Сны Диониса!

  С Рождеством всех верующих,

С Праздником Надежды просто всех!

Трудный шаг

Как трудно сделать шаг,

И ждать, пока сорвешься,

Переступив черту,

В последний свой полёт.

Когда глаза в слезах,

И на лету смеёшься.

Кто видел высоту,

Лишь тот меня поймёт.

Как трудно победить,

Когда врага не видно.

Когда в прицеле враг,

А пули,  в своего.

Нет цели впереди,

И проиграть обидно.

Всё делаешь не так,

В итоге, – ничего

Как сложно изложить

То, главное,  словами,

Когда понятна суть

Но ложь рождает речь.

И с этой ложью быть

Не понятым друзьями,

И слова не вернуть,

И чести не сберечь

Как сладостна мечта,

Когда она далёко.

Но исполненье грез

Рождает пустоту.

Устроен мир не так:

Обманно и жестоко.

И океаны слез

Преследуют мечту.

Как трудно быть собой

Средь ярлыков и масок.

И как манит обрыв,

Где вечность одному.

Где для тебя покой

От изобилья красок:

Спишь, на века застыв,

И счастлив потому.

Проводы Старого Года

Афоня Чулин, – не пришей к звезде рукав,

Бомжара русский, все раздав, что приобрел,

Себя в пространстве новой жизни потеряв,

Судьбы все страшные мученья испытав,

Прохожим жалостным был приглашен за стол:

Шагал по парку пьяненький мужик,

Глядь, – замерзает кто-то на скамье.

«Эй, человек! Ты жив? Идем ко мне!

Не по-людски, то, что ты тут лежишь!

Согреешься, помоешься, пожрешь.

Мы нынче провожаем Старый Год.

Здесь ты замерзнешь, а к утру помрешь.

Давай, вставай, ждет за столом народ».

Афоня встал с подстилки из газет.

Покорно зашагал за мужиком.

Он не в последнюю рванину был одет,

Он не вонял помойкой на весь свет.

Он не был алкашом иль дураком.

Обычный русский, дом свой потерявший,

Похоронивший всех своих родных,

Прошедший ада семь кругов земных,

Не нужный обществу, и в нём изгоем ставший

Они зашли в обычную квартиру,

Застолье. Мужиков пять или шесть.

Хозяин гостя своего представил миру,

И предложил на краешек присесть.

Народ наш добр и широк, и сразу

Афоне двинули тарелку, ложку, хлеб

От вида яств едва он не ослеп,

Плеснули водки: «Выпей, крепкая, зараза,

Но, – после ТОСТА, чтоб не захмелеть!»

Хозяин пузырей на стол доставил, —

За ними, собственно, и бегал он в шинок.

Стаканы каждому наполнил «под глоток»,

И гостю новому он слово предоставил.

Афоня встал: «Простите меня, люди,

Что я вот с улицы, и так вот, – сразу к вам.

Спасибо вам. И пусть вам счастье будет,

И извините, – не привык к словам»

«Хороший человек! Свой в доску! Русский!»

С ним чокнулся, что слева был, сосед.

«Тост правильный, хотя немного грустный.

Ничо! Развеселим и включим свет!

Не надо пауз! Наливай, Серега.

И тост бабахни, – твой теперь черёд»

Серега рюмку вытянул вперед,

И произнес решительно и строго:

«Что бы стоял и деньги были, вот!»

И грохнул смехом стол от мудрости завета:

Хороший тост в компании мужской.

Без выпендронов, ясный и простой,

Ну как не хлопнуть рюмочку за это?

Соревнованье тостов покатило.

И за Серегой поднял тост Степан:

«Что б было всё, а нам за то,  ничо не было!»

И опрокинул он в себя стакан.

Чуть накалившись, хором все заголосили:

«Давай за баб накатим, пацаны»

«Шобы карманы были деньгами полны»

Хозяин громко, что б не перебили,

Воскликнул: «Что бы не было войны!»

Афоня тихо, незаметно вышел.

Бойца потерю не заметил стол:

Там за приколом следовал прикол,

Все радостней, пошлей, «всё выше, выше!»

А бомж решил: на улице теплей.

Он благодарен людям был за ужин.

Вот только не увидел он – людей.

И был, как прежде, никому не нужен.

