В тот день…

– Малец, говоришь? – Озар привстал и выглянул в волоковое окошко.

Рыжий мальчишка, звавшийся Тихоном, играл во дворе с огромным лохматым псом. Зверюга был знатный, но к пареньку ластился, игриво тыкал в него лобастой головой, норовил лизнуть, а мальчик смеялся, лаская собаку.

– Мне сказали, что Тихон – прижитый на стороне сын Дольмы. Якобы привез купец его из Корсуня, от некой греческой бабы, с которой подгулял. По сути это его единственный сын. Однако при живых братьях Дольмы да при его вдове Тихон совсем не наследник. Так зачем же мальчишке было убивать родителя?

Златига отложил пластинчатый пояс, хмыкнул:

– Ты меня в свои догадки не втягивай, Озар. Да и кто из нас ведун – ты или я?

– А почему бы не помочь мне? Чем скорее разберемся с этим делом, тем скорее уйдешь к своей женке. Она-то наверняка ждет тебя, кручинится, что вечерять под родной кров не явился. Небось, она и в тягости у тебя. А ты – вот напасть! – тут торчать со мной обязан, потому как приказали.

Златига посмотрел на волхва с интересом:

– А про Светланку мою откуда знаешь?

Озар улыбнулся, в уголках его серых глаз образовались легкие лучистые морщинки. Сама улыбка была хорошая, приветливая.

– А чего бы славнице[47] киевской не пойти за такого молодца, как ты? Рожу-то у тебя покосило где-то в схватке, что ж, бывает, однако в остальном ты вон какой – статный да ладный. К тому же дружинники Владимира не бедные – значит, завидный жених. Местные девки за таких охотно идут. И по твоей одежке, по шовчикам ровным на рубахе, по узору, умело вышитому у ворота, вижу, что есть у тебя хозяйка. А что не мать вышивала… Если бы мать для такого, как ты, старалась, ты бы не был так мрачен, оттого что при мне оставили. Мать никуда не денется, а вот к жене тебя тянет. Светланкой, говоришь, зовут супружницу? Этого я не знал. Зато заприметил, что у тебя крестик у расстегнутого ворота. Видать, успел побывать с князем в Корсуне, где многие из вас новую веру приняли. И если женился до похода и жена понесла от такого молодца, как ты, то ей сейчас уже сроки родить подходят. Поэтому ты и недоволен, что именно тебя Добрыня при мне оставил. К Светланке хочется пойти, а тут…

И Озар развел руками – мол, видишь, как оно вышло все.

Златига даже привстал. Смотрел на волхва удивленно. Лицо у него кривое, но под ровно подрезанной челкой глаза светлые, золотистые, можно сказать, медовые.

– Вот как просто у тебя все выходит, волхв! Ну чисто колдовство. А на деле – заприметил всякое и понял. Хитер. Вижу, не зря Добрыня именно тебя сюда отправил.

Хотел еще что-то добавить, но смолчал, только махнул рукой. Опять стал возиться с пластинами пояса.

Озар же принялся вырезать из деревяшек разные фигурки – одни продолговатые, другие округлые, третьи как придется, только бы разными вышли. Света из волокового оконца было маловато, надо было уже заканчивать работу, но он все еще продолжал затеянное им. Поглядывал порой на Златигу. Про себя уже решил, что этот не из тех стражей, которые избивали его, когда он бился и бунтовал в подземных пещерах. Кривого он бы сразу заприметил. Хотя… Разве было у него время рассматривать своих мучителей? Вон до сих пор синяки на боках не сошли. Лицо, к счастью, не пострадало: закрывался руками, голову прятал, чтобы не забили ненароком. Голова она человеку важна, волхву тем более. Остальное же заживет как на собаке.

Главное теперь – выполнить поручение княжьего дядьки. Добрыня не простак, ему что ни попадя не наплетешь. К тому же от дознания Озара зависела не только судьба его самого – он братьев по вере должен спасти. Добрыня дал слово освободить их, если Озар справится. Значит… Значит, надо все правильно сделать и отчитаться чин по чину.

