Возвращение.

Старик попытался вспомнить, кто из них первым предложил незаметно поменять содержимое девчоночьих портфелей, а именно – содержимое портфеля чёрненькой переложить в портфель беленькой девчонки и наоборот.

– Похоже, этот трюк предложил я, потому что беленькая мне нравилась и такая шутка могла быть воспринята ею как знак внимания. Знаки внимания, – в забытьи пробормотал старик. – Их много было.

Он помнил, как команда их класса играла в «баскет» с подшефным классом из интерната трудновоспитуемых. Толстый играл хорошо, команда его класса выигрывала, но в определённый момент соперники потихоньку начали менять свой состав, вводили туда игроков из других классов, и, по сути дела, против «наших» уже играла сборная интерната, в которой долговязые ребята начали «давить» команду Толстого. Счёт уже был не в пользу «наших». Толстый почти из угла площадки бросал и бросал мяч, но прицел у него, видимо, от волнения сбился, и мяч, чиркнув по щиту, упрямо летел мимо кольца. Но выручил Длинный, который подхватывал падающий мяч и прямо в прыжке, не приземляясь, бросал его точно в кольцо. Команда догнала сборную интерната и выиграла. Девчонки визжали от восторга. Он заметил, как беленькая кричала громче всех и с волнением следила за его действиями. Потом, после окончания школы, он ещё некоторое время встречался с ней и, наконец, предложил ей, как говорится, руку и сердце.

– Вот именно: руку и сердце, – прошептал старик и открыл глаза.

Беленькая переехала жить к Толстому в деревянный дом, и Толстый помнил, как первый раз она выразила своё недовольство житьём-бытьём за городом. Сделала она это вроде бы шутливо, незлобно, но Толстый заметил это недовольство. Это случилось тогда, когда Длинный вернулся домой из армии, и при первой их встрече беленькая заявила, что, мол, вот теперь приходится ей в баиньку ходить мыться, а раньше она ванную имела. Сказала она это весело, но упрёк Толстый почувствовал.

«Нынче всё у неё есть, – про себя проворчал старик. – А понимания нет. Не в ванной дело».

Он встал, прошёл в спальную комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на большую кровать.

«Отлежаться надобно», – решил он и уже в который раз пожалел, что нет у них детей, а то бы передал бы он свои заботы сыну и лежал бы в гамаке под сосной. Лежал бы, как тогда с Длинным, в высокой траве и смотрел бы в синее небо, а маленькие птички высоко над ним верещали бы, поднимаясь вверх и стремительно опускаясь вниз.

«А она не любит маленьких птиц, ей попугая подавай, да так, чтобы большой был», – подумал он и постарался уснуть, но сон не шёл – сказывался трудный день, который он провёл в конторе. Компаньоны упорно называли контору офисом, а он называл её просто конторой.

«Подумаешь – офис! – ворчал он. – Стенки, столы, стулья везде есть, главное – какие люди торчат в вашим офисе! Если бестолочи, то хоть офисом назови, а всё контора получается».

Толстый пережил лихие годы, не потерялся, как многие, в круговерти перемен. И вот теперь, когда, казалось бы, можно прекратить гнаться за жар – птицей, можно присесть в тенёчке со своей подругой, теперь его снова беспокоит кутерьма, от которой никуда не денешься.

– Кутерьма, – прошептал он и подумал, что Длинный не любил кутерьмы. Даже когда им срочно нужно было перейти в другую школу – ту, которую открыли совсем рядом с их домами, – Длинный долго раздумывал, ему явно не хотелось (как он тогда говорил) менять коллектив.

– Чего мы там забыли? – вопрошал он. – Ребят не знаем, учителей тоже. Зачем нам это?

Толстый нетерпеливо доказывал ему:

– Школа – вот она. Из окошек видна. Отсидел на уроке и айда на улицу. Всё рядом. А туда… – Он махнул рукой в направлении старой школы. – Между озёр вон сколько бежать – запаришься.

– Сколько лет бегали и не запарились, а теперь притомились, что ли? – парировал Длинный.

