Полынок книга 1

– Фух! Баушка, не пужай меня! Я и так извелась вся от страху, тока про смерть и думаю.

Бабка махнула на нее рукой:

– Че городишь, типун те на язык! Робенок – то ворочается?

– Да толкается, – улыбаясь, ответила Василиса.

Акулина, кряхтя, вышла из избы на крыльцо, спрятала под запону чаплажку с травой. Огляделась, потопала со двора на пыльную улицу. От реки, скрипя колесами, катилась телега, груженая сеном. На огромной копне, играя кнутовищем, сидел Ермошка, первый сквернослов и драчун на деревне. Когда телега поравнялась с повитухой, Ермошка крикнул кобыле: «-Тррррр, шалая, вишь, кто топает? Скрипишь, бабка Акулька? Коды помирать станешь?А то блинцов хотца полопать на твоих поминках!

Старуха подняла голову, приставив ладонь козырьком ко лбу:

– А-а-а, Ермошка, ты, сердешный, моей смертушки не жди! Ежели тебе блинцов захотелось, так приходи по – утречку завтрева. Я изготовлю да напарачу тебя, а то, не дай Бог, помрешь вперед меня!

Ермошка так громко захохотал, что собаки загавкали.

– Ну, баушка, раз ты боися, что я помру, не поев твоих блинов, так жди, я приду!

Акулина перекрестила парня, махнула на него рукой.

– Право дело – дурачок ты, дед твой Митрофан, тоже не большого ума был!

Быстро перешла дорогу, возмущаясь про себя: Ишо и пуповину оболтусу вязала, вон каков вымахал, орясина! Несчастная та девка, на которой ожениться! Калитка в соседский двор была распахнута, кудлатый пес кувыркался на спине, гоняя блох. Увидел Акулину, вскочил, подбежал, виляя хвостом. Бабка отпихнула кобеля: « Поди вон!» Подошла к оконцу, прислонила лицо к треснутому стеклу. Стукнула в оконный наличник, крикнула:

– Катеринка, выдь на улку!

Из-за избы показалась соседка в серой льняной рубахе. Налитая грудь топорщила ткань. Подол широкого, старенького, красного сарафана был заправлен за запону.

– Туточки я, перематки вешаю!

Развязала платок на голове. Утерла им вспотевшее лицо и снова ловко накрутила, выставив рожки из концов на макушке.

– Бегала на речку, наполоскалась, всё позассала девка -то моя. А покель бегала, дитё – то всё уревелась! Мальцам приказала зыбку покачать, ежели заревит! Да таки баловни: мать из избы и они следом на улку бедокурить.

Бабка покачала головой:

– Чё придумала, какие с них няньки, тока – тока сиську перестали просить. Печку улошную -то топила?

– А как же, вона видишь, картоха кипит, – ответила молодуха.

Акулина подошла к маленькой печурке под навесом. Взяла тряпку, сдвинула на край чугунок с кипящей картошкой.

Из – за амбара вышли мальчишки – близнецы, Гришаня и Ильюшка. С чумазыми лицами, в грязнущих рубашонках, они вытаращили глаза на бабку Акулину.

– Что, пострелята, озорничаете? Катя, – крикнула она, – а в большом чугунке чиста вода?

– Чиста, чиста, – ответила соседка, выглядывая из за избы.

Бабка взяла с колченого стола кружку, черпанула кипятка из чугунка, плеснула в чаплажку и поставила ее на край печи.

Пришла Катерина спросила:

– Че тута ворожишь, куды уже бродила?

Увидела своих близнецов, всплеснула руками:

– Ох, матерь божия, где же вы так угваздались?

Ребятишки стояли, блымая глазами.

– Ну, че, немтыри, лучше бы говорить научились! Еще и часу не прошло, а вы уже все в грязище! И где вы ее берете, а ну, марш в избу! Ой, одичала я с ними. Чет я Василиски не вижу, не разродилась поди ещё?

Бабка отмахнулась рукой, сняла с себя запону, накрылала ею чаплажку с настоем,сказала:

– Молись за нее!

Катеринка перекрестилась:

– Господи, Матерь Божия помоги ей!

Бабка постучала себя костяшками пальцев по лбу:

– Ты свое дело делай, а в чужо не встревай!

Катерина испуганно закрестилась:

– Я и не спрашиваю, уж мне и дела нет до тебя, поди с Богом!

Повитуха довольно хмыкнула:

– Пойду, пойду что ли, поищу себе работушку!