В сени вошла толстая повариха Голица. Она держалась уверенно, чувствовалось, что среди челяди эта баба себя не последней считает. Сейчас она принесла постояльцам крынку с простоквашей, поставила ее на приступке.

– Вот. Если захотите попить к ночи…

Ночь уже была на подходе. Света в волоковое окошко почти не поступало.

– Хозяюшка, а где тот плешивый мужичок с бородкой клинышком? Которого Жуягой кличут. Вернулся ли уже?

– Ему наша ключница Яра велела привезти на ночь воды из Киянки[48].

– Что-то долгонько он за водой ходит, – заметил Озар.

– Так немало ее надо на хозяйстве. Жуяге понадобится не одну бочку наполнить и привезти на возу. Ну а как воротится, что, велеть к тебе явиться?

Озар подумал и отрицательно покачал головой:

– Утро вечера мудренее. Завтра и поговорю с ним.

Голица еще немного потопталась, будто спросить о чем-то хотела, но Озар ее опередил:

– Тиун ваш все еще с купчихой беседует?

– С ней, с госпожой нашей. А как же иначе? Теперь он у нее первый помощник. Хозяйство у нас немалое: и торговые лавки на Подоле, и мельницы на речке Лыбеди, и пара сел за Дорогожичами[49] имеется. Не Мирине же, голубушке, носиться по делам, когда она дитеночка ждет. Вот уж послал Господь радость нам. Жаль, что хозяин о том не узнает.

И она удалилась, всхлипывая и утирая глаза передником.

Ну да, красавице Мирине и впрямь нынче хлопотно будет заниматься таким хозяйством. Да и ранее она, лелеемая, любимая суложь Дольмы, видать, подобным себя не утруждала. Она была скорее украшением его двора – недаром весть о ее красе по всему Киеву ходила. Да и старший брат Дольмы, калека Вышебор, с подобным бы не справился. А Радко? Где же этот вертопрах Радко? Он как ушел, так и не было больше. Когда он явится, следует и его расспросить. Забавно парень себя повел, узнав, что управлять хозяйством погибшего брата у него теперь не получится.

Озар сделал глоток простокваши. Прохладная, вкусная, с приятной кислинкой. Их с Златигой вообще тут знатно накормили: похлебку гороховую густую подали, мясную кулебяку, творог с молоком. После того как Озар столько времени ел в подземелье только баланду из прокисшего хлеба, от которого у него была постоянная изжога, нынешнее пиршество наполнило душу волхва неким блаженством. Однако расслабляться пока не стоило – надо было переговорить сегодня с тиуном. Как выяснил волхв у дворни, управляющий Творим в усадьбе лишь иногда ночевать оставался, а так обычно жил в собственном доме на Подоле. Да и вообще тиун такого большого хозяйства вряд ли все время под рукой будет, все по делам да в разъездах. Вот Озару и надо с него начать, пока не удалился.

Творима он узнал по походке: управляющий спускался из верхней горницы неспешно, топал тяжело, уверенно, чисто был тут хозяином. Хотя и впрямь мало ли на что рассчитывал Творим, когда от его умелых действий теперь все зависело? Та же хозяйка Мирина должна будет ему угождать, если не хочет потерять столь рачительного работника.

А вот Озар с ним особо не церемонился.

– Эй, а ну не спеши уходить, почтенный!

Творим повернулся медленно, на лице – суровое выражение. На окрик Озара выгнул бровь изумленно.

– Это ты меня?

– Говорить будем, – шагнув к нему, заявил Озар.

Творим вскинул голову:

– Некогда мне лясы с тобой точить. Я битый час с госпожой наверху беседовал. Утомился. Поди-ка объясни ей теперь все дела хозяйские. С такой красой, да еще несведущей и не привыкшей к делу, и по миру пойти недолго. Все-то гостинцы да наряды у нее на уме. А я…

Но Озар не стал слушать его ворчание, просто кивнул, мол, иди за мной, – и вышел на широкое гульбище.

