Роман о Тишине

Виктория Семёнова

Роман о Тишине

Об авторе

Виктория Семёнова, родилась 23 января 2001 года в г. Москва. В 2015 году стала финалистом конкурса творческих работ «Поэт-прозаик – драматург» в номинации «Прозаик» в рамках Московского форума «Москва-сердце русской словесности. В 2019 году стала Лауреатом Общероссийского конкурса «Молодые писатели России. ХХI век» проекта «Социальные лифты для молодых писателей: потенциал библиотек, литературных журналов, сетевых коммуникаций». Рассказ «Железные ставни» был напечатан в сборнике произведений победителей конкурса «Социальные лифты для молодых писателей». Жюри конкурса возглавлял известный русский писатель, прозаик Евгений Попов – Президент Русского ПЕН-центра. Известных писателей Андрей Новиков-Ланской дал рецензию на публикацию. В 2025 году окончила Московский Педагогический Государственный Университет по специальности «Преподаватель с двумя профилями подготовки: русский язык и литература».

Поделитесь своими мыслями и впечатлениями о книге

Благодарим вас за покупку и прочтение «Роман о Тишине». Мы очень признательны и надеемся, что вы нашли в ней что-то ценное. Пожалуйста, поделитесь ею с друзьями или семьёй и оставьте отзыв в интернете. Мы всегда будем рады вашим отзывам и поддержке и сможем продолжать заниматься любимым делом.

Оставить отзыв довольно просто, это не займет много времени.

Отзывы читателей

Вера Васильева

"Эта книга – настоящее погружение в мир чувств. Я редко встречала такую тонкую и бережную работу с внутренним миром персонажей. "Роман о Тишине" не кричит, он говорит шепотом, но этот шепот проникает прямо в сердце. История оставляет после себя долгое послевкусие и заставляет задуматься о том, как много мы упускаем в погоне за шумом. Виктория Семенова создала не просто роман, а целую атмосферу, в которую хочется возвращаться снова и снова."

Сергей КВСД

"Необычный взгляд на обыденность. Мне очень понравился нестандартный подход автора к описанию повседневных событий. В "Романе о Тишине" нет погони за острым сюжетом или неожиданными поворотами. Наоборот, здесь ценность заключается в наблюдении за жизнью, за маленькими деталями, которые обычно остаются незамеченными. Это книга-медитация, помогающая замедлиться и увидеть красоту в простых вещах. Рекомендую всем, кто устал от суеты и ищет душевного покоя."

Благодарный читатель

"Поразительно, как много эмоций можно передать без лишних слов. Виктория Семенова мастерски владеет искусством недосказанности. В "Романе о Тишине" чувствуется напряжение, тоска, надежда, любовь, но все это выражено не через бурные сцены, а через тонкие намеки и паузы. Эта книга заставляет читателя работать вместе с автором, додумывать, сопереживать. Она не отпускает после прочтения, а остается в мыслях."

Керенская

"У "Романа о Тишине" есть какое-то особое, нежное очарование. Я словно прогулялась по тихим улочкам, заглянула в уютные дома и послушала разговоры, которые происходят между строк. Язык автора очень красивый и образный, он создает атмосферу спокойствия и созерцания. Книга идеально подойдет для тех, кто любит неспешное чтение и ценит глубину повествования. Обязательно буду перечитывать."

Милана

"Эта книга заставила меня многое переосмыслить. "Роман о Тишине" не развлекает, он ведет диалог с читателем о важных вещах – о ценности тишины, о внутренней гармонии, о поиске себя. После прочтения остается ощущение, что ты провел время не просто с книгой, а с мудрым собеседником. Я бы посоветовала эту книгу всем, кто хочет отвлечься от внешней суеты и обратиться к своему внутреннему миру."

Роман о Тишине

Общаюсь с тишиной я

Боюсь глаза поднять…

(В.С. Высоцкий)

Часть 1

«Начало»

Начало 1970-х. У них на подоконнике всегда стояли цветы. Будь зима, будь хоть лето. У них не было пустого пространства, потому что они всегда пытались его чем-то заполнить. Верно, чтобы не было им так одиноко, так холодно в те морозные дни, когда горящая лампа дает лишь свет для выполнения обыденных вещей и не дает свет для будущего. Ах, они так хотели будущего! Это слово вселяло в них то яркое, незыблемое, без чего они с трудом существовали бы.

