Лопаты

Я проснулся. Сна, как и не, бывало, он растворился в этом воспоминании между ненавистью и обидой. Я поплелся в душ. Горячие струи воды гладили тело, расслабляя мышцы. Но это оказалось только временным облегчением, потому что худшее ожидало впереди, когда я начал спускаться по лестнице. Я шагал по ступеням, по этой ничтожной высоте, а мне казалось, что мои мышцы ног напряжены до предела эластичности, словно натянутая тетива и вот-вот лопнут, выскочив из-под тонкого слоя кожи. С трудом спустившись, я, не глядя положил ключи и деньги в окошко и вышел в прохладное и свежее утро, бодрившее лучше теплого душа.

Лежена я нашел снова в окружении рабочих, которым он раздавал работу. Увидев меня, он опять хитро улыбнулся.

– Ну как ты себя чувствуешь, синеглазый? – язвительно, но по-доброму спросил он.

– Отлично! – нарочито бодро выпалил я, но видимо не слишком уверенно. Он наклонил голову и покачивая ей из стороны в сторону, захихикал. Это действие, как-то затянулось и мне стало неловко. С вздохами и прихрюкиванием Лежен наконец-то успокоился.

– Ладно, дождись свою вчерашнюю бригаду и снова ступайте на огород, – сказал он и повернулся к другой прибывшей бригаде.

Арабы подошли буквально через минуту, поляка же нам пришлось подождать дольше. Он пришел какой-то растрепанный и мрачный. Впрочем, потом я понял, что это его обычное утреннее состояние. Он пожал мне руку, своей жилистой, сильной ладонью, словно стянув сухим канатом. Я сказал им о нашем сегодняшнем наряде, и мы пошли в сторону склада. Второй день мне казался уже длиннее и, конечно, монотоннее, но как бы ни было, работу мы закончили где-то к полудню. Нагрузка разогнала кровь, разогрела мышцы и боль утихла, но появилась рабочая усталость. Мы присели тут же на мешках картофеля, чтобы отдохнуть. Я достал с вечера приготовленный сэндвич, марокканец и алжирец какой-то хлеб, а поляк, выкрикнув – Наконец-то! -, просто закурил, мечтательно уставившись в небо. Его красное, обветренное лицо становилось еще ярче под лучами солнца, на которые он насаживал кольца дыма. Эти же лучи растопили, словно ледяную глыбу, мои вчерашние само уничижающие терзания. Я уже понимал, что меня беспокоит не сам факт кражи, не это мучает меня, сам с собой я бы справился, договорился, а тот простой факт, что это необходимо придать огласке, даже перед лицом одного человека, сознаться в таком поступке неимоверно сложно, потому как стыдно. Но я больше не хотел, чтобы эта постыдная ситуация довлела надо мной, владела моим настроением, поэтому я должен избавиться от нее. И единственный простой и быстрый способ покончить со всем – прямо рассказать правду. Мне казалось я полон решительности осуществить это, но решительность должна быть из прочного материала, чтобы довести дело до конца. Какой прочностью обладала моя, объективно оценить я не мог, но понимал, что тянуть не следует. И, как будто вторя моим мыслям, внезапно налетел сильный ветер, пощечиной разметав мои волосы по лицу. Тут же вскочил марокканец, за ним алжирец и как-то съежившись, они молча убежали, словно собаки, почуявшие угрозу. Я взглянул на небо. Ветер прозрачной кистью нанес на голубое полотно белые пятна и уже видимо собирался придать им темный оттенок. Быть дождю. Я побежал вслед за арабами к Лежену, поляк, же не изменив своего положения, достал новую сигарету.

Получив деньги, я отправился к официанту. Дождь застал меня в аллее, в нескольких кварталах от кофейни. Промокнуть вовсе не хотелось, поэтому я укрылся под навесом, где обычно играют в шахматы пенсионеры. Почти сразу за мной в укрытие вбежали двое мужчин. Оглушая, ливень барабанил по навесу. Вода сплошной стеной стекала с него, пробивая в земле не большие траншеи. Налетел ветер и холодные брызги понесло на меня, я машинально отвернулся и оказался лицом к моим соседям по убежищу.

