скачать книгу бесплатно
Пилоты повторили за вахтёром каждый:
– Всё, пора!
Компьютер обработал команду пилотов и подал сигналы на все инстанции. Электродвигатели зашумели; кроме них зашумела также станция-аккумулятор, ядерной энергии которой и должно было хватить на несколько месяцев полёта.
Тем временем несколько офицеров и солдат в респираторах смотрели в бинокли, как корабль наполнил станцию газом и тронулся в воздух.
Корабль работал на ядерной энергии, которая по своему качеству не была слишком опасной, но и не позволяла никому находиться рядом без специальной защиты. Космодром был огорожен и охраняем в радиусе тридцати километров, и доступ к нему имели исключительно уполномоченные лица -военные, исследователи и осуждённые на несколько лет пребывания на Марсе. На территории космодрома регулярно, особенно после каждого вылета, проводились радиационные чистки; специалисты проводили дезинфекции и измеряли приборами уровень радиации.
Когда корабль взлетел, все, кто имел доступ к иллюминаторам, в том числе и заключённые, могли увидеть, как дальние панорамы китайских гор и облачного неба постепенно сменялись всё более тёмным чистым небом, и через полчаса корабль преодолел атмосферу и оказался в тёмном космическом пространстве.
Для заключённых, которые смотрели в иллюминаторы, их жизни и трудность их положения смягчились завораживающими видами космоса, и один осуждённый, русскоговорящий китаец, живший до этого в России на Дальнем Востоке и оказавшийся с Адрианом в одной камере, сказал ему:
– А знаешь, в чём здесь вся ирония?
– В чём? – спросил Адриан.
– В том, что, если бы мы не сделали то, что сделали, из-за чего оказались здесь, на этом корабле и в этих клетках, то мы не смогли бы никогда увидеть эту удивительную и страшную красоту. – ответил китаец.
– И правда… -задумчиво ответил Адриан.
Все, кто могли, продолжали с трепетом смотреть на страшную тёмную бездну вокруг них, и многие стали думать об одном и том же. Многим стало легче и даже хорошо от того, что их жизни и тяжесть их положения показались им совершенно ничтожной мелочью перед этой темной, холодной и равнодушной космической бездной.
На следующий день Александер думал над своей новой статьёй.
В течение того промежутка времени, когда суд вынес вердикт Адриану, и вплоть до того дня, когда Адриан в составе с другими свежими преступниками улетел на Марс, Александер ничего не писал. Он много думал.
Он сам продолжал совершать ту ошибку, от которой предостерегал Адриана, то есть продолжал много думать и делал выводы.
Александер в течение этого времени был серьёзнее обычного, он находился в процессе «покаяния». Он ошибался, когда считал себя «закоренелым нигилистом» и скептиком, который останется таким до конца своих дней. Он думал, что в процессе интеллектуальной эволюции он достиг вершины, то есть стал крайне умным и уже неспособным меняться дальше. Он считал, что его скептицизм относительно многих вещей стал окончательным результатом его интеллектуальной деятельности, его развития в течение жизни. Теперь он понял, что эта эволюция ещё не окончена, и что он, оказывается, и не такой уж и сухой скептик, каким он себя считал.
Он хотел написать о своих выводах, поделиться своим «потоком сознания» насчёт его деятельности, жизни, сделать какие-нибудь замечания о том, что он переосмыслил и понял, но не знал, как именно это оформить, в каком виде.
От своей супруги он словно отстранился, и она это почувствовала. Она спросила у него:
– Ты всё ещё о своём русском думаешь?
– Не только…-ответил Александер.
– Я думаю, что он уже улетел. Ты сделал всё, что мог, тебе тоже самое тот немчик сказал…
Александер не обратил внимания на слово «немчик» (Арно понравился супруге Александера) и вообще не хотел разговаривать с супругой, он погрузился в себя.
– …Ты помог ему, он будет на Марсе поменьше, чем изначально решили. В конце концов, когда он вернётся и начнёт жизнь с чистого листа, то ты сможешь с ним пообщаться…
– М-да…
Когда супруга ушла, Александер задумался, но потом оживился. Слова про возвращение Адриана подействовали на публициста: он подумал, что когда Адриан вернётся с Марса, то они снова смогут встретиться, и Александер сможет «снять отдушину», когда снова увидит Адриана и поговорит с ним. Александер не привязался к нему, но он ошибался, когда «честно» думал про себя, что забудет этого человека. Прошло время после суда и вынесения вердикта, но публицист всё ещё помнил про своего знакомого и иногда думал о нём.