Она была ничуть не выше среднего роста, носила короткие, ближе к рыжему цвету волосы, закалывала их черной заколкой справа. А на безымянном ее пальце всегда сверкало кольцо в виде серебряной раскрывающейся гвоздики. Гвоздика эта тоже чего-то ждала, как и ее хозяйка по имени – Марьина Юрьевна, по фамилии – Гвоздика. В характере ее всегда проявлялись нотки нежности и очарования, она не умела ругаться и никогда не бранила своего любимого.

Любимый ее был Алексей Николаевич Панкратов. Разные фамилии нисколько их не разделяли, наоборот сближали. И они вообще никогда не задумывались о том, что фамилии у людей становятся одинаковыми. Им это было не нужно. Он дополнял ее всем тем, что в нем было сокрыто, она же в трудные минуты жизни прижимала к себе его голову с черными волосами и целовала так сильно, словно боялась, что он куда-нибудь уйдет. Он был моложе ее на пять лет. Он не получал хороших денег и не имел в них нужды. Он был немногословен и носил черное пальто в любое время года. Она же, Марьина Юрьевна, всегда украшала его своим присутствием. И что самое смешное, они не помнили, как нашли друг друга. Но всегда помнили о том, что без друг друга они бы пропали.

Когда ему, Лешеньке, как она его называла, исполнилось тридцать пять, то все в их жизни стало совсем другим. Оно бы могло быть прежним, Марьина Юрьевна могла бы так же работать в библиотеке и иногда брать пару книг домой и показывать ему. Но он, как правило, не любил эти книги и всегда спрашивал: «Что же в них такого, чего я еще не смог написать?». Она никогда не отвечала ему на этот вопрос, потому что не знала ответа. Но классиков уважала, ставила на полочку в маленькой комнатке в московском переулке пару томиков Толстого.

Алексей Николаевич как-то сказал Марьине:

– Ты думаешь, я гонюсь за известностью, когда несу новую книгу в редакцию? О нет, моя милая, я хочу, чтобы люди постигли ее смысл, прочувствовали всю ее, как я когда-то тебя.

И тогда она приносила ему Гоголя, и он снова говорил:

– Милая моя, мои книги не берут потому, что они слишком не похожи на старое, но и не годятся для нового.

– Нет, – возражала Марьина Юрьевна, поливая желтые бутончики на подоконнике, – Это злодейка-судьба, злодейка который год шлет тебе одни отказы в публикациях, а мне, мне томики Толстого и Гоголя.

После таких бесед Алексей Николаевич одевал свой клетчатый свитер, слегка закатывал рукава, кидал какие-то мелкие вещички в коричневый, потрепанный портфель и готовился идти в редакцию. Он уже слышал внутри голос, который скажет ему толстым, несгибаемым басом: «Нет, не возьмем, сухо!». А это сухо у него всегда было влажнее влажного. И пусть кто-нибудь попробовал бы его переубедить. У него это не вышло бы. Он тихо кивнул бы и вышел… Но сейчас ему снова надо было идти.

Марьина Юрьевна отпила глоточек чая и перекрестила его, но тотчас остановила:

– А может тебе стихи? Повести повестями, рассказы рассказами. А вот стихи!

Алексей Николаевич посмеялся и вышел. Под ногами его бежала все одна и та же лесенка, короткие десять ступенек, низенькая дверь и улица. Улица 1970-х, когда в каждой квартире слышались песни, болтали радиоприемники, и всем было хорошо, но ему – тускло.

Соседский мальчишка на маленьком велосипеде с желтыми колесиками проехал прямо ему по ногам, Алексей Николаевич поморщился, как услышал:

– Лешка, а Лешка! Снова рукопись несешь?

– Нет, забирать иду. – с маленьким сарказмом ответил он.

А голос продолжил:

– У Фетилькиных место на рынке освободилось. Пойдешь?

– Не пойду. – решительно ответил Алексей Николаевич и продолжил идти.

Но что-то красивое в белом платье остановило его внимание под аркой дома. Девушка, точно девушка, почему-то босая с длинными золотыми волосами танцевала прямо перед ним. Очень странны были ее движения, не однозначны, не то грустные, не то подталкивающие к чему-то. В тоже время легкие, и казалось, она вот-вот взлетит. Остановилась она так же внезапно, как начала. Испуганно взглянула, отвернулась и исчезла.

– Кто это, Манька? – спросил о незнакомке Алексей Николаевич, – Вот, снова стоит…Кружится.

