скачать книгу бесплатно
Командира «Достойного» Александра Константиновича Смирнова, человека вспыльчивого, но отходчивого, в народе кратко звали АК, что намекало на уникальные особенности его многогранной натуры, аналогичные замечательным качествам чудо-автомата русского оружейника-самоучки – высокая скорострельность, кучность, надежность и безотказность в сложных боевых условиях. Готовясь к постановке в док, он в данный момент пытался решить три задачи – организовать сдачу боезапаса в нереальные сроки, озвученные командованием, разобраться с прошлогодним отпуском механика – но ведь и из дока его не отпустишь! – плюс организовать свой очередной отпуск, хотя бы в крайне усеченном виде.
В обстановке тотального мозгового запора заявление лейтенанта было квалифицировано как наглое, тут же было рассмотрено и завизировано короткой фразой: «Вам, товарищ Ананьев, за Вашу службу не отпуск летом, а медаль из говна!»
Бэнчик был уязвлен до глубины души, такого он явно не заслужил, но, выросший на «Бравом солдате Швейке» и «Уловке 22», нашелся сразу: «А мне с Вашего мундира, товарищ командир, наград не надо!»
Долго над водами губы Ваенги носился рев Александра Константиновича Смирнова, моего будущего комбрига и хорошего приятеля – отражаясь от острова Сальный, теряясь в губе Варламова, реверберируя у Ретинского и снова набирая силу у 8 причала…
Обглоданный труп лейтенанта Ананьева вскоре был выброшен в офицерский коридор, а еще через некоторое время ночную тишину пронзили частые звонки аварийной тревоги.
Сработала система орошения изделий 85Р в «чемодане», в одной трубе – слава Богу! не во всех четырех! Причина срабатывания была не ясна, но виновника командир, ясно представлявший последствия инцидента, уже определил: «Ну, Ананьев!!!! Ты мне за все ответишь!!!» Бэнчик, побледневший и изрядно струхнувший, тем не менее начал лепетать о необходимости доклада флагмину дивизии и расследования причин, – слушать его, разумеется, никто не собирался. «Старпом, сколько у нас шила?» – вопросил командир. Старпом, имевший на шило свои виды – впереди док, ремонт! – попытался напомнить АК нормы довольствия, но, напоровшись на выразительный взгляд командира, стушевался и доложился о бочке. Принятыми мерами, а именно – переходом «Достойного» в крепостную зависимость от командиров соседних кораблей количество шила удалось довести до двух двухсотлитровых бочек. И – началось!
На корабле уже стояла платформа для погрузки-выгрузки ракет, вот на нее-то и вытащили орошенную ракету: «Вашими слезами, Ананьев, будем её орошать, смывая морскую соль,» – командирская реплика в адрес Бэнчика не сулила тому ничего хорошего в ближайшей перспективе. Ну, а пока вся БЧ-3 дружно взялась за помыв ракеты чистым спиртом. Осуществлялся тотальный контроль за состоянием дезинфекторов-дезактиваторов – к каждому был прикреплен мичман-офицер, старпом лично оценивал качество смыва морской соли. Надо ли говорить, что Бэн проявил максимум трудолюбия в этой ситуации!
Закончив шильный беспредел омывом контейнера, ракету вернули на штатное место. АК, побывав утром на докладах у комбрига и комдива, вернулся умиротворенный, инициативы не проявлял и глядел на всех, не мигая. Вскоре прибыла команда для приема ракет с базы – возглавлял эту летучую группу однокашник Бэна по училищу, с ним-то и удалось столковаться о сдаче изделий без их проверки. Получив его подпись на заветную накладную, торжествующий Бэнчик отдал её командиру БЧ-3: «Все! Ракеты на нас не числятся!»
Хорошое не может длиться долго. Слишком это серьезно – противолодочные ракеты, разумеется, на базе в кратчайшие сроки вскрыли состояние изделия и причины несрабатывания контрольных тестов. Доклады по команде прошли без задержек, и АК получил ракетно-ядерный удар от Комфлотом в виде выговора. Бэна в течении суток поперли с Достойного на скр-16, где я и услышал от него эту историю.