Новая школа своим двором примыкала к забору двора Толстого. Видимо, поэтому он так рвался в неё перейти, а Длинный чего-то колебался и, как оказалось потом, не напрасно. Половину учебного года проучились они в новой школе, а затем её закрыли по каким-то им неизвестным причинам и всех перевели в здание, находившееся значительно дальше от их дома, чем старая школа. Здание, не очень приспособленное для учёбы, с маленькими классами, узкими и тёмными коридорами, и вообще им там не нравилось. А кому понравится учиться рядом с кладбищем, хотя, если можно так сказать, живописным, с большой церковью на горе? Именно той церковью, в которую их когда-то ещё мальчишками водила бабка Толстого. А теперь они уже стали большими, церковь их не интересовала, и кладбище тоже. Хотя…

«Хотя… – подумал старик, – разглядывать старые могилы со старинными надгробиями было и интересно, и как-то волнительно».

Он вспомнил, как однажды в большой церковный праздник они приобрели билеты в кино на ночной сеанс. Городские власти с целью отвлечь молодёжь от церкви придумали такую штуку: ночью, чтобы меньше молодого поколения пошло на крестный ход, заинтересовали молодёжь просмотром какого-нибудь интересного фильма. Фильм выбрали иностранный – пародию на ковбойские заокеанские фильмы. По сюжету в фильме боролись с плохими парнями, то есть бандитами, при помощи лимонада, а в конце концов все оказались родственниками и получился счастливый конец, по иностранному – хеппи-энд.

Они отсмотрели фильм уже далеко за полночь и наступивший воскресный день отсыпались до обеда. Была ранняя весна, ещё холодновато, но уже можно было подолгу мотаться по улочкам, хотя особых занятий не получалось, за исключением катания на велосипеде. На велосипеде можно было умчаться далеко, и однажды они решили заехать по большому шоссе на десяток километров от города. Он хорошо помнил эту поездку. От города они крутили педали легко, доехали до того места, где шоссе пересекало небольшую речку, – говорили, что там когда-то была граница с северной страной. Передохнули на берегу и двинулись назад. На обратном пути крутить педали стало не так легко, как вначале. Толстый ехал сзади за Длинным и то ли от усталости, то ли от невнимательности зацепил своим передним колесом за заднее колесо Длинного. Не сразу сообразил, как ему вывернуться, вильнул велосипедом к центру шоссе и чуть не столкнулся с мотоциклом, обгонявшим их на скорости. Мотоциклист успел увернуться от Толстого, сбавил ход и показал им, что они дураки и прочее, повертел указательным пальцем у виска и умчался вперёд в город. А велосипедисты, остановившись на несколько минут, переживали неприятность, могущую привести к чёрт-те каким страшным событиям.

***

На месте поликлиники возвышался коттедж, обнесённый роскошным забором, подходившим к берегу озера. Хозяин всё-таки оставил проход у воды метров двадцать, только засадил это место деревьями – и получилось более-менее прилично.

Старик подошёл к воротам и несколько минут пытался понять, где когда-то находился вход в это деревянное здание, куда он впервые, весьма сознательно, явился проявлять своё молодое мужество. Он пришёл лечить зубы. Пришлось навести порядок во рту перед школой, когда он пошёл в первый класс. Поликлиника представляла собой небольшое двухэтажное здание, выкрашенное в светло-зелёный цвет. В те времена любили красить деревянные строения в зелёный цвет – наверное, потому, что загородные дома летом все утопали в зелени, а может, и по другим причинам – может, потому, что зелёной краски было много и девать её было некуда, крась всё подряд, начиная с деревянных заборов. Этот цвет принято было называть салатовым, и, похоже, он тогда многим нравился.

Он помнил, что у поликлиники было два входа: один – там, где находилась кухня для детей, то есть где выдавалось питание для самых маленьких, а другой вход находился с противоположной стороны – для взрослых. Он, как говорится, взял свою волю в кулак и зашёл со стороны взрослого входа, поднялся на второй этаж и…

Сейчас он плохо помнил детали – как ему обрабатывали зубы бормашинкой, как делали пломбы, – он только помнил великое облегчение, наступившее после всех манипуляций с его зубами. И ещё ему помнился какой-то почти домашний уют в этом деревянном здании, где в коридорах имелись так называемые круглые печки – совсем такие же, какие были у него в доме. Помнились тишина и совсем мало посетителей – то ли оттого, что он был в поликлинике в рабочее время, то ли тогда врачей было большее, чем лечащегося народа.

Старик, опираясь на клюку, подошёл к большому старому дереву и сразу же узнал эту берёзу. Дерево заметно постарело, толстый ствол, когда – то стройный, скривился, отклонился от каменного забора в сторону асфальтированной дороги.