Когда он думал над своей новой статьей, он хотел упомянуть в ней Адриана, но, когда набирал её на компьютере на черновике и перечитывал написанное, то Александер казался самому себе сентиментальным, и решил написать более «сухо» и «беспристрастно». Через несколько дней он придумал содержание и начал писать свою новую статью.
Заключённые, уже успевшие привыкнуть к невероятному виду космоса, перестали любоваться им из иллюминаторов и вернулись к самим себе, к своим жизням и к своему положению.
Поскольку люди уже научились создавать искусственную гравитацию в закрытых помещениях, что весьма недёшево, постольку этот корабль снабжён этой системой, и никому на этом корабле не пришлось левитировать или питаться продуктами из пакетов и тюбиков.
В течение полёта осуждённых каждые земные сутки один раз обходил медицинский персонал, спрашивал про самочувствие и давал принимать таблетки, которые, похоже, были тем самым «допингом», которым их кормили ещё во время промежуточного пребывания в тюрьме в Китае.
Заключённых выпускали три раза в сутки в столовую (на самом корабле работали часы, которые работали, как на Земле), а всё основное время они сидели в своих камерах и «убивали время» как могли: одни боролись руками на столах, другие смотрели на уже привычный космос, третьи лежали и смотрели в потолок, а четвертые и пятые болтали друг с другом.
Адриан был не слишком общительным, но он привык к сокамерникам и чувствовал себя с ними как со своими.
Рядом с ним обычно лежал тот самый монгол, с которым он познакомился ещё на Земле в Китае, когда они отправлялись на космодром. Сам монгол разговаривал так, что можно подумать, что Адриан несправедливо был назван «больным», тогда как манера общения у его соседа – русскоговорящего монгола Бауыржана – достаточно своеобразная и несуразная. Сам он и внешне не слишком притягателен, но Адриан, тем не менее, не брезговал общения с ним, так у них повелось.
Монгол обычно сам начинал разговоры, а Адриан, в отличие от других русскоговорящих сокамерников, не уничижал монгола и вежливо слушал его странные россказни. Только один раз юродивый монгол смог действительно заинтересовать слушающих сокамерников.
Через час после ужина, когда все стали заниматься привычной прокрастинацией, он внезапно заговорил, не то сам с собой, не то со всеми:
– Говорят, что на Марсе пытают…
– Кого? – на повышенном тоне спросил один русский китаец.
–Тебя! – звонко ответил Бауыржан.
Все решили, что монгол опять юродствует, но, когда Бауыржан стал развивать повествование, у присутствующих сокамерников возник неподдельный интерес.
– …Берут заключённых и относят в страшные тёмные помещения, гик…
Бауыржан часто икал, когда что-то рассказывал.
– …а там, короче, стулья, приборы разные. Кажется, где-то пентаграмма нарисована, ещё факела есть и колонны. Говорят, что когда мучают, то кажется, что не люди-мучители, а монстры – демоны вокруг измываются, а на красном Марсе так и подумаешь, что в аду оказался, жуть такая…
– Это ты сегодня выдумал или раньше придумал? – спросил мужественным голосом Адриан.
– Кого?! Я знал это! – воскликнул Бауыржан.
Все решили, что Бауыржан снова юродствует, и не обращали уже на него внимания. Однако потом обратили, когда он сказал:
– Вы то, может, и не верите мне, но, как хотите. Когда там окажитесь, на «Новой Америке», тогда вспомните Бауыржана… – сказал он про себя в третьем лице.
– Какой «Новой Америке»? Что за чушь? – спросил тот же русский китаец.
– Да такой, что тюрьма, колония так и называется – «Новая Америка». Прилетим – увидите.
– А ты это откуда знаешь, монгол? – спросил китаец.
– Да оттуда, что мне мой знакомый, Магнус, об этом рассказывал! – на повышенном тоне эмоционально ответил юродствующий Бауыржан.
Никто из заключённых не знал и понятия не имел, как называется колония на Марсе, куда они летят. Они не знали, одна там большая колония для всех преступников или множество небольших. Заключённых никто не уведомил, никто им не рассказал. Когда Адриан услышал произнесение приговора на трибунале, он не услышал название марсианской колонии, он только и услышал, что приговорён к марсианской колонии и подлежит обязательному лечению как признанный душевно больным. Также никто и ни один из других двухсот осуждённых преступников, когда каждый услышал свой приговор на своём суде, не услышал названия колонии.