Июль, Японское море, мыс Неприступный

Июль жары накинул мокрую вуаль.

Стал воздух влажным, душным, плотным, липким.

Удушлив, мягкий плавиться асфальт,

И моря слепят солнечные блики.

Вода обнимет нежностью волны,

Но и она не даст спасительной прохлады.

А гальки пляжа так раскалены,

Как сковородки в пищеблоке Ада

И мысли плавятся и медленно текут.

И что б заставить течь их плавно и красиво,

Я сквозь жару свой проложу маршрут

К киоску с надписью сейчас уместной: «Пиво».

– Помилуйте! Пить пиво на жаре?

Поистине, безумная затея!

Ведь можно запросто, расслабившись, сгореть.

От пива, кстати, на жаре, – дуреют!

– Зачем, сударыня, так плохо обо мне?

Есть у меня прекрасный план, под стать погоде.

Вон, в миле, буруны вокруг камней,

Кроме бакланов, никого там, вроде?

Туда мой курс, подальше от людей.

Жары береговой там быть не может.

Там спит Прохлада. Подплыву я к ней,

А в гости без гостинца плыть не гоже.

Побеспокою океанских птиц,

Им в море мест для отдыха хватает,

Им нет пределов, стенок и границ,

Известна им одним свобода Рая,

А захотят, – пусть рядом посидят.

Для них смогу со дна поднять гостинцы.

Не глубоко на рифах мидии висят:

Любимейшее лакомство для птицы.

И для себя я, с глубины прохладной

Достану дюжину красивых гребешков.

Для этого пивко как раз и надо:

Вкусней нет: свежего моллюска – под пивко!

Пятак, ополоснув водой морскою,

Надкусишь под живительный глоток.

Вам довелось испытывать такое?

А я б без этих «испытаний» жить не смог.

Сквозь водоросли теплые прохлада

От камня мне подарит свой покой.

Всё. Больше в жизни ничего не надо.

Я частью стал природы. Здесь я свой.

Оп! Что это за фырканье над морем?

Усы и удивленные глаза

Бродяга! Я узнал тебя, поспорим?

Ты – нерпа. Здравствуй. Что тебе сказать?

Я занял твой лежак? Залазь, подвинусь!

Нырнула, – видно, веры людям нет.

Мне показала плавники и спину,

Волна слизнула ластоногой след

Пора и мне в обратную дорогу.

Сегодня получил, всё, что хотел.

Жаль, счастья не бывает слишком много.

Но и за то спасибо, что имел.

Залезу в раскаленную машину:

Как там гаишники, на выезде, стоят?

Да ладно, две копейки им подкину,

Того поездка стоила моя.

Работа с головой накроет вскоре.

Июль! Спасибо за свиданье с морем.

Женщина 8 марта

Будто музыка звезд спустилась

И открыла вселенский клад.

Сердце грудь изнутри разбило:

Это женщина в дом твой пришла.

Запах почек, тонкий, весенний,

Робкий солнечный лучик тепла.

Это радость любви рожденья, —

Это женщина в дом твой пришла!

Апрельские праздники

В Находку вернулись птицы

Транквилизаторов – сполна,

Сегодня снова не до сна.

Аутотренинг: типа, – так весна приходит.

А мысли чудеса таят:

Весна у каждого своя.

С ума по своему сегодня каждый сходит.

Для человеческих утех

Пришел апрель, и значит, – смех.

День дурака красиво месяц начинает!

А утром я пошел гулять,

И вдруг увидел журавля.

Он из Китая к Магадану пролетает.

Святой есть праздник у меня, —

Мне все геологи – родня.

Он нынче выпал: прямо третьего апреля.

Гуляю снова с псом моим,

Глазам не верю я своим:

В такую рань, – и свиристели прилетели

Приходит друг: нальем вина!

День ПВО, гудит страна!

(Он тридцать лет родное небо защищает).

А у меня свой идеал!

Я цапель утром увидал.

Они к нам в это время года прилетают.

Сегодня снова ночь не спать.

День космонавтики. Опять

Пишу про День. Мне подарил его Гагарин.

А утром, – как сапфир блеснул!

Там зимородок промелькнул, —

Так рано! Вот весна! Ну, здравствуй, парень

Двадцать второе, – день святой.