Это было не самое укромное место для беседы. Да, само гульбище было просторным – видать, тут за столом немало гостей принимал покойный Дольма, – но перед тем, как спать укладываться, то и дело кто-то шнырял мимо. Чернавка бадейку с водой пронесла в покои, другая возилась, протирая стол после вечерней трапезы, и Озар велел ей не суетиться, уйти. Тихон, завидев волхва, подбежал и хотел посидеть рядышком, но Озар, взлохматив мальчишке волосы, по-доброму попросил оставить их с Творимом.

– Эко ты тут уже распоряжаешься по-хозяйски, – заметил тиун. – Одно слово волхв. Привык повелевать.

Озар отошел в дальний конец гульбища, прислонился плечом к резному столбику-подпоре.

– Пока тут переговорим, Творим, слуга хозяйский.

Назвав тиуна «слугой», Озар сразу напомнил ему, что он тут тоже всего лишь подчиненный. Твориму это не понравилось, он насупился, хмуро посмотрел на волхва из-под надвинутой до бровей меховой шапки. Но Озар держался с ним так, как привык еще в бытность свою почитаемым волхвом-служителем – величественно и властно. Сразу приступил к делу:

– Ответь-ка, Творим, где ты находился, когда в реку Почайну все вслед за Дольмой вошли?

При этом на самого Творима будто и не смотрел. Но по тени его отметил, что тиун даже отшатнулся.

– Что спрашиваешь? Думаешь, я душегубец? Да я дружен был с Дольмой, мы нередко по душам беседовали, он уважал меня. А ты…

– Я всех расспрашивать стану. С тебя вот начал…

– Чего это – с меня? Я в стороне тогда был! Почитай, позади всех. Я давно говорил хозяину, что готов веру Христову принять… ну, чтобы он своим меня счел, чтобы доверия мне еще больше было. А когда входили в реку во время обряда, хозяин на меня и не смотрел. Знал, что буду со всеми, что не подведу.

Как там насчет того, кто с готовностью шел в Почайну, а кто по приказу, Озара не волновало. Но, порасспросив тиуна, он понял, что тот лжет. Чтобы такой, как Творим, всяких скотников и чернавок вперед пропустил? Когда же Озар сказал об этом Твориму, тот просто соловьем запел: дескать, он же не из ближней челяди соляного купца, не его дворовой, потому и держался в стороне. Но о том, кто и где из ближников и домашних тогда был, помнил хорошо. Так, подле самого Дольмы Мирина-супружница была, рядом находился и Радко, а следом Жуяга толкал в воде кресло увечного Вышебора. Ну и Яра, ключница белобрысая, ступала с ними, может, немного сбоку; возле нее были кухарка Голица и ее муж Лещ, старый и верный работник в этом доме.

– А их сын Бивой, этот здоровенный детина с пышными усами, тоже там был?

– Нет, Бивоя в Почайне не видел. Он, как я слыхал, отказался идти на обряд. Не захотел, не пошел.

Ну хоть кто-то проявил верность старым богам и не подчинился хозяину, почти с удовлетворением отметил Озар. Хотя от такого простоватого парня, как этот здоровенный увалень с пышными усами, Озар бы такого упорства и своеволия не ожидал.

А Творим продолжал. Дескать, и Тихон там суетился, брызгал водой радостно, хотя зачем он пошел на обряд? Всем известно, что Дольма привез сына в Киев уже крещеным. Но вот же полез и плескался подле родителя. Еще девки Мирины были там, Загорка и Любуша, крутились, смеялись, толкались, а чернавка Будька, помнится, оступилась в воде, упала, взвизгнула. Еще скотник был там, бывший раб по прозвищу Медведко, да пара баб-скотниц и мастеровой Стоян, молчун неприметный. Последний тогда разошелся вдруг непривычно, даже едва не толкнул важного Творима. Ну а следом шли работники из лавки, приказчики и грузчики.

– Погоди! – Озар поднял руку. – Работный люд из лавки был за тобой, верно? То есть в стороне от Дольмы.

– Так и было. Они последними зашли в воду, уже после меня.