Один, не высокого роста, с непропорционально короткими ногами, смуглой кожей грязноватого оттенка, черные волосы по-дурацки стрижены ежиком. Второй – одного со мной роста, широкоплеч, но гораздо мощнее меня. Оба выглядели за тридцать, одеты в светло-бежевые военные плащи легиона. Они стояли ко мне в пол оборота. Налетел новый порыв ветра. Высокий передернул большими плечами и, вынув плоскую бутылку тут же к ней приложился. Затем он с улыбкой предложил ее коротконогому. Тот отрицательно покачал головой и спросил, – Зачем ты пьешь? – и глаза его при этом как-то грустно округлились.

Высокий, отхлебнул еще и ответил: – А зачем ты ешь?

– Это необходимость, чтобы выжить. Зачем ты сравниваешь? Это глупо, – удивленно ответил коротконогий.

– А затем, что у каждого она своя эта необходимость и иногда складывается из нескольких и порой на первый взгляд совершенно не совместимых частей. Кому-то для жизни достаточно еды, воды и женщин, а кому-то еще нужен футбол или, например книги и музыка, тебе вот молиться, а мне ко всему еще и иногда пить. Это залог, часть моей нормальной и как бы это не звучало парадоксально, здоровой жизни. Я не пью каждый день, нет, но иногда: я хочу пить, я хочу хмеля, одинокого, поглощающего хмеля, состояния –мне хорошо и плевать на всех, состояния – пишу пью, гуляю пью, читаю пью. Состояния, как при страхе, при крайнем отчаянии, тебе уже все равно убьет или нет. Состояния, когда эта волна несет тебя вверх, ты понимаешь, что за пиком – спад, но тебе снова плевать, потому что ты сраный серфер своей воли, пусть даже питаемой алкоголем, и пусть в этот момент он имеет хтоническую силу и страх в тебя вселяет лишь одно – утро!

– Но ты же погубишь душу! – произнес коротконогий тоном наставника.

– Душу я губил, если бы каждый день уговаривал пустоту молитвами, прося бога о помощи и спасении, а что еще хуже и преступнее для меня, то я губил бы свое время. И вообще, что такое душа, как не разум или ты это разделяешь?

– Ну конечно! Душа и разум являются одними из многочисленных творений, которые возникли по воле бога! – уже восклицая, ответил коротконогий.

–То есть ты веришь, в некую мифическую субстанцию, этакое облачко, которая живет в тебе, даже не щекочет время от времени и отделяется после смерти? – ухмыляясь сказал высокий и продолжил. – Нет никакой души, есть тело, а в нем сердце-механизм и есть мозг, начиненный разумом, ну или, по-твоему, той самой душой. И все!

– Ясно, – на выдохе произнес коротконогий и вяло улыбнулся, поняв, что разговор продолжать бессмысленно. Затем он отдернул рукав своего плаща, посмотрел на часы и сказал, – Дождь по всему видно на долго, а я уже опаздываю, – и протянул высокому руку. Тот ответил рукопожатием, но даже не взглянул на коротконогого, на его лице блуждала, какая-то отстраненность, потеря интереса к собеседнику. Коротконогий исчез за прозрачным слоем воды, а высокий так и остался стоять, уставившись куда-то в глубину аллеи. Я почувствовал себя ужасно не уютно, но и уйти при этом было бы глупо. И тут высокий резко повернулся ко мне все с тем же не четким выражением лица и протянул бутылку. Это оказалось так неожиданно, что я испугался и отшагнул назад. Его лицо сразу же изменилось, словно все это время мышцы сдерживали улыбку.

– Вот, угощайтесь!– бодро и улыбаясь, произнес он, держа бутылку на вытянутой руке.

– Нет, спасибо,– еще ошеломленно ответил я.

– Ну как хотите, а я вот люблю не много в такую чудесную погоду, – сказал он и сделал не большой глоток.

– Извините, я невольно услышал ваш разговор, – неловко начал я.

– Бросьте миндальничать, этот навес способен укрыть от дождя, но слишком мал, чтобы утаить секреты.

– Можно вопрос?

– Пожалуйста,– и он снова отхлебнул из бутылки.

– Вы сказали, что не можете загубить душу, так как просто не верите в нее, но вы же можете загубить разум. Ведь он, по-вашему, и есть душа.

– Да, как же я погублю разум, если это он меня направляет на ту модель жизни, с ее пристрастиями и увлечениями, при которых я чувствую себя хорошо. Из этого то и следует, что ты сам себе хозяин, и никто и ничто не может повлиять на твое состояние разума, кроме тебя самого.