Когда Бауыржан закончил, Адриан, внимательно слушавший его, задумался. Он то опускал взгляд в пол, то смотрел на Бауыржана, который не замечал, как на него смотрят, и Адриан, казалось, был чем-то шокирован, о чем он думал. Он думал об Бауыржане и о том, откуда он мог это знать; если рассказ про пытки на Марсе был очередным бредом юродивого монгола, то название колонии «Новая Америка» звучит достаточно правдоподобно. Адриан хотел бы узнать, откуда Бауыржан это знает – сказал ли ему об этом его «знакомый Магнус», или никакого Магнуса нет и не было и Бауыржан знает об этом по другой причине. Разные мысли и варианты были в голове у Адриана, и он уже не считал монгола таким дураком и юродивым, как раньше. Он так и не решился сразу об этом спросить Бауыржана и решил ждать, когда они прилетят на Марс. Тогда он сможет узнать, был ли это больной вымысел монгола или он оказался прав.
Несмотря на собственные слова о том, что он не будет ничего писать о прошедшем суде и об Адриане, что это «не комильфо» даже для него, Александер всё же решил коснуться Адриана в своей новой статье.
Когда Александер написал её, он думал над тем, как её назвать; не знал, но вспомнил слова Адриана на суде про офицера: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Изменив выражение, он опубликовал статью под названием «Спасение утопающих – дело рук самих утопивших».
Он касался в ней реакции общественности на подобные происшествия, хотя особой реакции на решение трибунала не последовало, тем более что это был военный трибунал, а не гражданский суд. Он писал, что, как он говорил на суде, «надо лечить не кашель, а болезнь; надо лечить не боль, а её причину», то есть налаживать отношения между людьми, общественный климат, чтобы не доходило до такого «кашля», который случился на крейсере «Цезарь». Только в конце статьи Александер поделился своим «потоком сознания» насчёт переосмысления собственного жизненного опыта и «переосмысления нигилизма», то есть «отказа от самого отказа».
Прошло некоторое время после написания статьи, и Александер мог бы лишний раз убедиться в том, что прошедшая статья про «критян-лжецов» оказалась правдивой, что он был прав и так и остался тем самым «критянином». Он мог бы убедиться в том, что культура и литература не способны воспитать всё человечество, не считая частных случаев, и что его супруга тоже оказалась права, когда сказала, что и его статьи всё также остаются «пустым звуком» для общества, как и многовековая человеческая мудрость. Однако этого не случилось, и Александер, который переставал быть скептиком, не стал лишний раз утверждаться в нигилизме из-за отсутствия реакции общественности, а тем более осмысления произошедшей трагедии.
Однажды вечером он сидел за компьютером и курил в своей студии, как увидел, что ему пришло сообщение. Зайдя в мессенджер, он увидел сообщение от женщины по имени Мария Хартман. Он прочитал это сообщение:
«Господин Неверсон, я знаю, что вы принимали некоторое участие в нашумевшем деле о трагедии на военном крейсере «Цезарь», что было два месяца назад. Я знаю, что вы лично присутствовали на военном трибунале и что вы лично просили самого президента об смягчении приговора осуждённому прапорщику.
Я бы хотела встретиться с вами лично и обговорить некоторые детали у вас же дома, то есть прошу о встрече. Я прошу вас продиктовать ваш адрес.
Жду Вашего ответа.»
Он недолго думал, как ей ответить, и написал:
«Простите, но с кем я имею дело? Это вы – супруга Адриана?»
На том и закончил, выключив свой компьютер и ожидая ответа не раньше, чем на следующий день.
Когда он перебирал некоторые бумаги, он всё же решил зайти в свой блог и проверить, не ответила ли женщина этим же вечером сразу. Он включил свой компьютер и зашёл в свой блог. Он был прав: она ответила почти сразу:
«Я бывшая жена Адриана, да, и мне интересно узнать все подробности его судьбы через вас.»
Через несколько месяцев, когда все окончательно привыкли к космическим видам, многие люди, особенно заключённые, стали чувствовать недомогание.
Им стало сложно целые сутки быть взаперти в одних и тех же стенах, лишь периодически покидая свои камеры в столовую или в уборную. Им надоело безделье и однообразие, некоторые с нетерпением ждали прилёта на Марс и даже начала их марсианской трудовой деятельности, когда они могли бы получить физическую и психологическую разрядку, меньше времени находиться в своих камерах взаперти и больше времени быть активными, двигаться, работать, даже если это будет каторжный труд. Некоторым становилось легче от того, что с каждым часом они всё ближе к Марсу.