Пенсионеры! Все за мной, —

И ты, Потапыч, на субботник подойдешь!

А утром в небо поднял взгляд, —

А в небе ласточки кружат!

Не помешал им прилететь апрельский дождь!

Какой там, к бесам выходной!

Рождение моей родной.

С Танюшкой нынче третий раз встречаем юность.

Тушу цыплят, рублю салат,

Сегодня кухня, – мой наряд.

Пошел курить. А за окном скворцы вернулись!

В календаре гремит апрель.

В нем праздников на шесть недель.

Как доживет до майских дней бедняга – печень!

Ну ничего: переживет.

Мне жизнь продляет птиц прилет.

И с ними, – знаю, – век мой тоже будет вечен!

24.04.2016 г. Находка

Иван да Марья, Пёс Махно и Артём

Сказ.

Человека и собаки – разный век.

Для собак длиной, в семь раз короче.

Даже если любишь друга очень,

Будь готов к его потере, Человек!

На краю убогой деревушки,

Веком похороненной совсем,

Доживали век в своей избушке

Бабка с дедом: их забыли все.

Покосилась хата, огородик

Сплошь бурьяном-лебедой зарос.

Трудно обработать, и не родит

Почва, даже если есть компост

Что там дед лопатой накопает,

Что там бабка сможет прополоть,

 Если просто сил им не хватает,

Если Бог им помощь не дает?

Дни живут, тихонько доживая,

На двоих сто семьдесят давно.

И ползут тихонечко до края,

Глядя в мир сквозь грязное окно

С ними третий житель, старый пес.

Взят щенком лет двадцать уж назад.

Сивый, хворый, но еще живет,

Хоть бельмом залеплены глаза.

Честно отслужил дворовый страж.

Пару раз хозяев просто спас:

Воры заглянули как-то раз,

Вот тогда устроил им кураж!

Так на лиходеев наскочил, —

Навсегда сюда забудут путь!..

А сегодня не хватает сил:

Так сказать: ни охнуть, не вздохнуть

В клочья шерсть собралась на горбе;

Стерлись, раньше белые, клыки.

Покорился пес своей судьбе:

Видно, лучшие закончились деньки.

Днями возле будки он лежит.

Пятый день, и есть он перестал.

Изредка, тихонько заскулит:

Видно, крайний час его настал.

«Старый, – бабка деду говорит, —

Видно, наш Мохнатый приболел?

Сутками у будки, будто спит,

Уж неделю ничего не ел

Что-то мне в боку всё тяжелее.

Сон мне был плохой, почти к утру.

В общем, если пес наш околеет,

То и я, наверное, помру»

И глядит с опаскою на деда:

Тот за глупости её бывал суров.

Только взгляд его в окошке где-то.

И не слышно бабке гневных слов.

Дед её как будто не услышал,

Сигареты вынул. Закурил.

Видно стало, как он тяжко дышит.

Тихо, с хрипотой заговорил:

«Видно, есть неведомые вещи.

Вдругорядь сказал бы от души

Только сон твой был, наверно, вещим.

Я давно ведь для себя решил:

Мне мою последнюю собаку,

Видно, сил не хватит пережить.

Не хотел тебя пугать я, бабка,

Тут ты мне возьми, да и скажи

Значит, так назначено судьбою,

Вместе жить, и вместе помирать.

Мы довольно пожили с тобою.

Значит, нам судьба такая, мать?»

«Ты пойди, сходи, его проведай.

 Я пока на печь поставлю чай».

Жалко ей себя. И жалко деда.

Только сил нет даже на печаль.

Скрипнув дверью тихо, виновато,

В сени еле слышно вышел дед.

И почти тотчас вернулся в хату.

«Марьюшка, Махно у будки нет»

«Ох», – сорвался с губ кусочек боли.

Выронив из слабых рук рушник,

На кровать присела, обезволив.

Дед же головой к окну приник,

И, как будто сам с собой, вполслуха,

Начал медленно ронять слова.

И со страхом слушала старуха,

Так, что холодела голова:

«Помнишь, как Мохнатого мамаша,

Что была, как будто дочка наша,

Ветка, когда пробил ее час,

Точно так же пожалела нас?

Как совсем уж не носили ноги,

В ночь ушла в лощину, за погост.

Что бы нам не доставлять тревоги

Думаю, ушел туда же пёс.

