Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

Вот ты, Манька, много бы человеческими понятиями с нечистью справилась?

То-то и оно!

Дьявол выловил шумовкой очередную партию ушей, разложил их на левые и правые, орудуя вилкой.

Манька придвинула уши к себе, приложилась к каждому, бросая свернувшиеся в трубочку в ведро. Правые уши читать было приятнее, чем левые, правые иногда хвалили ее, говорили много такого, о чем она не посмела бы о себе подумать, левые, напротив, ругались и прочили беду, проклиная само ее существование. Что до самих ушей, как и до всего прочего, связанного с мертвечиной, Дьявол к ним руками не притронулся, и сколько бы она ни надеялась на помощь, совесть у него не проснулась.

– Они всегда так? – брезгливо бросая в ведро очередное ухо, спросила Манька.

– Нет, иногда нечисть наоборот их раскладывает, – ответил Дьявол, помогая ей дотащить ведро до ямы, которая на четверть была уже заполненной.

Манька слушала ушной бред два дня, а на третий разразился настоящий ливень, который хлестал, как из ведра. Струи дождя метались из стороны в сторону под порывами холодного ветра, который дул со стороны гор. Где-то там, за пределами обогретой земли, бушевал настоящий ураган, и неугасимое полено не успевало согревать капли, пока они были еще в воздухе.

Не успела она выйти до ветра, как тут же промокла до нитки. Хуже, что из-за свиста ветра услышать ухо просто было невозможно. Пришлось перебраться в старшую избу.

Изба, заметив, что уши тащат обратно в дом, не сразу впустила Маньку и Дьявола, отстаивая свое право на безухое существование. Дьявол долго препирался с избой, скрипя как половица, и Манька уже отчаялась найти у избы понимание, с тоской попинывая последний мешок с ушами, в надежде, что он свалится с крыльца, а там и докатится до самодельного стола, возле которого они обычно разводили костер, сложив из кирпичей небольшую печку, как вдруг дверь отворилась. Дьявол подхватил мешок и, пока изба не передумала, взвалил его на себя, другой рукой затаскивая в избу ее. Дверь за ними закрылась с грохотом – можно было подумать, их не впустили, а выставили.

Изба топилась. Гари накопилось не так много, как Манька ожидала, но на удивление было прохладно.

– Я ей наказал на ночь трубу не закрывать, и окна оставлять открытыми, – объяснил Дьявол. – Я, Маня, пожалуй, поброжу по белу свету, – виновато попросился он, прислушиваясь к завываниям, – а вы тут как-то сами, без меня…

Манька кивнула, понимая, что Дьяволу без этого никак. Когда еще ему удавалось так организовать и примирить людей?! В каждую непогоду он дрейфовал и бесновался, то кидаясь камнем вниз, то взлетая вверх, и у каждого, кто не искал теплое место, приноравливался сорвать головной убор, а то и утащить его самого. Но не только манила его свобода, а как признавался он сам, многие люди, устрашаясь бедствий, полагались на свою голову, замыкая уста нечистотам своим, и тогда каждый человек был как он есть: вампир – вампиром, человек – человеком, и многие слышали голоса нечестивых богов и пренебрегали ими, раскалываясь сами в себе. Так искреннее молиться Дьяволу могли люди только в такое время, когда ужас накрывал их, и каждый из них мечтал лишь об одном: спастись и спасти другого. «Господи! – кричал человек сознанием. – Не дай упасть плите на этого человека, потому что я иду к нему!» И про Спасителей в это время никто не вспоминал, а просто искали силу, которая могла бы удержать плиту. И было: человек спасал душу, или душа спасала человека – и уже никогда их жизнь не становилась прежней. И как только вампир начинал клеветать, дух человека поднимался. И когда Дьявол думал: стоит ли угробить человека сейчас, или дать ему еще чуть времени – склонялся ко второму.

В последнее время Манька сама полюбила непогоду, в надежде, что в оборотне поборет человек, который останется сидеть дома. Но рассчитывать на это не приходилось: каждый зверь в оборотне понимал, что ночь и непогода лучшие его союзники, укрывающие злодеяния от свидетелей.

Время шло медленно. Одно ухо за другим оказывались в ведре, но мешок с ушами будто сам собой наполнялся. Иногда попадались уши, которые были правыми, а ругались, как левые, или наоборот. К обеду изба наполнилась запахом хлеба и стряпни. Изба постоянно кашеварила тихо сама с собою. По кухне проплывали поддоны, чугунки, пару раз на колодец с живой водой сходили те самые отреставрированные бадьи на коромысле.

