Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

Кострам не было конца. Но Манька заметила, что пространство чуть изменилось, как в подвале, когда она убирала трупы. Оно стало меньше, и стены сдвинулись.

И еще один день прошел.

И только к концу третьего дня, наконец, правое помещение от входа было освобождено от нечисти. Манька с удивлением поняла, что у избы есть маленькая не то кладовка, не то комнатушечка с небольшим оконцем для света.

– Это мы это ей?.. – разинула она рот, обозревая светелку.

– Ну, разве гость должен видеть, как хозяин спит или думу думает? – хмыкнул Дьявол в ответ. – Раньше, в незапамятные времена, в таких избах жили дружной семьей. Человеку положено и гостя принять, и самому остаться не ущемленным. Если бы зажила изба спокойной жизнью, стала бы тучной. Но где гарантия, что завтра не придется бежать от оборотней, или вампира? А тут, знаешь ли, лишний вес себе в убыток! Если рассматривать избу, как курицу, то мы почистили ей одно крыло. Осталось почистить второе.

С утра Манька встала, сделав четыре круга по краю опушки, немного размявшись с Дьяволом на поляне, и уже собиралась, как обычно, отправиться в избу, но Дьявол остановил ее, преградив путь с клещами для резки деревьев и мотком бечевки.

– Где твой кинжал? – спросил он, заметив, что тот не висит на ее шее и не заткнут за пояс.

– Так я на ночь снимаю его… Там, в предбаннике, – она кивнула головой на баню.

– Я бы посоветовал не снимать… Полезно иногда среди ночи перерезать радиопровод, чтобы настроение не поганилось. Время неспокойное, а вдруг разведчик шныряет?

Манька сбегала за кинжалом.

– А разве мы не пойдем в избу? – спросила она, вприпрыжку следуя за Дьяволом, который направлялся к разросшемуся неугасимому полену, который холил и лелеял.

– Нет, у нас есть дело, которое тоже не терпит отлагательств. Представь, сидишь ты в избе, ну или в другом месте, и оборотни со всех сторон, чем будешь отбиваться? У нас, между прочим, до полнолуния неделя осталась. А какой ты боец без доброго оружия?

– Но у меня же нет ничего, – Манька так и застыла с вытянутым лицом. Об этом она не подумала.

– А должно быть! – назидательно произнес Дьявол, поднимая вверх указательный палец.

– А где мы его возьмем-то посреди леса? – осознала она свою немощь перед оборотнями.

– Это в лесу-то где возьмем? – Дьявол изумленно приподнял бровь. – А стрелы, чем тебе не оружие? Была бы чуть любопытнее, знала бы, что умный человек и женским веером может с десяток врагов положить.

– Так ведь стрелой оборотня не убьешь.

– Вот поэтому мы будем делать их из неугасимого полена! – ответил Дьявол. – Нарежем древки и вымочим в живой воде. А пока они вымачиваются, займемся вторым крылом избы. И баню заодно проверим на наличие нечисти.

И мудрость Дьявола, наконец, дошла до Манькиного осознания. Рот ее сам собой растянулся в широченной улыбке. Она забыла про боль, которая не проходила сразу – даже воде нужно было время, чтобы залечить рану, забыла про усталость, не физическую – духовную, которая не лечилась живой водой вовсе, и не было вампира, который мог бы огорчить ее в эту минуту, ибо мудростью Дьявола были отодвинуты не только оборотни, но и вампиры. Ей не надо было тыкать им в лицо веткой, как она себе представляла, и вампира можно достать стрелой, не подпуская к себе. И камень на сердце, который давил ее с тех пор, как она узнала об вампирах и оборотнях, упал с души.

Манька уже не шла, она летела к зарослям неугасимого дерева, которые во множестве поднялись из земли. Крепких прутьев могли нарезать столько, что хватит на целую армию.

До самой ночи и до обеда следующего дня срезали прутья, снимали с них кору, выравнивали и заостряли, вырезая желобки и вставляя в расщеп древесное опахало из тонкого среза, закрепляя нитью. Срезали все прутья, которые годились на стрелы. Дьявол работал так умело, будто всю жизнь только тем и занимался, что изготавливал стрелы. И Манька научилась быстро. Охапки стрел опускали в озерцо с живой водой, обернув мешковиной, и вскоре для нее в озере не осталось места. Водоем пришлось расширить и углубить, но колодец здорово подрос за это время, вода переливалась через край уже не тоненькой струйкой, а добрым ручьем.

