скачать книгу бесплатно
Решившие подаваться в погранцы занимались атомоходческой навигацией без особого рвения, зачем ему уметь учитывать дрейф гироазимута, если вся навигация на Амуре сводится к запоминанию местных створиков и приметных берез?
Был среди этих счастливчиков мой земляк – парень из Ногинска Серега Чистяков. Еще в абитуре прилипло к нему прозвище Полковник, почему – не знаю. Невысокий, с животиком, усы – густые, лелеемые, волосок к волоску, не то, что эти трамплины из цыплячьего пуха у нас, выпускников этого года… Поступивший в училище со второго раза, Полковник имел за плечами трудовую биографию – закончив какую-то ногинскую фабзайку, он поработал год-полтора на Глуховской мануфактуре текстильно-прядильным поммастером. Я в школьные годы тоже первые деньги заработал на перевозке ровницы в прядильном цехе, да еще и земляки – 30 километров по прямой, – мы с ним быстро нашли общий язык.
С учебой Серега не дружил, но по линии «3-4» шел все пять лет, исправно зубря – где нужно, мастерски использую шпоры – где можно, и выламывая себе мозги – там, где не могло пройти ни то, ни другое.
Он был прекрасный товарищ – легкий в общении, любящий шутку и сам с удовольствием шутивший, простовато, по рабоче-крестьянски – в ответ на это я ему с удовольствием напоминал о его пролетарском прошлом и уворачивался от пинка…
Близким другом ему был Слава Лагуткин – высокий носатый блондин родом из астраханского села Оля. Пару они представляли исключительно карикатурную – Пат и Паташон. «Чаво?» – спросил Полковник, когда я ему об этом сказал…
Все мы были не дураки выпить и погулять. Азербайджан славился своим Агдамом, но эстеты пили Доляр – на 7 копеек дороже, – и это были мы. Полковник в состоянии подпития отличался рассудительностью – в отличии от меня, которого всегда тянуло на приключения. Одно из них заключалось в проникновении на Приморский бульвар, когда туда приехал этот доктор Берберов, который держал в квартире львов и пантер – их привезли на набережную Апшеронской бухты, и он с ними прогуливался, народ весь разогнали, оцепление милицейское стояло. Если б не Полковник, вовремя отключивший меня от реальности, лев Кинг попробовал бы человечинку пораньше.
Пять лет пролетели – мы расстались, отметив выпускной в бакинском Караван-Сарае, внесенном ЮНЕСКО в список объектов международного культурного наследия.
Серега поехал на Амур охранять границу от китайских ревизионистов – не женившись, орлом. Доходили до меня смутные слухи – пьет, мол, хотя и служит хорошо, на износ…
Через год после выпуска, отгуляв в месяце ноябре первый офицерский отпуск, я возвращался на Север. Старое Шереметьево, поземка, холод, и полное отсутствие настроения. И вдруг – навстречу мне движется мой однокашник! И не один – его крепко держала под руку очень миловидная особа.
Привет, кричу, Полковник! Ага, думаю, сейчас мы с ним вспомним минувшие дни и славно проведем время! Обнялись-расцеловались, познакомились… Ну, жена-то сразу поняла, чем все это дело продолжится, и с каменным лицом села в кресло, возле которого стояла целая куча сумок, чемоданов и прочих признаков закончившегося отпуска, а мы с Серегой пошли в буфет.
Несмотря на то, что наши рейсы отложили часа на 4, он категорически отказался отмечать событие, поглядывая в сторону якобы багажа. Ну, хоть поговорили – служба его в Ленинском, что в Еврейской автономной области, шла по накатанной вниз. Холостые лейтенанты – страшное дело! Магазины работают, деньги девать некуда, вокруг тайга да Амур, так бы он и допился до белочек, если б не встреча с суженой. Она быстренько навела порядок в его жизни и расходах – рассказывая, он слегка понижал голос:)) Я порадовался переменам в его жизни – давно его нужно было стреножить! И с дурью курсантской расставаться…
При жене разговор не клеился, объявили регистрацию их рейса, помог я им добраться до стойки – и расстались мы. Навсегда.