– А ты, добрый друг соляного купца и помощник его, держался на отдалении, пропустив даже скотников. Скромный ты, как погляжу, Творим. Однако, находясь немного в стороне, ты как раз и мог увидеть, кто метнул оружие.

– Да ничего я не видел! – замахал руками тиун. – Там все теснились, брызгались, а сзади уже народ подходил, тот же купец-меховщик Хован с семейством зашел в воду. Еще помню, что Моисей почти рядом со мной держался, не спешил глубже зайти, однако потом шагнул прямо к Дольме. И сдается мне, что люди правы, уверяя, что хазарин этот и порешил хозяина.

Последние слова Творим почти выдохнул, понизив голос, поправил шапку на голове, уставился угрюмо. Озар же улыбался почти дружелюбно.

– А ведь мне говорили, Творим, что этот Моисей первый шум поднял и кинулся к Дольме, когда тот рухнул. Зачем ему было внимание к себе привлекать?

– А чего бы ему не шуметь? Решил, наверное, что на него не подумают. Этот Моисей, рожа хазарская, долго и верно служил хозяину, поэтому и надеялся, что его никто не заподозрит. А ведь Моисей, сказывали, некогда воином был, причем не из последних, мог и воспользоваться случаем в толпе. Ловок он, как и все, кто с оружием знается.

Тиун хотел еще что-то добавить, но замер на полуслове, когда Озар вдруг легким, почти кошачьим рывком перескочил через перила гульбища во двор. И сразу стал смотреть на высокий поверх галереи. Успел заметить, как кто-то отступил вглубь легкой тенью. Верхние покои в тереме обычно женские, мужикам носить мусор туда не больно позволяется. А сейчас кто пытался их подслушать укромно? Мирина-хозяйка? Кто-то из ее прислужниц? Ключница? У Озара была догадка.

– Послушай, Творим, – молвил волхв, поднявшись обратно к оторопевшему тиуну, – что ты скажешь о ключнице вашей? Яра, кажется, зовут.

– Яра, да. Или Ярозима, как нарекли ее в родном селище. Недоброе у нее имя, да и в роду она была нелюбимой. Вот родовичи от нее и избавились, отдав Мирине в услужение. Это мне сам Дольма рассказывал. Я ведь ему помогал с тех самых пор, как он тут хозяйствовать начал, вот он и доверял мне, разговаривали мы с ним порой о всяком за чаркой меда стоялого, а не только о нуждах и делах. Он и сказал, что, какова бы ни была Яра в древлянском селении, потом из нее хорошая помощница его жене вышла. Оно и понятно: Мирина сидит да красу свою лелеет, а Яра весь дом на себя взяла. Но я вот что скажу: Ярозима эта хитрой оказалась, раз сумела всем так угодить, что ее до ключницы возвысили, хотя брали из лесов древлянских едва ли не как рабу-прислужницу. Ныне же погляди только – прямо госпожа достойная с хозяйскими ключами за поясом. Даром что вековуха[50], никем не выбранная. Однако и тут мне есть что тебе сказать, ведун.

Творим теперь говорил негромко и почти задушевно, словно хотел расположить к себе Озара.

– Дольма как-то поведал, что Ярозима в древлянских чащах охотницей отменной слыла. Замуж она не спешила, а все больше в лес уходила, причем без добычи никогда не возвращалась. Сильная она девка, и на лося ходила, и на волка. Так что поверь: такая, как она, могла метнуть нож в хозяина.

– А с чего бы это ей Дольму захотелось убить?

Творим втянул голову в плечи, размышлял.

– Вот что, волхв, ходили слухи, будто бы калека Вышебор просил Дольму отдать ему в жены вековуху-ключницу. Все равно она никому не нужна, а ему, убогому, хоть какая-то женка под бок. У него-то страсть Уда[51] порой играет еще как, даром что ноги волочатся. Вот он и хотел себе бабу. А хотела ли того же Яра, сказать не могу. Хотя… какая за такого захочет? А Дольма брату мало в чем отказывал. Мог бы и приневолить Яру. Так почему бы ей от хозяина не избавиться, чтобы он не принуждал ее стать женою увечному Колояровичу?