Там овраг большой, а в нем пещера.

 Люди туда носа не суют.

Видно, там собачьих жизней мера.

Там последний их земной приют.

Это Знак. А как нам быть, – не знаю»,

 Обернулся, на жену взглянул.

 Все он знал. Не знал, как помирают.

Вот теперь узнает. Дед вздохнул.

«Главное, быть в чистое одетым.

Надо баньку протопить сейчас.

Кто б здесь позаботился о нас.

На селе услуг мертвецких нету.

На деревне пять домов осталось,

Как и мы, – полуживое старичьё.

Стол собрать, капуста есть и сало.

Банка самогона на питьё

Гробовых немного накопила:

Надо бы Романа подрядить;

Он моложе всех. Найдутся силы,

Всех собрать, чтоб нас похоронить

Ты, Иван, сейчас, сходи к Роману.

Всё по-человечьи объясни.

Я пока всё с погреба достану»

И, без слёз заплакав: «Извини»

«Ладно, Маша, что тут извиняться.

На растопку, – старый табурет.

До Романа бы еще добраться.

Вдруг его и дома вовсе нет?»

«Карандаш возьми. Пиши записку.

Дома нет,  на дверь ему приткни.

По пути к Смирновым загляни,

Покалякай с ними. К ним то близко.

Пусть соседям весть передадут.

Что бы были люди наготове.

Соберутся; все, небось, придут.

Хоронить для наших ведь не внове.

Ну, иди уже. Пока дойдешь!

Кабы без тебя не кувыркнулась»

Дед ушел, в ногах не слыша дрожь.

Бабка в спину грустно улыбнулась

Вот дают порою старики!

Глупость понадумают, – и что же?

Дальше жить как будто не с руки.

Помирать до времени  не гоже!

А подумать: сколько ж можно жить?

Если нету цели и желанья?

По теченью жизни молча плыть,

Вроде жизнь. А вроде помиранье.

Трудно было хоронить детей.

Так случилось: на войне убили.

Не было войны той для людей,

Мирно жил Союз, и дети жили,

По повестке взял военкомат:

«Служба делает мужчиной сразу!»

А потом убили двух солдат.

Где-то там, в чужих горах Кавказа

Будто кто-то вынул позвонок.

Мать с отцом та весть перекосила.

«Где ж ты, сволочь, где ты сука, Бог?»

Да подохнуть силы не хватило.

Друг за друга, намертво вцепив,

Пережили страшную утрату.

Хоронить детей… С ума сойти

Вечно перед Богом виноваты.

Две угробленных судьбой души

Завели щенка. Чужого сына.

А сегодня Бог и этого лишил.

В чем же страшно так они повинны?

Этих мыслей снежный белый ком

Холодил затылок, разрывая.

Жизни нет старухе с стариком.

Дальше жить зачем, – они не знают.

 ********************************

До опушки леса пёс добрёл,

Еле-еле ноги волоча.

Нюх пока работал, верно вёл,

Шел, тихонько про себя ворча.

Где-то там, он помнил, он хранил

Этот запах, места не забыть.

Сколько в детстве возле мамки выл.

(Кто о нем сегодня станет выть?)

Запах смерти в месте том живет:

Раньше так отталкивал, пугал

А теперь так манит, так зовет,

И таким желанным вдруг он стал!

Пёс остановился у сосны.

На ноги усталость навалилась.

Лег. Уснул. И тут ему приснилось

(Он давно цветные видел сны),

Как щенком грызет сестренке ухо.

А хозяйка строго так журит:

Никакая вовсе не старуха,

Косточкой сейчас вот угостит,

По загривку мягко так потреплет,

Укорит: «Махнушка! Не шали!»

Он, во сне поскуливая, дремлет.

Если спишь,  и сердце не болит.

Вот хозяин по грибы собрался:

«Гей! Махно! Ко мне. Пойдем гулять.

Будешь рядом, будто охранять.»

Как служил. Как верил. Как старался

Нос учуял человека запах.

Кто-то из лесу шагал тропой.

Не знакомый. Не опасный. Молодой.

Добрый. Радуется и идет без страха.

*******************************

По тропинке шел Артём. Мальчишка,

Внук Смирновых. Сослан к ним на лето.

Сбагрили родители сынишку:

Старики и рады им за это.