«В связи с вводом Ограниченного контингента советских войск в Афганистан и осложнением обстановки на советско-афганской границе в 1981 г. для обеспечения надежной ее охраны на участке рек Амударья и Пяндж в соответствии с решением Правительства СССР был сформирован отдельный дивизион сторожевых катеров (45-й одск) с базированием в г. Термез.
В 1988 г. на базе 45-го одск была развернута отдельная бригада сторожевых кораблей (22-я обск, в/ч 9873)»
Вот в этой бригаде он и оказался, предложили – пошел. По рассказам его друга Славы, которого тоже после училища занесло на Амур, но в Благовещенск, – служил Полковник на этих таджико-афганских речках честно и геройски. Награжден орденом Красной Звезды.
Говорят, что орден он получил за то, что подставил свой катер под плывущую по течению на мост мину.
По возвращении в Ленинское служба у него не пошла – не знаю уж, почему. Было у него к этому времени уже двое детей, но и в семье не сложилось: уехал он в родные края, в Ногинск, один… Но пожить не успел – садился как-то раз в автобус, вздохнул громко – и упал, сердце остановилось… 35 лет не было.
Семья его по-прежнему в Ленинском. Слава там комбригствовал, устроил его вдову на работу в пограничную часть, помогал, как мог.
Такие дела…
О дезинфекции и чистоплотности
На втором семестре первого курса нам дали нового командира:
– «Капитан 3 ранга Вржижевский Владислав Викторович! Вопросы есть?»
– «Есть. Кто вы по национальности?» – из глубины строя, не представляясь.
– «Поляк»
– …
– «Вольно! Разойдись!»
Между тем, он был совершеннейшим брюнетом с карими глазами, что разрушило наши стандартные представления о блондинистых голубоглазых поляках.
Ну, кликуху-то ему с ходу повесили – как только он впаял Дюше Клецу 3 наряда за руки в карманах, так из того сарказм и полез: «Поляк он… Мерзавец, полячишко, лакей, хам… Казимир… Казимеж… Казик!» Про мерзавца и полячишку мы Дюшу сразу в плагиате уличили, но Казика одобрили. Так наш командир и остался Казиком, даже когда выяснилось, что он не самодур и идиот, а отличный мужик, воспитатель, всегда готовый постоять за своих ребят.
Казик пришёл к нам с ТОФа, с должности строевого помощника командира атомохода 675 проекта, имея в анамнезе минёрский факультет ТОВВМУ. Он никогда не чурался своих «студентов», всегда был готов поддержать флотскую травлю в курилке и имел в памяти массу оригинальных былей и легенд. Вот одна из них, рассказанная в дальнем походе на УК «Гангут», когда тамошние трюмные упустили бОльшую часть пресной воды, а до встречи с танкером оставалось двое суток:
…А вот однажды на боевой у командира проснулось обоняние.
На исходе четвертый месяц в Индийском океане, а у него обоняние проснулось: «Старпом, чем воняет на корабле? Нет, не в центральном – везде воняет. Разберитесь!» Старпом, поворчав в подмышку, вызвал начхима и какого-то механического офицера, и они начали манипулировать вентиляцией, пытаясь определить источник вони.
В процессе изысканий натолкнулись на наглого заспанного доктора, которого тоже привлекли в рабочую группу. Тот уже через несколько минут аналитику завершил: «Так это экипаж воняет! Естественный запах человеческого тела, которому не дают помыться уже третью неделю!» Старпом принюхался к себе в доступных местах, потом поводил носом вдоль механических погон, наклонился к докторскому телу и с шумом втянул в себя воздух: «А ты не воняешь, бацилла! В чём дело?!» «Ну, как в чём… – смущённо понизил голос эскулап, – следить за собой надо…» Старпом взвыл, и докторишка быстро объяснил – он, оказывается, ежедневно обтирается спиртовым раствором («1 объёмная часть воды на 1 объёмную часть спирта, товарищ капитан-лейтенант»), чем вызвал яростное общественное порицание находившихся рядом…
…Командир удивлённо смотрел на доктора – в его голове совершенно не помещалось, как раствор с таким объёмным содержанием МЕДИЦИНСКОГО СПИРТА! можно употреблять наружно, даже для протирки себя любимого! Но, поразмыслив, принял решение – до встречи с плавбазой раз в двое суток доктору проходить отсеки с раствором спирта и ватно-марлевыми тампонами, макать тампоны в раствор и выдавать каждому члену экипажа, качество протирки мест, определённых приказом командира по рекомендации доктора, контролировать командирам отсеков.