– Бог с тобой! Нет там никого.

Алексей Николаевич потер шершавые от недостатка витаминов локти, улыбнулся и направился дальше. В той самой арке он, к сожалению, никого не нашел. Только белый голубок пил из лужицы своим маленьким клювиком. Плюнул в эту лужу Алексей Николаевич, увидел свое отражение: плохо побритое лицо, сухие губы и впалые щеки. И произнес: «Пусть мне повезет хотя бы сегодня…»

В редакции «Льва Тропольского» ему снова отказали. Редактор в белом пиджаке без лишних слов отдал ему рукопись и посоветовал: «Не пишите о темном, но и о светлом не надо», «Не пишите об очевидном, но и о скрытом не надо. Сами понимаете, время!».

– Хотя бы отрывок. – с надеждой просил Алексей Николаевич и упал в бардовое, старое кресло.

– Вы, друг мой, никак не уловите течение мысли нашей молодежи, советского человека и многого другого. Лев Улюкмович, дорогой вы наш, все раскупили, все, «Тальянка» ушла еще на прошлой недели… – мгновенно переключился редактор на вошедшего в комнату молодого человека.

Тот крепко, но в то же время брезгливо пожал ему руку.

– Кто это? – мнимо спросил Лев Тропольский об Алексее Николаевиче.

– Никто, никто это. Уйдите, голубчик. И о газете не мечтайте. – незаметно для Льва Улюкмовича редактор прогнал Алексея Николаевича.

Который раз! Который! Двери от весеннего сквозняка распахнулись перед ним траурно, ветер зловеще и с иронией. В теплом свитере ему стало жарко. И красный от негодования лоб проявил на себе все огорчение. Этот выход никогда не был для него ведущим в счастье, никогда не мог дать ему того, что ему так хотелось. Очередная книга провалилась с треском. Марьина Юрьевна прижмет ее к себе, поцелует и поставит на полку его книгу. Она не даст ему от нее избавиться. И все будет, как всегда. На дому будет время от времени чинить чьи-то сапоги, делать набойки и думать: «В этом ли мое призвание?». Конечно, не в этом. Но никто другого ему ничего не предложит. Повесть ему не отдали, забыли. Благо дома был еще один экземпляр, напечатанный на машинке. Марьина перечитает еще раз десять, спать с ним будет, а молиться со временем перестанет.

Бездумно весь день прошатался Алексей Николаевич по улице, рассматривал цветные автомобили. Те все скользили по мокрой дороге. Его плечи слегка намочили и капли дождя. Ему даже показалось, что он простыл. Но это было мелочью. Вечером за 2-ым домом он набрел на местных мужичков с седыми усами. Те пили водку и добродушно приняли его.

– Лицо у вас помятое… Мы вас, как не увидим: все помятое. – один из мужиков, сидящий на низеньком пенечке пододвинул ему стакан водки с соленым, вялым огурцом.

Затем еще один стакан, и еще… Алексей Николаевич никогда не пил, знал, что «божью волю нельзя пропивать». А тут не выдержал и уже девятом часу он не шел домой, а брел на ощупь. Частенько хватался за стволы тонких, молодых берез, и те отворачивались от его перегара. Он знал, что Марьина не наругает его, но отвернется после того, как разденет его.

Улица была тихой, казалось, что-то чудесное опускалось на нее помимо весеннего воздуха. Алексей Николаевич поднял к верху голову и увидел, как на крыше его шестиэтажного домика сидел чей-то женский силуэт, болтая ножками. И ножки эти были босыми, как у той незнакомки, которую он видел днем. Шатаясь, он видел ее смутно, а потом она и вовсе исчезла и появилась в пяти от него шагах.

Видение? Нет, он прозрел в ту же секунду, не испугался, но смутился. Эта была девушка лет семнадцати в белом ситцевом платье, с милым воротничком и пустыми руками, которые она не знала куда деть. Она смотрела на него как-то несчастно, а после засмеялась. Она не могла выбрать себе настроение и вновь закружилась перед ним. Смотря на нее, в глазах у Алексея Николаевича помутнело. Вкус выпитого и вялого огурца подступил к его горлу, и он упал. Воздушная незнакомка тот час наклонилась к нему и обеспокоенно взглянула:

– Вставайте, вставайте…Леша!