Службу на «мотоцикле» (или «танке») мой новый друг воспринимал стоически и предпринимал все, чтобы переломить судьбу и вернуться реабилитированным на корабль-мечту, но…
…
Услышав перезвон аварийной тревоги в исполнении колоколов громкого боя, Бэн ринулся из кают-компании на верхнюю палубу – горела фальштруба! В дыму и огне метались аварийные команды, вооружая линии шлангов, поднося ОПМы, достаточно быстро определилась причина пожара – в торпедном аппарате разорвалась боевая торпеда СЭТ-72, и носовая часть вместе боевым зарядным отделением влетела в фальштрубу, в помещение боцкладовой, где рачительный боцман хранил растворители, краски и прочие легковоспламеняющиеся объекты. Всё полыхало синим пламенем, а в эпицентре этой беды чернел нос торпеды – скрывающий БЗО с 80-ю килограммами «морской смеси». По расчетам конструкторов ЦНИИ «Гидроприбор» такой массы должно было хватить для нанесения неприемлемых повреждений объекту атаки…
Тушение пожара прошло успешно – несмотря на явную угрозу никто не сдрейфил и не сбежал. Определившись с полученными при борьбе за живучесть ранеными (царапины, ссадины и местные ожоги), командование приступило к разбору.
Достаточно быстро выяснилось, что кто-то включил в посту торпедиста систему зимнего электрообогрева торпедных аппаратов, а поскольку на дворе стояло, хоть и полярное, но все же лето, то грелки довели электролит в аккумуляторах торпеды до кипения, что и привело к взрыву и разрыву торпеды на две части. При повышении температуры автоматика не отключила грелки из-за неисправности. Злого умысла не углядели (чекисты подтвердили), матрос, повернувший рукоятку выключателя в положение, при котором табличка «Не включать!» наконец-то перестала падать, получил 5 суток губы, потом еще 5…
Наказывать Бэна не стали, официальный пожар, прогремевший по флоту, помог кораблям бригады списать недосдачу материальных ценностей в виде десятков тулупов и канадок, ковров, часов морских 5ЧМ в количестве 42 штук, не говоря о мелочах в виде десятков бочек краски, бидонов эмали, рулонов линолеума… «Два вагона! Два вагона! – восхищался «папка» Гридасов, помощник комбрига по снабжению, – а кладовочка-то метр на полтора!»
«Езжай, Ананьев, в отпуск, от греха…» – махнув рукой, комбриг отправил Бэнчика в отпуск летом.
…
Выслушав эту сагу, я, как человек, недавно женившийся, и гордящийся этим состоянием, поинтересовался: женился ли в летнем отпуске мой новый друг. Невнятные объяснения Бэнчика и его ссылки на неудачное расположение светил разожгли во мне пропагандистский пожар, и я со знанием дела взялся растолковывать ему прелести супружеской жизни. Бэнчик слушал меня внимательно и даже порадовался моему счастию, но тему развивать не стал.
Поигравши на гитарах (и он, и я, мы занимались этим делом исключительно дилетантски – т. е. для удовольствия), разумеется, «Лестницу в небо», – мы взялись перемывать косточки отечественной рок-музыке, начав с «Машины времени». «А я с Макаром знаком», – заявил мой визави, чем вверг меня в совершеннейший ступор: Макаревич был для нас фигурой культовой, воплощавшей нонконформизм и идеалы. Узнав историю знакомства минного офицера с рок-героем, я впервые за время нашей дружбы ощутил смутное чувство соприкосновения с чем-то (кем-то?) очень необычным, в голове начала крутиться какая-то литературная история, очень уж всё происходившее с Бэнчиком было необычным…
А дело было так. Поехал лейтенант в долгожданный летний отпуск на Домбай – покататься на лыжах, поесть баранины и попить кахетинского. Едва обжившись в номере, Юра переоделся соответствующим образом, вооружился лыжами и совершеннейшим мажором советского разлива пошел к очереди на подъемник. Очередь оценила экипировку и приняла Бэнчика за своего – девчонки начали смеяться его шуткам, молодые люди – наследники «детей Арбата», – интересовались, где Бэнчик приобрел все это горнолыжное великолепие, «А ты столик-то себе на вечер заказал – нет? Ну, давай к нам присоединяйся…».