Старпом что-то прошептал командиру на ухо, тот ухмыльнулся и добавил: Доктор, для этих дезинфицирующих целей поменяете медицинский спирт на корабельное шило у старпома в пропорции один к одному… Не возражать! Решение принято! И готовьте акты на списание.
Доктор плакался на судьбу штурману в выгородке штурманской рубки, тот понимающе кивал головой – да, хрен спишешь такое количество спирта, да, придётся побегать, да, бросят тебя один на один с этой проблемой, то ли дело в главном госпитале флота, да, конечно, скотина-командир, разве ж он подпишет представление на береговую должность… По достижении нужного градуса докторской слезливости и жалости к себе, который обеспечивался ещё и свежезаваренным кофе, штурман выпросил у бациллы аж четыре тампона МЕДИЦИНСКОГО СПИРТА, не испорченного разбавлением воды – по точным штурманским подсчётам этого должно было хватить на обтирку всего благородного штурманского тела, а не только определённых докторов участков. Получив в амбулатории заветную дезинфекцию штурман немедленно употребил её в дело, тщательно залазя в потаённые места…
Десяти минут не прошло – и доктор начал реанимацию воющего штурмана, максимально распяв его на универсальном столе в кают-компании. Потаённые места, вычищенные МЕДИЦИНСКИМ СПИРТОМ, горели, болели и требовали холода, мазей и обдува вентиляторами, собранными для этих целей по всей лодке. В дверях кают-компании постоянно маячили две-три улыбающиеся физиономии, звучали фарисейские слова утешения, прерываемые свистящим шёпотом: «Что, тебе одному что-ли это кино смотреть? Посмотрел – отвали, дай другим…»
Maestro di canto lirico
«…И мы пошли курить по длинным коридорам под портретами знаменитых флотских людей. Когда миновали создателя толкового словаря русского языка Владимира Ивановича Даля, Псих сказал:
– Флот всегда отличался тем, что, будучи невыносим для людей определенного вида дарования, выталкивая их из себя, успевал, однако, дать нечто такое, что потом помогало им стать заметными на другом поприще.
– Только отчаливать с флота надо в точно определенный момент, – сказал я.
– Да, – согласился Ящик. – Тут как в фотографии: передержка гибельна.»
В.Конецкий «Держась за воздух, или Шок от энтропии»
Время от времени меня в училище одолевали сомнения в правильности выбранного пути и эту цитату я выписал себе в записную книжечку, так сказать, для подкрепления духа.
Но сомнения сомнениями, а учеба продолжалась – 4 курс вместе с желанной мичманкой принес и долгожданное успокоение души. В конце концов, жизнь показала, что флот для меня не просто выносим, но и комфортен, а годы службы оказались лучшими годами жизни.
Но в начале…Наряду со мной некоторые мои однокашники являли собой примеры катастрофического несовпадения с морской службой. Одним из них был Толя Гусев – высокий бакинец, красивый какой-то южной красотой, несколько грузноватый. Родом из чрезвычайно интеллигентной семьи, просто невыносимо интеллигентной, он не ругался матом, не курил, ходил плавно, говорил мелодично. На присягу к нему пришла мама – о, это была всем мамам мама! Она гладила его по свежепостриженной голове, обнимала и глядела на него с такой любовью, что было ясно – никакой спокойной жизни у Толиных командиров не будет.
