнительно небольшой, во всяком случае, намного меньше громадного зала в А-корпусе, но тоже с рядами мягких кресел и сценой. По сцене бегал небольшой человечек, в котором мы узнали звезду советского кино Евгения Леонова. Ну не то чтобы прямо бегал, но довольно бодро сновал туда-сюда. Зал был почти пустой, и мы с Витькой, стараясь не топать, прошли поближе к сцене. Отсчитали от нее три ряда и уселись в четвертом. Хотя студентами мы стали менее полугода назад, жизнь как-то быстро научила нас не садиться в первый, а лучше и во второй и третий ряды, которые всегда были предназначены для официальных лиц. И неважно, что здесь даже первый ряд был практически пуст – сидела там только пара человек, судя по костюмам без галстуков, относившихся, скорей, к лицам полуофициальным. На нас с Витькой они не обратили внимания. Зато Евгений Леонов покосился на нас и слегка притормозил, словно раздумывал, не сделать ли паузу и не поприветствовать ли новых зрителей. Но тут на сцену выскочил новый персонаж, и великий артист упустил возможность сделать нам приятное. Потом, наверное, локти себе кусал – где он еще нас с Витькой увидит…

Пьеса с его участием шла минут сорок. Потом мы узнали, что кроме него в пьесе участвовали артисты областного драмтеатра, которые старались соответствовать великому Леонову, но, когда он появлялся на сцене, маленький и сутулый, остальные будто пропадали куда-то. После спектакля мы с Витькой били в ладоши, не жалея их, и кричали «Браво»!..

Так что с часами опять не получилось. Когда после спектакля мы, отстояв очередь в столовую, разом пообедали и поужинали, на Витькиных часах было уже шесть вечера. Какой уж тут «Дом быта».

…А в пятницу… Тут придется поподробней. Когда я вернулся в общагу, мои биологические часы показывали 18:40, и, взглянув на часы над вахтершей Полиной Сергеевной, я удовлетворенно обнаружил полную тождественность между живыми часами и их механическим аналогом. Если бы биологический хронометр не подводил по утрам, я, может, и не рвался бы отдавать часы в починку.

– Студент Семенов, 1 курс, пятая комната, следую по маршруту: институт – общежитие ПТЭФ – пятая комната. Жалоб и заявлений не имею, – отрапортовал я Полине Сергеевне и пошел в свою конуру.

– Глумление над дежурным вахтером? Завтра же доложу декану! – услышал я вслед недружелюбный крик Полины Сергеевны, но возвращаться не стал.