Неспешно подошли несколько пижонов в темных очках и встали в голову очереди. Очередь зашепталась, а мой друг, остро чувствовавший несправедливость, прореагировал, миролюбиво, но веско заявив: «Чуваки, ваш ход за мной». Реакция чуваков на безобидное замечание Бэнчика была явно неадекватной: «Шел бы ты …, чувак», и Бэнчик без лишних слов врезал прямо под очки наиболее неадекватному. Подметки горнолыжных ботинок мелькнули в воздухе, Юра горделиво огляделся, и тут поднялся девичий визг: «Макара убили-и-и!!» Наклонившись над страстотерпцем, Юра, похолодев, увидел знакомое лицо, образ нетленный… «Слышь, Макар, извини, не разглядел под очками,» – Бэнчик был готов провалиться под землю. Прошипев: «Ну ладно, урод, вечером поговорим…» – певец синей птицы удалился, а возле незадачливого борца за справедливость образовалась зона отчуждения, попытки наладить прерванное общение ни к чему не привели. Желание скользить по склону, красиво изгибаясь и ловя на себе восхищенные взгляды девиц, у моего друга испарилось, и побрел он к себе в номер…
Появившись вечером в полутемном зальчике местного кафе, Бэн сразу понял, что обстановка не разрядилась. А когда к нему подошли двое парней, из тех, которых в 90-х стали называть «быками», и пробасили: «Это ты Макара обидел? Выходи – поговорим…», вариант отступления с сохранением лица – в буквальном смысле, – стал единственно желанным. Подойдя к стойке и уловив на лице бармена сострадание, минный офицер поинтересовался насчет запасного выхода, и тут же ретировался в направлении кивка…
Анализ оперативной обстановки привел офицера к выводу о невозможности продолжения отдыха в назначенном районе, заказанное такси быстро вывезло будущую надежду советского флота из зоны бедствия.
«Так что, Пашик, Макар – козел,» – резюмировал Бэн, расшатав первый камень в стене моей тогдашней беззаветной преданности автору песни «За тех, кто в море».
…
Заступив на дежурство, я вышел на верхнюю палубу – покурить в относительном спокойствии перед вечерними мероприятиями. Мое внимание привлекла живописная группа на юте, оттуда доносился знакомый тенорок моего друга, что-то разъяснявшего своим матросикам. Присевший на корточки, Бэн держал на вытянутой руке над собой люк погреба БСУ, в котором на наклонных стеллажах лежали глубинные бомбы – те самые, которые в годы войны сбрасывали на головы немецких подводников. Я успел услышать только: «Ну-ка, зема, подержи,» – и увидел, как Бэн, понадеявшись на скорость выполнения его команды, отпускает люк…
Глухой удар в затылок, кувырок Бэна вперед и вниз, звон лязгнувшего о металлический комингс люка, тишина.
В следующее мгновение всё зашевелилось, бойцы вытащили своего командира БЧ из погреба на палубу – Бэн оторопело вращал глазами, явно возвращаясь издалека, крови не было, переломов и вывихов тоже. Как потом выяснилось – даже сотрясения мозга не было, хотя пролетел он вниз метра 2! «Был бы мозг,» – так позже смеялись мы, вполне доброжелательно по тогдашнему нашему возрасту.
А меня и осенило, смутные ощущения прояснились: мой друг Бэн – флюктуация! Я даже вспомнил литературную историю – у Стругацких в «Стажерах» Жилин рассказывает о человеке-флюктуации, монетка у него орлом 96 раз из 100 падает, метеориты в него летят с дивной избирательностью, и так далее. Вот Юра и был такой флюктуацией, дрожжами, на которых заквашивались и бродили всякие занимательные истории – с хорошими, слава Богу, финалами.
…
Служба нас вскоре развела по разным кораблям, но встречались мы часто, да и общие знакомые держали меня в курсе событий, с ним происходящих: все подтверждало мой вывод – Юра постоянно находился в эпицентре самых невероятных историй, выходя из них «изрядно ощипанным, но непобежденным». Свое наблюдение я держал при себе – Бэн и так был притчей во языцех среди командного звена 2 дивизии, так и не стал он командиром, и степеней не достиг, уволившись в запас посреди замятни 90-х годов.
Добрый и отзывчивый, хранящий дружбу и верящий в нее, он нашел свое место на гражданке, продолжает в меру сил помогать своим друзьям – которых у него тьма.
Очень рад, что я до сих пор среди них.
Братья
Вспомнилось вот.
Служили у нас на скр-16 два родных брата – таджика. Старший закончил какой-то тамошний политехнический институт с военной кафедрой, а тут младший дорос до призывного возраста. Оказавшись неспособным взять с налету крепость высшего образования, он засел в круговую оборону, отбиваясь от посланцев военкомата. Но не тут-то было – комиссия в лице председателя уличного комитета, участкового и военкоматовского прапорщика вручила ему повестку.