Она словно хотела сама его поднять, но почему-то не могла. Он же облокотился на локти и увидел ее глаза. Эти голубые, чистые глаза, умоляющие его что-то сделать, чего он не хочет. И откуда она знала его имя? Она сказала его шёпотом несколько раз, а после обернулась, увидела двоих человек в форме и исчезла.

Алексей Николаевич еще не знал, как ему повезло, когда на следующий день яркое солнце скользнуло по его щеке. Он лежал на своей кровати с промятым матрасом, стоило ему повернуться на другой бок, как кровать скрипнула. К нему вышла Марьина Юрьевна. Он потянул к ней руку, с просьбой: «Милая моя, воды». Она дала ему стакан, а тот оказался пуст.

Он мгновенно приподнялся, схватился за голову. Волосы его были спутанные и сальные, он лежал в том самом пропотевшем свитере и растеряно осматривался.

– Леш, что ты делаешь? Вчера полночи я просидела у твоей камеры…Потом притащила тебя домой. И все думала: «Зачем ты? Зачем?» – она говорила это, стоя уже у двери, смотрела как-то осуждающе, – А я хотела тебе сказать, что мама заболела. Моя мама. И мне надо уехать на последней электричке. И тебе заказы привезли, пару сапог и туфли. Какие туфли! У меня никогда таких не было, так и хочется вот-вот померить…

– Авдотья Александровна? – в Алексее Николаевиче проснулось сочувствие, – Марьин, езжай, езжай. Я все сделаю. Цветы полью.

– Уже полила.

Он попытался встать, прислонился губами к пустому стакану с водой и грустно взглянул на табурет, стоящий рядом с ним. На нем лежала обувь с записками.

– Прости, Марьин.

Марьина Юрьевна уехала тем же вечером во Владимир. Белые звезды уже выступили на небесном занавесе, когда ветер залетел в комнату Алексея Николаевича и вылетел прямо на крышу….

Ветер и остался там, со своими черными кудрями, величественно расхаживать. Его называли Свидетелем многого, потому что в каких краях он только не бывал. Недавно вернулся из Парижа, откуда принес Тишине новое платье. То было серенькое с желтым узором по краям. Он держал его на руках и ждал, когда же она придет. Ведь она наверно соскучилась.

– Тиша! – воскликнул он, стоя в белой рубашке с широким воротником, черных брюках и лаковых сапогах с таким каблуком, какой никогда бы не приснился Алексею Николаевичу.

Ветер давно испытывал не просто влечение к Тишине, а даже намеревался сделать ей предложение. Но та всегда скромно обходила его, а когда желала поговорить, то появлялась сама.

Сейчас Тишина стояла перед ним на краю крыши дома, волосы ее летали, казалось, отдельно от нее. Высокая шея тянулась все выше и выше. Ее силуэт уже давно начал беседу, но молча. А Ветер не слышал и скорее поцеловал ее в холодную щеку.

– Смотри! Смотри, прямо из Франции. Это платья для тебя. Чем ты занималась? Почему ты именно здесь?

– Здесь есть человек, которому я хочу помочь. – она сказала это, взглянув на платье очень вяло и без всякого интереса.

Ветер засмеялся, так что задергались провода и деревья уныло помахали своими головами.

– Тиша! Да что с тобой? Люди никогда не были нашими друзьями. Да, они многие делают, копошатся себе там внизу, но… Кто мы и кто они? И стоит мне только чуть-чуть пробраться в их головы, как все идет на перекосяк. Они очень ветрены… Тебе не понравился мой подарок?

– Я видела его вчера, он шел по этим улицам, и я хотела ему помочь. Но не могла! – она бросилась к его коленям и чуть не заплакав, обняла их, – Понимаешь, я так бессильна, хотя во мне живут такие большие чувства. Прости, дорогой Ветер, прости спутник мой, но не к тебе…

– Так что же ты не говорила раньше? – он не трогая ее, стоял сзади, и хмыкал, хмыкал так, что весна вдруг превратилась в осень.

– Могла ли, дорогой?

– Могла, могла, полюбить человека… – отрезал Свидетель много.

– Они ничем не отличаются от нас, порой им тяжелее, чем нам. Они гордо должны носить свое звание: люди! Люди!

– Для тебя люди важнее меня… – обидчиво трепал Ветер сушившиеся внизу на тонкой веревке чьи-то вещи, как вдруг поднял и закружил чью-то красно белую косыночку.