«Не нравится ей это, – подумал старик. – А кому это понравится: с одной стороны корни подрубили фундаментом, а с другой – асфальтом закатали!»

Он несколько минут смотрел на ствол дерева, испещрённый чёрными наслоениями и небольшими пятнами вкрапления светлой бересты. Старик задрал голову и пару минут вглядывался в крону старого дерева, где на корявых сучьях висели тоненькие веточки с листочками, едва шевелящимися на слабом ветерке.

– Да-с, голубушка, – прошептал он. – Повезло тебе: не спилили тебя. Начальство местное, видать, не разрешило тебя порубить, а то бы…

Старик медленно тронулся дальше, вдоль забора обошёл территорию коттеджа и снова вышел к озеру – к тому месту, где когда-то запускали водные модели с моторчиками. Они с Толстым частенько наблюдали за этими запусками. Взрослые парни привязывали модели к линю, зацепленному за металлический кол в воде, и модель с визгом мчалась по кругу, пока её не останавливали. Не все модели сразу заводились, некоторые «капризничали» – парни упорно при помощи специальной верёвки пытались оживить моторчик, подливали горючее и ещё что-то в бачок, но в некоторых случаях мотор всё-таки не заводился. Модель снимали со старта, и место предоставлялось следующему конструктору. А когда мотор сразу же с одного дёрганья шнура заводился и выл до визга, и моделька мчалась по кругу, едва не взлетая над водой, вся компания радовалась этому успешному заезду. Толстый, видимо, под влиянием этого зрелища купил моторчик, и они, прикрепив его к верстаку, пытались его завести. Мотор фыркал, но не заводился – видимо, весь секрет был в горючем, хитрый рецепт приготовления которого они ещё не знали. Толстый подкручивал туда-сюда винт для, как он говорил, компрессии, но всё равно через полчаса мучений моторчик не завёлся.

Старик прошёл по грунтовой дорожке вдоль берега и остановился у начала липовой аллеи, которая была ещё жива; правда, не все липы уцелели, но аллея просматривалась, и старые деревья ещё своими раскидистыми кронами давали приличную тень. Здание кинотеатра снесли, на его месте образовался пустырь, где когда-то до кинотеатра имелась забетонированная площадка, и им казалось, что это место было предназначено для каких-то увеселительных мероприятий, в которых мог участвовать и тот известный поэт, написавший в этих местах «Незнакомку».

«Вот осталась “Незнакомка” в память об этом загородном местечке, – подумал старик. – А домов старых почти не осталось. И табличек памятных о знаменитых гостях здесь нет – не повесишь же на берёзке или на липе табличку со словами: “Бывал-де здесь известный поэт или композитор. Творил для людей в такие-то годы”. И становится интересным: знают ли новые здешние жители об этом?»

«А зачем об этом знать? – продолжил свою мысль старик. – Время идёт, и новому поколению новое знание требуется. А если всё старое помнить, то для нового в головушке места не останется. – Врёшь, старик! – мысленно возразил он сам себе. – Брюзгой становишься. Новые без старых знаний никуда не денутся. Придётся знать, хотя, может быть, и не добровольно, а под давлением… Под давлением цивилизационных тенденций».

Старик поморщился от этих мыслей и, вглядываясь в противоположный берег, прошептал:

– Без иллюзий, бывший местный житель, без иллюзий! Всё пройдёт, всё растворится в бездне времени… – А жаль, – вздохнул он. – А жаль.

«А всё-таки, – подумал он. – Спросить, что ли, у кого про историю места?»

Старик огляделся по сторонам – пустынный берег озерца не давал возможности сразу же осуществить задуманное. Он прошёл в сторону бывшей бани, и там, у входа, можно было кого-нибудь встретить. Баня снаружи хотя и осталась баней с соответствующей вывеской, похоже, превратилась в оздоровительный центр. Несколько легковых машин стояли у входа. Солидный дядя, только что вышедший из машины, копался в багажнике и сначала не заметил старика, тихо подошедшего к нему сзади.

– Здравствуйте, дорогой товарищ! – чётко произнёс старик.

Солидный дядя от неожиданности дёрнулся, что-то уронил в багажник и, обернувшись, издал звук, похожий на длинное «а-а».

– Вы не пугайтесь, – добавил старик. – Я только хочу вас спросить.