– А как же внешние факторы? Погода, голод, нищета, любовь, смерть и даже само алкогольное опьянение?

– Все просто! Если ты силен разумом, то ты можешь пропускать это через себя, не задерживая, даже смерть близкого человека. Вот подумайте, все люди теряют близких и все о них забывают и перестают сокрушаться, просто всем нужно разное для восстановления время. Конечно, есть такие, кто не может пережить этого и тоже умирает, но это только доказывает слабость их воли разума. Мне же достаточно пары дней, чтобы пропустить эту ситуацию через себя, подумать и успокоиться. Затем я восстанавливаю свою жизненную систему в прежнее, до смерти близкого, состояние и забываю об этом. Потому как носить в себе этот лишний вес, не вижу никакого смысла.

– Но, как вам удается забывать об этом? Вы же не можете контролировать память, которой в свою очередь может напомнить все что угодно: запах, цвет, место, действие, вкус и т.д. – Конечно, могу. Да, все это способствует работе памяти и безусловно иногда напоминает. Но в таком случае, я моментально блокирую воспоминание, переключаю внимание, не позволяя себе задумываться об этом ни на секунду, дабы не впасть в размышления и не дать им овладеть мною.

– Хорошо, умерший человек вас не тревожит. А как быть с живыми? – не отступал я.

– А что с живыми? – с легким не понимаем в голосе спросил высокий.

– Вы же не можете отрицать, что живые приносят гораздо больше страданий и разрушающих эмоций для души, ну то есть разума?

– Да-а, мертвые доставляют куда меньше неудобств, – с улыбкой, растянуто произнес он.

– Вот именно, продолжил я: -Как быть с теми, кто наносит вред вашему разуму? К примеру, оскорбил вас человек, как вы поступите в этом случае?

– Никак. Меня ничто не может обидеть, потому что мне плевать на мнение окружающих, оно меня совершенно не волнует и не задевает. Мой круг общения ограничен. Я общаюсь только с теми, кто мне интересен, как только человек выпадает из круга моих интересов, я перестаю с ним общаться и так же забываю о нем. Не вижу смысла тратить свое время на подобных людей.

– Но это же невозможно, невозможно так просто вычеркнуть уже ставших близкими вам людей!

– Но ведь они же вычеркнули меня, поменяв свои, а точнее уже наши общие интересы. Только в отличии от меня, они лицемерят, а я поступаю честно, экономя время и нервы последних.

– Следуя вашей логике, вы можете и вовсе потерять этот круг общения, ведь он не безграничен.

– Я абсолютно не боюсь этого, тем более, он и так уже практически исчерпан. У меня есть книги, а это я вам скажу замечательные собеседники, – последнюю фразу он произнес мечтательно.

– То есть вы предпочитаете жить в иллюзорном, вымышленном мире?

– Для меня он более комфортен, а значит и более реален.

– Ну, а любовь? Ведь это чувство проникает в сознание сильнее, чем даже смерть, – в который раз я заметил, как изменилось выражение его лица, вывалив наружу переживания из прошлого.

– Вы когда-нибудь любили? – с вызовом и даже озлобленно спросил он меня.

– Нет, – смущенно ответил я.

– А я однажды любил, девушку, – сказав, он замолчал, видно было, что он о чем-то болезненно вспоминал, затем добавил, – давно и мне это не понравилось. Любовь, это как ходьба по горящим углям: сначала ты сгораешь заживо, но вот угли уже потухли, а ты все топчешься по ним, топчешься, ноги по колено в золе, но уже не жжет, как прежде. Это сильное, порабощающее чувство и я не хочу его больше испытывать.

– И что же вы теперь не общаетесь с женщинами?

– Ну почему же, общаюсь, конечно, но не ради любви, а ради кое-чего более драгоценного.

– И что же это?– с искренним нетерпением спросил я.

– Влюбленность!– сказал он и его светло голубые глаза заблестели. – Это яркое, окрыляющее, легкое, одноразовое чувство, которое словно наркотик, дает возможность забыться на время и уйти от гнетущей повседневности.

– Но ведь влюбленность может перерасти в любовь.

– В том то и дело, нельзя дать этому произойти, иначе это бытовое чувство убьет ее. Поэтому я прекращаю общение, как только она исчезает.

– А как же чувства женщин, которых вы бросаете? – спросил я с вызовом, и мне показалось, что я перегнул палку.

