Кабул – Нью-Йорк

– Душа – это собака. Обученная выживать душа находит путь к хозяину. Этим умением мы, генерал Ютов, отличаемся от писателей. И тем паче от журналистской хевры.

Ютову, не разобравшемуся в мироновских дефинициях, стало еще тревожней. Не так, как бывает тревожно от близкой опасности, а так, как в промозглую серую осень тревожится постаревшее сердце. Отправляясь в Москву, он склонялся к тому, чтобы все-таки сделать в своей игре выбор в пользу Соколяка, а теперь подумал, не лучше ли было бы держаться за боевого Рустама, чтобы не потерять в этой чужой осени сердце и голову. Но полковник прочитал его мысли.

– Родство силой обстоятельств и фактов. Чтобы наследники наши хранили наши души…

* * *

Две линии плана, как делящаяся надвое веточка клена, были в руках Соколяка. Для одной, боевой, он собрал маленькое войско. Вторая, мирная, казалась адъютанту Ютова никчемушной. По какой веточке поползет жучок? Ответ за Ютовым. Если с Мироновым мир, (а Соколяк отчего-то не сомневался, что воевать с полковником в нынешних обстоятельствах Ингуш не станет, иначе послал бы он на Москву одного Рустама с бригадой), то цена мира одна: прошедшая через них чертова группа взрывников, которая нынче пудом висит на шее. Что до него, то черт бы с группой, сейчас вокруг такое начнется, что слили бы ее тихо, и разошлись. Что друг друга джихадить? Слили бы. Но не он завязан на взрывников, а Рустам. Рустам знает путь к тому чинуше по кличке Писарь, который мастырил для группы крепкие паспорта. Не он, а Рустам ведал тихим уходом из жизни тех одиноких еврейских граждан, на чьи имена оформлялись корочки. Только Рустам знает последние имена, с которыми взрывники ушли через них в Россию. Знает. Но захочет ли их вспомнить? А чинуша укрылся в Чечне, и его, пугливого зверька, там, без Рустама, тоже не найти…

«Рустам ручной», – бросил Ютов Соколяку во время тайного разговора перед отъездом в Москву. И добавил коротко, плевком: «Еще ручной». Соколяку почудилось, что генерал словно попросил адъютанта убедить его в этом. Но Соколяк покачал головой, отрицая – нет, теперь не ручной Рустам. Теперь настроение иное, и это Соколяк чувствовал кожей, находясь рядом с кавказцем. Для того и поехал за Ютовым в Москву – здесь убеждать проще. Зверь вдали от логова не так кусач. Соколяк должен прикрыть Ютова в случае их неудачного разговора. На случай, если Рустама не устроит мир Ютова с Мироновым. Генерал не стал формулировать задачу адъютанту именно в такой форме, но тем и ценен стал ему Соколяк, что умел выуживать смысл, прячущийся промеж слов. Соколяк подготовился и к крайней мере. Он задумал провести ликвидацию Рустама, имитируя бандитскую разборку. «Наезд» на Большого Ингуша. Заказ уже был сделан, московские бойцы ждали только сигнала.

* * *

При упоминании о наследниках Ютов нехорошо вздрогнул. Он обозрел коротким взглядом залу и снова поймал себя на том, что из всех окружающих его человеков, из оставшихся в живых малых и больших игроков его Небесной Астролябии этот старый спутник по судьбе обладает наибольшим химическим сродством с ним. И снова полковник подхватил ютовскую мысль:

– Нет короче друзей, чем союзники поневоле. В центре нашей системы, Руслан, одна судьба, и прежде чем решать о войне и мире, давай выпьем водки – кто поймет нас, если мы изживем друг друга?

– Я заключил с вами мир. Но я не понимаю, что происходит сейчас. Я не понимаю. Мои люди нервничают. Мои партнеры нервничают. Это плохая основа для дружбы, о которой вы говорите. Вы еще не убедили меня, полковник.

