Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте

Но не мог же Рай опуститься на землю!

– Как хорошо-то! – изумлялся Борзеевич, прославляя Манькины видения. Теперь и он мог представить Сад-Утопию, как она ей привиделась…

– Это и есть часть Рая. В такой земле жили первые люди, – успокоил их Дьявол.

– И что? Больные они, раз отказались от такой земли? – огорчилась Манька.

– Они были уверены, что, чтобы они не делали, земля всегда будет такой. И не боялись холода и голода, не предполагали даже, что звери, птицы и рыба может исчезнуть. И повесили и мою и свою землю на первом суку.

– А как это? Разве можно ее повесить? – удивилась она.

– Представь мамонтов, которых убивали и ели долгими зимами, не отказывая себе. Или стадо, которое тонуло, не умея найти выход с затопленной земли, когда начинался потоп, и некому было ему помочь. И их больше нет, и никогда не будет на земле. Как нет многих китов, морской коровы, и тысячи и тысячи других видов живых существ. Землю повесить не трудно. Сделать живой, кроме меня, пока ни у кого не получалось. Но она хочет быть живой, ей нравиться быть живой и украшать себя. Вот поэтому я взорву ее еще раз, чтобы у нее были миллиарды таких планет. Вампир не представляет ее ценность, но знает, как ранима и беззащитна она перед человеком. Простит разве он тебе, что ты обрела Рай? Он Бог – а Бог, в его представлении, это сила и власть, которая позволяет ему оставаться безнаказанным и востребованным. Вот нечисть и выдавливает меня, придумывая себе идеальную жизнь – вечную, объемную, охватывающую все мироздание.

– И криком изошлась бы Вселенная, как планета, на которой, к несчастью, жив пока человек, – предположил Борзеевич. – Отче, наверное, я не буду против, если мы с тобой помоемся… – он передернулся, вспоминая танки и ракетные установки на поле перед лесом.

– В твоем саду проросло дерево добра и зла… По сути, дерево – это я. А плоды – все, что придумано мной. Я стою посреди этого Рая. Первая жена съела плод и подбила мужа стать над землей Богами. Но так не бывает, чтобы в земле было двое Богов. Бог один – всегда один. Два Бога – это, знаешь ли, братоубийственные войны… Потом им стало мало, что моя земля кормила и поила их. Они сделали себе опоясания, и каждый стал маленьким вампирчиком. Не я скрылся от их лица, их опоясания сделали их слепыми. Опоясания – это грех, который закрывает, прежде всего, ближнего от ближнего. И миллионы лиц становятся как ближний. И ради чего? Вот ты – чувствуешь ли себя мною? Можешь посмотреть на землю снаружи тебя, как на ту, что внутри тебя?

– Я на себя не могу посмотреть, – Манька остановилась, посмотрев внутрь себя с глубокой обидой. – У меня там от плетня до забора три шага… Кругом так красиво, я вижу, радуюсь, но представить этого не могу. А что в этом плоде… плоду… особенного?

– Ну, например, я могу рассказать человеку, как просто сделать животное в моей земле своей пищей. Или, возьмем этот плод, – Дьявол сорвал плод дерева, и повертел его в руках. – Украшение земли, но я знаю, что его косточка содержит немного яду, и, если его добыть из нескольких косточек, можно убить и зверя, и человека. Я знаю боль, с которой будет умирать существо, и могу пройти по всем стадиям этого умирания: отключаются почки, легкие, мозг, сердце! Сама по себе косточка добрая. Ей нужен яд, чтобы сохранить себя и дать начало новой жизни, но, если знать, то ничего не стоит прекрасную косточку превратить в ужас. Или земля, – Дьявол поднял с земли горсть и просыпал ее обратно. – Столько бактерий и микроорганизмов, но как быстро боль земли может сделать их смертельными. Да разве ж я отказывал человеку в знании, когда он нуждался?

Но первый человек решил, что знать о боли все и уметь ее достать, это и есть быть Богом.