Но вопрос его совершенно не задел, он ответил равнодушно, – Понятия не имею, но могу предположить, что переживают они куда меньше, чем, если бы мы расстались по какой-нибудь причине гораздо позже, войдя в это рабское состояние разума.

– А разве влюбленность вас не порабощает?

– Нет, это чувство слишком легковесно и мимолетно, чтобы проникнуть столь глубоко.

– Послушайте, ну, в конце концов, а ваши родители…

Он резко перебил меня, – Я, довольствуюсь тем, что они живы!

Я посмотрел на его вдруг ставшее серым лицо и робко спросил,– А когда умрут?

Словно ожидая этого вопроса, он ответил на лету: – Тем, что они у меня были!

Он вложил руки в карманы своего плаща, и вперив взгляд не двигающихся глаз куда-то мне под ноги монотонно произнес: – Ничто не может повлиять на разум, если ты будешь его контролировать. Чувства – это рабы разума и им необходима жесткая дисциплина, но иногда они бунтуют и тогда достаточно сухого щелчка кнутом логики, чтобы вернуть их на место. Он снова замолчал, теперь его взгляд стал беспокойным, словно искал выход из лабиринта, руки заерзали в карманах.

– Позвольте последний вопрос? – быстро отреагировал я, понимая, что пришло время прощаться.

– Пожалуйста, – ответил он.

– А как же быть с физиологией тела? Голод, холод, например?

– Голод и холод, вы можете контролировать некоторое время, пока не умрете, поэтому я на эту тему не экспериментирую и вам не советую, – произнеся это, он улыбнулся, по-военному развернулся на каблуках на сто восемьдесят градусов и ушел.

Официанта я застал стоявшим за стойкой бара в каком-то задумчивом состоянии. В кофейне никого из посетителей не было. Заметив меня, он обрадовался и суетливо предложил присесть за баром. Высокий стул оказался очень удобным, я откинулся на спинку, не много сполз, словно растаяв и почувствовал облегчение после рабочего дня. Он налил мне колу. Моя законсервированная решительность начинала испускать дух и, чтобы не дать слабину, я сразу же без предисловий выложил все.

Его улыбающееся лицо и в этот раз не изменилось. Он слушал и смотрел на меня, не отрывая взгляда. А, когда я закончил и вопросительно посмотрел на него, он сказал, – Не мне тебя судить. Все могут ошибаться и совершать странные проступки, а уж тем более, когда думают, что спасают свою жизнь.

– Да, да, именно так, я пытался спастись! – затараторил я.

Глава 5.

Прошло два года. Я возмужал, как только может возмужать одинокий, самостоятельный ребенок в двадцать лет: оброс щетиной, узловатыми мышцами, собственным мнением и большой, опасной уверенностью в себе.

Я по-прежнему работал грузчиком в бригаде Лежена. Два года для этой работы срок не малый. Многие просто не выдерживают или заработав грыжи уходят уже через полгода. Как-то я работал в одной бригаде с черным парнем, так у него было двенадцать межпозвоночных грыж. Когда его спрашивали, как он может работать, он всякий раз весело обнажая зубы, говорил, что они ему только помогают.” – Они начинают болеть утром, как раз в то время, когда надо вставать на работу, поэтому срабатывают лучше будильника”. Я же всегда прислушивался к советам старших и опытных грузчиков, поэтому травм у меня пока не было, наоборот, я окреп, стал шире в плечах, научился чувствовать свое тело, ощущая силу в руках и ногах.

Работа эта была для меня тяжела не столько физически, сколько своей многотонной монотонностью психологически. Все действия моего рабочего дня можно уложить в несколько минут, остальное уже их хронологическое повторение. Я видел тысячи лиц, тонны продуктов, нюхал вонь, вдыхал ароматы и унижал свой лексикон простейшим набором фраз, таких как: “Осторожно! В сторону! Берегись! ”

От тех злополучных украденных денег не осталось ничего. Кое-что мне пришлось потратить на необходимую одежду, а остальное ушло на оплату отеля и питание. Но это нисколько не расстраивало меня, наоборот, отсутствие этих денег, а вместе с этим и зависимости от прошлого – радовало и даже вдохновляло. Однако, не смотря на этот аспект, мое финансовое положение улучшилось и связано это, прежде всего со сменой жилья. Я съехал из отеля, разорявшего мой бюджет, сняв комнату в общежитии. А было это так: через пару месяцев моей работы на рынке, я узнал, что Лежен владеет не большим общежитием, которое находится неподалеку от рынка. Он сдавал комнаты только постоянным рабочим из своих бригад, вычитая стоимость аренды из зарплаты, что обеспечивало ему сто процентную ренту. Узнав об этом, я спросил о свободной комнате и Лежен не отказал мне, видимо я уже входил в круг доверия.