Ютов говорил вежливо, но ясно давал понять и голосом, и выражением лица, кто за столом ведет игру. И Мозгин, и Шариф подобрались. Лицо ингуша-телохранителя одеревенело, будто было исполнено из того же строгого материала, что и вешалка, у которой он стоял.

– Нас возвращает в прошлое. Разворачивает к точке расхождения. И ты, Руслан, понимаешь это, иначе не приехал бы сюда, – невозмутимо продолжил свое Миронов.

– Увы, все мы подчиняемся законам марксистской физики. Даже те, кто считает себя свободными от них, – Миронов посуровел: – Суди сам, генерал Ютов: как ни увязли мы сегодня в ваших проблемах, как ни слабы наши плотины, как ни скуплена на корню наша высшая власть вами и ими, а новый Афганистан перемешает по-старому. Старые карты. Тут не национальные даже на кону. Пуп геостратегического равновесия будет разорван. Этого не дадут ни Бушу-юниору, ни нашему юниору, ни-ко-му. Волей-неволей придется определиться, с кем ты перед войной.

– Вы определились? Это вами бойкий журналист выпущен в бой?

– Я еще тогда определился. Тогда. Я – инвариант, постоянная величина системы. Не нашей системы, а той, о которой ты мне говорил.

Ютов картинно, громко вздохнул.

– Шах Масуд был, как вы сказали, инвариант!

Миронов посмотрел на собеседника, желая понять, что в большей степени несут его слова, угрозу или сожаление. Ютов не дождался ответа и продолжил:

– В моей системе нет неизменных. Не было и нет. Я выстроил ее на противоходах планет.

Тут Миронов усмехнулся. Ему понравилась эта мысль.

– Есть, генерал Ютов. В любой системе есть неизменное. Ноль точки отсчета. Философы называют этот ноль смыслом жизни, стратеги – конечной целью действий. Наша обязательная ахиллесова пята. И ты не без нее: твой наследник – вот твой инвариант. И если его нет в реальности, мы ищем его в идеальном плане. Ищешь ты, ищу я. Мы уже говорили об этом, Руслан Ютов. Мой ноль переживет это государство. Я все делаю для этого. Ты мне пока в этом деле не враг. А потому приступим к миру. Не в моих целях было нарушать его. Время не пришло.

– И я думал так, но журналист Кеглер посеял во мне сомнение. Которое побуждает к действию. С чего это он вылез на божий свет со своими откровениями про Германию?

Ютов оглянулся, и его человек, а вслед за ним Мозгин потянулись к оружию, скрытому под пиджаками.

– Журналист – не наш. Но прошел близко к нам. Судя по моим данным, очень близко. Слишком близко. И пропал. Я очень желаю знать, по какой причине и чьей воле. Мистическая фигура. Мы бы и сами хотели найти его. И понять. Нам это будет даже проще, чем вам.

Ютов странно посмотрел в зимние глаза полковника. Может ли статься, что Миронов на самом деле захочет заняться поиском? И чего желает старый лис за Кеглера? И от Кеглера? И что лучше, если сами мироновцы поймают журналиста, или, напротив, если они так и не смогут добраться до него? Ютов бродил впотьмах: он за прошедшие дни ничего, пугающе ничего не смог узнать о московских силах, двинувших на черное поле быструю шашку. Он решил прямо спросить у собеседника:

– Зачем вам журналист?

– Это не тот вопрос, ради которого стоило ехать в направлении, противоположном стратегическому.

– Хорошо. Вы уважаемый человек. Я задам другой. Что вы хотите за журналиста?