1 курс – это основной контингент для наполнения училищного клуба во время праздничных концертов. На ближайшее 7 ноября мы заполняли зал, с грустью глядя на старшекурсников, следующих в увольнение в тянутых брюках и приталенных форменках… Концерт шел по-накатанному – Маяковский, танцы клубных данс-кружков, в которые с удовольствием ходили зыхские девушки, песни одного из наших ВИА. Но вот на сцене появился Толя – спокойно и с достоинством он проследовал на середину сцены, огляделся, кивнул аккомпаниатору, и запел!!
Пел он какую-то классическую вещь – нашему рок-возмущению не было предела: по окончанию мы шикали, свистели, но ведущий концерт училищный комсомолец воспринял этот шум как одобрение, и пригласил Толю бисировать. Ничуть не смущаясь, Толя вновь заполнил собой немаленькую сцену, принял картинную позу и пропел очередную классическую арию…
С этого момента Толина жизнь, и без того нелегкая, должна была превратиться в кошмар – нарядов у него было больше всех, норму подъемов переворотом и подтягиваний он выполнял под возгласы типа: «Ты все пела…», не говоря уж о постоянных комментариях к манере говорить и вести себя.
Иногда (я был в другой роте) мы с ним пересекались один на один, раз заметив друг в друге нечто общее-книжное, и разговаривали. На мое удивление Толя оставался оптимистом – не жаловался, рассказывал какие-то анекдоты, неумело матерился… Лучшим и единственным другом у него была мама. Увольнения и встречи с домом он очень ждал – чем и пользовались наши старшекурсники-старшины, без конца ставившие его в наряды в выходные и праздничные дни – «Певец, блин!»
Кажется, всей этой вакханалии конец положил мой дед, употребивший свой безусловный авторитет и ненормативную лексику для воздействия на ситуацию – и от Толи отстали. Его увлечение пением не проходило – он исправно пел на всех концертах, умудряясь выступать и на городских сценах…
В конце третьего курса Толя написал рапорт на увольнение. Последнее, что я о нем слышал – уехал дослуживать полгода на ЧФ.
В 2002 году я взялся организовывать сбор нашего курса, посвященный 20-летию выпуска. Разместив свои телефоны на училищном сайте, я получил шквал звонков от ребят со всех концов страны. Среди них был и звонок от Толи: «Ты никогда не угадаешь, кто тебе звонит!» – Ха! да разве можно было забыть этот голос и эту манерную интонацию!!
Толя меня необыкновенно удивил, спросив, буду ли я с ним разговаривать – ведь он предатель. Оказывается, придя со срочной службы, он закончил ташкентскую консерваторию и поехал на стажировку в Италию – и не вернулся! Разумеется, я ему сказал, что он достоин расстрела, но потом не выдержал, засмеялся и объяснил этому политэмигранту, что времена изменились, и мы все будем очень рады его видеть.
Поговорили – он певец, настоящий, реализовавшийся, у него школа пения, он знаком с мировыми звездами оперы, неоднократный член жюри международных конкурсов певцов. Я, грешным делом, подумал – привирает Толя, но пройдя по присланной им ссылке на его сайт, убедился – все правда!
С особенным теплом Толя говорил о своей маме, он умудрился вытащить её из Баку в Италию, организовал ей жизнь – и жилье, и пенсию, сколько-то там сотен «эуро»!
Вот так сложилась жизнь у моего однокашника. Прав Конецкий-то, Виктор Викторович…
О маршах
В моём далёком и солнечном детстве была пластинка «Старинные марши и вальсы». И был у меня период, когда я помешался на декабристах, а там – Марш лейб-гвардии Семёновского полка, марш 1815 года… Слушал я эту пластинку не переставая, разглядывая картинки в книжке Нечкиной, совершенно спокойно переносясь в ту реальность…
Как же я был рад, когда однажды на плацу, где под немилосердным бакинским солнцем в просолённых робах и заскорузлых гадах маршировали мы, проходящие курс молодого матроса, появился училищный оркестр. Оркестранты были, в-основном, люди немолодые, кавказского типа, с погонами старшин и главстаршин, но были и воспитанники – азербайджанские мальчишки с глазами-вишнями. Персонаж, долбивший в большой барабан, сразу стал объектом нашего остроумия – пузо здоровое, длины рук не хватает, и он вынужден затаскивать барабан выше головы, обзора нет – и вокруг него почтительная пустота, позволяющая маневрировать на ходу без столкновений…
Но как они играли! Как они прекрасно играли – слаженно, вдохновенно, можно было слушать партию каждого инструмента, чем я впоследствии пять лет и занимался, привычно отмечая места, где тот или иной исполнитель лажает, лентяйствуя… Но это был не разнобой, а музыкальный поток, в котором хорошо были видны струи, его составляющие.