На призывной пункт вместе с ним пришел старший брат и объяснил, что его тоже надо призвать, иначе младший никуда не поедет. Увещевания-объяснения ни к чему не привели – братья уперлись, демонстрируя решимость подраться. Военкоматские с трудом нашли личное дело старшего, оно оказалось среди дел офицеров запаса – о, ужас! – призвать его на срочную было невозможно…
Долго объясняли им, что не получится, отпустили домой, потом к ним приехал военком какой-то местный, джезказганский или сары-тюбенский… Все впустую – или вместе, или никак.
Средняя Азия, Гдлян-Иванов, беззаконие… – призвали обоих и отправили в учебку механическую. Пришли они к нам корабль электриками, потом механик подразобрался, что к чему, и прогнал старшего через школу старшин – назначил его командиром отделения слаботочников. Младшего несостоявшийся офицер пинал за бестолковость нещадно, так, что тот сам запросился в старшинскую школу – передохнуть.
Так, через год после начала их службы у нас на корабле было два брата-электрика, один командовал сильноточниками, другой слаботочниками. Старший довольно быстро облысел – дочиста, ни единого волоска, прозвали его Лампочка. Младшего же за характерное произношение названия элемента корабельного светильника брызгозащищенного окрестили Пляфоном…
Спали они рядом, ели вместе, на любую работу их нужно было назначать вдвоем – все равно через какое-то время братья оказывались вместе. Так же сплоченно они противостояли попыткам годков обучить их уму-разуму. И вот это защитное поле, которым старший брат накрыл младшего, чувствовалось постоянно, даешь команду младшему – а старший рядом, прислушивается…
Отслужили они хорошо, привыкнуть к качке так и не смогли, но с вахт не бегали и блевотину за собой убирали сами. Уволились в один день, старший – главным старшиной, младший – старшиной первой статьи.
Такие дела.
Гришка
Начинал службу я на скр-16 в губе Ара. Меня, с красным дипломом закончившего училище, мое распределение чрезвычайно удручало – в ночь выпуска вмешались таинственные силы из Главного штаба ВМФ, заменившие будущее место службы с АПЛ в Западной Лице на этот «танк».
Из 9 офицеров на корабле нас – лейтенантов одного года выпуска, – было четверо, что повергало командира капитан-лейтенанта Стратевича в жуткое раздражение, которое мы испытывали на своей шкуре часто и незакономерно.
Естественное объединение лейтенантов против окружавшей нас несправедливости возглавил изрядно послуживший (целых 5 лет!) механик Вова Никишев, ставший для нас главным советчиком, гуру и исповедником – и не только в вопросах службы, но и в распределении личного времени. «Паша, – говорил он, – Паша, какой музей (театр, кино), ты что, с ума сошел, мы идем в кабак.» И мы шли – любое наше появление в Североморске, Мурманске, в Гремихе сопровождалось походом в ближайшее питейное заведение, который заканчивался какими-то приключениями, слава Богу, без серьезных последствий.
Из одного такого похода в гремихинское «Северное сияние» – в быту «Промежность», т. к. кабачок был встроен между двумя зданиями, – мы и притащили этого пса, неосторожно кинув ему какой-то кусок хлеба, и став после этого для него самыми лучшими людьми на Земле. Бодренько побежав за нами сквозь метель по извилистой дороге от Островного до 23 причала, он вскоре обогнал нас и возглавил процессию, забегая вперед, останавливаясь и оборачиваясь…
На корабль он взбежал, не обращая внимания на засуетившегося вахтенного у трапа: «Куда, сукин сын!», и также невозмутимо по наклонному трапу спустился с нами в офицерский отсек.
Федя Стратевич был кем угодно, только не анахоретом – его широкая молдавская натура заполняла собой пространство любого ресторана-кафе-столовой, густые усы топорщились, шальные глаза горели, сканируя обстановку в поисках достойной спутницы на вечер… Неудержимая натура частенько вступала в противоречие с патрулями – повреждения, которые он наносил начальникам этих единиц гарнизонной службы, не могли быть скомпенсированы ни бутылкой шила, ни его вполне искренними извинениями на следующий день. Поэтому воинское звание «капитан 3 ранга» маячило перед Федей уже который год, и не давалось: уже пошиты новые тужурка и китель с заветными двухпросветными погонами и тремя средней ширины галунами на рукавах – но представления на присвоение звания натыкались на сводки о его бесчинствах, лежащие на столах высоких начальников.