Акулина вернулась в избу к роженице.

– Оох, что – то духота, прямо марево над деревней!

Василиса сидела на лавке, качаясь из стороны в сторону, терла себе одной рукой спину, другой – живот. Бабка поставила чаплажку на припечек , спросила Василису:

– Ты, девка, по нужде большой ходила седни? А-то в говнах родишь!

Роженица и бабка захохотали в один голос. Василиса, поглаживая живот, сквозь смех проговорила:

– Ой, дак насмешила!

– И не смешно, – проворчала бабка, – сама знаешь, как попрет, так все выжмет, ужот-ко за все годы говнища нанюхалась!

Я еще до рассвета раза четыре бегала в нужник. Да и второй день не евши, тока вчерась с утрева чуток поела яишенки. Курочек у меня семь штук, но кажный день все по яичку приносят.

Акулина спросила:

– А коды сыпала им че поклевать?

– Они не в загоне, так бродят, уж где что найдут. А поди, в сенцах чуть возьми в старом решете чуток овса, кинь.

Но повитуха отмахнулась:

– Опосля схожу, брошу им поклевать.

Бабка взяла ложку, развернула передник, с чаплажки набрала темного настоя – Ну, пей – можа горячо.

Василиса, вытянув трубочкой спекшиеся губы, выпила настой, скривилась:

– Фу, горечь какая!

– Пей еще, – старуха зачерпнула настоя еще пару ложек, роженица с трудом проглотила его.

– Ну, таперь, душа моя, быстрей пойдет, поди, ложись. Чуток постой на колешках, зад – то подальше выставь, не присаживайся на пятки.

Роженица охая и кряхтя опустилась на пол.

– Не могу, ноги дрожат, я уж прилягу, – тяжело дыша, проговорила Василиса.

Бабка помогла ей лечь, сама села в изголовье, начала собирать растрепанные и потные волосы, приглаживая роженицу по голове.

– Я – то, сердешная, как первенького рожала так на всю жись запомнила. По поздней осени взамуж отдали, а к середке лета пузо ужо большое было. Свекровь моя, царствие ей небесное, отговаривала – не ходи никуда, последни денечки пузо носишь. А мне приспичило: пойду в церкву и все тут! Ну, пошла я, а она в самый раз стояла за усадьбой князя Заранского. Петя мой плотничал у барина. Зайду, думаю, после службы и мужа повидаю. Пришла, службу отстояла, все хорошо. С Петрушей повидалась, осерчал он сильно, что на сносях пошла далече. С девушками дворовыми встретилась, они все новости обсказали. Узнала, что подруженька моя, Дуня, померла. Я, уж, вся уревелась по милушке моей! Гости были у барина, а Дуня -то была в барских комнатах в услужении. Говорят, спымали, навроде, на воровстве её. Знамо дело, браслетку не нашли, а окромя Дуни, никто в комнаты не входил. Старый барин все обихаживал девку, хороша была, статная, уж лицо ангельское. На барина она и не глядела. Сына старосты, Авдейку, она любила, а барыня злющая, чисто ведьма, лицом не удалась, а сколь горластая! Девушки сказывали, что это барыня, злыдня, Дуню оговорила. Вот и приказал барин высечь. Ну, много ли плетей надо молоденькому телу. Дунюшка еще три денька пожила после наказания и померла.

Василиса привстала на лавке, облокотилась об стенку, но старуха заставила её лечь.

– Ох, не можется мне, уж все нутро горит огнем, умру я баушка, – и начала рыдать в голос. Бабка погрозила пальцем:

– Ты что, дурья башка твоя! Душу невинную хочешь загубить и даже мыслей таких не держи. А реви – не – реви, это дело тако, ужо назад не возвернешь, робенок вызрел, наружу просится. Ты, вота, слушай, как я рожала. Пошла я из усадьбы к себе на деревню, иду рощей березовой, воздушек – сласть. Можа сильно поспешила или задумалась об чем и не заметила яму. Ну, и так плавно сквозонула, тока пяточками ударилась. Да и яма не большая, по грудь мне, а ужо – тко вылезти не могу. Ох, вся я уревелась в энтой яме.

Василиса начала громче стонать, кряхтеть и подвывать, но повитуху не перебивала.