Комната была очень маленькой, всего девять квадратных метров. Стены выкрашены в тот серый цвет, который мало благоприятствует хорошему настроению и аппетиту, особенно с утра. В комнате стояла маленькая двухкомфорочная плита, односпальная кровать, над которой висела карта города, видимо оставшаяся от одного из постояльцев, рядом полированная тумбочка, которую я использовал, как обеденный столик. Под кроватью находилось несколько выдвижных ящиков, куда я мог сложить вещи. Душ и туалет общие, на этаже. Комната имела одно окно, которое выходило на маленький двор с небольшим сарайчиком совсем ветхого вида, покрытого черной полопавшейся черепицей и с облупившейся дверью, а рядом стояло множество разной формы и размеров цветочных плошек, с цветами и без. Я никогда не видел, чтобы за ними кто-то ухаживал, возможно, благодаря этому они и цвели.

В этом же общежитии жил поляк из моей бригады. Обычно по утрам мы вместе шли на работу, а по вечерам иногда засиживались допоздна в моей или его комнате. Как оказалось, у нас много общего: он любил, и я любил, он водку, я книги, он говорить, я слушать, он одинок, и я одинок.

Стояла весна. Солнце набирало силу, становилось ярче, теплее, прогревало воздух, землю и дома, тем самым выманивая горожан на улицы. Совсем еще недавно по-зимнему пустующие скамейки стали постепенно заполняться желающими закинуть голову вверх и полюбоваться на синее небо, жмурясь от яркого, теплого удовольствия. Все обретало молодость и свежесть, с одним настроением – весенним.

По понедельникам рынок не работал, и я целый день был предоставлен себе. Обычно я читал где-нибудь на набережной или на одной из многочисленных лавочек какого-нибудь парка, а иногда просто бродил по городу, разглядывая его кварталы. Или как в этот день, ходил по книжным развалам в поисках нового чтива. Я любил бывать в книжных магазинах, прогуливаться по рядам букинистов на набережной, даже тогда, когда не собирался ничего покупать. Я перелистывал книги, вдыхал их пряный аромат, скользил пальцем по страницам, словно впитывая им буквы, разглядывал цветные корешки, читал аннотации. Меня это успокаивало, отслаивая от окружающего.

Проведя с книгами пару часов, но так ничего и не купив, я решил отправиться в центральный парк. Но прогулка была не единственной, да, пожалуй и не главной причиной, по которой я решил туда пойти. Вот уже как два месяца, я ходил в парк почти каждый день и причиной тому – девушка.

В центре парка находится большой фонтан, вокруг которого стоят скамейки. На них удобно располагаются гуляющие, а также работники ближайших офисов, которые приходят, чтобы перекусить в обеденном перерыве, и пенсионеры, греющиеся на солнце в своих неизменно покорных и недвижимых позах, точно они стареют именно в этот момент. Любил там сидеть и я, закинув ноги на не высокий бортик. Обычно я читал книгу или делая вид, что читаю, рассматривал временных постояльцев фонтана.

В один из таких дней я заметил компанию трех девушек. Они сидели полукругом, весело и непринужденно болтая. Я видел в лицо только двоих и они мне совершенно не нравились: одна с круглым широким лицом, которое совсем не соответствовало худобе ее тела, а маленький рот и острый носик и вовсе добавляли схожесть с филином, к тому же она постоянно, что-то говорила, заливаясь громким и противным голосом, от чего ее лицо становилось еще шире, вторая же мне вовсе напоминала викинга, высокая и с телосложением мужчины, а вот третью я видел только со спины. Иногда налетавший ветер переплетал волнами ее жгуче-черные, прямые волосы и тогда она поднимала руки, выставляя свои тонкие изящные запястья и аккуратными пальчиками, играя с ветром, поправляли их. Она была хрупкого телосложения и не высокого роста. Но от нее веяло какой-то энергетикой, силой. Я заметил, что и викинг и даже филин замолкали, когда она начинала говорить. Они зависели от нее, принадлежали ее вниманию. Я смотрел на эту хрупкую, стройную фигуру и отныне, больше всего на свете хотел увидеть только ее лицо. Хотел и боялся, я боялся, что она не будет привлекательна, это было пошло и цинично, не красиво, но честно.

