Лизонька

Лизонька. Часть 1. Дорогая женщина.

Умерла соседка. По старому дому.

Жили рядом много лет. Десятков лет.

Квартиры на одной лестничной площадке.

Дверь в дверь.

В старом городском центре.

Моя мама в этом доме выросла. И я родилась.

Потом разъехались все. Кто куда.

Виделись редко.

Больше созванивались. Поздравлялись.

По старой памяти. Не чужие же люди.

Остались на весь дом несколько стариков. Аборигены.

Уходящая натура.

И вот звонок. Ранний.

Тревожный. Как все ранние звонки.

Всё.

Умерла Лизонька. Отмучалась.

Лизонька была из тех самых аборигенов.

Она была всегда. Сколько себя помню.

1930 года рождения.

Получается что ей, без малого, 90 лет.

Сегодня и выяснилось. На похоронах.

Лизонька свой возраст скрывала. Всегда.

Молодилась. Кокетничала. Маскировала. Припудривала.

Боялась старости. Презирала немощь.

Мы все помним Лизоньку красивой и яркой.

Вальяжной и значимой.

Дорогая женщина. Достаток читался.

Модница.

Чалма на голове. Кудряшки. Перманент.

Панбархат.

Шелковые халаты.

Немецкая комбинация. С кружевом.

Воздушные пеньюары. Тапочки на каблучке. С пушком.

На каждом пальце по перстню.

Массивные. С рубинами.

Сережки кольцами до плеч. Золотые. Тяжелые.

Печатки и подвески.

Цепочки и браслеты.

Часики и кулоны.

Лаковые сумочки-ридикюли. Туфли на платформе.

Сапожки и кепи. Шубы и шапки. Дубленки.

Мохеровые шарфы. Шали с люрексом.

Тушь, помада и духи.

Ну и конечно же, золотые зубы. Коронки.

Все это появлялось у Лизоньки одной из первых.

В городе.

Лизонька была директором центрального универмага.

Торговым работником. Советским.

Зимой она угощала нас апельсинами.

Яркие фрукты. Оранжевые. Нереальные.

Приносила в авоське.

Запросто. Несколько килограмм.

Потом бананами.

Редкими и экзотичными.

Мы послушно ели. Недоумевали.

Зеленые. Твердые. Пресные. Странные.

Мыльные какие-то.

Как их только негры в Африке едят? Каждый день?

Шоколад, чай и кофе перепадали нам по-соседски. По дружбе.

На самом деле за услуги.

Мы были единственными хранителями ключей от Лизонькиной квартиры.

Открывали и закрывали ее, когда приезжали водители и курьеры. Выгружали. И загружали.

Передавали и принимали.

Лизонька нам доверяла.

Мы с сестрой, как бешеные муравьи, таскали на этаж пакеты и свертки.

Коробки. Большие и маленькие. Помогали.

Лизонька была родом из деревни.

Маленькой. Далекой. Сибирской.

Рыбацкой. На берегу реки. На 20 дворов.

В городе пообтерлась. Обосновалась. Освоилась. Прижилась.

Но простые блюда из рациона не исключила.

Капустку квашеную. Картошечку жареную. На сале. Со шкварками. Селедочку с лучком.

Блаженство. Запахи плыли по подъезду.

Горячую сковородку с картошкой снимала с огня, используя вместо прихватки, подол дорогого платья.

Из панбархата.

Долго не раздумывая. По-деревенски.

Лизонька. Часть 2. Закрома Родины.

В квартире у Лизоньки все соответствовало.

Статусу.

Ковры. В каждой комнате. На полу. На стенах.

И даже в прихожей.

Сервизы. Чайные. Кофейные. Столовые.

Мадонна. Бензиновые разводы и позолота.

Миниатюрные кофейные пары.

Как игрушечные.

Тончайший фарфор.

Костяной. Невесомый. Прозрачный. Дорогой.

За стеклом сервантов.

Горки. Фигурки. Статуэтки.

Хрусталь. Богемский.

Нарезка «звездочка». Ручная работа.

Недолюбливала Лизонька штамповку.

Лодочки и лотосы. Конфетницы и салатницы-ладьи.

Графины и фужеры. Штофы и стопки.

Цветочные вазы всех размеров. Пусть будут.

И даже огромная хрустальная крюшонница.

Средних размеров таз.

Из хрусталя. Чешского.

Вряд ли кто-либо использовал эту крюшонницу по назначению.