Что ж. Миронов похвалил себя. Расслабляться еще рано, но похвалить себя можно. Когда Андреич решился встречаться с Ютовым и уговорил Кошкина обойтись пока без доклада начальству, он не был уверен, что Большой Ингуш сам не разыщет предмет предполагаемого бартера – связи Ингуша в Москве велики, в спецслужбах есть свои люди, и если журналист Кеглер возник, вопреки уверениям Балашова, не по воле случая, а по замыслу, то, может статься, незачем генералу торговаться с Андреичем. Потому следовало узнать цену Кеглера, прежде чем выставлять его на продажу. И с этой задачей он, кажется, справился.

Миронов выпил водки, задержал рюмочку у рта и изучил ее дно так тщательно, словно там утонула муха. Он подозвал официантку и попросил принести графин.

– Теперь семга пойдет, – доверительно сообщил он Ютову и заказал бутерброды.

– Мы не отдаем вам Кеглера. Мы ищем его и находим. И разбираемся. Вместе. Ради нашего последнего союза. Мне надо пережить лихолетье нынешней смуты и победить. Перенести по ветру семя. Это обоснование союза с Большим Ингушом…

Ютов старательно нащупывал в потемках слов ниточку мысли и не перебивал полковника. Он уже сам налил водку из простого графина.

– …Ребята Назари… У них нет союзников навек. Ты – не союзник. Кавказ закончился, как и должен был закончиться – коротким бикфордовым шнуром к большой бомбе. Так? Ты хотел быть обезьяной, с горы смотрящей за битвой льва и носорога? Ждал часа силы? Ты ошибся. Гора, на которой ты сидел, оказалась мамонтом. Время твоего таланта, Руслан, вызрело раньше срока. Теперь ты встал меж величин, а те несутся навстречу друг другу с жуткой марксистской силой. Твое положение хуже моего, – Миронов вдруг задержался в летящей речи и хитро прищурился, – но я предлагаю взаимовыгодный выход. Вместе искать наших скелетов в наших шкафах. Ты – взрывников, мы – журналиста.

Теперь пришла очередь улыбнуться Большому Ингушу. «Ну вот, приехали. Какой-то российский отставной полковник предлагает отдать ему за какого-то паршивого журналиста партнерство с Зией Ханом Назари! Еще месяц назад после такого бартера уважаемый полковник Миронов взлетел бы на воздух, ягодицами кверху. Но теперь, после чертовых событий в Нью-Йорке, он прав, и это понял, увы, не только сам Ютов, но и Соколяк, и даже Рустам. Изменилась Небесная Астролябия. Может быть, единственным спасительным телом, за которым можно еще укрыться от несущихся друг на друга звезд, станет временный союзник по одиночеству, сокамерник по прошлому. Мелок союзник? Может быть. Но тем и велик Большой Ингуш, что умеет малое использовать в борьбе больших!» Большой Ингуш оглянулся и громко, как он уже давно не говорил буфетчицам, потребовал виски. Потом обратился к собеседнику:

– Я сегодня отвечу откровенностью на вашу прямоту, полковник Миронов. Вы проницательно правы. Я сторонник постоянного вращения, вы – слуга временного равновесия. Что вы предложите мне? Мне, Руслану Ютову, совершающему выборы в несегодняшней целесообразности? Что за вами? Государство без идеи, без власти, без сока силы? Государство, которое существует лишь потому, что еще не исчерпан бандитский общак? Единственное живое, что пока питает вас, вашу расу – это мы. Жизнь чужда морали, жизнь и есть мораль. Это знаете и вы. На что вы рассчитываете? На Америку? На Европу? Полковник, увы, вы предлагаете мне свадьбу и с чахлой, и с занудной невестой. Она не поможет мне достойно дойти до преклонных лет. Или я не прав? – Ютов произносил эти слова опять негромко, с достоинством отдаваясь словам. Он нравился себе в речи. Жаль, что она умрет, отцветет вместе с ее единственным слушателем.