Спустя какое-то время они встали, намереваясь уйти. Я машинально подтянул ноги, выпрямил спину, вытянул шею, напрягся и замер, словно хищник в ожидании добычи. Изображение вокруг нее расплылось, взгляд сфокусировался только на лице. Мне казалось, что все остановилось, все замерло, кроме нее. Я ловил ее обычные движения, но ждал лишь одного, поворота ее тела. И она повернулась. Повернулась быстро и сразу посмотрела на меня, словно почувствовав мой взгляд. Я увидел ее глаза, большие черные глаза, словно мгла, которая моментально окутала меня. Это уже потом я заметил, что у нее не большой аккуратный нос, что ее щечки, вздергиваясь надуваются, когда она улыбается и, что ее большой, чувственный рот обрамлен красивыми полными губами. Девушки прошли мимо меня. Я сделал вид, что смотрю мимо них. В этот момент подумалось, что хорошо бы купить солнечные очки для подобных случаев.

С того дня, я часто ходил к фонтану, прогуливался по парку, чтобы еще раз увидеть ее и иногда действительно встречал. Она никогда не была одна. Часто в компании тех же девушек, а иногда с другими, пару раз сопровождали парни, наверное, одногруппники, но после первой нашей встречи, она больше не взглянула на меня, ни разу. Я чувствовал себя ненормальным. Зачем я хожу, зачем наблюдаю, она так далека от моего мира, так недоступна. Я не понимал своего наваждения и уже начал подозревать себя в помешательстве, из-за этой маниакальной слежки.

Но, как бы то ни было, я снова и снова отправлялся в парк. И этот раз не стал исключением. Несмотря на то, что книгу я не купил, настроение было прекрасным и мне просто хотелось увидеть ее. Я вовсе не рассчитывал на знакомство, более того, трезво отдавал себе отчет в том, что возможно этого никогда не произойдет, поэтому воспринимал ее, как красивый мираж, за которым я следовал в поисках утоления своей жажды одиночества. Я прошел через весь парк, по своему обычному маршруту и направился к фонтану. Гуляющих было довольно много, погода этому способствовала. И как следствие, свободных мест у фонтана не оказалось, тогда я встал не далеко от него, под сетчатой тенью голых веток еще не одевшегося после зимы дерева. Я не встретил ее по дороге, не оказалось ее и у фонтана. Прошло минут двадцать. Стоять мне больше не хотелось, и я развернулся, чтобы пойти обратно. Сердце екнуло, еще до того, как я понял по какой причине. Я увидел ее в метре от меня, идущую к фонтану. Проходя мимо, она повернула голову и посмотрела на меня взглядом с той манящей хитрецой, которая присуща только женщинам. Но мой разум перепутал все и вместо ответного взгляда или действия, в общем чего-то, что необходимо сделать в такой ситуации, выдал наиглупейшую защитную реакцию – я посмотрел на нее тем безучастным, прозрачным взглядом, которым окидывают всех обычных прохожих и пошел прочь, не оборачиваясь. Но чего мне это стоило, как хотелось обернуться. Это был такой интерес, который, как мне казалось тогда можно сравнить разве, что с возможностью узнать свое будущее. Я прошел аллею до конца, свернул налево и присел на первую же скамейку, словно мне было необходимо отдышаться. И только тогда я посмотрел в сторону фонтана, через парк, но множество деревьев скрыли его. Может мне надо вернуться? Это конечно глупо, но я был готов уже и на эту глупость. И с навязываемым самому себе азартом я стал фантазировать, как пройду рядом под видом гуляющего, украдкой посмотрю на нее еще раз, и наверняка она что-то поймет, снова заметит меня, наверняка что-то изменится.

– Ну, так что будешь сейчас делать? – прозвучал голос за спиной.

Я вздрогнул и обернулся. Рядом со мной остановились два легионера. Знаки отличия блестели на их форме. У одного были голубые глаза, у второго орлиный нос, оба сильно загорелые.

– Я так соскучился по своим друзьям, целый год не виделись, отправлюсь сейчас же к ним, покутим, – весело ответил носатый. – Ну, а ты? – спросил он в свою очередь.

– А я соскучился по хорошему сыру, – спокойно ответил голубоглазый.