Акулина привстала, пощупала живот роженицы, села, развела руки по сторонам:

– Это про что я сказывала, ага вспомнила! Начало прихватывать меня, ну, думаю, осподи Иссусе, здесь я и помру с робенком. Яма – небольшая, но я там и присесть не могу. Ну, часа три поорала, а уж чую, вода пошла, туточки совсем я сомлела. А меня – то прет, сватки шибче и шибче.

Василиса махнула на нее рукой:

– Сказывай уж быстрей, чую, рожать буду!

Акулина поморгала бесцветными глазами:

Так не перебивай, все паморки забила. Вот и сказываю я, слышу, на вроде собака лает, собралась с силами, как заору: – Караул, помогите! Тут через время собака подбежала, в яму глядит и лает. Слышу голос чей-то!

– Щеголь, поди вон! В яму барин молодой заглядывает и спрашивает: « Ты что там, дура, делаешь, что орешь?». Ох, обрадовалась я, говорю ему: « а как же, барин, не орать, кады я погибаю!». Он присел и руку тянет, говорит: «Цепляйся!». А у меня сил нет: «Не могу я, барин, рожаю !».

Он себя – то руками в грудь ударил и говорит: « Вот я каков, пузо не заметил. Ты потерпи, милая, я – сейчас» Ушел и той – же ногой бежит с вожжами, видимо, срезал их, кинул мне: «Давай, вяжи под грудь, на спину облокотись, а руками еще держись за вожжи.». Ну, думаю, погибель мне! Ан нет, так ловко вытащил, токо спину содрал. Чувствую, мокра кофта, тут уж не до нее. У меня потужка за потужкой, вот и разродилась я.

Барин весь белый, руки трясутся, стянул с себя рубаху и принял ребеночка. Да как стрельнет с ружья, а усадьба недалеко, так народ прибежал, вот так, мать моя! Тока не выжил мальчонка!».

Василиса уже не слушала бабку, начала метаться по лавке.

Ты что, мать моя, не егозись,-сказала повитуха, а то с лавки свалишься. Можа, на пол ляжешь? Хотя, лежи уж тут. Спина у меня болит ползать возле тебя.

Встала, подошла к роженице, подняла рубаху. У Василисы начались потуги. Акулина стала крестить её живот и промежность. Бабка зорко следила за потужками, руками упираясь в колени Василисы. Роженицу начало трясти, её ноги и руки свело судорогой.

– А, батюшки, милушка моя, ты не закрывай глазонек, гляди на меня.

С силой начала растирать Василисе руки. Она посерела лицом, губы её посинели. Акулина схватила с лавки берестяное ведерко с ключевой водой, размахнувшись им, плеснула ей в лицо. Роженица закричала дурным голосом:

– Ты что, баушка, ошалела?

Старуха взяла утирушник, обтерла её мокрое лицо и грудь.

–Ну вот, милушка моя, и пришла в себя, и поглянь – отпустило тебя!

Старуха снова встала в колени женщины,громко приговаривая:

– Расступитеся, растворитеся косточки! Ребеночек-то уже в ходу. Потужка как будет сильная – упрись в меня своими ступнями шибче!

Василису накрыли потуги, она уперлась в тощие бедра старухи. Бабка схватила ее за колени, стала давить от себя, закричала:

– Не елозь, держись руками за лавку! А батюшки, светы мои, милушка моя, уж головка видна с голубино яичко, вот он уж весь в воротах.

Акулина, давя колени к животу роженице, внимательно глядела в её лицо:

– Ну, мать моя, рот-то открой, подыши чуток!

В какой то момент, поймав потугу, заорала:

– Давай, Васка, давай, пихай его, а ну ёще поддай шибче!

Сама подбежала к образам , встала на лавку и достала сретенские свечи, прижгла трясущими руками от лампадки, поставила их в небольшой горшок,чтоб не упали и завопила:

– Твори молитву, Василиска!

Роженица с тяжелыми вздохами и завыванием затараторила:

– Богородице Дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою! Благословенна ты в женах, – остановилась, отдуваясь, – ой, ниче не помню!

Акулина положила роженице на лоб сухую, сморщенную ладонь.

– Ты, девка, не суетись, не нагоняй на себя страху, все сейчас ладком будет. Уж рожала, сама знаешь – чуток надо потерпеть. Я – то рядом, подмогну, не ты первая и не ты последняя. Господь с нами!

Повитуха снова, заметив потугу, стала ложить кресты на Василису, приговаривая:

– Божья Мать, освободи душу грешную, а невинную выпусти, – перекрестила себя и Василису, – ну, давай, милушка, давай! Господи, Отец небесный, не мучай мою касатушку. Грешна ты, Васка, грешнаааа …кайся, кайся!