Наконец, Дьявол присмотрелся к толстому суку, срезал его, и, очистив от коры, примерил его к Манькиному телу, еще чуть срезал и довольно крякнул. Срезал еще длинных прутьев, провел по ним рукой, и они распушились на нити, а после очищенный ровный сук повесил сушиться на солнце.

– Ну, Маня, будем надеяться, что твоя обороноспособность выдержит напор врага, пока земля не наберет силу, – в некотором сомнении, решил он, еще раз пересчитав вязанки с древками. Их было больше тридцати, и в каждой по двести стрел.

Манька только сейчас заметила, что не она и Дьявол готовятся к битве. На берегу, под наскоро сколоченным навесом вялилась и коптилась рыба. Водяной со знанием дела осматривал полуфабрикат, где-то натирая солью, где-то разгоняя дым. Одна изба заканчивала собирать пшеницу, неизвестно как успевшую вызреть за короткую вегетацию, вторая собирала листья, грибы и урожай с огорода: капусту, огурцы, помидоры, морковь и свеклу…

И только сейчас Манька поняла, как избам удается выполнять всю мелкую работу. Они не делали ее сами, для этого был самоделкин инструмент, ученые пчелы и гигантские муравьи неизвестного вида. И катались по поляне ежи и скакали белки, а избы, как истинные капитаны, отдавали приказы, кому что делать. По опушке бегали самоходные бадьи, и возвращались к избам то с ягодой, то с грибами, то опять с молоком, если какая лосиха или козочка приблудилась к лугу, а блудились они по очереди, пристраиваясь к доильному инструменту, птицы летели на чердак, чтобы снести яйцо…

– А ты думала ты одна в избах живешь? – усмехнулся Дьявол. – Скорее, это изба – венец творения! Если бы ты призадумалась, то поняла бы, что изба – это сознание вот этой земли, и одновременно душа неугасимого дерева, – Дьявол обвел поляну рукой. – Все что земля делает, она делает для избы. Ты нечисть убрала, и нечисть избы с толку не сбивает. Поняли, что мы к битве готовимся – и прокатился по земле клич, и каждая тварь спешит на помощь. Грамотно надо с избами обращаться. Обидится изба, на земле тебе места не будет. Именно так, Манька, именно так, изба, может, курица, но курица высокого полета.

– Да как-то… язык уже не поворачивается ее назвать курицей… – обалдевшая Манька с радостью в сердце наблюдала за работниками, снующими туда-сюда.

– Вот погоди, почистим левое крыло, и баньку почистим, придут сюда лесные, и расцветет земля так, словами не опишешь! – мечтательно произнес Дьявол, а потом вернул ее на землю: – С которой начнем, а то не успеем и пропадешь, не успев полюбоваться на дело рук своих. Богу Нечисти не больно нужна красота такая, но избы не человек, за избы радуюсь. Хоть маленько успели понять, как в землю должны врастать, – и гордо добавил: – Их уже не заставишь угождать нечисти, а, следовательно, они, Маня, теперь всей нечисти нечисть!

– Со старшей и начнем, вон она поле уже закончила жать…

Дьявол свистнул избу, и изба, ссыпав последние зерна откуда-то из своего нутра на просушку на расстеленное полотно, в четыре шага отказалась у колодца, присела, удобно устраиваясь. Манька заглянула под избу, пытаясь понять, куда она девает свои длинные ноги, но ничего не увидела. Ноги ничем себя не выдавали. И даже не скажешь, что были какие-то ноги, изба как изба.

– И где они?! – удивилась она.

– В землю вросли, – ответил Дьявол, заглянув, как Манька, под избу. – Это ж корни у нее, не совсем ноги.

Манька присвистнула, воззрившись на избу, как на чудо вселенной. И пока в горнице на нее не прикрикнул Дьявол, пыталась переварить чудо чудное.

Вид костров и болтающихся над ними полуживых мертвецов вернул ее с небес и поставил все последние события с головы на ноги. Мертвецы тут же напомнили, испоганив настроение, что стрелять она не умеет, враги ее не нитками шиты и свое оружие у них имеется, а периодическая литература издревле рассматривает изданный указ вампира «все в строй» идеальной командой не только для оборотней, но и для проклятого человека, и каждый проклятый не имеет ее показаний, чтобы щадить избы и ее саму, и глубоко заложенный фундамент не есть крепкая стена…

С их подачи идеальным человеком получался кто угодно, только не она. И порой Манька не знала, что им ответить, ибо правда была на их стороне, и тогда обгоревшие полутрупы самым непристойным образом показывали ей отхожие места, поражая своей живучестью, или клялись в вечной любви и протягивали пустые руки, почему-то думая, что отдают всякие ценности и подношения.