Некому в деревне с ним общаться.

Вот: затеял из себя первопроходца.

И пошел по лесу прогуляться,

Может, приключение найдется?

Видит: пес огромный под сосною.

Вроде добрый. Вон, хвостом виляет.

«Только, – думает, – а фигли его знает?

Если рядом я пройду с тобою?

Вроде не бездомный, – вон ошейник.

Смотрит честно, не рычит, не злится.

Старый. И слеза из глаз катится.

И прикольно, – на ухе репейник!»

«Пёс! Привет! А чо ты здесь разлегся?»

Встал Махно, вильнул хвостом и улыбнулся.

Он хотел сказать: «Да я, брат, спекся»

Только на наречиях споткнулся.

Не владеет речью человечьей

Каждая нормальная собака.

Понимает человеческие речи,

Но ответить, – не судьба, однако.

Остается лишь вильнуть хвостом:

«Свой я! Ты, пацан, меня не бойся!

Я не злой, ну да и ты при том,

Не злодеем пахнешь! Успокойся!»

«Симпатяга! Как же тебя звать? —

И рукой сторожко потянулся. —

Можно мне за ухом почесать? —

Робко так к собаке прикоснулся,

И за ухом мягко потрепал, —

– И мохнатый! Шерстью так оброс!»

«Он меня по имени назвал!» —

Удивился изумленный пёс.

И уткнулся носом в пацана.

Тот присел, а рядом пёс прилег.

«Слушай! Есть конфета! Будешь? – На!

Будто для тебя ее берег!»

Вежливо гостинец пёс нюхнул,

И, взглянувши пацану в глаза,

Его руку тонкую лизнул.

(Это как «спасибо» он сказал.)

Облизнулся пёс, – он был готов,

Что-то пацану ещё сказать.

Как бы ненароком показать:

Просто нету у него зубов

А конфеты он всегда любил!

К сожаленью, редко угощали

А когда дед с бабкой стары стали,

О конфетах он почти забыл.

Встал Артём. «Ну ладно. Мне пора.

Я из дома убежал с утра.

Чувствую: устроят мне скандал,

Что я в лес ушел, – и не сказал

Может, вместе до деревни мы пойдем?

Ты ж наверняка из чьей-то хаты?

Мне покажешь, где живёшь, Мохнатый!

Ну, айда! Ведь веселей вдвоем?»

И, пока он это говорил,

Сделав три шага вперед спиной,

(Под ноги не глядя), Боже мой!

На змею случайно наступил.

И случилась вот такая штука:

Хвост рванула из-под кеда паренька,

Зашипела серая гадюка,

И в кольцо свернулась для прыжка,

И уже в прыжке, уже в атаке,

Пасть свою зубатую раскрыв,

Оказалась в челюстях собаки,

Хоть беззубых, но еще стальных.

Как пёс среагировать успел?

Головой мотнул, змею откинул,

И, перевернувшись, пал на спину:

Силам старым, видно, есть предел.

Лапы задние вдруг дрогнули слегка,

Тихо взвизгнул пес, почти щенячьи.

И затих в ногах у паренька,

Что как будто в ступор впал стоячий.

Время долго и замедленно текло.

И в колени слабость накатила.

До Артема вдруг отчетливо дошло,

Что произошло, что это было.

Он присел и робко пса коснулся, —

Неподвижное, не дышащее тело.

Лишь секунды пёс сражался смело,

И тотчас заснул. И не проснулся.

Как же так? Как это может быть?

Что такое страшное случилось?

Как ему помочь? Как разбудить?

Чертова, простая неумелость!

На колени перед псом упал Артем:

Защипала боль его глаза.

Он склонился над лежащим псом,

И стекла вдруг по щеке слеза,

И упала на собачью морду.

Парень зубы сжал: Ведь он был гордым,

Даже если больно, он не плакал.

Только, – как бы дернулась собака:

Пробежала судорога вдруг,

 Лапы вздрогнули. Почувствовав слезу

Голову поднял пёс, и вокруг,

Оглядевшись, парню руку он лизнул.

Побывав уже на свете том,

Возвращен был в жизнь слезой Артёма,

Будто снова в день из ночи темной

Возвратился, – из могилы в дом

Пёс вздохнул. Откуда силы взялись?