Маньке пришлось выйти, чтобы поднять их на крыльцо, хотя изба вполне справилась бы и без нее. Ступени сложились в горку, поэтому никаких проблем с подъемом у коромысла и ведер не возникло, разве что было скользко и поднялись они с третей попытки. Откуда изба узнала про такой способ, осталось для Маньки загадкой, но она сама еле поднялась, и вместо того, чтобы умно промолчать, попросила избу вернуть лестницу в исходное положение.

Изба заскрипела, выказывая расстроенные чувства.

Причина стала понятной чуть позже, когда изба бесцеремонно выдернула у Маньки из-под носа очередное ухо и отбросила его в мешок. Как это произошло, Манька тоже не поняла, просто ухо некая сила выдернула из рук и, пролетев по воздуху, ухо оказалось в мешке. По столу проехалась сырая мыльная тряпка, потом еще раз уже сухая и чистая, а потом на столешницу легла чистая выбеленная скатерть, вышитая узорами, как те, что украшали колодец. А дальше стол уставился разными яствами, на которые Манька не могла смотреть без одури. Толстые пышные рыбники, пироги с зеленым луком и свежими грибами, которые росли на опушке пузатым воинством, баранки, булочки, вареная и печеная рыба, икра красная и черная, щи, борщи, сладкая патока, медовуха, медовые пряники…

Что-то из этого, самое лучшее, изба сложила на поднос, закрывая рушником.

Манька вжалась в лавку, глотая слюни…

Изба готовила не для нее, ясно, как день божий… Узорные деревянные тарелки, покрытые росписью, легли друг на друга, но не с ее стороны, а с противоположного краю. К ним приложились две деревянные ложки, большая и маленькая, две кружки… По избе проехался пыхающий самовар, подпрыгнул в воздухе и опустился на салфетку, рядом опустилась ваза с разными лепестками и листьями. К столу подъехал стул, на который опустилась подушечка, на мешок с ушами упало покрывало, прикрывая и два ведра с умершими ушами, которые она уже успела прослушать.

И как раз в это время в дверь постучали…

Манька вздрогнула и уставилась на дверь с испугом, понимая, что интеллект избы не позволит ей устрашить дорогого гостя…

Дверь открылась, в избу вошло странное зеленоватое существо, прикрытое суровым полотнищем, сплетенным из стеблей водных растений. Сам он был выше Маньки на голову, сухожильный, с водянистыми, как у рыбы глазами, слегка навыкате, и чуть раскосыми, но глаза искрились и были живыми.

Руки обычные, только пальцы чуть длиннее и с перепонками, ноги – как ласты, кожа у существа была влажная, очень эластичная, на голове – зеленые волосы, связанные в пучок, и каждый волос казался очень толстым. Острый нос и широкие густые брови из сплетенных волосьев, придавал его лицу некоторые птичьи черты. Он был старый, морщины на лице, как реки, бороздили высокий лоб и худые скулы, но по-молодому на складках губ играли ямочки, и еще одна на остром подбородке.

Гость, не обращая на нее внимания, прошлепал к столу и уселся на стул, окидывая взглядом приготовленные для него угощения. Губастый рот растянулся в широкой улыбке, обнажив острые, как бритва, зубы с небольшими клыками и широкими резцами.

– А ты, Маня, что же не ешь? – спросил гость, будто только что ее заметил.

Манька замотала головой, очень удивившись, что голос его был настолько приятен, будто она услышала звон капели или бьющихся друг об друга сосулек.

– Так это… – растерянно и расстроено выдавила она из себя, слегка заикаясь, – меня это… не пригласили.

– Так, – незнакомец уперся рукой о колено и пристально посмотрел на нее, чуть наклонившись над столом и приблизив к ней лицо. – Сколько раз ты отказывалась от угощения?

– Так это… – едва слышно выговорила она, – здесь это… покойники…

– А помянуть их разве не следует? Изба-то тут при чем? – грозно спросил незнакомец и мудро заметил: – У тебя, я смотрю, вампиры склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!

– Так это… – Манька окинула стол взглядом, подавившись слюной. В дорогом ресторане Благодетелей так не потчевали. Она половины из того, что было на столе, в жизни не пробовала. – Я разве против? А как мне… – она кивнула на печку

Перед Манькой брякнулись на стол две точно такие же тарелки и ложки, а чуть погодя прилетели кружки.