С самого момента приобретения.

Лизонька уважала напитки простые, понятные.

Отечественные.

Весь хрусталь, как детские песочные формочки, друг в друге.

Для экономии места.

Мельхиоровые ложки с позолотой. Наборами.

Шкафы с постельным бельем. В упаковках.

Платяные шкафы с одеждой.

С бирками и этикетками.

Плотно забитые.

Холодильник и морозильная камера были полны продуктов.

Ломились дефицитом.

Сыры и колбасы. Масло.

Ветчина и все виды мяса. Икра.

Творог и сметана. Фрукты. Конфитюры.

И, смешно сказать, шпроты.

В длинных банках.

Ждали своего часа. Гостя.

В баре – коньяк. И водочка.

И бальзам. Рижский. Для здоровья.

Конфеты и шоколад.

Арахис в белой глазури. В хрустальной корзинке.

Все дорого-богато. Шикарно.

Телевизор! Сначала черно-белый. А потом и цветной.

Телевизор на кухне. Маленький. В красном корпусе.

И проигрыватель у Лизоньки имелся. И магнитофон.

Большие пластинки. Яркие футляры.

Непонятные слова. Иностранные.

Все такое нереальное. Заграничное. Чужое. Манящее.

Высоцкого впервые мы услышали тоже у Лизоньки.

Из динамика бобинного магнитофона.

Дети. Что мы вообще могли понять из его талантливой поэзии?

Уловить, услышать в этом надрыве?

В мятежных, тайных, взрослых стихах?

Осмыслить в рваных, как выстрелы, рифмах.

Через шуршание многоразовой записи. Через дефекты пленки.

Но ритм, накал, хриплый голос, нас завораживали.

Мы молча слушали. Как откровения.

До сих пор помню все эти тексты наизусть.

С первых аккордов узнаю любую его песню.

Вряд ли Лизонька вникала в подтексты, двойное дно, смыслы творчества барда.

Ее радовал сам факт наличия магнитофона. Модной новинки.

Всеобщих восторгов.

И запрещенного Высоцкого.

Для монументального магнитофона был выделен столик.

С салфеткой. Кружевной.

На нем он и красовался. Как патефон, у купцов.

Лизонька. Часть 3. МебелЯ.

Самой неотразимой была мебель.

Произведение мастеров страны соцлагеря.

Венец творенья!

Темный орех. Натуральный шпон.

Завитушки и молдинги.

Жилая комната и спальня. Прихожая и кабинет.

Все в едином стиле.

По всей квартире. Красота!

«А вот и мои мебелЯ! ГДР! 39 предметов!» – сообщала гордая Лизонька.

Мебеля произносилось со значением. С ударением на последний слог.

И «тридцатьдевятьпредметов» прямо выпевалось ею.

Деревня выпирала из Лизоньки.

Кичилась и хвасталась. Беззастенчиво.

Разводила широко руками.

Самоутверждалась перед посетителем.

Проводила экскурсию по квартире.

Ах!

Экскурсанты замирали от восторга!

Сразу чувствовали слабость в ногах.

Лизонька самодовольно улыбалась.

Письменный стол и кресло. Обеденный стол. Раздвижной.

Шесть стульев. Причудливые ножки.

Пуфики, банкетки, комоды. Столики и тумбочки.

Кровать и прикроватная скамья.

Софа.

Низкая табуреточка под ноги. Лизонькины. Уставшие.

Такая миленькая! На трех тонких ножках.

На диване – небрежно брошенный белый плед, с длинным ворсом. Эффектно.

Видимо, идея была подсмотрена в болгарском интерьерном журнале «Наш дом».

Красочном. Стильном. Инопланетном.

Взята на вооружение.

У каждой тумбочки и шкафчика – свой ключик.

Витой. Желтого металла.

Как Золотой ключик, открывающий заветные двери в другую, красивую жизнь.

Райскую. Сытую.

Торшеры и бра. Люстры и абажуры.

Книжные шкафы ломились книгами. Разноцветные, золоченые корешки.

Подписные издания.

Ни разу не видели Лизоньку читающей. Или чтобы с книгой.

Но библиотека у нее была шикарная.

Грамотно составленная и подобранная.

Оставленные на столике журналы были.

Как бы случайно раскрыты на самой красивой картинке.

А вот книг – не было.

А может и правда читала этот журнальчик.

На досуге. Без свидетелей.

Просматривала. Вальяжно и ленивенько.