– Не смей! Не смей злиться на меня, пойми и прости…

– ААА … – протянул Ветер и сел рядом с ней, свесив ноги в черных лаковых сапогах, – Эта женщина ушла, его жена…

– Она ему не просто жена: она его сердце. Только не может оно ему помочь, это сердце. Я же помогу ему и уйду. – Тишина встала на свои тоненькие ножки с холодными замершими стопами и взмолилась, задрожала.

– Я – свидетель всех твоих поступков, но то, что ты делаешь, не мне решать. Только, когда он влюбится в тебя, как я… Тебе придется не сладко, и только помни, что ты не человек…

– Не влюбится, он меня коснуться-то не сможет… И я пропаду, когда в его доме послышится шум. Я Тишина, я мимолетна. – произнесла она и скромно посмеялась, опустив глаза.

Ветер невзлюбил этого Алексея Николаевича, хотя даже не знал его: не знал, с сахаром он пьет чай по утрам или без, с вареньем ли золотые блины. Или у него вовсе не золотые блины, а горелые. Он остался стоять там, на крыше, и горечь съела его сердце не по кусочкам, а сразу заглотнуло его огромной пастью и он ревел, ревел…Он любил Тишину, он бы расписался с ней на небесах. А она променяла его на человека, который еще не прибил ни одной набойки на каблук и сидел одиноко у распахнутого окна.

Только сейчас Лешка вспомнил вчерашних мужиков. Вялый огурец и стакан водки. Он поклялся Марьинке, больше в рот не положит. Он будет писать снова и снова и снова! Это будет очень много книг, но какая из них будет жить? Он мог бы долго так думать, если бы не она. Она всегда была уверена в том, что ее чувство заботы к людям ей простят, и сами небеса не спустят ее в огненный колодец, в котором будет вода, но он все равно будет гореть.

– Кто вы? Сейчас же скажите, кто вы? – он сказал ей, Тишине.

Она почему-то надеялась на свою прозрачность, на то, что ее никто не видит, кроме Ветра и Алексея в состоянии бреда. Но сейчас Алексей Николаевич был не в бреду, он сглотнул слюну и рука его затряслась. Тишина отошла от черного старого рояля и сказала:

– Роялю не нравится, что скрепит его крышка, что иногда на него вы ставите горшок с землей… Он не любит ваши цветы.

– Кто вы? Я вас, кажется, видел вчера… Вы, вы видение? Я правда сошел с ума…

– Нет, нет… – она подбежала к нему, сердце ее затрепало, как человеческое.

Он испугался, он снова сел на маленький деревянный стул, и тот чуть не сломался под его весом.

– Обещаете, что не будете кричать?

– Обещаю.

– Я только, только пришла, чтобы подарить Вам одну идею. Я украла ее у Бога.

– Простите! – воскликнул внепонятках Алексей Николаевич, но тот час вспомнил о своем обещании, что не будет кричать.

– Я никому не говорила, что позволила себе украсть у Бога, – Тишина повторилась, – Идею для вас, замысел, который стоит не миллион, а всех замыслов мира. Меня найдут наверное. Но эта идея не должна достаться тому, кому ее хотели отдать… Я отвечу на суде перед Всевышнем, но только, только доверьтесь мне.

– Вы подарите мне идею? – рассмеялся Лешка, – Да кто я? А кто Господь! Он давно отвернулся от меня, он сказал мне, что мне писать не надо. Видите, я обувь чиню.

– Вы не правы, Леша!

– Вы! Да откуда же вы знаете мое имя?

– А вы мое нет…

– Вы не думайте, – продолжил Алексей Николаевич, – Если подарите мне идею, ее одобрит наш редактор. Я нищ, я беден, я просто…

– Это вы сами себе сказали, а я вижу в вас другое. Слушайте, слушайте…

… И она поведала то, что правда украла у Бога. Она прям-таки видела, как Властитель Мира уже давно нашел пропажу, как понял, что это она, как отослал ее с планеты людей. Она видела, когда читала Алексею Николаевичу то, как Ветер за нее хлопотал, как свою душу готов за нее был отдать. Она проговорила с ним всю ночь, а с утра он проснулся от разрывающейся телефонной трубки.

– Леша, Леша! Слава Богу, ты ответил…

– Родная, – по привычке начал он, – Как мама? Все хорошо?

– Да, да… А ты, бодрый такой в девятом часу. И не пил, написал, что?