Солидный дядя шёпотом чертыхнулся и в свою очередь спросил:

– Зачем?

Старик, слегка улыбнувшись, потёр ладонью лоб и, извинившись, ответил:

– Видите ли, хочется знать, что знают местные жители.

– Ты, дед, заблудился, что ли? – отреагировал солидный дядя.

Старик на несколько секунд задумался, а затем ответил:

– Пожалуй, нет. Но можно и так сказать.

Солидный захлопнул крышку багажника и настороженно произнёс:

– Значит, потерялся, дед.

– Нет, вы меня не поняли, – ответил старик. – Я просто хочу вас спросить.

Солидный растерянно покачал головой и ответил:

– Ну спрашивай.

– Да-да, – пробормотал старик и спросил: – Вы хорошо знаете эту местность?

Солидный пожал плечами и ответил:

– Наверно, хорошо. – Затем через несколько секунд он добавил: – Точно хорошо.

– Здесь когда-то давно отдыхали знаменитые люди, – уверенно произнёс старик. – Вы об этом что-нибудь знаете?

Солидный дядя, видимо, предполагая, что старик спрашивает о своих знакомых, ответил:

– Всё может быть, здесь солидные люди живут, но я всех не знаю.

– Нет, вы опять меня не поняли, – произнёс старик. – Я имею в виду тех, которые здесь жили до… – Старик махнул рукой в сторону нескольких новых строений на берегу. – До того, когда было выстроено это. Когда поэты, композиторы здесь отдыхали на дачах.

– Поэты… Композиторы… – повторил солидный. – Нет, таких не знаю.

– Спасибо, – произнёс старик. – Я нечто подобное и предполагал.

Он отвернулся от солидного дядьки и попытался определиться, где могла его ожидать машина. В прошлый раз, лет десять назад, его забирали от бани. Машину он нашёл чуть подальше, почти у школы, в которую его не отправили из-за изменений в правилах поступления в первый класс.

– Посетили? – спросил молодой водитель.

– Посетил, – забираясь на заднее сиденье, ответил старик.

– Куда? – снова спросил водитель.

– В фонд, – последовал ответ, и машина легко тронулась по узкой улочке в сторону большого города.

***

Бабка поощряла его походы к соседям, дом которых находился через дорогу, ближе к озеру, – видимо, соседская девчонка ей нравилась, да и вся соседская семья принадлежала, с точки зрения бабки, к высококультурному слою. Их дед был доктором, и у них на входных дверях красовалась бронзовая табличка с надписью, исполненной вензелями: «Доктор такой-то». А сам Толстый не очень-то дружил с этой девчонкой. Ходить ходил, но всегда старался появиться в этом доме вместе с Длинным. Девчонка была некрасивая, чёрненькая, с неприятными чертами лица. Она стремилась дружить с этими мальчишками, пыталась участвовать в их играх, но они её не очень-то часто брали с собой. Единственное, в чём они участвовали все вместе, – это игра в настольный теннис. На участке у чёрненькой, в самом углу у забора, имелся дощатый теннисный стол, и в хорошую погоду компания «рубилась» по очереди в теннис. Когда шарик попадал в досочную щель, то отскок его был непредсказуем, и обычно начинались споры: как считать этот отскок? Переигрывать подачу или играть как получится? Чёрненькая, на правах хозяйки, всегда предлагала вариант «как получится», на что мальчишки, как правило, соглашались. Но были случаи, когда таких «плохих отскоков» набиралось в пользу кого-то одного много, – и тогда споры возобновлялись. А однажды их, то есть Толстого и Длинного, пригласили на день рождения чёрненькой. Они в назначенный час, чисто одетые и слегка наряженные, заявились в дом чёрненькой и были усажены за большой стол с вкусными угощениями. Толстого – он помнил это и сейчас – поразила сервировка стола. Сверкали хрустальные бокалы, возле фарфоровых тарелок возлежали серебряные ножи и вилки, и до этого всего блестящего было боязно дотронуться, не то что вовсю использовать по назначению. Он заметил, что и Длинный оробел в этой незнакомой обстановке. А бабушка чёрненькой суетилась возле них, угощала гостей дорогими яствами.