По сути это было обоснованное предположение. Хотя тогда Яре было бы сподручнее прикончить навязываемого жениха-калеку, а не Дольму. Но как это сделать в доме, где все у всех на виду? Однако даже Озар заметил, что ключница держится неприметно, словно и не правая рука хозяйки. Тут было о чем подумать.

Озар отпустил тиуна, а сам вернулся в сени, лег на лавку, застланную светлой овчиной. В тереме домочадцы уже укладывались на покой. Только одна из дворовых девок еще шастала по двору, кажется, та, что Будькой звалась, крепенькая, как репка, по-своему даже миловидная. Коса у нее, как и положено прислуге, недлинная, едва ли чуть ниже лопаток спускалась, зато густая, толстая. Озар улыбнулся, заметив, как Будька ставит у порога блюдце с молоком – угощение домовому. Молоко-то кошка вылакает, как обычно, но то, что старые обычаи в доме новообращенных христиан так сильны, волхву понравилось.

Еще эта Будька то и дело крутилась у ворот, как будто поджидала кого-то. Никак красавчика Радко надеялась встретить по возвращении – парень до сих пор так и не появился после того, как ушел. Зато когда Лещ спустил на ночь пса, Будька поспешила к главному терему, быстро взбежала на крыльцо, но еще какое-то время стояла на гульбище, что-то напевала негромко – долгое, монотонное. Озар услышал, как этому пению стал вторить негромкий храп Златиги. Тогда он встал и вышел из сеней к девушке.

– Никак ждешь кого или просто не спится?

– Кого это мне ждать? – насупилась Будька.

Озар же заговорил с ней о тиуне, сказал, что тот явно лжив и себе на уме. А еще ведун помнит Творима, когда тот на капище с подношениями ходил, но не шибко жаловал богам, хотя управляющий таким хозяйством мог бы и пощедрее быть. Творим же то зайца тощего принесет на алтарь, то сапоги уже поношенные для служителей выделит.

Будька слушала и хихикала. Согласилась, что Творим скуп, любит в тереме Дольмы столоваться, хотя и сам не беден, но на угощение всегда поспеет. А еще он крестьян в селищах Дольмы донимал, житья им не давал, недоимки не прощал даже в голодные годы. О, Будька это знает, ее саму из такого селища в дом взяли. И то не тиун ее привел, а сам Дольма взял в услужение, когда родители девушки умерли, а старший брат жену завел. Будьку невестка обижала. А тут и жить спокойно, и кормят сытно, пусть и работать заставляют от зари до зари.

– Хороший хозяин был Дольма? – спросил Озар.

– Хороший… – подтвердила девчонка, но так тихо, что Озар посмотрел на нее внимательнее.

А потом подступил с вопросом: отчего это всему Киеву известный христианин Дольма не окрестил свою семью и челядь ранее? Кажется, мог бы. Будька лишь пожала плечиками. Дескать, сам купец не предлагал, а они не просились. Но как он повелел, все и пошли.

И тогда Озар поинтересовался, заметила ли сама Будька что-нибудь, когда убили Дольму в Почайне.

Несмотря на то что ему полагалось всех расспросить, он думал, что чернавка хотя бы из-за своего положения в доме засмущается вопроса. Ничуть не бывало. Ответила спокойно, обстоятельно. Говорила, мол, все стояли близко к хозяину, весело им было, они улыбались, смеялись. Ведь такого ранее не бывало, чтобы толпой-то в воду идти, вот и разобрало всех. Даже не больно улыбчивый Дольма просто сиял тогда. Но когда он упал, Будька не заметила. Помнит лишь, что все кинулись к нему – и Мирина, и Радко, и тот же тиун Творим, старый Лещ тоже поспешил. Однако Моисей всех растолкал, схватил хозяина, потащил к берегу, голосил страшно, рыдал. Брат Дольмы Вышебор хоть и в кресле сидел, но успел хазарина схватить и так дернул, что тот упал вместе с телом купца. Да, Вышебор калека, но очень сильный, плечищи у него и поныне саженные. Воином он был когда-то не последним, вечно в походах участвовал, службу в степном порубежье нес.