В шкафах пониже – стопки журналов.

Модных. Западных. С цветными иллюстрациями.

Про рукоделие.

С выкройками. Чертежами и схемами.

За рукоделием Лизоньку тоже никто и никогда не видел.

Но журналы лежали высокой стопкой. Копились.

Все такое нереальное. Такое несоветское.

Недоступное. Дефицитное.

Фантастика.

Лизонька. Часть 4. Витька Пудовкин.

Вообще-то полное имя у Лизоньки было

Пудовкина Елизавета Игнатьевна.

Так значилось на табличке. На двери ее кабинета.

И в паспорте.

Фамилия была чужая. Смешная. Первого мужа.

Ее Лизонька не любила. Но прославляла.

Мужа уже не было. А фамилия была.

Замужем Лизонька была ровно год.

Давно.

И ей хватило.

В сибирской глубинке особо выбора женихов не было.

Послевоенные годы.

А Витька Пудовкин был чуть постарше.

Опытнее. Проявлял настойчивость.

Свистел под окнами.

Активно окучивал. Прижимал жарко.

Губами впивался. Целовал.

Витя всегда был парнем дерзким. Задиристым. Неуправляемым.

Пьющим. Хронически.

С дрянной генетикой. Невзрачной внешностью. Впалой грудью.

Крикливый. Нахрапистый.

Подвывих.

С детства дегустировал самогон, как сомелье. Знаток.

Давал свое заключение.

Критические замечания. По качеству и крепости напитка.

Сначала родителям.

Потом всем прочим умельцам в округе. Так и втянулся.

Когда напивался, себя не помнил. Был агрессивным.

Лез в окна. Дрался. Со всеми. Без разбора.

Витькины родители не знали, куда его сбагрить.

Ирода.

Советовали податься в город. За 1000 верст от них.

На заработки. Подальше. Выталкивали.

Соседи жаловались. Старики крестились.

Все прочие с дороги убирались. Подобру – поздорову.

Переходили на другую сторону единственной в поселке улицы.

Прятались. Избегали.

Витька брызгал гормонами. Слонялся от безделья по поселку.

Безобразил. Цеплялся.

Опасный он был. Непредсказуемый.

Этим Лизоньку и привлек. Очаровал.

Заневестилась. Бегала мимо. Стреляла глазами.

Пала под его напором. Натиском.

Шептал опять же. Обещал.

Слова разные. Красивые. Нежные.

Томилась девушка. Млела.

Вылазила через окно. К утру возвращалась.

Замуж мечталось. Не терпелось.

Уговорил.

Когда забеременела. Испугалась. Плакала, конечно.

Витька жениться не отказывался.

Хотелось ему быть семейным человеком.

Степенным.

Сразу поводов столько. Выпить.

Призналась родителям.

Собрали семейный совет.

Брат приехал. Старшая, замужняя сестра прибежала.

Собрались за столом.

Лизоньку отгородили от докладчиков занавеской.

За печкой. Без права голоса.

Все понимали, Витька – парень проблемный, пьющий, драчливый,в семью войдет, помощником по хозяйству не станет, а навалять по-пьяни может.

Всем. Запросто.

Или убьет. В угаре. По дури.

Как такому ухарю дочь отдавать?

Как с таким сладить?

Сидели. Печалились. Прикидывали.

Пытались уговорить дочь на аборт. Чтоб не затягивать.

И в райцентр – учиться. Подальше от Витьки.

В разгар прений и дебатов, Лизонька отдернула занавеску, вышла к столу и заявила решительно: «Говорите, что хотите! А замуж за Витьку я всё равно выйду! Люблю его!»

И кулаком по столу. Бац!

Что тут сказать…. Родители развели руками.

Смирились.

Вышла… Даже свадьба была.

Витька не просыхал. Избивал беременную жену.

Бил зло. Как мужика. Чужого. В кровавой, жестокой, уличной драке.

Сломал ребра, нос. Пробил голову.

Ударом кулака выбил зубы. Передние.

Бил в грудь. Пинал в живот.

Уже лежащую. Уплывшую.

Ребенка Лизонька потеряла.

У Витьки появился новый повод выпить. С горя. Сына потерял.

Там же в райцентре, после выздоровления, подала документы на развод и в торговый техникум.

Замужем побывала.

Теперь решила учиться.

Детей у Лизоньки больше не было.

Чужих она не хотела.

Зато нас, соседских детей, привечала.