– Наоборот, мне изба нравится, но много нечисти, – пожаловалась она, выбирая с чего начать. Глаза разбегались, попробовать хотелось и то, и это. – Вот поборем…

– А до «поборем» разве жить не надо? Давно я, Маня, за тобой наблюдаю, хорошее дело делаешь. И хороший Учитель у тебя.

– А вы кто? – спросила Манька, откусив рыбный пирог и заедая его ложкой наваристой ухи.

– Водяной я, – ответил незнакомец, привстав со стула и поклонившись.

– Водяно-о-ой? – изумилась Манька. – А разве они бывают?!

– Бывают-бывают! Мы ведь с избой давно дружим. Она на новое место, и я решил поближе перебраться. Привык, знаешь ли, к пирогам, дочки мои привыкли, а река – она большая. На старом месте водяных много развелось, а тут все больше в озере селятся – просторно там, и чисто.

– А почему вас в реке не видно?

Водяной усмехнулся.

– Это как смотреть!

Так, за разговорами, она не заметила, как добрая половина угощений была выпита и съедена. О жизни водяных Манька узнала много нового. Оказалось, они обживают место и всеми силами берегут его, охраняя мальков и всякую живность, а еще прибирают сети и мусор, когда человек загаживает реку. И когда водяной не справляется и умирает, река тоже начинает умирать, а рыба из реки уходит. Изба кормила водяного пирогами, а водяной приносил избе рыбу, и когда Дьявол свистел, именно водяные приходили на зов и выгоняли раков на берег, чтобы облегчить ее участь.

Выходит, водяные были добрыми.

– Так это рыба не сама?

– Помилуй, Господи, да как же… рыба не глупое существо, умнее некоторых людей.

Когда вернулся Дьявол, Манька ничуть не удивилась, когда они поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Водяной поклонился Дьяволу, и все молчком. Она догадалась, что разговаривают они телепатически. На том самом незнакомом языке, на котором разговаривали и избы, и уши, и глаза, и древние вампиры… И, в общем-то, радио… И даже человек, который и слышал, и землей понимал, а сознанием не уразумел.

Дьявол, за то время, пока искоренял зло, проголодался, и навалился на еду, быстро умяв последние пироги. И пока старые знакомые попивали медовуху, Манька убрала со стола, помыла посуду и аккуратно сложила ее на полку. Привыкнуть к самостоятельности избы она еще не успела, и когда складывалась скатерть, или летела к ней чашка, чувствовала себя немного лишней.

– Не парься, – заметил Дьявол ее состояние. – Изба дана человеку для счастья. Каждый человек волен искоренять в себе зло, а когда мы с тобой другим делом заняты, что же ей, нас дожидаться? Вон, и человек себя разными приспособлениями от работы освобождает. Чего надсажаться, если можно водопровод в избу подвести? Ведь и водопровод придуман раньше, чем человек появился. Какую реку ни возьми, чем не водопровод?

Манька покосилась на печку.

Все: и Дьявол, и водяной – обращались именно к печке, и, наверное, именно там у избы было сознание. Уж больно ей избы нравились, но как поверишь, что избы, напичканные всеми человеческими приспособлениями ее приветили. «Это не всякий богатый человек может свой дом так техникой оснастить! Один инструмент каких денег стоит!» – думала Манька. Но стоило заметить мешок с ушами, как она тут же одумалась: не хозяйкой она в избу пришла, а другом, друга изба и встречала пирогами, а дружба дорогого стоит, когда не ты, а тебя другом назвали.

Водяной, заметив, что одежда на нем совсем высохла, засобирался. Дьявол ушел вместе с ним, прихватив два ведра со студенистыми ушами, а Манька вернулась к тому, с чего начала утро – к разбору ушей. Работы ей хватило до самого вечера, и когда изба накрыла ужин, не отказалась, пригласив Дьявола, который принес с собой небольшой кусок железного каравая.

К ночи она с ушами закончила. Последние свалили в яму и присыпали землей. Она хотела закопать яму, но Дьявол посоветовал оставить, как есть: яма еще могла пригодиться, да и дождем землю размочило так, что глина сразу налипла на лопату и на ноги.

Смотреть избы было решено с утра.

До полнолуния оставалось две недели – ночь у Маньки была не спокойнее предыдущих. Но на следующий день утро выдалось на удивление ясным, и когда она вышла и пробежалась вдоль опушки, с удивлением отметила, что на поляне зреет малина и земляника, и черемуха вот-вот станет черной.