В комнате на стульях и кроватях проходила конференция с участием Германсона, Мирнова и соседей из 6-й комнаты, Керенкера и Женьки Ефремова. Про Керенкера я уже как-то рассказывал, это был веселый худощавый парень с большим носом, рассчитанным на двух человек, но доставшимся ему одному. Бесцеремонный, хамоватый, но в целом безобидный студентвторокурсник. Женя Ефремов, небольшого росточка парень, был с нашего потока, учился, кажется, в 17-й группе. Он был младшим по возрасту в нашей общаге, только преодолевший 17-летие, имел совершенно детское лицо, и, когда я встречал его в институте или общаге, мне всегда хотелось дать ему конфету. Несмотря на свой юный возраст, Женька любил выпить. Пил все, как губка. Может, хотел доказать всем, что он уже большой мальчик, может, еще что, но одно время мы были убеждены, что он сопьется. Женька удержался и окончил институт вместе с нами. Но до этого было еще далеко, а пока Женька скромно сидел на моей кровати и слушал Керенкера вместе с другими участниками конференции. Я согнал Женьку со своей кровати, уселся сам и тоже стал слушать, как Серега Керенкер агитировал слушателей пойти завтра после уроков на заработки. В то время была небольшая конторка по найму рабочих без устройства на работу. Что-то вроде биржи труда, но только с поправкой, что это были 80-е годы. По заявкам, поступившим от предприятий города, нанимали людей на конкретные объекты – на конкретное время, на конкретный вид работ. Время работы варьировалось от «немедленно», до «ближайшей ночи». 90 процентов наемников были студентами или профессиональными бомжами, но бывали и крепкие мужики, уже сбитые в бригады, подрабатывающие таким образом. Их на улице Громобоя знали и всегда наиболее денежные варианты откладывали для них. Платили по-разному. Можно было попасть на разгрузку сыпучих материалов, вроде цемента, и заработать на этом по червонцу (10 советских рублей) на человека, можно на погрузку ящиков в товарняк на железнодорожном вокзале и получить по три рубля на душу. А можно было наняться в одну из множества Ивановских текстильных фабрик и целую ночь катать тележки с ватой. Там выходила пятерка на клюв. У каждого из вариантов были свои плюсы-минусы. Самый денежный, с цементом, был плох тем, что после работы мы на 70 процентов состояли не из воды, как остальное человечество, а из этого самого цемента. Сутки потом мы дышали цементом, ели цемент, пили цемент. Плесни на нас ведро воды с песком, и мы превратились бы в памятники. Катать вату было, конечно, легче, но ее катать приходилось целую ночь, да еще и утро прихватывали. Смена была с 22:00 до 6:00. Рассчитывались где как. Где-то сразу, где-то к концу недели, а где-то к концу месяца. Причем чем дальше, тем хуже становилось. В описываемое время, а это 1981 год, даже самые скупые из нанимателей – текстильщики – платили сразу после смены, а года через 3–4 даже за цемент, за который сначала рассчитывались чуть ли не до начала разгрузки, теперь норовили отдать попозже. Ребята рассказывали, что кого-то и надували. Нас, правда, нет. У нас временной период найма был ограничен учебой, поэтому в основном мы старались попасть на текстильные фабрики в ночь. Ночь работали, а днем на лекциях отсыпались с широко раскрытыми глазами. Главное было не храпеть…

…Мне призыв Керенкера посвятить завтрашнюю ночь текстильной промышленности понравился. До стипендии было еще две недели, а у меня оставались только три рубля и какая-то мелочь. Правда, со дня на день я ожидал перевод от родителей, но пятерик лишним не будет. Найдем ему применение. В общем, все мы – я, Андрей Мирнов и Андрей Германсон – выразили поддержку Керенкеру и даже назначили его бригадиром на эту смену. В обязанности бригадира входили переговоры с администрацией предприятий, куда мы шли батрачить, и вытрясание с них денег по окончании смены. Лучшим бригадиром среди студентов был Федор, кандидат в мастера спорта по боксу в тяжелом весе, с которым я позже населял в нашем общежитии 23-ю комнату на 4-х-5-х курсах. Лучшим бригадиром он был не из-за того, что был боксером. В деле общения с конторами и администрациями от мордобоя как раз лучше отказаться. Лучшим он был потому, что доводил представителей нанимающей стороны до истерики скрупулезным выспрашиванием мельчайших деталей работы, ее опасностей и времени расплаты. Настоящий бультерьер был. В тот единственный раз, когда наша бригада после разгрузки технической соли (даже не цемента, хотя соль – тоже удовольствие сильно ниже среднего) получила на руки по 12 рублей, бригадиром был Федор…

Керенкер, получив звание бригадира, вырос в собственных глазах метра на два, приосанился и постановил, что сбор бригады завтра на улице Громобоя, в здании конторы в 16 часов.

– Зачем так рано? – спросил Германсон.

– Слушайте папу Керенкера, – сказал бригадир. – Придем позже, 8-е марта разберут, и мы поедем на Меланжевый. Оно вам надо?

Резон в этом был, ведь на Меланжевый комбинат пришлось бы ехать куда-то на край света, а фабрика имени 8-го марта была рядом.

– Вот ты, бригадир, и иди туда к 16-ти, чтобы 8-е марта не уплыла, – предложил я, – а мы к шести подойдем.

– Так, бунт на корабле? – строго спросил Керенкер. – Всех уволю, наберу новый экипаж!

– Ладно, только я еще Витьку приведу, – не стал бунтовать я. – Он давно просится с нами на дело.

– Приводи, – великодушно разрешил босс. – Но только его одного. Чем больше трудяг, тем меньше тугриков на нос.

Все посмотрели на его нос и кивнули… Так что не получилось у меня и в пятницу с часами. Получилось только в следующий понедельник. Впрочем, до понедельника была еще ночная смена на Меланжевом комбинате, о которой тоже нужно рассказать. Была суббота, было воскресенье. В общем, обо всем по порядку.

…Наш бравый бригадир Керенкер свое бригадирство начал с того, что прошляпил набор трудящихся на фабрику имени 8-го марта. Он бы и Меланжевый упустил, если бы не Витька. Витька, ясное дело, опоздал. Тут уж ничего не поделаешь. Хоть говори ему, хоть молчи – он все равно придет позже назначенного времени. Хоть на 5 минут, но позже. Я ему не раз говорил: «Ну выползай ты из дома раньше, если склонен к опозданиям!». Но Витька – это такой тормоз, что даже выходя из дома раньше на те же 5 минут, он обязательно вспомнит что-нибудь важное, вроде забытого дома зонта, и вернется. Или, наоборот, зонт возьмет, но на полпути к остановке 5-го трамвая решит, что зонт ему сегодня не понадобится. И тоже вернется. А уж если ничего такого с ним не случится, значит, 5-й трамвай собьется с графика и вовремя не придет. Или придет, но забитый народом так, что мышь не влезет, не то что Витька. Так что Витька всегда найдет возможность опоздать…

Серега Керенкер объяснил свою бездарность в качестве бригадира обстоятельствами непреодолимой силы. Фабрика 8-го марта не получила нас в качестве ценных работников не из-за того, что он ворона и растяпа, а потому, что вообще не прислала заявку. Ну и причем тут он? Потом, правда, выяснилось, что заявка от фабрики была, но диспетчер конторы, сидевший на распределении рабочей силы, туда по-тихому отправил своих корешей. Легче нам от этого не стало, и пришлось сидеть на скамейке и ждать у моря погоды. Потом наш бригадный генерал Керенкер, сидевший с нами с проницательным видом, еще раз сходил к диспетчеру и узнал, что Меланжевый комбинат сначала заявку прислал, но потом ее отозвал. Так что текстильщики все отпали, и вату покатать не удастся. Мы совсем загрустили. Особенно я. Разгружать цемент или что-нибудь из такого же перечня работ мне как-то совсем не улыбалось, и я объявил, что возвращаюсь домой. Ну их, эти гастроли, у меня еще целая трешка в кармане лежит, дня три продержаться можно, даже не переходя на диетическое питание. И тут с доброй улыбкой входит Витька. На часах шесть часов вечера, договаривались на четыре. Ничего нового. Все и так сидели с угрюмым видом, и Витькино явление с задержкой в два часа взрыва радости тоже не вызвало. Оказалось, что он единственный, кто угадал с явкой, а кому это понравится?.. Витька пожал всем руки и огляделся. К моменту его появления в конторе наша бригада была там в единственном числе. Время от времени заглядывали какие-то синяки, просачивались в комнату диспетчера, дверь в которую была полуоткрыта, и возвращались обратно.

– Витек, привет! – крикнул кто-то.

Мы повертели головами и уставились в проем диспетчерской двери. Судя по тому, что в конторе никого больше не было, привет прилетел оттуда.

– Здоров, Колян, – ответил Витька.

– А ты что, его знаешь? – спросил я.

– Сосед мой, – сказал Витька и уселся рядом. – А что?

Бригада немного ожила.

– Может, ты сходишь, побазаришь с ним насчет работы? – спросил Мирнов. – А то торчим тут, позабыты-позаброшены.

– Так вы что, безработные? – удивился Витька. – А я думал, вас тут ценят…

– Ценят. Так ценят, что никакой работы… – буркнул Германсон. – Сидите, говорят, отдыхайте…

– Кто говорит?

– Да друг твой, Колян.