С чертями, ушами и глазами у них было много общего…

Манька то и дело обгорала, но стойко до последнего держалась, чтобы не бежать к живой воде – это отнимало много времени. И сначала заметала прах и пепел в ведра. От радостного настроения не осталось следа, гнетущее состояние вернулось, победа перестала казаться такой легкой, как когда они с Дьяволом готовили древки стрел.

Покойников в этом помещении оказалось на треть меньше, но самым неприятным было то, что все они успевали пожить в свое удовольствие, ибо у каждого нашлось столько добрых слов, что Манька как-то само собой улавливала их речь ушами и прислушивалась, а когда они входили в контакт, их уже было не остановить.

Дьявол то и дело напоминал, зачем она здесь, плескал в костер живую воду, чтобы благотворительность обратилась в попрошайничество, но попрошайничество не прекращалось и пламя не унималось, пока не начинался обратный процесс до самостоятельности, и нечисть не оставалась на костре такой, какой была в момент, когда забирала тело у проклятого.

– Смотри, – говорил Дьявол, указывая Маньке на костер с Благодетелями, – ты проклятая, изба – проклятая… – вот так нечисть готовит левую подающую руку. Подходит к вампиру человек, и что он слышит в уме? А вампир в это время думает о человеке наоборот. А если вампир к вампиру подходит, – Дьявол плеснул в огонь живой воды, – говорит-то он это, – два человека на костре заказывали богатую жизнь, нисколько не стесняясь в выражениях, о чем Манька в помыслах не помыслила бы, – а твоя душа-вампир слышит только то, что сейчас будет через несколько минут… – мертвецы снова стали щедрыми и самостоятельными. – Так сможет ли душа-вампир им отказать, если они как Благодетели? И получается, что щедрость твоя не знает границ, потому что все объяснения в земле лежат. И сама ты такая: они в карман руку засунули, и ты засунула, они протянули – и ты протянула, только они ничего никому не дали, а ты отдала все, что в кармане нашла.

И только тут Манька начала понимать, как криво посажена у нее голова, и почему Дьявол постоянно напоминает ей об этом, стоит себе в убыток совершить оплошность благочестивыми помышлениями. И зареклась впредь быть более осмотрительной. Она поймала себя на том, как много узнала о самой себе, проклятую из нее делали по образу и подобию. Не зря Баба Яга столько лет отрабатывала приемы порабощения человека на избах.

Так прошел день, и еще один день. И на третий день Манька увидела, что костры поредели, и со всех сторон с одного места можно было увидеть противоположные стены.

Полумертвецы качались далеко не все самостоятельные. Были среди них болезные и убогие, и как-то неуверенно они себя вели, будто и в самом деле с ними что-то происходило, но что чувствовали только они, и никто другой не мог прикоснуться к их реальности, в которой варились с тех пор, как их подвесили здесь. Они не предлагали денег, не исторгали полюбовные слова, но тихо смотрели, качали головой и видели что-то, что могли бы видеть на самом деле, например, больного человека. Или тихо разговаривали, с сочувствием и состраданием покачивая головами. Но могли тут же, после нового воскрешения вскинуться и кричать, и бить руками, и посылать проклятия или причитать. И руки, и ноги у Маньки сразу холодели, голова становилась тяжелой и больной, и, если они били кого-то у себя в костре, она чувствовала, как будто они бьют ее. И живая вода не помогала исторгнуть такую боль из себя. А если в костер попадала живая вода, то они не становились другими.

Такие независимые и раньше, в другом помещении, попадались ей. Их было много, но меньше, чем тех, которые могли перемениться от живой воды.

– А отчего так? – спросила она, заметив очень похожую на себя женщину. Голубые глаза, такая же форма носа и губ. Ей вдруг показалось, что она знает эту женщину.

– А-а-а! – протянул многозначительно и хохотнул Дьявол. – Они пережили своего вампира, и теперь вампир не ходит по вампирам, и к нему не приближаются другие вампиры.

Манька посмотрела на костры и на людей в недоумении.