Толстый помнил, как ему пришлось осторожно принимать вкусненькое в тарелку, как с великой опаской он брал за тонкую ножку бокал, наполненный лимонадом, и подносил хрусталь к губам. У него в доме, да и у Длинного, таких столов и прочего не было. Здесь он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

«Хорошо ещё, ничего не разбили, – подумал он про себя и тут же, усмехнувшись, прошептал: – Надо было грохнуть пару бокальчиков, тогда бы бабка не стремилась меня в этот дом отправлять».

Дом Толстого был гораздо менее богат, чем дом чёрненькой. Прадед Толстого, пожалуй, не стремился выбиться в интеллигенты. В большом сарае, пока хватало сил, держал свиней и прочую полезную живность, продуктами от которой, видимо, снабжал таких, которые проживали в доме чёрненькой и в других дачных домах. Но это было давно, потом всё перемешалось, ряд собственных домов освободились под давлением, да и так по причине исчезновения владельцев, а уж после войны разношёрстное сообщество как-то успокоилось и жило тихо и мирно рядом с бывшей столицей. Место это из-за доступности так и осталось местом дачным, только дачники стали менее знаменитые и менее требовательные к бытовым условиям. На лето снимали комнатки и сарайчики, а больших домов для дачников почти не осталось-много деревянных в войну разобрали на дрова.

«Возрождается местность», – подумал Толстый и задремал. Спал он недолго – пожалуй, не более получаса, – проснулся, повернулся на спину и прошептал:

– Возрождаем потихоньку. Строим новое, не без проблем… А как же…

– А как же? – повторил он, когда поднялся и решил облачиться в домашнее.

Он подошёл к шкафу, несколько минут стоял и выбирал, что бы такое простое и уютное надеть на себя, и всё-таки, как всегда, выбрал старый халат – именно тот, который она уже несколько раз грозилась выбросить.

– Всего полно, а зачем… – прохрипел хозяин и, стащив халат с вешалки, бросил его на кровать. – Барахло, всё барахло.

Он медленно снял с себя костюм, рубашку с галстуком, сбросил нижнее бельё и обнажённым подошёл к большому зеркалу.

– Рухлядь ты старая, – прошептал он своему отражению. – Пора бы… – Он задумался и мысленно спросил себя: «Куда пора бы?». И сам себе ответил: – Зря ты так. Мы ещё ого-го! Ещё могём.

Он натянул на себя халат и прошёл в кабинет. Супружница не любила, когда он в старом халате сидит за рабочим столом, но сейчас ему было всё равно, что скажет она. Он достал свой дневник и записал: «Мы ещё могём!», добавил дату и положил толстую тетрадь на стол.

Дневник он завёл просто так, от скуки, всего года два назад. Писал, как ему думалось, всякую муть, но некоторые записи ему нравились. Он записывал, точнее описывал эпизоды и воспоминания из своей жизни в виде небольших рассказиков, где он – главный герой – выведен от третьего лица. Вот и сегодня он записал следующее:

«Приходил Длинный, щупал сосну. За ним это наблюдалось с детства. Любил он деревья, однако луки из акации мы с ним изготовляли классные. Ножичками срезали довольно длинную и ровную ветку. Шкурили её и верёвкой стягивали концы. Стрелы изготовлялись из длинной доски, кололи доску вдоль – получалась лучина, а её уж потом доделывали до нужной кондиции и наконечник из гвоздя прилаживали».

«Да… – подумал старик. – Сами игрушки себе делали. Рогатки, кораблики, ракеты, а пистолеты – так разных типов. Сначала простые, не для стрельбы, а потом уж наловчились и для стрельбы».

Он вспомнил, что Длинный первым придумал стрелять по-настоящему – изготовить ствол из металлической трубки, заряжать оловянной пулей, а порох… Порох из головок спичек делать. Таким пистолетом Толстый выстрелил в своей комнатке, не зная, что бабка вернулась из магазина и что – то там делала на кухне. Грохот выстрела её так напугал, что спички были надёжно спрятаны, а сам стрелок наказан, но не так сильно, как казалось, а довольно легко, постоял в углу с полчаса – любила бабка своего внука сильно.

Старик полистал дневник, нашёл интересную запись и молча прочитал:

«Бабушка любила меня и жалела, потому что рос мальчик без матери и отца. А если бы рос с матерью и отцом, то что – меньше бы любила?»

Он перелистнул страницу. На следующей странице записи не объясняли, точнее не отвечали на этот вопрос, и он подумал, что бабушка его любила просто как бабушка и, когда он чего-нибудь набедокуривал, то она грустно смотрела на него и тихо повторяла: «Ну как же так можно?» и называла его по имени, но не строго, а ласково и нежно.