Подкармливала. Дарила подарки.

На Новый год подарила нам с сестрой диапроектор.

С диафильмами. Целая коробка.

Диапроектор и коробочка до сих пор существуют.

Рука не поднимается выбросить детство.

А муж говорит, что винтаж. Ретро.

Надо оставить. Сохранить. Внукам показывать.

Мы её боготворили. Радовались Старались услужить.

Приносила фрукты. Конфеты.

Включала нам телевизор. Мультики.

Все детские фильмы того времени мы посмотрели впервые именно у нее.

Ставила пластинки на проигрыватель. Зарубежных исполнителей.

Модных. Кудрявых. Смуглых. В блестках.

Включала. Громко.

Вытаскивала из шкафа шляпы, парики, шали.

Наряжались и танцевали. Дурачились. Скакали. Смеялись.

Просто жила. Получала удовольствие.

Это как раз тот самый случай, когда живешь, ни в чем себе не отказываешь.

Возмещаешь. Компенсируешь.

Голодное детство. Тяжелый труд. Лишения. Унижения.

Есть возможность. И доступ. И право.

Фамилию Витькину носила.

В надежде поменять ближайшим замужеством. На другую.

Более благозвучную.

Но так и не случилось второго замужества.

Так Пудовкиной и прожила.

А Витька умер. Давно.

Замерз в сугробе.

Сибирь все-таки. Обычное дело. Для алкоголиков.

Эту историю, рассказанную моей матери, услышала на Лизонькиной кухне.

За коньячком.

Было жаль эту сильную женщину. Твердую и цепкую.

На крепких ногах.

Жадную и хитрую. Изворотистую.

Непривычно было видеть ее плачущей. С потекшей тушью.

Красным, опухшим носом.

Куда– то на мгновение исчезла самодовольная купчиха и хамоватая торгашка.

Осталась потухшая баба. Одинокая. В климаксе.

С фамилией Пудовкина.

Лизонька. Часть 5. Блажная.

Нашу мать Лизонька считала неудачницей.

Непрактичной недотепой. Дурочкой. Блаженной.

Так и называла. Блажная.

Славный род, профессура, научные работы и прочие заслуги и достижения, к учету не принимались.

Замуж вышла по любви. За студента.

Инженер. Электромеханик.

Ни кола, ни двора.

Так себе выбор. Спорный. Ни денег. Ни славы.

Ни песен, ни басен.

С работы украсть, взять-принести, кроме мотка проволоки, нечего.

Профессию себе тоже выбрала не хлебную. Странную. Философ.

Что это профессия такая? О чем она?

Что ты домой принесешь?

Лизонька недоумевала. Непонятно ей было. Дико.

Мизерная зарплата. Трое детей.

Картошка и макароны. Капуста.

Блажная, одним словом.

Разница между матерью и Лизонькой была около 20 лет.

В дочери, получается, годилась, а мы, соответственно, – во внучки.

Мать, и всю нашу семью в целом, она опекала. Заботилась.

Может потому, что знала и дружила с родителями матери.

Рано ушедшими. Трагически.

Просто по-соседски помогала. Сиротке.

От широты сибирской души.

Может от скуки. А с нами скучно не было.

Это была дружба, за которой, если копнуть поглубже, скрывалась любовь.

Нежная привязанность. Забота.

Сублимировала Лизонька свою материнскую сущность.

Возмещала. На нас.

Про уроки спрашивала. Про успехи. Дневники листала. Строго.

Могла зайти к нам по-хозяйски. Заглянуть в наш холодильник. Хмыкнуть.

Вечером принести пакет со продуктами. Или два.

Могла взять двумя пальцами сапоги в прихожей.

Разбитые и деформированные. Временем и осадками.

Пристально рассмотреть.

Вприщур. И даже понюхать.

Небрежно бросить.

Вечером принести сапожки. В коробке.

Красивые. Модные. На каблучке.

Молния. Брошка на голенище. Отпад.

Деньги потом. Когда будут.

А когда они были при 3 детях? И муже -электромеханике.

Ни украсть, ни покараулить.

Мать смущалась. Пунцовела. Суетилась. От неожиданности.

Молодая женщина. Неловко ей было.

И сапожки нравились. Мечта.

Хотелось что-то дать взамен. Интеллигенция.

А кроме «спасибо» взамен дать было нечего.

Да и чем можно было удивить директора универмага.

Мать обнимала Лизоньку. Душевно. Тепло.