Озар слушал внимательно, порой поддакивал, ахал. Он знал, как заставить собеседника разговориться, ему и на капищах много чего приходилось от людей выведывать. Вот и эта чернавка стала рассказывать. Дескать, из-за того, что старший из братьев дружинник Вышебор часто бывал в отлучке, на Дольму все хозяйство и легло. И старая купчиха Добута, родительница Вышебора, но мачеха Дольмы, пасынку во всем помогала и обучала. Она была из старого купеческого рода, да только родной ее сыночек Вышебор в дела торговые вникать не желал. А Дольма – тот сразу. Да и сама Добута была привязана к Дольме. Может, даже больше, чем к родному сыну. Тот пошел в отца Колояра, такой же лихой воитель, но с домашними резкий, грубый, непримиримый и властный. А Дольма, рожденный от меншицы-полонянки Колояра и рано осиротевший, был сызмальства на заботах Добуты. Она его растила, воспитывала, вот и привязалась. На ее попечении позже оказался и Радомил, но тот рос в основном как трава, сам по себе. Потому и стал таким неугомонным и своевольным.

Но сейчас младший Радко не очень интересовал Озара. Еще успеется, хотя Будька с охотой выкладывала все про красивого младшего Колояровича. А Вышебор? Она лишь насупилась.

– Что Вышебор? Говорила же, что ранее, до того как покалечили его, он считался тут главным, но в дела хозяйства не вникал, его даже устраивало, что Дольма всем так заботливо распоряжается. Для Вышебора же главным было, чтобы его как хозяина по приезде принимали, чтобы тот же Дольма выходил ему навстречу и в пояс кланялся, чтобы место во главе стола уступал ему покорно.

Но потом, когда Вышебора покалечило, Дольма его уже иначе принимал. Конечно, посокрушался, что старшой ногами ходить не сможет, потом выделил ему удобную горницу наверху, слуг приставил, велел мастеровому Стояну соорудить для брата кресло на колесиках, ну вроде сиденья на возке… Да ведь мудрый волхв уже сам видел то кресло! Дольма даже позаботился о наклонном спуске в тереме, чтобы старшего Колояровича было удобнее спускать-поднимать, когда тот пожелает. Да и в Почайну в тот день Вышебора в нем катили. Должен был Бивой ему прислуживать во время обряда, ну да Бивой отказался, вот Жуягу к калеке и приставили. Ведь Жуяга тоже за ним ухаживал, когда приказывали, а он, хотя и тщедушный, на деле сильный.

– Это плешивый Жуяга-то сильный? – переспросил Озар. – Что-то я не приметил в этом тщедушном силы. Наверно, ему нелегко пришлось, когда полгорода катил увечного, а потом еще в воде. Вышебор муж крепкий, могучий, а Жуяга вон какой невзрачный.

– Что с того, что он невзрачный? – поправив височные кольца на тесьме, возразила чернавка. – А на деле Жуяга сильный. Жилистый он, крепкий, руки все в узлах мускулов. Он же по молодости у ваших волхвов подвизался, охранником на капище служил. Ну а каковы ваши… Да что я рассказываю!

– Так он служителем богов был? – задумчиво переспросил Озар. – Откуда знаешь? Я вот ничего про вашего Жуягу не слышал. А ведь должен был бы…

Говоря это, Озар хотел по привычке запустить руку в бороду, как с ним обычно случалось, когда размышлял. Но рука поймала пустоту. Эх, надо от этой привычки избавляться.

Будька зевнула и хотела было идти, но Озар еще спросил:

– Сколько же ты тут прожила в услужении, раз столько про род Колояровичей знаешь? Сама вон словно Леля весенняя[52], юная, а всю их подноготную проведала. – И Озар легонько щелкнул Будьку по хорошенькому вздернутому носику.

Она отмахнулась, негромко смеясь.

– Так ведь надо же о чем-то говорить долгими зимними вечерами, когда все в истобке[53] собираются. Вот я и слушала.

Но, сказав это, чернавка заторопилась.