Земля, согретая неугасимым поленом, жила своей жизнью…

На обратном пути она набрала корзину отборных грибов, наскоро почистила и оставила в избе, накрыв салфеткой. И поняла, что изба занялась грибами, когда зашла второй раз и увидела, что они залиты водой. Пирожки. Наверное, настряпает, а готовила изба так, что любой шеф-повар позавидует.

Глава 20. Жар-птицы Фениксы

На этот раз до шпиона добраться удалось легко. Только больно. Но к боли Манька привыкла, как йог, который истязание тела считает посвящением себя в высокие слои нематериальной основы. Она так не считала, но истязание от этого не прекращалось, ибо истязала себя не она, а нечисть и ее произведения.

Над дверьми, откуда Манька первый раз услышала голоса, как раз было чисто, а вот слева и справа нашлись два тайных помещения, куда провел ее Дьявол. И когда она увидела, кто ведет разведку – ей стало плохо. Если бы Дьявол в это время не имел своей выгоды в том, чтобы она, увидев развернувшуюся перед ней картину, не повредилась в уме, вряд ли голова ее смогла бы выдержать такое.

И в том и в другом помещении горели костры, и в каждом лежала щепка неугасимого полена, которая поддерживала огонь и жизнь в умирающих людях, подвязанных за руки или за ноги. Полутрупы висели обуглившиеся и полусгнившие, но голова их оставалась не обгоревшей, и эти головы жили своей необыкновенной жизнью, которая у них когда-то была. Они вели себя не хуже и не лучше чертей, но не раздувались, а только с каждой проговоренной фразой обгорали все больше, пока не замолкали на какое-то время, за которое огонь наполнял их новой жизнью, и, просыпаясь, снова проживали короткий отрезок времени, пока их тела становились черным и неживым. Проживали точно так же, как предыдущий отрезок времени: оживали, проговаривали, умирали, оживали, проговаривали, умирали…

Манька заметила, что они повторяют одно и то же, будто в забытьи, и разговаривали, в основном, сами с собой. То хвались, то жаловались, то умоляли, то протягивали к кому-то руки, а то, что совсем непонятно, порочили самих себя или исторгали вопль, или прощались с жизнью, или грозились убить, и, судя по их лицам и движениям, думали, что убивают. Иногда они висели и лежали на одном костре по двое и по трое, и прежде чем погибнуть, сначала убивали одного из них, или наоборот, били ему поклоны… И если полумертвые замечали, что она смотрит на них, то переставали умирать и начинали тянуться к ней: голос их наполнялся силой, голова просыпалась, и они уже не говорили одно и то же, а самым самостоятельным образом начинали кричать ей проклятия или заговаривали ласково, зазывая к себе, в то время как огонь вспыхивал так, что подойти к ним уже было невозможно.

И стоило ей ответить им взаимным чувством, как она сразу чувствовала, что силы уходят из нее и тело наполняется болью, будто она и в самом деле взошла на костер. А мертвецы в огне становились живее живых.

Дьявол ужаса не испытывал. Он любовался полуобгоревшими трупами, как произведением искусства. Когда Манька справилась со своими чувствами, она смогла его понять. Именно так представила бы она себе Ад, если он существует. А раз нечисть на земле смогла создать Царствие Небесное, то как бы доказала Дьяволу, что голова у нее работала не хуже, чем у Бога Нечисти. Мудрый Дьявол всегда умел гордиться недалеко упавшим яблоком.

– Я сошла с ума! – призналась себе Манька, останавливаясь возле одного из костров. – Я сошла с ума! Дьявола не существует. Изб на курьих ногах не бывает. Водяные… Черти… Живая вода… Огонь… Я сошла с ума!

– Маня, если ты сошла с ума, то все сказочники тоже были с приветом, – успокоил ее Дьявол. – Сознание человека сойти с ума не может. Оно создавалось с некоторым запасом прочности: вдруг попадет в Сад-Утопию, а там, знаешь ли, самое сказочное место! И чтобы попасть туда – надо так расстроить нечисть, чтобы уже никогда ей в голову не пришло считать себя инженером душ. Но если не хватает знаний, чтобы понять, что происходит на другом конце земли, то вполне можно не справиться с анализом поступающей информации, – согласился он. – Когда начинается потоп, кому угодно приходится тонуть, если плавать не учился. Им не так плохо, как может показаться на первый взгляд, но избам плохо. Ты же видишь, как быстро они исторгают проклятия! Если это Ад, то у избы, а не тех, кто горит в огне.