Но что они играли! Они играли это потрясающее попурри из маршей – там были «Марш энтузиастов», «По долинам и по взгорьям», «День Победы», «Экипаж одна семья», «Марш артиллеристов» и не только – «Варяг», «Славянка» и эти, как мне тогда казалось, забытые марши забытой лейб-гвардии забытых полков…
Ещё «Марш юных нахимовцев» – Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная!
Я словно возвращался домой из этого прожаренного солнцем Баку, от этой военной муштры, от этих полузнакомых ребят вокруг, слушая знакомые марши царских времён… И строевой шаг становился лёгким, и желание держать строй – естественным, и команда «В-з-в-о-д!», звучащая угрожающе-крещендо, не раздражала, а добавляла ража в постоянное соревнование взводов и рот – кто лучше «даст ножку» перед дежурным по училищу…
Баку остался в памяти розово-туманной набережной, и ребята эти для меня дороги и близки, и это попурри я жду каждый парад, чтобы снова задохнуться от строевого восторга в парадных батальонах, которые каждый год: «На одного линейного дистанция! Первый батальон – прямо! Остальные – напра-во!! Шагом марш!»
С наступающим! Встретимся на параде!
Фото
Моя самая лучшая фотография в форме была в лейтенантском удостоверении личности.
Мы фотографировались ещё будучи курсантами – в ателье на Зыхе лежало несколько тужурок и рубашек, на любой размер. Никакой организации увольнения уже не было и в помине – нас пропускали на КПП просто так, без увольнительных, в робе, в шитых-перешитых мичманках…
Удивительно светлое время, щедро наполненное жарким бакинским солнцем, любовью и доброжелательностью всего окружающего мира, ожиданием новой жизни – лейтенантской, офицерской.
Фотографировали нас на стационарную камеру – на треноге, деревянную, обтянутую кожей, объективах на мехах. Мастер – армянин, – очень внимательно отнёсся ко мне, неоднократно подскакивал, поправлял причёску, наклонял голову, заправлял воротник…
В комнате кроме него крутилась ещё какая-то молодая девушка, почти девушка – то появится, то снова исчезнет. «Дочка,» – сказал фотограф, отследив мой недовольный взгляд на очередное появление этой стрекозы. «Дочка… Шляется здесь… Мы тут важным делом заняты, на удостоверение фотографируемся, а она тут подолами крутит,» – подумал я и настроил на физиономии серьёзное выражение.
«Снимаю!» – и в этот момент из-за портьеры выглянуло девичье личико и состроило совершенно очаровательную гримаску!
Так я и запечатлился на первой в жизни офицерской фотографии с улыбкой во весь рот.
Это удостоверение у меня в 95 году украли на «Североморске», тогда ещё «Симферополе», вместе с бумажником, правами и документами на машину. Жаль фотку – ни на одной я больше так не улыбался.
Представление
Скр-16, на который по выпуску занесла меня злая воля кадровиков, лихорадило. Шутка ли сказать: из девяти офицеров – 5 лейтенантов, ну, один-то второгодок, но в любом случае – больше, чем на других кораблях бригады.