Этим и объясняется та относительная легкость, которой командир отпускал нас на берег, оставаясь старшим на борту – надо переждать, не нарываться. Настроение это ожидание ему, конечно, не улучшало и, встречая нас со схода, он со знанием дела демонстрировал свое умение «сделать больно сразу всем».
Увидев пса, Федя покраснел и взревел, крайняя степень негодования подтверждалась переходом всех глаголов в его речи в неопределенную форму, а существительных – в мужской род и именительный падеж. Пес присел на задние лапы, потешно замотал башкой, а из-под хвоста потекла струйка…
Такая реакция Федю озадачила и растрогала, усы разошлись в улыбке: «Не бойся-не бойся,» – он потянулся к псу рукой, а тот тут же перевернулся на спину и подставил свое лохматое брюхо. Командир был покорен, замирён, даже, наверное, умиротворен. В отсеке воцарился мир, а Гришка – так назвали эту смесь болонки со шпицем, – получил права гражданства.
Довольно быстро Гришка освоился – лучшими друзьями его были офицеры, закармливавшие эту жучку до отвала, мичманов, появлявшихся в поле зрения, он сопровождал подозрительным взглядом и утробным рычанием, а личный состав облаивал и таскал за штаны. Откровенная дифференциация собачьих предпочтений довольно быстро стала заметна, и Гришка периодически прихрамывал, получив увесистый пинок матросского башмака. Ночевал он в углу кают-компании, с запахом псины боролись, замывая Гришку большим количеством шампуней, помахивая хвостом, он выходил на подъем флага, сопровождая командира, качку не переносил – лежал на диване, накрыв нос передними лапами…
Частенько можно было видеть его, сидящем у трапа на причале, подбежит к тебе, подпрыгнет, получит порцию почесываний и бежит за тобой до аппарели причала. Проводит – и снова к трапу, а с командиром он всегда спускался в отсек, сопровождал его до каюты.
Не могу сказать, что служить стало легче, нет, но обстановка на корабле неуловимо изменилась, присутствие этого лохматого пса ощущалось, талисманом он нашим стал, что ли. Комбриг Бирюков и начштаба Соколов тоже попали под обаяние этого подхалима, и их первое решение «поставить пса на заданное углубление» потихоньку само собой отменилось за истечением срока действия приказания.
Жену Федор Андреевич Стратевич нашел на малой родине – в Молдавии, красивая, знойная женщина переживала по поводу фединого звания больше него самого и с южным пылом выпиливала ему мозги, о чем он сам неоднократно рассказывал за столом кают-компании с оттенком гордости за боевую подругу. Поэтому Феде приходилось всячески изворачиваться, утихомиривая супругу, все знакомые которой «уже давно майорши, а я всю жизнь на тебя потратила…» В один из таких периодов умопомрачения Стратевич и согласился взять на корабль её родного брата, служившего неподалеку от нашей бригады мичманом.
Назначенный главным боцманом корабля, мичман Фрипту быстро продемонстрировал главное качество своей натуры – он был зануда. Ну, такой, знаете – что-то рассказываешь, а он либо сам в чем-то подобном побывал, либо кореш его, перебивает тебя, лезет со своими выдумками… Плюс, фанаберии в нем было по самое темечко – ну как же, командир его зять! Он быстро научился от Феди так произносить слова «Товарищ лейтенант», что хотелось сунуть ему в ухо. Порядок на верхней палубе он, правда, навел – боцманята летали, медь блестела, трущиеся части были смазаны, резина побелена, матики сплетены, швартовые концы ухожены, бросательных было достаточное количество, и нехотя пришлось нам признать его состоятельность в морском деле… Но не нравился он нам все равно, и очень активно не нравился!
Гришке, состоявшемуся офицерскому любимчику, Фрипту тоже не нравился, хотя тот всячески стремился наладить с ним контакты – с помощью мозговой косточки из мичманского бачка и прочего подхалимажа. Командир же, демонстрируя обиду на непонимание супругой его «морской души альбатроса Баренцева моря», частенько подтравливал Гришку на родственника, вызывая злорадный смех из наших окопов.
…
В рамках подготовки скр-16 к межфлотскому переходу на Каспийскую флотилию корабль был поставлен в ПД-50 – гигантский даже по теперешним меркам плавдок шведского, кажется, изготовления в губе Рослякова. План докового ремонта помимо чисто доковых мероприятий предусматривал еще и «кастрацию» корабля – так все в заводе называли демонтаж яйца обтекателя ГАС, висящей под килем на миделе.