И тогда я сказал: с такими вашими амбициями, вот, я отправляю вас на другую сторону вселенной, туда, где я есть, но меня нет. Здесь я другой. Здесь человек не изгаживает меня самого. Здесь человек может стать, кем захочет. Но здесь он смертен, потому что эта часть обращена в Бездну. И если хотите вернуться, сказал я человеку, попробуйте достать ангела, который держит меч, чтобы пройти к дереву жизни – и будете жить вечно! Мне, как личности высокоморальной, трудно понять, как человек, считающий себя таковым, может проверять действие косточки, впрыскивая яд в живое существо. Не все в этом мире можно проверить, не умерев при этом.

– Подожди-ка, получается, что, будучи в Небесной Подвселенной, созданный тобой человек, имея перед глазами все знания, решил проверить их действие? То есть он, не имея смерти, не имея нужды, ибо мог взять в саду все, что ему заблагорассудиться, имея возможность обратиться напрямую к тебе, чтобы ты помог разобраться ему с нуждой, решил, как мы сейчас, подняться сам, проявив изрядное рвение и выбрав в качестве объекта домогательства тебя? Ну, если он покусился на дерево, которое как бы ты, и начал срывать с него плоды… Плод созрел, на плоды нацелился змей, тогда еще безобидный небожитель, но явно вышедший из Бездны – а Ева помогла ему сорвать этот плод и угробить дело твоих рук? За это ты нас изгнал из Рая?

– Примерно так все и было, – согласно кивнул Дьявол.

– Ну знаешь, мы, люди, в конце концов, можем обосновать необходимость познания косточкиного яда. Болезнь вылечить, врага на тот свет отправить, крем какой-нибудь от загара придумать… Нам без знаний нельзя, – отрезала Манька. – Нам надо дома строить, машины, в космос подняться. Рассуждая, как ты, мы бы все еще в пещере жили и с дубинками бегали за пищей. Я и так знаю, сколько боли можно причинить другому. Ты хочешь меня удивить, что косточка содержит яд? Может быть, этот яд убил тысячи жизней, а может – спас не одну сотню… Ты же нас абстрактно мыслящими сделал, а разумность – это потребность искать ответ на вопрос.

– Ну и жили бы, чем плохо-то? – Дьявол остановился, рассматривая Маньку с изумлением. – Неужели нельзя просто радоваться знаниям? Взять тех же китов… Кто-то добывает их в пищу, не имея в том нужды, а кто-то, рискуя жизнью, спасает. Разве я бросил человека? Разве я не рядом с ним каждый день? Здесь тоже был Рай. Я предоставил ему возможность реализовать себя, почувствовать, насколько то или иное знание опасно для самого человека и тех, кто живет рядом. Я дал ему возможность побороть врага, побороть змея, почувствовать боль, страх, старость, болезнь, смерть, чтобы он понял цену жизни и радость, когда нет ни страха, ни болезней, ни самого змея… Чтобы рассуждать, как жили люди, надо иметь об этом хоть какое-то представление. Летали, плавали, строили. Не как-нибудь, а необъяснимо современному человеку. Но пришли вампиры, и начались другие времена, с другими знаниями, с другими технологиями. Человек судит о той жизни по отсутствию каких-либо знаний и, сталкиваясь с артефактами, начинает придумывать нечто правдоподобное и объяснимое для самого себя. Но как он может объяснить появление новых видов животных, которые пришли на землю из Рая? Не напоминает ли это те умозаключения, которым он объяснил появление Бога в жизни человека? Неужели животные трясутся от страха, когда идет дождь, гремит гроза, когда умирает собрат, или он до этого никогда не видел звезды? Я забрал неугасимое дерево, чтобы люди не причинили себе больший вред, чем причинили уже. Да, люди познают зло. Но зла в мире больше, чем добра, так для чего они его познают? Зла не становится меньше, чем до того, как они начинали его познавать. Людей, способных причинить боль, больше, чем способных рассмотреть ее. В первую очередь, боль люди причиняют себе. Но и всему живому. Не понимая. Или наоборот, получая удовольствие. Где тот, кто сказал бы: «Нет, ты не будешь делать этого! Потому что я выйду и брошу в тебя камень!»