Миронов понял, что последнее слово еще не сказано, что Ютов желает быть убежденным. Наверняка он привез два плана, один из которых – под пиджаком башибузука с деревянным лицом, а второй… Второй живет на кончике языка Андрея Андреича Миронова! Хуже было бы, коли Ютов согласился бы сразу – тогда жди удара в спину. Или прямо в лоб. «Что ж, раз ты, так и я», – отчеканил про себя Андреич. Он тоже окликнул официантку и попросил ром. От его командного голоса школьники на миг стихли, как птицы перед первым раскатом грозы…

* * *

Миронову вспомнилось, секундным сном наяву пронеслось, как сидел он с генералом Ютовым в его штабе в Шибергане и как сказал тот, в ком только вызревал еще будущий Большой Ингуш: «Не война разоряет землю, а отсутствие порядка. Вспомните это, когда вас снова пошлют сюда. Воевать». Сказал и наполнил стаканы американским виски. Миронов тогда позавидовал – как же, вот так, по стаканам, виски. От зависти даже стихла боль в висках и позвонках; та боль, что терзала после подрыва его автомобиля на мине. А еще ему тогда показалось, что Ютов хотел употребить слово «умирать», но перед чекистом, хоть и не совсем «тем» чекистом, остерегся. Шел 89-й год, оставалось совсем немного времени до того, как дивизия генерала должна была покинуть Афганистан, и офицер-зенитовец принес хорошую весть с «той» стороны, от духов, от Шаха Масуда: афганцы откроют коридор, опустят русских восвояси. Оттого и виски.

* * *

– Я не в мундире пришел. Я не представляю государство, Руслан. Ты знаешь. Но это – пункт второй. Вторая высота, и я еще отойду на нее. Ты представляешь мое государство больше, чем я. Даже по формальным признакам власти. Общак, как ты верно заметил, больше дело твоих, чем моих рук…

Миронов приподнял руку, не позволяя себя перебить. Из будущей книги писателя Балашова он представил себе фразу: «Вот здесь, за этим столом, решалась судьба континентальной Европы в геостратегическом разрезе»…

– Я более не представляю интересы государства. Даже так: за государством будущего нет. Человек свободный еще не способен осуществиться свободно в государственном порядке. А не свободным уже не хочет быть. Только из временной целесообразности, из страха или профита ради. И в том и в другом случае это разрушает материал. Где быстрее, где медленнее. Конечно, возможна суперидея. Если она преодолеет родовое и прочее частное. Но и здесь ловушка истории. Суперидея подлежит постоянному воспроизводству, из поколения в поколение. Но ее носители быстро изнашиваются, поскольку средства для них естественным образом становятся целью. В этом и кроется наша необходимость философская и наша сила. Мы не власть, мы орден, мы ген суперидеи. ДНК. Мы обучены, созданы выживать в любых условиях, мы не верим никакой власти, но умеем быть нужными любой. Нас слишком мало, чтобы нас вывести списком на поле боя, но слишком много, чтобы извести поодиночке. Мы не можем выигрывать войн. Но умеем подтачивать древо чужой власти. И мы способны прожить дольше, чем срок износа парадигм временем.

Миронов бросил на визави взгляд, полный восхищения порожденной им самим фразой. Но тот остался верен своей риторике.

– Вы не преувеличиваете прошлого в перспективе будущего? Почему тогда бандитская клетка во всех тканях вашей государственной печени вытесняет вашу?

– У нас сложный процесс воспроизводства. Селекция и вызревание. Я ведь сказал уже, Руслан, мы не побеждаем, мы переживаем. В любой среде. Но на нас нет досье с компроматом, хотя и мы лишены предрассудка морали. Подумай, генерал, столь ли ты силен, чтобы пережить нас? В нынешних обстоятельствах смены парадигм, после 11 сентября?