– Как птицы фениксы…

– Мои жар-птицы. Ох, Маня, видела бы ты красоту сияния, когда сознания уходят в Абсолют! Я ж говорю, от нечисти польза немалая.

– А какая в этом польза? – Манька с ужасом просчитывала объем работы.

– Меня больше становится, – ответил Дьявол самодовольно. – Частица сознания уходит в Бездну, и там, где она сгорает, остается первородная материя! А первородная материя – это моя молодость, сила, умноженная земля. После того, как я сунулся в Бездну, понял: Свет – это хорошо, но ковырять Бездну лучше пальцем. Результат тот же, и голова целая. Кому бы еще в голову пришла такая умная мысль?

– Мне, наверное, – ответила Манька, не найдя сил для усмешки.

– Не самая умная мысль, – заверил ее Дьявол. – Я бы погиб, если бы не был для Бездны, чем-то вроде Бездны для меня. Ее не может не существовать, как не может не существовать меня. И только земля может быть и Бытием, и Небытием. Земля – утрата восполнимая, тогда как я…

– Ну а вдруг каждое сознание родит Бытие?!

– А ума хватит? Ты сначала с этим прахом разберись! – Дьявол с иронией ткнул пальцем в ближайший костер. – Сознание человека без соответствующего набора функционирующего оборудования совершенно недееспособное. Ткни человеку в мозг, и где оно – сознание? Прилепилось оно к нему? То-то и оно! А ведь это человек еще от земли не отошел… А я сам по себе мыслящее существо, а если мыслю – значит, существую! И кто бы я был, если бы мог делиться на множество маленьких Дьяволов?! Сейчас мы начнем землю делить, планеты, интеллект… – и чем это все закончится? Огромная вселенская война и торжество Бездны! Нет уж, хватит с меня Абсолютного Бога, который все время разевает на мое имущество пасть.

Манька промолчала, обозревая количество безымянных беспризорных великомучеников, многие из которых мнили себя мучителями. Работенка предстояла еще та. У Маньки опустилось все, что могло опуститься. Огромные костры то вспыхивали, то угасали до тлеющих углей, и казалось, что нет им ни конца, ни края.

– Мне снимать их с цепей? – спросила она уныло.

– Нет, щепку надо достать, – ответил Дьявол. – Ну, подмести еще и вынести прах из избы.

Манька без лишних слов вооружилась посохом и принялась вытаскивать из костров щепки.

Это было совсем непросто. Щепка порой была такой маленькой, что разглядеть ее среди углей не представлялось возможным, с ноготок (вот почему поленья были обструганными!) – и приходилось перерывать весь костер в несколько заходов. Дьявол помогал разыскивать щепки, указывая на явные признаки: они горели желтоватым угольком, высвечивались изнутри белыми прожилками. Но если она не успевала отскочить, когда приходил срок ожить полумертвецам, вспыхнувшее пламя обжигало лицо и руки, и Манька мгновенно обугливалась и горела, как мертвец. Она кидалась к Дьяволу, и Дьявол выливал на нее весь запас живой воды, или выскакивала из избы и пулей неслась к водоему, погружаясь в него, пока боль не становилась терпимой. И те секунды, пока она искала выход и пересекала горницу, становились вечностью.

За водой приноровили посылать бадьи на коромысле: таскать воду им было в удовольствие, бегали споро, вода не только лечила – она восстанавливала силы, и Дьявол таскал ведро за Манькой.

И было – попадала вода на огонь, и обгорающие люди становились противоположно направленными. Там, где говорилось о богатстве, начинали жаловаться на бедность, а там, где бедностью критиковались, признавались, сколько утаили и схоронили, и все как один честно признавались, что опорочили избу и обворовывали ее все это время.

Без щепки костры быстро прогорали, обгоревшие трупы падали вместе с цепями, но не всегда прахом. Иной раз от них что-то оставалось.

До поздней ночи Манька тушила костры и вытаскивала на улицу угли, пепел, останки, сваливая в яму. Благо, останки быстро становились пеплом, и когда она приходила с другими, видела, что земля заполняет яму как бы сама собой.