– Оба они мертвы, но душа вампира осталась здесь, в Царстве Божьем, а он там, в Аду – в Царстве Небесном, запертая у Бабы Яги, – пояснил он. – И уже вампиру положено дождаться своего ослика, чтобы въехать в ворота вожделенного запредельного города МилаСулимЕйРу… Вот как скажешь «Руку», если она обрезана? А ослик по другим параметрам в ворота проходит. Город тот же, но имя другое – МилАсурЕй! И пока мы неспешно дожидаемся ослика, я с удовольствием прикладываюсь к именитому гостю. У меня нет души, чтобы я слушал одно, а слышал другое.

– А вампиры об этом знают? – полюбопытствовала Манька, подозревая, что он осанну вампиру не поет.

– Наверное… – уклончиво пожал плечами Дьявол. – Вообще-то они не думают о смерти, как раз наоборот, уверены, что их ждет вечная жизнь. Смерть одного из них на день другой напоминает им о бренности их Бытия, но обычно о покойнике они забывают в тот же день: с глаз долой – из сердца вон. А для некоторых похороны, как праздник: собираются столько важных особ – можно себя показать, а если вампир государственного уровня, то и любимую музыку послушать на всю страну. Не знаю почему, но очень им нравится «Танец маленьких лебедей». А какой после этого начинается дележ! Когда еще увидишь, как вампиры между собой грызутся.

– А почему вампиры не отпускают проклятого? – кивнула она на огонь с глубокой задумчивостью. – Мне кажется, лучше осликом умереть, чем так мучиться. Наверное, и вампиру упокоится было бы желаннее.

– Ха, а как? Думаешь, Баба Яга сюда зайти могла? Да и зачем ей помнить о тех, кто тут запрятан? На третий день голова у вампиров уж точно забором не заморачивается. А если они вампира не помнят, который был им братом и сестрой, кому придет в голову помянуть его проклятую душу? И потом, думаешь, они сами лезут в огонь, устраивают виселицы и вешают этих несчастных? Да они бы ума лишились! Они не способны ничего такого представить, что потревожило бы их сознание. Вампиры устраивают проклятому костер заклятием, а пройти к нему.… – он покачал головой, – это мало кто смог бы. И уж никогда не смогла бы нечисть! Представь, что вампир подружился со всеми своими помощниками, вот смеху-то будет! Ум земли разом разрушит проклятие и на душу, и разоблачит всех, кто ищет крови. И мало откроет – откусит добрый кусок, прямехонько приложив к проклятому. Попробуй, докажи потом, что не имел злого умысла, если сам прокричал Городу Крови: «умри!» Земля не умеет прощать, ее раз обманул – и горстка пепла посыпалась из тебя.

Манька посмотрела еще раз на женщину на костре. Достала из кармана зеркальце, посмотрелась, и снова посмотрела на женщину.

– Дьявол, мы с ней так похожи! – удивленно сказала она, поежившись.

– Это твоя мать! – с отвращением произнес Дьявол, жестом на нее указав.

Манька побледнела и застыла, как изваяние, уставившись взглядом на обгоревшего человека, которого любила всем своим сердцем, искала и ждала всю жизнь. Дьявол сказал: «надо!» – и она понимала: надо. И не думала, что на кострах горят люди из крови и плоти. Им нельзя было доверять, их нельзя было любить – это была нечисть, и горстка пепла сыпалась меж пальцев…

Она смотрела на мать широко открытыми глазами. И так много хотела ей сказать, спросить, вернуть каждую минуту, не подаренную ей матерью, и прожить ее снова рядом с человеком, в котором нуждалась больше, чем в ком-либо еще. У Маньки дрогнули и подогнулись колени, и она рухнула перед костром, чувствуя, что, не зная матери, она знала ее всю свою жизнь. Она желала только одного: отдать жизнь, что бы мать могла жить.

– А что это за костры? Почему на них люди горят? – чуть слышно прошептала она. К горлу подкатил ком, не пропуская воздух в легкие, внутри все сжалось.

– Прости, Маня, но это мифическое существо уже давно не существует в природе – и только костры продолжают гореть. Перспектива попасть на этот костер есть у каждого. А звали его – Ваал. И все Спасители – продолжатели его дела. Они бросают человека в огонь и пьют его кровь, – Дьявол взял ее за локоть, чтобы помочь подняться, но она отмахнулась от него, не в силах оторвать взгляд от лица женщины.

– Маня, не дури, это не человек, она умерла давно! – прикрикнул Дьявол, но слезы уже бежали по Манькиному лицу.