– А ваши писатели и журналисты – это новые призывники вашего ордена? – предположил Ютов. Слова полковника произвели на него большее впечатление, чем могло показаться на первый взгляд. Он вспомнил, как смурнели его высокопоставленные российские партнеры, когда он старался навести у них справки про этих новых каменщиков. Орден… Ютов представил себе, как ему придется выковыривать вот таких упрямых опанциренных Андреичей, одного за другим, как жуков из-под толстой российской дубовой коры – если все-таки война.

– Любой предмет – оружие в руках профессионала. К тому же писатель несет в организме важный фермент, превращающий его в естественного союзника.

– Какой?

Миронов не ответил. Ему пришло в голову, что Ютов не торопится. Странно это. Интересно было бы знать, сколько бойцов он собрал здесь. Может быть, прав Вася Кошкин? Может быть, и надо было крутить ему руки сразу, если уже ввязались… Может быть… Но в Шибергане, в Панджшере, в Герате не существовало «может быть». Скажи мне, генерал Ютов, в чем твоя суперидея? Помимо власти. Потому что тот, кто был с тобой в Шибергане и в Герате, не поверит словам, которые ты скажешь о свободе своего народа…

– Журналисты, писатели – не наша кость, Руслан. Но твои чеченские герои – тоже не наша. Только и не твоя. И уже никогда твоей не будут. В том твоя драма как одного из героев нашего времени.

– Отчего же? Такие же звери, как и ваши.

– Согласен полностью. Но в них есть антиген, фермент разрушения нашей системы. Когда в 127-ю особую бригаду, в спортроту новые космополиты набирали ваших бойцов, через несколько месяцев они уничтожили основу армии – избили младших офицеров и сержантов. Разве с ними вы перейдете ваш исторический Гиндукуш?

На этот раз не ответил Большой Ингуш. Миронов прав. От нынешней России проще освободиться, стряхнуть ее руку со своего плеча, чем от клещевого хвата партнеров с гор и из пустыни. И снова Ютова если не охватило, то посетило странное чувство: здесь, за столом, над которым склонились повоевавшие свое мужчины, лепилось большими грубыми ладонями нечто не только важное, но особенно личное.

– Нельзя возвращаться в прошлое навсегда. Вы это понимаете, полковник Миронов. Нельзя возвращаться больше одного раза. Прошлое – ненадежный скакун.

– Я не знаток лошадей, генерал. Мое дело – виски и огнестрельное оружие. И то и другое тем вернее, чем старей. Придет время и ты, генерал, тоже произнесешь слово «когда-то». Но сегодня от тебя зависит, что уместится там, в слове из семи букв. Счастливое число, кстати…

* * *

Юрий Соколяк, издали проводив взглядом Большого Ингуша, когда тот направился в депутатский зал Домодедово, испытал глубокую досаду. Он не знал, чем завершилась стрелка с Мироновым, эту встречу «обеспечивал» не он. Он ждал иного сигнала, но вместо приказа об атаке прозвучал отбой. Неужели Рустам согласился отдать Миронову взрывников? Соколяку не очень-то верилось в такую сговорчивость нукера. Неужели верность пса хозяину одолела самовольную жажду ветра и подвига? Соколяк, скрепя сердце, свернул свою операцию. Но сердце ныло: беда, беда! Может быть, это ревнивая жажда убрать соперника выпью стонет в груди? Соколяк черным зрачком впился в колодец души своей и более не нашел там этого чувства. И это совсем скверный знак.

Дождавшись отлета Большого Ингуша, Соколяк распустил московскую «разведроту» – слово «бригада» он не любил, – поехал в Битцу в сауну, где сперва выбрал себе двух красавиц, с которыми напился, пропел в караоке и двинул в гостиницу. Поутру, очнувшись с женщиной, он с удивлением обнаружил, что сердце больше не томит мысль об ошибке. Напротив, юный день обещал душ, хаш, страсть без любви в преддверии доброй войны… К неудовольствию Ютова, его помощник вернулся из Москвы на сутки позже положенного.