Прижималась, как тонкая березка к кряжистому дубу.

Благодарила.

Отец молчал. Он не хотел попадать в зависимость. За батон колбасы. Или за сапожки.

Не нравилось ему быть должным.

Не любил он этого.

Но в отношения двух женщин не вмешивался.

Очевидно, что Лизонька в жизни матери появилась задолго до него.

Имела право. Наверное.

Даже мы, дети, наблюдая мгновения этого близкого контакта, понимали, что для Лизоньки это очень важно.

Больше, чем для всех.

Денег до зарплаты занимала. С возвратом не торопила.

Иногда даже думаю, что она вела себя, как типичная теща.

Классическая.

О-о-очень пристально и критично к нашему отцу относилась.

Из поля зрения своего зоркого ока не выпускала.

Но молчала. Раздор в молодую семью не вносила.

И все ее дары и забота, подарки и займы,

имели свой тонкий подтекст:

"Что же ты, молодец, девчонку такую хорошую в жены взял, детей наплодил, а обеспечить не можешь? Сытно не кормишь? Жену не балуешь? Сапожки не покупаешь?"

Как получилось, что в одном человеке так органично соединились жадность и щедрость?

Жадность до денег.

Златолюбие. Алчность. Стяжательство. Накопительство.

Грести под себя, как снегоуборочная машина.

Все. Подряд. Без разбору.

Беззастенчиво и нагло.

Устроить из квартиры перевалочную базу. Склад.

И щедрость.

Дать. Позаботиться. Помочь. Согреть. Накормить. Поделиться.

Кстати, Лизонька была крайне удивлена, когда отца пригласили в зарубежную компанию.

С должностью и зарплатой. В долларах.

Была обескуражена. Не ожидала. Она– то свое клеймо неудачника ему уже поставила. Давно.

А тут такой разрыв шаблона.

Лизонька. Часть 6. Становление.

В городе Лизонька прижилась.

Учебу закончила.

Работать пошла. В Отдел рабочего снабжения.

Золотая жила.

Оправилась. Зубы, выбитые Витькой, вставила.

Похорошела. Расцвела.

По– крестьянски сметливая.

Трудяга. Работы не боялась. За все бралась.

Всегда заработать старалась. Замещала часто.

Всех. Опыта набиралась.

На всех участках.

Незаменимой старалась быть.

Приглянулась. Примелькалась.

Послевоенные годы. Трудные. Голодные.

С кадрами напряг. Мужиков нет. А тут такая работящая.

Исполнительная. Услужливая. На подъем скорая.

Мешки ворочает. Ящики двигает. Фляги таскает. Пол моет.

Не ноет. Не гнусит. Не болеет. Комсомолка.

Начальство таких любит.

Заприметили ее. Стали двигать.

Первую квартиру получила.

Подучилась. Пообтерлась.

Тонкости профессии изучила.

Схемы обменов и подгонов поняла.

Ты – мне. Я – тебе.

Смекнула.

В хорошее время живет.

В торговле не пропадешь.

Голодной спать не ляжешь.

Голой ходить не будешь.

Возможности безграничные.

Все в дефиците. Перспективы.

Надо дальше двигаться.

План наметила.

Общительная. Обаятельная.

Связи нужные завела.

Взаимовыгодные.

Простая. Доверяли ей.

Мудростей не изрекала.

Звезд с неба не хватала.

А вот хватку имела железную.

Витька научил за жизнь биться. Уклоняться от удара.

Вертеться.

Вбил ей эти знания.

Сапогом.

Понимание правил жизни имела. На тонком уровне.

Любили ее. Так и называли – Лизонька.

Лизонька. Часть 7. Табуреточка.

В квартире у нее часто компании собирались.

Большие. Шумные.

Наверное, поводы были. Даты.

Юбилеи. Профессиональные праздники.

День работников торговли. Ежегодно.

Летом.

Пирушка. Так Лизонька называла это сборище.

Столы ломились. Жрачки полно. Невиданной.

Напитков много. Разных. Ящиками.

У нас на балконе стояли. До времени.

В нашем холодильнике охлаждалось. Томилось.

Лизонькин не справлялся.

Все масштабно. Как свадьба.

Свадьбы даже поскромнее бывают. Попроще.

Лизонька сама не готовила. Не утруждалась.

Все заказывала в ресторане «Сказка». Знаменитом своей кухней.

И ценами.