– Мама! – прошептала она едва слышно. – Не уходи, не оставляй меня! – и захлебнулась слезами, сорвалась, дав волю словам, которые держала в себе всю свою жизнь, подползая к костру, разгребая хворост, не чувствуя, как лопается кожа на руках, и как занимается огнем одежда. – Почему родила меня?! Почему бросила?! Мне так плохо было! Меня так били, так били!.. – крик Маньки был глубоким и шел из самого сердца, сдавленный, хриплый, как вой, глаза застили слезы. И Манька не заметила, как люди на кострах ожили, зашевелились, разрывая цепи, и хоронясь за кострами, ползли к ней, обступая со всех сторон.

Мать вдруг перестала повторять одни и те же слова, голова склонилась набок, глаза ее стали живыми, она порывалась встать, протянув обгоревшие руки.

– Потерпи, моя девочка, потерпи, все у нас будет хорошо, – уговаривала мать мягким голосом, глядя на Маньку с грустью и лаской. – Я приду, я вернусь, ты прости меня, девочка моя! Вот и увиделись! Не забыла ли ты меня? Любишь ли ты меня? – мать изо всех сил старалась дотянуться до нее, и тоже поползла к ней. – Девочка, как мне плохо! Дай мне руку!

– Нет, нет! – вскрикнула Манька испуганно, останавливая мать – она видела, как умирают люди, когда огонь под ними гас. – Дьявол! – закричала она, порываясь залезть в огонь, чтобы дотронуться до руки матери. – Помоги! Достань живой! Пусть она вернется! Спаси ее! Забери меня, но только верни мне маму!

Дьявол схватил обезумевшую Маньку, стараясь оттащить ее от огня. Она вырывалась, отталкивая его от себя, и снова кидалась в огонь. Кожа слазила, сворачиваясь, лохмотьями, и мясо обугливалось в том месте, где огонь успевал его лизнуть. Но она не чувствовала, или чувствовала, но не замечала.

– Уйди! Уйди! – закричала она страшным голосом на Дьявола, борясь с ним. – Это все ты! Ты! Ты меня оставил одну! Сиротой! Ты ее отдал! Меня! Всех! Ненавижу! Ненавижу! Уйди! Отпусти меня!

– Маня, а твоя мама сказать может, почему голова у нее в огне не горит? – кричал Дьявол. – Где твой ум, слушать бред такой!

Наконец Дьявол вытащил ее на улицу, запихнул в водоем с живой водой, вливая воду в рот и заставляя сделать несколько глотков. Манька ушла под воду и, схватившись за мешки со стрелами, выпустила весь воздух, вдохнула воду в себя.

– Мы из-за этой нечисти воду еще с тобой тратим! Там все покойники ожили! Попробуй, загони теперь эту мерзость в костер! Давай, в живой воде топиться начнем! – Дьявол выловил Маньку за волосы, вытянул ее на поверхность, оттаскивая от водоема.

– Уйди! Уйди! – Манька отбивалась и, когда Дьявол выпустил ее, повалилась на землю без сил, сотрясаясь в рыданиях всем телом. – Спаси маму! Ты можешь! Пожалуйста! Спаси ее!

– Маня, это не твоя мать, она на человека даже уже не похожа… Посмотри на нее! Жизнь ее теплится костерком, который запрещает ей умирать!

– Ты не человек, тебе не дано понять, что такое потерять любовь, жизнь, человека! – Манька уткнулась лицом в землю и лежала уже тихо, чувствуя, что умирает.

– Ну, конечно, уж куда мне! – сварливо проворчал Дьявол, присаживаясь рядом и поглаживая Маньку по спине. – Да мне ли не знать, что такое жизнь, что такое любовь, и в особенности – человек! Человек – это звучит гордо, пока человек сам о себе так думает. Но перед Дьяволом – это уже не звучит гордо… Это звучит грязно! Постыдно! Ужасами, которые человек несет сам в себе и сеет вокруг! Поверь, никакое золото вселенной не сможет заставить меня думать по-другому. Все люди одинаково смертны, но найдется ли человек, который видит жизнь человека во всей ее красе до смерти и после смерти? А я вижу! И это дает мне преимущество перед вами. Таких, как эта, извини, дорогая, мадам, на смерть в последнее время отправились – никакими магаданами не измеришь!