Вместе с тем, однако, в головах многих заключённых возникло непонятное напряжение. У некоторых осуждённых иногда возникала даже дрожь: они дрожали, стучали зубами, как от холода, дрожали колени. У некоторых возникали негативные мысли о своём будущем, о том, что ждёт их на Марсе. Некоторые чувствовали себя как солдаты, которые целыми эшелонами на грузовиках отправлялись на фронт в горячие точки, непонятное напряжение среди заключённых можно сравнить с напряжённостью солдат перед началом боевых действий. Некоторым становилось страшно, и они не могли понять и объяснить это чувство, этот панический страх перед непонятным и туманным будущим.
Для тех, кто находился в одной комнате с монголом Бауыржаном, его предыдущее «откровение» подействовало ещё более впечатляюще, оно только усугубило настроение среди заключённых. Непонятный рассказ монгола про пытки на Марсе в страшных комнатах и ощущения жертвами пыток среди мучителей на красной планете как «пребывания в аду» усугубили напряжение и негатив для сокамерников Бауыржана. Воображение некоторых осуждённых рисовало им мрачные и страшные картины.
Некоторые думали и надеялись, что это «страх страха», и что когда они прибудут на Марс, это чувство уйдёт и они поймут, что сами ожидания оказались страшней реальности. С каждым часом, приближаясь к Марсу, их волнение усиливалось: одни волновались так, словно их долго ведут на войну или на казнь, а другие волновались так, словно их ждут спортивные соревнования.
Адриан ждал Марса для того, чтобы понять, был ли прав Бауыржан или нет. Он хотел узнать, действительно ли он будет лечиться как признанный душевно больным или это оказалось ложью, и он будет жить и работать наравне с остальными заключёнными. Он хотел узнать, единственная ли эта каторга, международная ли она, или этих марсианских тюрем несколько.
Осуждённых не уведомляли о том, сколько времени им осталось лететь, и эта неизвестность только возбуждала и искушала их. Они не могли увидеть из иллюминаторов, где они и долго ли ещё лететь; некоторым было любопытно и волнительно, некоторым было несколько страшно, но когда они пробовали узнать время у охранников, те всегда им отказывали.
Некоторые заключенные пробовали считать количество прошедших дней по тому, сколько раз они слышали команду «Отбой!» и сколько раз они ложились и просыпались, как на Земле. Все рано или поздно сбивались со счёта, но все, кто считали, поняли, что они летят уже, по меньшей мере, месяца два или больше.
Те, кто пробовали считать, зная это и зная то, что до Марса им лететь не менее чем шесть месяцев, стали успокаивались и меньше волновались, несмотря на общий климат напряжённости. Однако быть совершенно спокойным не удавалось никому.
Александер оказался в замешательстве.
Он слышал и помнил, как Адриан рассказал ему про свою бывшую супругу. Он не знал подробностей их несложившихся отношений, ему это и не было интересно. Теперь, когда объявилась бывшая супруга Адриана, Александер, который периодически погружался в себя, ещё должен был погружаться и в чужие отношения и пересказывать Марии Хартман всё, что он слышал и видел, что он знал об Адриане.
В тот вечер, когда внезапно объявилась Мария Хартман, Александер, увидев её ответ, не знал, чем ей ответить. Александер имел свои заботы и мысли, и он не торопился знакомиться с этой женщиной и долго разговаривать с ней.
На следующий день, утром, когда он продолжал разбирать свои некоторые старые бумаги, сортируя их и избавляясь от уже ненужного хлама, он вспомнил про эту женщину, которая писала ему вчера.
Он переосмыслил свой опыт, знакомство и недолгую дружбу с бойцом-пехотинцем, суд и собственные действия. Он уже не был таким циником и не смотрел на людей свысока, как раньше, но он, тем не менее, не испытывал большого желания от нового знакомства. Он понимал, что женщина будет его долго допрашивать обо всём: их знакомстве, общении, как Адриан вёл себя и что говорил, и все подробности прошедшего дела. Он понимал, что эта женщина станет его допрашивать просто для своей отдушины, чтобы не быть безучастной в уже решённой судьбе её бывшего мужа. Александер не слишком хотел быть тщательно допрошенным этой женщиной, однако он, который переосмыслил свой опыт, жизнь и взгляды, решил для себя, что помощь этой женщине окажется помощью самому себе, чтобы таким образом выразить своё «покаяние».
Он решил, что лучше не упускать шанс оказаться полезным и помочь человеку, и в то же утро, после раздумий, он ответил Марии, что согласен поговорить с ней у себя в студии, но только тогда, когда он закончит свои дела.