– Пойду я. А то вон Лещ уже Лохмача с цепи спустил. А я страсть как этого косматого зверюгу боюсь. Да и вставать мне завтра раненько.

Озар посмотрел ей вслед и подумал, что эта милая девушка не так уж проста, как кажется. Все замечает, обо всех знает. И кого же она ожидала у ворот? Обычно ворота закрывают, когда последние с гулянок возвращаются. Не Радомила ли ждала чернавка? По тому, как она о младшем Колояровиче отзывалась, выходило, что нравился он ей. Но какой бабе такой, как Радко, не глянется – лихой, удалой да собой пригожий, как сам Ярила пресветлый[54]? Хотя, как поговаривали, с Мириной-хозяйкой у него как раз не очень-то ладилось. А какая пара могла быть! Оба хороши, как месяц-месяцович с луной ясной.

Тут было о чем поразмыслить. Но вместо этого Озар стал негромко насвистывать, когда вдоль частокола промелькнула тень огромного, как теленок, Лохмача. Потом волхв начал поскуливать по-щенячьи, дышать быстрым собачьим дыханием. Пес сперва рычал грозно, но постепенно приблизился, принюхиваясь, а там и подошел, дал себя погладить по лохматому загривку. Ну да волхва Озара обучали, как с животными ладить. И когда челядинец Лещ, обходя на ночь хозяйские постройки, заметил, что приставленный Добрыней гость что-то ласково приговаривает присевшему рядом сторожевому псу, то даже ключи от запоров уронил – так поражен был.

– Гляжу, ты и впрямь колдун, – проворчал он. – Ишь как с Лохмачом поладил скоро. Обычно этот зверюга мало к кому идет.

– Ну, у меня с животными всегда лад, – отозвался добродушно Озар. – Я вот о чем хотел спросить тебя…

Но умолк, когда старый слуга резко пошел прочь, всем видом давая понять, что не намерен лясы точить с подселенным к ним ведуном. Удалился к хозяйским клетям и больше не показывался. Озар посидел еще какое-то время. Ночь выдалась без луны, но ясная – все небо звездами, как светлым серебром, обрызгано. Тихо было, лишь из конюшни порой доносилось пофыркивание лошадей, а в полночь на хозяйском дворе прогорланил петух – его ночной крик никого не разбудил, привыкли уже.

Поспать бы Озару, однако он долго еще лежал без сна. Вспоминал все, что ему про род Дольмы стало известно, о чем поведали тут и что он знал, когда сюда только направили.

Изначально род велся от варяга Глума, прибывшего в Киев еще с Олегом Вещим. Варяги Олега тогда быстро расселились, прижились да переженились на местных девицах – Олег сам их в этом поддерживал, желая, чтобы пришлые варяги скорее в Киеве своими стали. Вот и Глум сошелся с местной девицей, а там и поставил свой дом на Хоревице. Киевская супружница немало детей ему родила, но кто из них умер, кого судьба унесла невесть куда, кто сгинул в походах. Остался лишь один сын, названный уже по-местному Судиславом. И хоть имя носил славянское, однако, видать, сильна была в нем воинственная варяжская порода. Все время уходил в походы, лишь на побывку возвращаясь в родной терем на Хоревице. А как сгинул где-то, после него остался сын Колояр, известный в Киеве витязь. Этот тоже выгодно женился на упомянутой сегодня Добуте, женщине хорошего купеческого рода. На ней и держалось все хозяйство, пока Колояр, как и отец его, в походы хаживал. Сперва он ходил с Игорем в южные моря, потом переметнулся на службу к прославленному воеводе Свенельду – у этого служить оказалось выгодно, все его люди богаты и успешны были. Именно при Свенельде Колояр и прославился, возвысился. Его сама княгиня Ольга пресветлая у себя принимала. Но, как поговаривали, не любила. Уж больно дерзок был да своенравен. К тому же враждовал с вышегородским родом Добуты – много шума от того было, говорят, он жене запретил родню навещать и, если позволяла себе ослушаться, поколачивал. А что сам еще немало жен заводил, Добута даже слова сказать не смела, не могла и родне пожаловаться.