– Ааааа, – завопила тяжелым голосом Василиса, – каюсь, каюсь! Отец небесный, грешница я великаяяя, – завыла в голос, – ой, помру, не разрожусь, сон плохой видала на днях!

Акулина схватила плошку с маслом,густо налила той на промежность, начала растирать, приговаривая:

– Эх, мать моя, куды стоко ела, раскормила дитя, как борова. Это ж надо стока напехтериться, ох и выкормила робенка!».

Василиса с подвываньем ответила:

– А че-ж, баушка, картошка три раза на день.

Акулина, снова уловив потугу, заорала:

– Давай, Васка, толкай его, ну, поддай, ещё толкай, толкай!

Василиса, ревя как медведица, напрягла все тело. Красивые синие глаза стали мутными, а лицо – малиновым. Приподнялась, почти села, схватила себя за ляжки, заорала еще громче.

– Господь с тобою, че-ж орешь, как лешачиха! Ты, милушка, хайло-то не дери, а потужка пойдет, так поддай, как следует. Дави его в жопень, от орева силы нету, отдохни, голуба – следя за потугами приказала:

– А-ну, давай, Василисушка! Поддай, поддай еще, еще чуток, – и навалилась тощим телом ей на живот. Васька стиснула зубы, выдавливая ребенка.

Бабка вся упрела, стащила с себя влажную кофту:

– Давай, касатушка, слезай с лавки, уж мило дело стоя, али на присядках.

Василиса неловко сползла, подвывая:

– Не рожу, ой, не разрешусь, – встала на четвереньки – очередная потуга скрутила её.

Бабка завопила:

– На присядки, на присядки, толкай , ну, толкай!

Василиса, ревя зверем, полезла на лавку. Повитуха тянула за рубаху:

– Куды тя, лихоманка, ну, да ложись!

Василиса рыкала и рыкала, схватки не отпускали, бабка встала в коленях, давя на согнутые ноги в живот.

– Давай, толкай! Господи Исусе, – шептала бабка, – греховодники! Ну, подожди немного, воздух выпусти , еще разок, вздыхай, не таись.

Акулина изо всех сил навалилась на роженицу. Лицо у Василисы покрылось крупными каплями пота, и бабке показалось, что она обмерла. Повитуха спрыгнула с роженицы, схватила пустой большой горшок с загнетки и что есть силы швырнула его об пол. Василиса вздрогнула и гортанно вскрикнула. Повитуха, радостно заглядывая в промежность, воскликнула;

– Уж пошла головка, толкай, уж половина, ну, ещё толкай, толкай – удушишь, мать моя.

– Бабушка Соломонида, помоги касатушке в родах, – шептала бабка.

Схватила еще из чаплажки масла, начала массировать напряженные и посиневшие ткани. Закричала:

– Дурья башка, ори что есть мочи в потужку! Пропадешь, лихоманка тя забери!

Акулина с рычаньем, обеими руками стала тащить живот роженицы на себя:

– Надоть не лежать, как корове, а стоя, вона, рожать!

С очередным гортанным криком Василисы головка ребенка вышла наружу, омываясь кровью от разорванных тканей промежности. Акулина начала ложить кресты на Василису:

–Господи, господи, помоги нам, грешницам, не дай погибнуть душе невинной, ослобони от тяжестей родов! Ну, голуба, молодец, отдохни, отдохни малость. Давай, матерь моя, вот уж и потужка, ну, толкай, дави силушку в жопень, не дуй щеки да ноздри. Да что ты, осподи, совсем, что ли, немошна!

Василиса, поймав потугу, схватила себя за ляжки, подтянула голову к коленям, закряхтела, почти рыча. Бабка схватила небелёную холстинку.

– Ну, Васка, золотко мое, давай ищо чуток, поддай ему чуть – чуть!

И вместе с потугой бережно подхватила холстинкой ребенка, приложила его меж ног Василисы. Бабка, повернув распаренное лицо, дрожащей рукой, глядя в лик иконы закрестилась:

– Господи, Матерь небесная, благодарствую тебя, что не оставила ты нас в такой трудный час!

Глава 2

О, Пречестный Животворящий Кресте Господень!

Помоги ми со своею госпожою девою Богородицей

и со всеми святыми во веки ( отрывок из молитвы «Честному Кресту Господню»)

Повитуха Акулина, стоя н