Мать посещала его только летом, и то проездом куда-нибудь на юг. При ней всегда находился этот спортивного вида дядька, всегда улыбающийся и энергичный, словно этот дом был его и всё вокруг было его. Мать тоже улыбалась, но немного грустно и вроде стеснительно. Она внимательно смотрела на сына, и ему казалось, что вот-вот она скажет ему что-то важное, и он ждал, но вмешивался этот спортивный дядька, и она отводила взгляд в сторону. Спортивный дядька забирал его на соревнования, в которых сам не участвовал, а что-то судил, то есть был судьёй. А может, и не судьёй, потому что он там, с точки зрения Толстого, ничего не делал. Только разговаривал со всеми, знал почти всех и его все знали. Спортсмены крутили сальто, отжимались на кольцах и много ещё чего делали на спортивных снарядах. Толстый от этого зрелища скучал и просил разрешения взять с собой друга, то есть Длинного. С Длинным зрелище стало не таким скучным – они даже отрывались от соревнований, уходили в буфет, где угощались всякими молочными вкусностями и были весьма довольны посещением этих спортивных мероприятий. Спортивный дядька, почувствовав некоторое равнодушие Толстого к его спорту, перестал таскать его за собой. А может, мать что-то сказала дядьке и он отстал от Толстого, и в следующие свои приезды к Толстому не приставал. А когда мать с дядькой отбывали на юга и он оставался с бабкой, настроение у неё, до того весьма грустное и какое-то придавленное, улучшалось. И он чувствовал, что без матери и этого спортивного дядьки ему с бабкой живётся веселее. В последней школе учиться ему нравилось. В эту школу они с Длинным перешли из той, которая располагалась возле кладбища, а новая предназначалась только для старшеклассников, малышни не было, и здесь можно было себя чувствовать солидно, совсем по-взрослому.

Он вспомнил, как это произошло, и задумался.

«Интересно, что бы получилось, если бы я подал документы в техникум? – мысленно спросил он сам себя и сам же ответил: – Всё могло произойти по-другому. Стал бы я технарём и, пожалуй, никакого бизнеса, одни золотые руки. Даже не руки, а мастерство в руках и голове».

А тогда он собрал в папочку документы и поехал в ближайшее среднетехническое учебное заведение. Добрался, зашёл в приёмную комиссию, и что-то ему не понравилось. Сейчас он уже и не помнил, почему не сдал документы. Вернулся домой, то есть передумал поступать в техникум, и на следующее утро решил пообщаться с Длинным – уточнить, куда бы он подался после окончания восьмого класса.

А у Длинного была своя история.

***

Длинный зашёл к Толстому почти случайно, – утром что-то ему захотелось повидаться. Школу у кладбища они окончили, аттестаты получили – наступила свобода. Но ему почему-то беспокоилось – наступившая свобода была не такая, какая обычно бывала с приходом каникул. Сейчас эта свобода обязывала думать. Думать не хотелось, привычка давила – каникулы наступили, можно и передохнуть. Но вопросы «Что дальше? Куда пойти? На кого учиться» волновали и не давали насладиться свободой и обычным ученическим бездельем – таким приятным, особенно в самом начале каникул.

Толстого он дома не застал – бабка сказала, что Толстый, то есть его закадычный дружок, поехал поступать в какой-то техникум.

«Вот те раз! – подумал Длинный. – Как же без меня? Взял… И без меня!»

Собрал быстренько документики Длинный, весь в волнении, даже не зная, что надо нести в техникум, рванул на трамвайчик и поехал. Добрался в одно место – там всё уже закрыто, побежал в другое – там сидят девочки молоденькие, принимают бумаги от желающих учиться. Посмотрел Длинный на это всё более спокойно и подумал: «А чего это я тороплюсь? Бегом бегу, а кем потом здесь стану не выяснил. Дурак дураком!» Не стал Длинный документы свои отдавать – с глубокой тоской назад домой возвращался. И тоска его была не только и не столько от проблемы выбора, а оттого, что Толстый без него куда-то рванул. Какой-то осадочек нехороший от этого случая у него надолго в памяти остался. А на следующий день они уже вдвоём подали документы в школу, где одни старшие классы обучались, и друзья до сентября успокоились.