Фёдор Андреевич Стратевич глядел на нас с нехорошим прищуром, прикусывая густой ус, а мы пытались добиться его расположения – тщетно. Проходили первые дни нашей офицерской службы, а обстановка и не думала улучшаться. И вдруг кто-то из нас краем уха зацепил кусочек разговора, донесшегося из командирской каюты: «Ты представляешь, механик, мало того, что на каждом совещании корабль детским садом называют, эта сволочь Седлецкий меня воспитателем зовёт, няней, …, так эти лейтенанты даже представляться не собираются! Даже ни намёка, а?!»
И тут мы поняли – вот оно. И намёк вечером этого же дня появился в каюте командира с просьбой в надвигающиеся выходные организовать представление по случаю прибытия к месту службы. Добро было получено, и утром субботы мы с начальником РТС-командиром БЧ-4 тронулись в посёлок. В Видяеве к этому времени заканчивалась эпоха «московского снабжения», но вино-водочный был вполне, вполне…
Два пластиковых дипломата затарились болгарским бренди «Солнечный берег» из расчёта «количество участников + 1» и многозначительно стояли у нас в ногах на площади у ДОФа, где мы старались поймать попутку. И поймали – из остановившегося уазика выглянул НШ бригады Александр Львович Соколов и со словами: «Смотрю – вроде мои лейтенанты…,» махнул рукой в сторону задних дверей.
И вот тут-то мы поняли, что звон бутылок может быть траурно окрашен, опыт службы только нарабатывался – на каждом ухабе дипломаты позвякивали, тренькали, булькали… Александр Львович тактично молчал всю дорогу и, только выпустив нас на плацу, негромко скомандовал: «Командира ко мне, лейтенанты, командира ко мне…»
Федя, выслушав наш сбивчивый рассказ об удаче насчёт коньяка и неудаче насчёт начальника штаба, зыркнул лиловым молдавским глазом: «Хочешь, чтобы было хорошо – сделай сам!» и отправился за фитилём с неясными последствиями на ПКЗ «Атрек».
В кают-компании тем временем продолжалась суета – шипели отбивные на сковородке, шёл парок из лагуна с картошечкой, селёдочка поблёскивала растительным маслом…
Механик с озабоченным лицом покосился на эту красоту и махнул рукой: «Сворачивайте к чёртовой матери,» но не выдержал, рассмеялся: «Да ладно вам, литера, сейчас Федя отмажется, тем более, что сам добро дал!»
Так оно и случилось, Федя вернулся возбуждённый, но весёлый – вечер прошёл в тёплой атмосфере, люк офицерского отсека отдраили только на следующее утро, а на подъёме флага в присутствии заглянувшего на корабль начальника штаба я уже был не «товарищ лейтенант», а «штурман», а Вова Фарыкин – «начальник», а Фаворский – «групман»…
И началась офицерская служба.
Флюктуация
Как легко дружить в молодости!
Несколько слов, приветливый взгляд, приглашающий жест, и всё – друзья!
А особенно, если ты попадаешь в чужую незнакомую обстановку, где все совсем не так доброжелательно и лояльно, как в училище. В системе-то что – начальник начинался с кап два, каплеи и каптри вообще не рассматривались наглыми пятикурсниками как командиры, капразы назывались по имени-отчеству.
Иное дело флот – мой первый командир в воинском звании капитан-лейтенант очень быстро дал мне (да и остальным выпускникам-новобранцам) понять, что есть офицеры, а есть лейтенанты…до старшего лейтенанта в кают-компании положено молчать.
В этой атмосфере саспенса и панической тоски я и сдружился с нашим минером лейтенантом Юрой Ананьевым по прозвищу Бэн. Прозвище это появилось у него еще в школьные годы, закрепилось во время обучения в ЧМУПСе, и шло впереди него во время службы на Северном флоте.