Думаешь, люди завидуют только богатству? Нет, они завидуют и убийцам, которые могут убивать безнаказанно, на глазах у всего мира. Народы помнят не мудрого человека, который открыл способ выставить из человека демона, а правителя, который положил миллионы жизней ради удовлетворения своих амбиций. Где все те государства? Разве хоть одно из них не распалось? Разве хоть один потомок смог удержаться на троне? Они влачат не менее жалкое существование в том мире, в котором вампир прошел по земле.

– Ну, знаешь, они хоть какое-то влачат! А те, кто был ими убит, не имеют потомства вовсе, – миролюбиво произнесла Манька, не согласившись с Дьяволом. – Люди не понимают. Может быть, в этом вся беда.

– А, может быть, зная теперь, или уже не зная, но, зная перед тем, как умереть, они испытали облегчение, понимая, что роды их родов не пойдут за ними, не повторят их предначертанной судьбы? Думаешь, твоей матери и отцу было легко уйти с мыслью, что они обрекли тебя на смерть? Не здесь, с обрезанной памятью, а там, где я показал им то, что они натворили… Поднебесная вселенная – это мое чрево. Я не могу сказать, что родил тебя, ты пока в моем чреве, но, если захочешь родиться, у тебя есть выбор. Мертвый человек – мертв, он не родится никогда. Я знаю, как обидно слышать о себе такое, но для меня он мертвое семя. Когда он выйдет из моего чрева, я не возьму его на руки, оставляя гнить.

Если, не понимая, то к чему они пришли?

Да, человек убил мое творение – украшение земли…

Но сознание украшений не подлежит Суду. Все мои творения возвращается вот в такую землю, пока не станут еще одним существом в мирах или не пристанут к моему информационному полю, в котором любая неподлежащая Суду тварь остается маленькой планетой и может видеть, любить и быть любимой. Человек так низко пал, что уже не считает себя ничем иным, как существом лишь такого плана, на которых ютятся животные. Он уже не достигает высоты, на которой понимают, что судьба его иная, и каждый грех умудряется объяснить инстинктом, доставшемуся ему по наследству, подмечая: а нет ли среди животных суицида, гомиков, воришек, убийц, прелюбодеев?

Его судьба прожить жизнь и судиться со мной за тот грех, который он совершил, когда пожелал стать Богом. Природа дала ему все, чтобы он владычествовал: совершенные руки, совершенный ум, пищу, кров, тепло, и он выживает не в природе, а среди себе подобных.

Я не отнимаю у него надежды, но сказал: прежде подними ту землю, которая в тебе, и тогда будешь вечно перед моим лицом, и я перед твоим. Но будет ли он поднимать землю, если каждый уверен, что пуст от греха? Даже убийца и вор. И он придумывает своих Богов по образу и подобию себя самого. Это же так удобно, не видеть своего Бога, не слышать, пока творит все, что ему заблагорассудится. Он надеется, что если Бог человек, то поймет его. И он знает, что простит его Бог. А как иначе, если он назвал его близким, братом, пожелал, чтобы он пришел в этот мир? Человек не бил человека-Бога, он убил всего лишь человека или безобидную тварь, которая не рассматривалась его Богом, как достойное существо.

Несравнимое сравнение!

Но вот ты! Станешь ли ты жалеть о вампирах, когда придешь в мой мир и встретишь тех троих, которые тысячи лет пролежали в каменном саркофаге? А разве Иона жалел жителей Ниневии, когда сидел у восточных врат и сожалел, что я не убиваю их на его глазах? И разве он был злым человеком, не имея жалости? Я не могу назвать тысячи и тысячи людей, которые были как Иона, память о них не сохранилась в государстве, но они были, и, если ты когда-нибудь родишься в Раю, они примут тебя и будут гордиться тобой – и собой, что сумели направить тебя на путь Истины. А нет, кто станет сожалеть о тебе?