– Но мать-то моя, в чем виновата? – тихо спросила Манька. – Разве она виновата, что мы с ней обе…

– Представь себе! Дети не несут вины родителей, но родители вину детей до третьего и четвертого колена! Маня, передо мной вину ищи, и тогда поймешь, о какой вине говорил один из тех, кто знал Закон! А-а-а, – Дьявол устало махнул рукой. – Ты не отвечаешь за проклятие матери, но она отвечает за твое! Разве не родители должны научить человека противостоять силам зла? Ты уж прости, но я не вижу в ней человека, и твою мать немного другой представляю себе.

Дьявол положил руку на Манькину голову, и вдруг Манька увидела свою жизнь, которую никогда не помнила, но помнил Дьявол. Она словно провалилась во тьму, а после обнаружила себя в прошлом.

– Не ори! Не ори! Не ори! – кричала мать, с силой шлепая голодную Маньку. – Хоть какой-то покой от тебя должен же быть! Да сколько можно портить мне жизнь и мотать нервы?!

– Заткни свой прицеп, достал он меня! – зло процедил сквозь зубы мужчина, который сидел полураздетый на кровати. – На что я сюда пришел? – он взял брюки и начал одеваться.

– Не уходи! – униженно попросила мать мужчину. – Да заткнись ты! – она повернулась к Маньке и с размаху ударила ее по голове.

И Манька замолчала… Потеряла сознание.

Когда она очнулась, мать плакала, но плакала она не над Манькой, а оттого, что мужчина по непонятно какой причине все же ушел. В животе у Маньки урчало: уже несколько дней мать поила ее водой с ложкой сахара. Молоко пропало после того, как на несколько дней она куда-то исчезла, оставив ее соседке. Соседка ругалась, и кляла и Маньку, и мать на чем свет стоит.

Мать подошла, все еще утирая слезы, и Манька потянулась к ней, к ее груди, в надежде, что та возьмет ее на руки и согреет. И она взяла – и Манька почувствовала, как холодно матери. Голова еще болела, но она прижалась, согревая ее своим тельцем, пока губы матери что-то шептали. Шептали зло, будто говорила не она. А только этими губами она могла целовать, и Манька подумала, что, наверное, все мысли ее ушли в сердце – там искали света и радости.

Манька немного удивилась, когда мать завернула ее в пеленки, рваные и грязные, взяла дорожную сумку, и вышла во двор. Она надеялась, что мать хотя бы ее покормит, идти никуда не хотелось. Она заворочалась и заплакала. Мать нагнулась и спустила с цепи пса, положив сверток на колено. Пес дернулся, Манька скатилась с колена и почувствовала, как в раз промокли пеленки и одеяльце, она упала в лужу. На улице было прохладно, только что прошел дождь..

– Ты, Малина, куда опять направилась? Девку-то хоть покормила? Вечно она у тебя голодная… – услышала Манька голос соседки.

– Уезжаю я, Ивановна!.. – мать помолчала, а потом вдруг торопливо вскинулась и крикнула. – Слышь, ты Маньку не взяла бы? На год, на два… Или насовсем, – последние слова она проговорила совсем тихо.

– Да на что она мне? – грубо ответила соседка. – Дурная у тебя девка, корченная, вон, руки у нее судорогой сводит, слюна изо рта течет… Утопить ее что ли? Нет уж, ты сама! А пса возьму, хороший у тебя пес, покладистый, чужого не пускает, мой-то сдох… – соседка подошла поближе, и голос ее прозвучал совсем рядом. – А ты куда?

– Да к мужу я… – ответила мать, голос ее прозвучал как-то необычно, с угрозой.

– Есть он у тебя, муж-то? Ты, Малина, совсем с ума сошла, опять за свое…

– Был. Увели. Мне тут подсказала одна… Посреди леса ведьма живет, за кого хочешь засватает – вот и засватали. Я пока им не отмщу, не успокоюсь. Мне многие про ребенка говорят, а только пусть он с ним посудится на том свете! Мне терять нечего! – с вызовом бросила мать. – Ты это, не говори пока никому…

– Уйди ты! Чего надумала?!

– Да не волнуйся, я скоро обернусь туда-обратно, одним глазком только посмотрю, как они голубки… Я ведьму эту найду – она мне все выложит, чем они его присушили!

– А Маньку-то куда понесла?

– А, не жила еще, и не жилец уже на белом свете. Сколько греха на душу приняла, приму еще один… – мать рассмеялась. – Да не я! Сама говоришь, порченая она, приступ убьет ее когда-нибудь… А, может, возьмешь? Что ж ты собаку подбираешь, а девку – не хочешь?

– Да иди ты! Можешь и пса своего забирать! – отозвалась соседка холодно.