Ютов уговаривает Рустама сохранить мир с Мироновым

Из Домжура Ютов, несмотря на возражения Рустама, повелел сопровождению следовать в аэропорт и дожидаться его там. Сам же направил водителя «мерседеса» в ресторан «Шинок», что на Красной Пресне.

– Поедем, Рустам, отобедаем. Я отдохну от твоих доблестных джигитов, а они – от обязанности блюсти мое тело. Едем. Когда еще украинского сала поест истинный федуин, как не после разговора с москалем. Горилки выпьем. Сюда мы теперь не скоро.

– Пусть и охрана поест. Зачем людей отсылать? Я не верю русскому.

– А зачем тебе верить, Рустам? Верить – это моя забота. Я переговоры веду. Я знаю, ты сквитаться с ним за итальянку хочешь. Вот и Соколяк тоже хочет. Горячие вы головы. Но не время мести сейчас.

– Отчего не время? Самое время! – без жара, а с глухой, злой убежденностью выговорил Рустам. Не нравился ему ни «афганец» Миронов, который сам в Назрань не едет, а словно сюда на поклон зовет, ни вялые, без стрельбы и угроз, переговоры, будто и впрямь мир заключают, ни отправка генералом охраны, ни выбор места для трапезы. Рустам, считая себя находящимся на войне, не всегда придерживался законов адата и шариата, но то, что предложил Ютов, выглядело насмешкой. Или проверкой на послушание.

В «Шинке», когда халдей с бабьим беленым лицом поднес горилочки да пышных пирожков с грибками и с капусточкой, Ютов приблизил стопку к подбородку и произнес громко, как в микрофон:

– Не любишь ты мир, Рустам. Но не в войне жизнь. Клаузевиц говорил, что война – продолжение политики. Я добавлю: война – только дорога для доброго мира.

Рустам выдержал взгляд генерала. Что им какой-то умник Клаузевиц? Сегодня, на чужбине, рядом с набеленными мужчинами, ему особенно не хотелось соглашаться с таким Ютовым. Обидно было – Большой Ингуш казался тут не столь уж большим. Именно тут, где следовало выглядеть великаном!

– Говорят, на равнине кто рождается в год войны, в жизни тянется к миру. А отец мой так говорил – кто в горах на свет явился, на равнину не сходит. А кто сходит, тот род не от волчицы ведет.

Выпили. Ютов понял, что впервые за долгое, долгое время пьет вместе с Рустамом. А еще понял, что если дать Рустаму волю, Среднерусской низменности вообще бы не было… Они все с ума посходили. Уже свои, ручные, отбиваются от рук. Хотя мудрые говорят, что такой момент в жизни вожака всегда наступает и важно не проглядеть его. Ютов взглянул на свои руки. Они показались похожи на теплые пирожки. Нет, рано еще. Сейчас еще рано, но завтра будет поздно. Корягой в памяти всплыла фраза чертова гэбиста – чтобы наследники наши хранили наши души… Не поневоле они союзники с русским полковником, а, выходит, по большой судьбе! Большей, чем может вместить в себя весь Рустам, целиком и в розницу. Ютов решился.

– Орел горд. Косуле не взлететь орлом. Но орел подохнет с голода, если только в небе будет парить, если не спустится за жертвой. Мне, Рустам, нужны имена афганцев, прошедших по нашим путям год назад.

Большой Ингуш ждал ответа с холодом на сердце. Сможет ли он отказаться от одного из своих крыльев? Но нельзя отдаваться ветру. Один звонок, одно нажатие кнопки на мобильном телефоне, и Соколяк вернет орла с облаков на землю.

Рустам черно, недобро усмехнулся:

– Какие имена у афганцев… Саид да Хамид. Вот все имена. Зачем русскому знать лишнее? И зачем нам из-за русского ссориться с памятливыми друзьями, которые сильнее ветра?