– Я? – задумался тут Алексей Николаевич и тут же вспомнил, что вчера писал, что вчера та незнакомка так и не сказала ему имени. Увидел, что листки, напечатанные им, лежавшие у печатной машинки, светились каким-то необыкновенным, чистым золотым светом, – У меня все хорошо, родная. Как мама? Как Васик?

– Васик играет, Васика я бы с удовольствием забрала к нам, но мама к нему привязана, – Марьина говорила ему о сыне своей погибшей сестры, – Знаешь я, я еще побуду здесь недельку, не пропадешь без меня?

– Нет, нет, милая, я буду работать. И за заказы сейчас же примусь…

Он не договорил, бросил трубку и побежал на свою маленькую кухню. Там он увидел ее… Неужели не сон, неужели это было что-то другое? Это не ясное его уму, это… Она! Но что она делала рядом с Алексеем Николаевичем, кем она ему была и зачем пришла? Он вспомнил тут же все, что случилось вчера. Ему показалось, что это было очень и очень давно, как она оборвала его внутренние размышления:

– Вы проснулись. – так спокойно звучал ее голос, так по обыкновению звучит Тишина. И если прислушаться, то можно услышать, как бьется ее маленькое сердце, мечтающее быть сердцем настоящего, живого человека.

Она сказала это так радостно, как никогда не говорила Марьина. Она стояла у плиты, держа своей маленькой, легкой ручкой горячую сковородку. Щеки ее были еще белее, чем ее волосы. На них попала рассыпчатая, сладкая мука. Все, к чему она прикасалась, было сладким, на вкус она сама была словно сахарная вата, но не розовая. Алексей Николаевич прислонился к кухонному проему и не мог наглядеться на свою новую знакомую. До этого у него была только Марьина и умершая при его рождении мать, но сохранившаяся в памяти так четко и явно. А тут, появилась Она…

– Почему вы молчите, Леша? Я вам мешаю, да? Я надоела вам. Я сейчас только завтрак приготовлю и уйду.

Он заворожённо, глядя на нее, помахал отрицательно головой. Она пленила его так, как ни один человек на свете не мог. И только потом он понял, что она и не человек вовсе, божья сущность, божий дар. Она!

– Так кто же вы наконец? – воодушевленно спросил он.

Тиша заулыбалась своей скромной улыбкой, ямочки на щеках вот-вот должны были спрыгнуть с них и очутиться на ее горячих ладонях.

– Творец не простит мне того, что сердце мое захотело побыть человеческим, как ваше. Не простит, что я с вами сейчас и слова, те слова…Вам нравится? Самое главное, чтобы самому быть счастливым… – тут она бросилась в комнату, остановилась у печатной машинки, взяла десятка два исписанных листков и прислонила к груди, – Я дарю их вам! Я Тишина, но вы меня услышали. Значит, стало быть, это ваше.

– Вы правда думаете, что редакция Льва Тропольского пропустит это? Он поставил на мне «золотое клеймо», будь даже сам Господь вошел бы к нему, он бы выгнал его…Не принял.

Тишина рассмеялась и подошла к нему ближе.

– Вы не думайте, я помогу вам и уйду, я себя человеком возомнить не могу.

– Нет, как это? Вы только пришли, вы подождите, я познакомлю вас… – тут Алексей Николаевич задумался.

– Я знаю про вашу любимую. Она не узнает обо мне, а про книгу, скажите, что птички напели…

– Такое!? Такое они не напоют! Никакие птички на свете. Как это? Вы хотите на птиц это… – он воскликнул и встал к ней лицом к лицу.

Они бы может быть подарили друг к другу поцелуй. Правда, Тишина знала, что еще одно движение и он поймет, что не сможет прикоснуться к ней, разочаруется, прогонит. Он нравился ей, и она забывала о том, кто она на самом деле, что есть у нее дела, что Ветер вот-вот придет и нарушит ее наслаждение. И уже не будет Тишина такой сладкой, в муке, жарить золотые оладушки…

Все завертелось слишком быстро, пока он смотрел на нее, на него смотрели три угрюмых лица. Он шел в каком-то темно-зеленом коридоре, длинная полоса тянулась по двум стенам. И он тут уже не имел имени, он был под подозрением, он был последний, кто тогда вышел из редакции несколько дней назад, и тот, кого не постигла удача. Он очнулся уже сидя на жестком, металлическом стуле с кривой спинкой от стройного и холодного мужского голоса: