скачать книгу бесплатно
Баржа ветхого подвыпившего Ноя…
Время кончилось. Я выпал из него.
Я в провале, где у мрака за спиною
Нерождённое клубится вещество.
Только голос меня держит, только голос
Средь мучения, средь шума, средь борьбы,
Словно света нить иль Василисы волос
В лабиринте полупрожитой судьбы.
Голос близкий и родной,
и древний-древний,
Ниоткуда, то ли песня, то ли зов,
Ни жена, ни мать, ни ангел, ни царевна,
Ни тревоги, ни желания, ни слов —
Лишь покой и только сила всепрощенья…
Я вдруг вспомнил деревянное тепло,
Старой бабкиной деревни посещенье,
Молоко, что из кастрюльки утекло:
– Дверь прикрой, чтоб не сбежало,
Вова, слыш-ка!..
Баба Поля, Пелагеюшка моя,
Я в трикушке, я беспачпортный мальчишка
На пороге первобытного жилья.
В позаветном, изначальном, патриаршьем
Доме-облаке я вызнал всё как есть,
И не стать уже ни опытней, ни старше,
Не удобрить, не посеять, не отцвесть,
Коль не ведаешь кровей и вешек Рода…
А окликнул тебя атом дорогой,
И смиряется звериная природа,
Распускается пространство под рукой,
Распускается, как горная фиалка,
Словно царство из пасхального яйца,
И уже и жизни прожитой не жалко,
Знаешь точно – нет у ней конца.
Эпилог
Город Энск
меня вернул к страстям и прозе,
К деньгам, деятельности, словом ко всему,
Что у клушки, копошашейся в навозе
Почитается по серцу и уму
За достойное и доблестное дело.
Я о ночи той, когда прибой времён
Стал стирать меня,
как слабый очерк мела,
Как никчёмный и почти забытый сон,
Я о ночи той не больно-то старался
Вспоминать.
Но в самый раз пришло письмо —
Мама пишет, что покуда я мотался
По раскопкам, в доме треснуло трюмо,
Из Кузнецка получили телеграмму,
Что поделать, баба Поля померла,
Вижу дату похорон, о Боже, мама,
В эту ночь она сама ко мне пришла,
И звала, и помогла пройти по кручам,
Показала бездну крови и родства,
Я, распластанный на камне бел-горючем,
Я, поверивший в могущие слова,
Был удержан, был оставлен,
был направлен
В том потоке, что теряется во мгле,
Что лишь в каменных рисунках чуть проявлен,
Что начало получил не на Земле,
А в каком-то нам не чуждом измереньи,
В чистом поле – бабы Поли зеленях…
О коровушке, о хлебе, о смиреньи,
Об июльским солнцем залитых сенях,
О простом и неизбывном чуде Рода!
Я уехал, я вернулся, я воскрес.
Есть одна – непобедимая свобода —
Слушать волю животворную Небес!
Никогда бы я о том стихом не вспомнил,
Сокровенный опыт дорог и сокрыт.
Звёзд,
ни лирика, разбитая о быт
Ни архангелы поющие,
Ни сонмы
Не тревожат во мне смутного стремленья
К стихотворчеству,
к маранию листов.
Но недавно…
Это было проявленье
Тех же сил,
и знало этот же исток.
Пела девочка.
И голос был всё тот же,
Только чище и сильнее, и древней.
Девяти годов.
Опять!
Мороз по коже…
Пелагея.
И всё прежнее – при ней.
апрель 1996, г.
Новосибирск
Булавка
Грез завсегдатаи —
Мы и не знали закона,
Мы заклинали судьбу о продлении сна.
Вдруг я очнулся:
Взяла зажигалку икона,
Газ запылал,
она факел к глазам поднесла.
Вспыхнули очи.
Младенца огнем затянуло.
Он только крепче прижался к родимой щеке.
Пламя по алой порфире
на грудь соскользнуло
И запле-
пля-
пле-плясало на белой руке.
Стой, Богоматерь!
Отдай мне мою зажигалку.
Господи-Боже,
ну, кто ж теперь крест понесет?
Сон обратился
в гнилую чадящую свалку.
Стол задрожал
от предчувствия желчных икот.
Звякнули ложки.
И рюмка скатилась под лавку.
Черную доску
заткали в углу пауки.
Все что нашел —
на полу золотую булавку
Да белоснежный дымок непорочной руки.
Выстыла печь.
За окном одиноко и мглисто.
На чердаке домовой непохмельно мычит.
Высохла килька,
испортился «Завтрак туриста»,
Помер Гефест,
продырявился ядерный щит…
В левом углу
сквозь экран гомункулус плешивый
Что-то бубнит
и пытается цифрой замкнуть
Вечный пожар…
Но мы живы, поганец, мы живы!
И сквозь огонь
наш последний единственный путь.
Пусть твои дьяки
навыворот Слово читают,
И говорит о добре механический гроб.
Вот заикнись лишь о совести,
выкормыш стаи,
С бранью бутылкою бросит в тебя протопоп.
Уж Аввакуму на полке аукнулся Клюев,
С тихим смиреньем зарей занялась купина.
Игорев лебедь
несет землю Родины в клюве,
чтоб в океане ином возродилась она…
Никнет сирень под росой.
Отсырело полено.
Даже две мухи уснули в стакане на дне.
Только булавка
горит на ладони нетленно
Напоминаньем
о нашей нетленной вине.
Что же мне делать?
Убог я и деда не помню.
Может быть, за море сгинуть,
а дом подпалить?
Может, зарыть золотинку в ограде у комля
серебристого тополя?..
Или же проще пропить?
Справа ломбард.
Напрямую живет участковый.
Слева Хазанов – известный в народе дантист.
Что же мне делать
с булавкой твоей лепестковой,
Капелькой неба,
упавшей на вянущий лист?
Благодарить?
и хранить?
и с любовью молиться?
Но для молитвы, как минимум, надо иметь
то, чем душа возгорится
и умилится —