Наконец Дьявол приказал работу прекратить и идти отдыхать. Изба приготовила ужин: грибной суп, жаренные грибы с зеленым луком, пирог с грибами. На третье – чай с медом. Дьявол не забыл про железный каравай. Пока ели, странно поскрипывали половицы.

– Изба ругает тебя, почему не взяла рукавички, – сообщил Дьявол, обращая внимание Маньки на скрип.

– Сгорели бы, – ответила она с набитым ртом. – Так никаких рукавиц не напасешься, а руки вода лечит, – и покраснела: забота избы оказалась приятной. «Завтра обязательно в рукавичках пойду!» – решила она угодить избе.

Дьявол повернулся к печке и развел руками. Потом вернулся к трапезе. Чаевничали за самоваром, говорили о том, о сем, о погоде на завтра, поминали добрым словом водяных, и что если идти во дворец наезженной дорогой, то не избежать нападений разбойников, и о том, как быстро на землю пришло лето, и что надо помочь избам собрать малину и землянику, одни они, пожалуй, не управятся…

Незаметно переместились на крыльцо. Была ночь, но ветви неугасимого дерева испускали едва заметное свечение, и ночь казалась сумерками. За рекой в селениях люди тоже еще не спали, там горел свет, и ярко сияли над головой звезды. И луна, которая была еще тонким рогаликом.

На следующий день все повторилось. Манька наловчилась искать щепки как раз в тот момент, когда труп прощался со своим красноречием, и полено, чуть угаснув, выбрасывало сноп жидкого огня, чтобы наполнить труп жизнью. Все тело у нее болело, обожженное огнем. Жар стоял такой, что казалось, будто она плавится. И если покойники имели в себе молчание, то угадать, как и когда вылетит огонь из костра, было невозможно. Ожоги кровоточили и покрывались волдырями с дикой ноющей болью, будто с нее содрали кожу и тычут в оголившиеся мышцы острыми иглами, загоняя их до кости. Манька выла вместе с трупами, и поднималась живой водой, до которой временами ее уже доносил Дьявол, бросая в озеро издалека, с крыльца, и когда она шлепалась о воду горящим факелом, брызги летели в разные стороны.

Она удивлялась, почему огонь не сжигал обгоревшие трупы, как ее саму, а как раз наоборот, получалось, поддерживал в них жизнь.

– А как так? – удивилась она, размышляя над природой жизни и смерти.

– Маня, разве ты еще не поняла, что в них говорит не сознание, а те, кто вскрывал человеку череп, чтобы добыть глаза и уши? Это тело, которое забрали у проклятого человека и распоряжаются им. Вынешь его из огня – и вернешь сознанию, которое заперто в темницу. Как только огонь костра лизнул его, сознание как бы умирает, а нечисть празднует, и праздная лижет молчаливое сознание, пока огонь набирает силу. Исторгла нечисть свой огонь и умолкла – сознание вздохнуть попыталась, пискнуло, и снова исторглось пламя из костра, чтобы убить его. Оно горит точно так же, как ты. Но сознание имеет огромную силу против смерти. Здесь его скорее пьют, чем убивают. Это не Ад – это безобидная на него пародия. Мученик, конечно, мучается, но мука не настолько умножена, чтобы выдавить его в Бездну.

– А почему одно огонь убивает, а другое лечит? Мы на огне и кушать готовим, и земля им согревается…

– Это такое свойство огня неугасимых поленьев: лечить землю, – объяснил Дьявол. – Сознание проклятого обманом стало для земли, оно как враг. Не столько огонь, сколько земля выдавливает его. Огонь делает все, о чем попросит земля. И как только сознание подало признак жизни, огонь начинает его выжигать, замолчало – огонь начинает восстанавливать землю. Если бы проклятый поднялся, и смог бы уладить отношения с землей, он бы, конечно, умер, но пришел бы в землю, которая исцелит все его раны. Но разве он поднимется, если голосит о том, что не стал вампиром?

– А как огонь вампиров убивает?

– У вампира нет своей земли – сжечь его огню проще простого. Земля, в которой неугасимое полено проросло живым деревом, не враг тебе. Дерево всегда будет помнить, что именно твои руки посадили его. И если ужас придет, огонь исторгнется, чтобы поджарить вампира. В сердце вампира – энергетическое яйцо, и как бы вампир не старался украсить себя, истинный свет неугасимого огня не найдет той субстанции, где бы смог спрятаться. Яйцо разве смогло бы срастись с огнем? Вампиры копают могилу себе сами, когда думают, что можно обмануть меня и землю.