Когда дела были закончены, Александер ответил ей в мессенджере, что теперь он свободен и что она, как его обычный гость, может приходить в свободное для неё ближайшее время на улицу 100 – летия Хартса, 90. Она написала, что «очень признательна за его великодушие, уже однажды проявленное её бывшему мужу во время прошедшего дела, и проявленное теперь» и что она «даст ему знать, когда она будет готова прийти».
Александер, думая о ней, сказал самому себе:
– Ещё один человек окажется в моём доме и будет нуждаться в моей консультации…помощи…Я полезен другим, и это хорошо…
Сидя в своём кресле, Александер курил, получал гормоны из сенсора и слушал музыку из того же сенсора, ведь сенсоры чувств есть многофункциональные умные устройства. Он много думал и представлял.
Он вспоминал свою рабочую деятельность ещё с того времени, в прошедшем веке, когда он, будучи молодым и инициативным, заключал короткий контракт с армией. Он вспоминал, как он подавал заявление на получение своей части в партии и как он работал несколько лет, как он посещал здание департамента общественных связей и как он сидел за своим компьютером и проводил видеоконференции со своими коллегами из других отделов и кабинетов.
Он вспоминал, как он работал почти 10 лет журналистом, как отправлялся в Китай и Японию в качестве корреспондента правительственной прессы Хартса и общался с азиатскими коллегами по поводу экономических и политических договоров и соглашений. Он вспоминал, как стал частным независимым писателем и как вёл независимую общественную деятельность, как писал о своём опыте и взглядах.
Он уже перестал быть нигилистом, перестал критиковать и осуждать всё и всех вокруг. Он перестал смаковать негатив, изящно описывая его в разных формах в разных публикациях.
Жизнь тогда научила его быть вольнодумным циником, он получил как позитивный, так и негативный жизненный опыт, который сказался на его мировоззрении. Он вспоминал интриги, в которых сам принимал участие. Он вспоминал, как однажды писал статью про то, что «является уже давно общеизвестным фактом», то есть что «в больших играх не место настоящим христианам, альтруистам и гуманистам, потому – что данные качества выявляют полную наивность и совершенную профессиональную непригодность «добрых и благородных» людей». Он много писал и говорил о том, что «отношения людей всё ещё напоминают ему пищевые цепочки» и что «социальный дарвинизм и искусственный отбор в обществе есть законы такие же естественные, как и естественный дарвинизм и естественный отбор».
Теперь он, вспоминая дело об убийстве на крейсере «Цезарь» и свой испанский стыд за Адриана Гринёва, решил, что он уже не может так фривольно об этом рассказывать другим, так как сам является частью этих «пищевых цепочек» и сам невольно принял участие в «искусственном отборе» в деле прапорщика-преступника.
Александер не был таким уж и виноватым перед Адрианом, но он уже не считал себя «кристально чистым» и «с чистыми руками», и решил, что с темой социального дарвинизма и ошибок человечества ему лучше завязывать, он зациклился на бесконечном негативе.
Ложась спать, он переварил свой поток сознания и уснул при глубоких думах спокойным сном. Его глубокие думы усугубились тем, что ему приснилось.
Он видел людей. Эти люди были не просто люди, но как-бы одновременно они были приёмниками и передатчиками, радиоприёмниками и радиопередатчиками. Было не то поле, не то просто открытое пространство; казалось, ещё было голубое небо. Эти «люди-приёмники» и люди – передатчики общались друг с другом. Это общение людей сравнимо с передачей и приёмом радиоволн: радиопередатчик излучает, а приёмник принимает-говорящий говорит, а слушающий слушает. Но они были на разных частотах, люди-приёмники и люди-передатчики, из-за чего нет коммуникации – люди обращаются и воспринимают, но на разных языках, также как передатчики и приёмники излучают и принимают волны, но на разных частотах.
На следующее утро Александер увидел ответ Марии с просьбой провести встречу этим вечером. Он согласился и ответил ей приглашением на этот вечер к себе, неотложных дел пока не было.
Однажды у Адриана завязался разговор со своим соседом китайцем:
– Дали бы наушники – слушал бы музыку, глядя в иллюминатор, было бы круто. – сказал Адриан.
– Кроме еды и наручников при выходе в сортир ничего не дают. – ответил китаец.
– Как вспомнишь, чем была эта вода до переработки, так пить забрезгуешь…
– На Марсе мы будем лопать всё, что придётся…
– Лишь бы нас там не слопали…
– Бауыржана, похоже, слопают.
Бауыржан, который лежал на своей койке, ничего не ответил.