Бэн (или Бэнчик, так разрешалось называть его только близким друзьям) был удивительно позитивный человек. Облысевший, передние резцы-лопаты делали его похожим на кролика Банни – он стал моим первым другом на флоте и проводником по лабиринтам флотских традиций, делящихся на корабельные, традиции соединения, традиции рода сил (надводники-подводники), флотско-географические, ну и собственно универсальные флотские, единые, что на Черном море, что в Ара-губе…
Будучи старше меня на целый год службы – а в 21 год это целая жизнь, – он не давил меня «грузом пережитого», всегда был готов поддежурить, подменив меня перед выходом в море. Бэнчик очень быстро научил меня «болтить» приказания, иначе говоря – «забивать болт», «класть болт», т. е. оттягивать момент выполнения команды до последнего: «А вдруг отменят, Пашик, а ты уже напрягся». В его каюте, расположенной на отшибе от нашего офицерского отсека, но в непосредственной близости от бомбовых погребов, на почетном месте был принайтовлен огромный бронзовый болт – символ непокоренного нрава, – который он периодически лично надраивал до вызывающего блеска.
Бэн был не просто минер, минный офицер – торпеды, бомбы, рельсы на юте, нет, он был офицер ПЛО – ракетчик! Славный ЧМУПС в советские годы выпускал именно ракетчиков (другие ВМУЗы их тоже выпускали, но в ЧМУПСе это была навязчивая идея).
Противолодочная ракета порвала в 60-е годы шаблон – к стартовику подвешивалась ракета, к ракете – торпеда, и этот трехчлен летел «как пух из уст Эола» к расчетному месту подводной лодки окаянного врага. «Теперь об этом можно рассказать» – вместо торпеды могла присобачиваться и спецголова. Эта конструкция (очень, кстати, совершенная и красивая) хранилась в пусковом контейнере – «чемодане». Собственно, появление этого оружия и дало толчок рождению больших противолодочных кораблей проектов 1134а, б, 1155 и 1135. 1135-е позже снизили до сторожевиков – вот они-то и были заветной мечтой любого лейтенанта нашей 130 арагубской бригады, укомплектованной «мотоциклами» 159а проекта.
Бэнчик с курсантских лет бредил 1135-ым, знаки судьбы сопровождали его жизнь, точно указывая – только туда! Даже телефон его родительской квартиры в Севастополе был 7-1135! Знаки не обманули – после выпуска его распределили на скр «Достойный». Получив заветный «чемодан» с серьезным оружием в заведование, Бэнчик сдал зачеты на дежурство и несение ходовой вахты в рекордные сроки. Он собирался стать командиром корабля в ближайшем будущем – и за службу взялся всерьез.
Стартовая батарея на 1135-ом – это, ребята, вам не гиропост, оружия в заведовании не меряно – ракеты, РБУ, торпедные аппараты, плюс советские люди в изрядном количестве, призванные отдать воинский долг. Вот забрать у них этот долг – проблема из проблем, матрос отличается от пионера единственно размером, ну, сами знаете, чего, мотивация только «сладкое-горькое», если лежу – то сплю, сижу – тоже сплю, стою – пытаюсь заснуть. Техника сложная, кнопок на пультах полно, транспаранты горят, лампочки моргают, цифирки на индикаторах скачут… Советские парни со всеобщим средним хорошие ребята, конечно, но соображать, что к чему, они начинали к полутора годам, а осмысленные действия совершали уже перед заветным ДМБ.
Бэнчик тратил на своих подчиненных уйму времени, объясняя назначение кнопок и махояток, вставал по ночам проверять вахту, носился по объектам приборки, короче, служил на износ – кроме ручек машинного телеграфа он думал еще и о свадьбе. Не то, чтобы очень хотелось, но безгранично любящая мама в очередной раз подобрала ему кандидатку из хорошей морской капразовской семьи, а обижать маму Бэн не мог.
И вот, выбрав, по его мнению, удачный момент, командир стартовой батареи заявился в каюту командира корабля и, получив разрешение обратиться, выложил просьбу: «Отпустите меня, товарищ командир, в отпуск летом – жениться.»
Командиры кораблей – люди с тонкой нервной организацией, а противолодочники в связи с особенностями боевой работы – еще и суеверные. Общение подчиненных с ними в большинстве случаев напоминает передвижение по минному полю – прежде чем наступить, нужно потыкать щупом и оглядеться по сторонам, наметив варианты отхода.