Отпуская шуточки по этому поводу, наша лейтенантская команда готовилась на сход. Одеколон «О Жён» лился рекой, утюги шипели, сапожные щетки летали… Механик отправился к командиру получить «добро» и возвратился от него задумчивый. Ну, мало ли чего механик задумчивый – озадачка какая-нибудь от командира принеслась на понедельник.
Мы прям остолбенели, когда через некоторое время в отсеке появился мичман Фрипту – сияющий, выбритый до блеска, наглаженный и с ослепительным шелковым шарфиком! Фуражка демонстрировала готовность к приему любых самолетов, включая стратегические бомбовозы, аккуратно подстриженные усы подозрительно поблескивали. «Набриолинил, подлец,» – пришло мне на ум старорежимное слово. «Товарищи офицеры, – изрек главный боцман, – я готов!» Отправив его к трапу, мы насели на механика, озадаченный вид которого теперь стал понятен, «Ну что, ну что, – отбивался тот, – командир велел взять его с собой, показать красивую жизнь деревенщине!»
Решив не обращать на балласт внимания, мы продефилировали мимо ожидавшего нас Фрипту по трапу, зацепили его на шкентель и спустились на стапель-палубу дока. После всплытия дока прошло немного времени, грязно-рыжие лужи морской воды были везде – мы не шли а порхали, пытаясь держаться сухих пятен на палубе. Сзади раздалось знакомое тявкание – Гришка мчался за нами изо всех сил, выполняя свою добровольную повинность провожать и встречать. «Гоните его в шею, – завопил кто-то из нас, – обляпает сейчас весь парад!»
Дальнейшие события произошли в течении нескольких секунд – Гришка прыгает через стык палубных секций не закрытый пайолами, срывается вниз, доносится жалобный лай, визг – там внизу ледяная вода, течение неумолимо затягивает его под палубу, борется пес, барахтается… А мы стоим – ведь чистые, наглаженные…бессовестные…
Вдруг мичман Фрипту, главный боцман, родственник командира, деревенский щеголь, объект насмешек для остроумных лейтенантов, с размаху плюхается всей своей красотой в эти ржавые лужи, залазит в стык палубы с головой и вытягивает на свет Божий Гришку – жалкого, дрожащего, течет вода с него ручьями, а он изо всех сил стремится облизать эти фриптины усы с дореволюционной рекламы…
Что дальше? Да ничего дальше – стыдно нам было, всячески мы потом стремились показать боцману своё изменившееся к нему отношение, демонстрировали уважение и дружелюбие – а он не изменился, такой же фанфарон и зануда, поэтому его и оставили с Гришкой на Каспийской флотилии, а остальных офицеров и мичманов на Северный флот приказом Главнокомандующего вернули после перегона корабля.
Такие дела.
Гомофобия на СФ
«В госпиталь, да?» – механик Вова Никишев злобно поглядел на унылую физиономию молодого матросика, прослужившего едва полгода, – «Больной, значит…» Боец закивал головой, ага, мол, тащ капитан-лейтенант. Механик ткнул пальцем в пупок корабельной организации – кнопку вызова рассыльного. «Позови-ка ты мне бациллу, дружок,» – никого на скр-16 не обманывала мягкая интонация командира БЧ-5 и все его команды выполнялись бегом: очень быстро в каюте появился заспанный фельдшер.
В дипломе о среднем специальном образовании у этой личности было написано «техник-осеменитель (ветеринар)», поэтому и проблемы с назначением ему военно-учетной специальности не было – конечно же, фельдшер. В небольшом экипаже сторожевика он очень быстро завоевал популярность, рассказывая байки о содержании своей работы на гражданке. Его тоже не очень радовала перспектива тащиться из Рослякова в Мурманск, но делать нечего: «Иди собирайся, карасина, поедем в поликлинику, в Росту».
Сбыв заболевшего неизвестно чем защитника на руки флотской медицине, механик погрузился в текущие дела и доклад бациллы о покладке в госпиталь подчиненного пропустил мимо ушей…
На следующий день на причале 82-го СРЗ появилась Волга, из которой вылезла пара парней – подтянутых и улыбчивых. Предъявив удостоверения с тиснением «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР», они прошли мимо остолбеневшего вахтенного у трапа, отмахнулись от дежурного по кораблю и зашли в каюту командира…