И хвостом тихонько шевельнул.

Два созданья: верили, боялись,

Что б один навечно не уснул

И пацан, тихонько, осторожно,

Прошептал: «Мохнатенький! Вставай

Поднимай головку, поднимай,

Больно? Ну давай! Ну как так можно!

Миленький! Попробуй, поднимись,

Ты же спас меня сейчас, родимый!

Ну, держись, собачка, ну, крепись,

Ты ж боец! Ты пес – непобедимый!»

И Махно, напрягшись, всё же встал.

На коленки, а потом на ноги.

И подумал: «Как пацан достал!

 Помереть не дал,  о Боги, Боги»

Ну раз так, – теперь за ним идти.

До деревни вновь ему тащиться.

Как могло такое получиться,

Как это могло произойти?

Ведь уже назначено Судьбою,

Что прошёл его собачий век,

 А вот этот мелкий человек

Отменил Судьбы решение такое?..

И пошли в деревню не спеша

Двое: мальчуган и пес мохнатый.

Значит, не всегда Богам решать,

Что кому назначено когда то.

На краю деревни старый дом.

Пес к нему уверенно свернул.

А за псом к нему свернул Артём,

 Как бы, пса домой он сам вернул.

На крылечке бабушка и дед.

Сцена из кино «Мы вас не ждали».

Видно, так давно не удивляли

Их события, каких не видел свет.

«Ох!» – у Марьи вырвалось со вздохом.

«Мать твою,» – лишь дед сумел сказать.

На ступеньку сел,  не мог стоять,

Стало хорошо, сильней, чем плохо

«Жив, собака. Просто где-то шлялся!

А уж как же нас он напужал!

 Ну, иди сюда, раз уж попался,

Я тебе сейчас подам скандал!

Мы тут с бабкой так переживали:

Сдох Мохнатый. А он – вон, гляди, —

Тихо, бабка! Стухни! Не гунди!

Вы меня со псом уже достали.

Я здесь всю деревню обошёл:

Помирать собрались, хороните.

А гляди: гуляка наш пришел.

Здравствуйте – пожалуйста – примите!»

Рухнул тут Махно перед крыльцом.

Гость вмешался, пробил его час:

«Здравствуйте! А я  Смирнов Артём.

 А ваш пёс меня от смерти спас.

Он в лесу под деревом лежал,

И уже почти что не дышал.

Я не видел,  на гадюку наступил.

Он как прыгнет! Как её схватил,

От меня ее отбросить смог.

А потом упал,  я думал,– сдох.

Я даже заплакал там от страха,

Только ожила потом собака»

Не сказал пацан про чудеса,

Видно, в них еще не понимал,

Что собаку подняла его слеза,

Что спасителем он, сам не чая, стал.

Да и бабка с дедом не догнали,

Что вот эта детская слеза

С гроба возвратила их назад,

Что слезою живы снова стали

Как остатки жителей села

Праздник неожиданный гуляли,

Похорон отмену пропивали,

Этого молва не донесла.

Я бы рад закончить этот сказ

 Нотой светлой, чистою, мажорной.

Только жить в мажоре не для нас.

Главный в жизни цвет, однако, черный.

Лето пролетело. Красотой

Осень отгуляла над деревней.

Стужей белой, черной, вечной, древней

 Холод землю окружил зимой.

На Коловороте, в Карачуна,

Дед Смирнов на двор по утру вышел.

Видит, – у Ивана с Марьею над крышей

 Дыма нет. Не топиться печура.

А мороз за тридцать. Холода!

И без печки в доме,  просто дубар.

Не иначе, к ним пришла беда.

На плечи накинув полушубок,

Дед Смирнов к соседям поспешил.

Так вот и закончен мой роман:

У кровати мертвый пёс лежит,

А на одре Марья да Иван.

Без дыханья спят. Как молодые,

Обнялись, прижались и молчат.

И глаза зарыты, будто спят.

Волосы переплелись седые.

Вся семья ушла, – как и хотели,

Друг без друга, видно, не житье.

Пусть им зимние поют метели!

 ***************************

Кончилось сказание моё.

Давнее кораблекрушение в Приморье

«29 марта 2003 года у побережья Приморья затонуло рыболовное судно „Виктория“, погибли шесть рыбаков». Новости Приморья