«Что ж, повезло тебе, что не сказано слово „предать“. Еще одну попытку я дарю тебе, Рустам», – выговорил про себя Ютов. Халдей разлил по высоким стаканам морс. Жидкость в искусственном свете показалась похожей на худую кровь.

– Я объяснял тебе много раз. Помнишь, я объяснял тебе про планеты? В движении планет нет дружеского и вражеского. Есть верное и неверное. Что верно для одной планеты, гибельно для другой. Я ухожу со старой орбиты, иначе большие планеты расплющат меня, как скала и волна плющат попавший меж ними плот. Я умом, не сердцем, взвесил силы. Я ухожу и плачу свою цену. Идешь ты со мной? Или хочешь начать свой путь? Говори сейчас, и если со мной, то в твоем ответе я хочу слышать имена.

Говоря это, Ютов достал мобильный телефон и дважды нажал зеленую кнопку. Придави ее еще раз, и в телефоне Соколяка проснется, рванется на волю звук, возвещающий о начале операции «Рустам».

Рустам взглянул на телефон задумчиво. Отчего здесь он не испытывал робости перед Ютовым? Он не стал торопиться с ответом, разглядывая сутулый волосатый палец, постукивающий по клавише аккуратно обстриженным ногтем… «Нет, Большой Ингуш, ты умнее, ты дальновиднее меня, но не хитрее. Твое время прошло, и твой дух перейдет ко мне. И сын твой поведет под узду моего скакуна!»

– Я зверь войны. Я в небесных теориях слаб. Зачем раньше не сказали? Были бы имена. Теперь искать надо. Разве упомню я их? Писаря надо искать. Писарь в Чечню ушел, на дно лег. Мне ил поднимать надо. А в Москве мы сами второй конец обрубили…

«Выходя на огонь прямой наводкой, подумай, за кем первый залп», – вспомнился Ютову один из уроков тактики. Рустам был прав. Он мог себе позволить не помнить имен. И без него Писаря не найти. И в другом прав нукер: мидовского чиновника в Москве, того, кто «провел» взрывников через немецкое посольство без очереди и без «следов», сам Ютов убрал руками киллера. Сколько голов у змея! Множатся эти головы. Был один швейцарец Картье, потом возник таинственный Логинов, за ним новые, новые гниды – разведчики, журналисты, писатели, всякой твари по паре.

– Есть притча в еврейской религии, – обратился он то ли к Рустаму, то ли к самому себе. Глаза нукера вспыхнули на смуглом лице угольками интереса.

– Евреям страшными врагами были жители Египта. Ничего нет более вечного, чем вражда соседей. Еврейский народ был у египтян в рабстве, но потом Моисей вывел их и сорок лет водил по пустыне, чтобы иссочилась рабья кровь соляным потом. И еврейский Бог решил наказать народ египетский и наказал жабами. Чтобы жабы заполнили всю землю, оставленную евреями. Но послал еврейский Бог только одну жабу на землю египетскую. Один египтянин решил одолеть зло и стукнул ее палкой. Но тогда на его глазах из одной жабы стало две. Он стукнул снова – стало четыре. Он позвал людей, и принялись они изводить жаб, но те множились и множились, двоились от ударов и так и заполнили землю египетскую…

– Нам не надо сорок лет ходить по пустыне. Мы не были рабами, – отцедил свое Рустам. Про жаб он ничего не понял, но про вождя, подобного Моисею, коим хотел стать Руслан Ютов, намек показался прозрачным, как вода горного озерца.

– Многообразие форм жизни – способ сокрытия пустоты, – совсем уж непонятное для нукера изрек Ютов. Все-таки опять навеял на него туман полковник! – без колкости, но с сожалением разочаровавшегося сказал себе Рустам.

– Моисей! – ответил нукер. – Один – Моисей. Так одного звали. Моисей, вышедший из пустыни.

Палец Ютова вздрогнул и покинул кнопку.

Миронов после встречи с Ютовым

22 сентября 2001-го. Москва