Привозилилось все лотках и судочках. Под белоснежными салфетками.

Пьянящие запахи. Пирамиды из еды.

Подарки. Вереницы гостей. Машины. С магнитолами. С музыкой.

Цветы. Корзинами и ведрами.

В целлофане.

Мужики гладкие. Пузатые. Лысые. Громкие.

Состоявшиеся. Значительные.

С загривками и брылями.

Таких сразу видно.

В детстве я думала – старые.

А теперь понимаю – лет по 40-50 им было.

В самом расцвете.

Бабы – грудастые. Гладкие. Холеные.

Мясистые.

Ручки пухлые. Кольца с розовыми камнями.

Тени на глазах голубые.

Модные. Нарядные. Все в кримплене.

Подмышки потные.

Хохотали.

Коллеги, видимо.

Курили на площадке. Громкие разговоры.

Здравицы. Пожелания. Здоровья и всего-всего хорошего.

Чтобы все было. И ничего за это не было.

С подтекстом. Со смыслом. Многозначительно.

С подмигиванием. Как заговорщики.

Веселил всех этот тост.

После пятой рюмки включали Лизонькин магнитофон. Бобинный.

Музыкальная часть пирушки начиналась всегда с аргентинского танго. Традиционно.

Страстного и захватывающего.

Была у Лизоньки такая кассета. Заветная. Всегда была заправлена.

Так, чтобы пальчиком кнопочку нажать. И сразу страсть в воздухе.

Девушка из сибирской советской провинции любила южно-американские ритмы.

Подогретая публика начинала водить плечами. Вихлять бедрами. Вскидывать пухлые руки.

Стрелять страстно глазами. Томно закатывать.

Темпераментные танцы плавно переходили в народные пляски.

Отчаянные и бесноватые.

Потом в песни. Застольные.

Тягучие и печальные.

Горестные и одинокие.

Тут и кавалеры пригождались. С романсами.

Гвоздь программы.

Расходились поздно ночью.

Под "Листья желтые над городом кружатся".

Прослушав весь репертуар, наш дом засыпал.

Советское купечество гуляло.

Соседям не скучно было.

Иногда нас, детей, звали.

Развлекать публику.

Мы с сестрой стихи читали. С табуреточки шаткой.

Патриотичные. Пафосные.

Про Родину.

Потом про маму.

С праздником 8 Марта хорошо принимались.

Хоть и не сезон.

Военная тематика. Вообще на ура.

До сих пор тексты всех песен помню. Самой нравятся.

Слушатели слезу смахивали. Украдкой.

Уходили курить.

Им это близко было. Война каждого зацепила.

В разной степени.

Потом всё подряд уже шло.

Я – из школьной программы. Начальной.

Басни. В лицах.

Сестра воспроизводила репертуар утренников детского сада.

Лепетала. С выражением.

Трогательно.

Ручками водила. Ножку выставляла. Толстенькую

Народ умилялся. Ржал.

Поднимал тосты.

За Родину. И маму.

Дети. Не умели мы еще подбирать репертуар, согласно повода и момента.

Хотя…

Я и сейчас стихов про торговлю и торговых работников не знаю…

Потом песни пели. Даже танцевали.

Полноценный концерт давали.

В два отделения. С антрактом.

Всегда уходили со сцены с дарами. Щедрыми.

Карманов и горстей не хватало. Сыпали в подолы.

Кланялись.

Лизонька нами гордилась.

Как внучками. Славные.

Хорошенькие. Нарядные.

Актрисули малолетние.

Подвижные и живые, как ртуть.

Умненькие. Обаятельные.

С профессорской генетикой.

Откуда что взялось. Ведь нас никто не учил. Не подучивал. Выступать.

Никогда мы больше не имели такого успеха у публики.

Таких восторгов и оваций!

За всю жизнь.

На одной такой пирушке я упала с табуретки.

Перевозбудилась. Вошла в раж.

Творческий.

Потеряла баланс. Равновесие.

И слетела. В оркестровую яму. Такое бывает.

В моем случае упала под стол. Башкой белокурой об угол.

Об мебелЯ. ГДР. 39 предметов.

Расшибла лоб. Ближе к виску. Кровь.

По щеке. Через глаз.

Напугалась. Ревела, как резаная.

Актриса. Погорелого театра.

Не столько от боли. Сколько от неожиданности.

Страха. И позора.

Стишок опять же не дочитала до конца.

Табуреточку Лизоньке вот еще сломала.