Я хотел сделать человека подобием себя, и дал ему все, что есть у меня самого: земля, сознание, мышление… отдал планету, на которой творил жизнь миллионы лет. Но никакое существо и растение, кроме уже живущих, вымирающих семь видов в минуту, не могут выжить там, где человек. Вот я, Владыка Мира, разве убиваю себя? Владычествовать – быть в ответе за все. И лучше бы человеку не родиться. Количество не есть качество.

– Это ты нас такими создал, чего теперь жаловаться-то?! Я смотрю на себя, на других, и вижу: один человек не может принять на себя ответственность за все общество, но общество состоит из отдельных людей. И получается, что никто ни за что не отвечает. Никто не заинтересован в том, чтобы жить по-другому – в первую очередь тот, кто пытается об этом рассуждать! Что толку? Если бы упали стены моей темницы… – тяжело вздохнула Манька.

– Изменить ничего нельзя, пока миром правит вампир. Но вампир никогда не согласится жить среди людей, как человек, не имея над ним власти. Он не позволит, чтобы кто-то поставил съедобного и вкусного человека перед собой и сказал: вот, уважать себя заставишь, в первую очередь свою землю и соседа, и будешь как Бог. Но если бы каждое решение вампира человек примеривал на себя, как жертва, он бы сразу понял, насколько вампир кровожаден и какой бессовестный. Разве он согласился бы отправить своего сына или мужа умирать за черное золото далеко за морем, ради благополучия вампира? Но нет, каждый человек меряет вампира с позиции не жертвы, которую идет убивать, и не с позиции родителя, который отправляет на смерть свое дитя – он меряет как вампир, у которого есть одно слово: надо! У меня много источников энергии, которые обогрели бы его дом, его самого, более безопасные, более мобильные, и не такие дорогие, но он верит вампиру, а не Богу.

– Их не сдвинешь, они надолго пришли… – неопределенно пожала Манька плечами. – Что теперь сожалеть? У вампира нет естественных врагов. Теперь он Владыка…

– Он человек, я дал ему врага внутри его самого: его душу, чтобы два человека вволю издевались друг над другом. Теперь ты знаешь, что плач внутри тебя, это плач человека, который никогда не подаст тебе руки. Стоит ли слушать его вопли? У каждого вампира есть душа – и он умрет, когда его проткнет знанием истины живой человек. Да, они не боятся, потому что знают, что небо закрыли от человека, но ведь они не унесли его с собой. А если человек утвердится на земле, что с вампиром надо драться не на жизнь, а на смерть, думаешь, он будет думать в Аду по-другому? Что сделает вампир, если человек поднялся против него?

– Убьет, наверное, – предположила Манька. – Но я живой не дамся! Искореню! – она помахала посохом. – Живая вода у меня есть, огонь неугасимый, крест крестов… – размышляя, Манька остановилась и стряхнула с плодового дерева плоды, которые своей тяжестью почти разломили ветвь. – Пробьемся! Я оттяпала у вампиров полгосударства! Я у них наследство отняла! Убила кучу нечисти! Развернула проклятые города! Уже не я их, уже они меня ищут по всему государству! – Манька вдруг повернулась к Дьяволу, хлопая глазами. – Это все я сделала? – ее рот снова растянулся от уха до уха.

Дьявол вздохнул и помог сделать подвязку.

– Неугасимое полено умирает, когда нет человека, для которого оно растет. Я срубаю его и разбрасываю поленья по свету. Если я не успею этого сделать, боль пойдет по всей земле. Однажды так было. Мир на миллионы лет погрузился во тьму. Мне пришлось заново населять планету.

– Врешь! – остановился Борзеевич, уличив Дьявола. – Нет доказательной базы!

– Ну да, человек пришел на землю восемь тысяч лет назад, и через две тысячи он уже строил пирамиды! – ответил Дьявол насмешливо. – Посмотри вокруг, Борзеевич! Какая от Маньки останется доказательная база? И, по большому счету, какая доказательная база осталась от египетской уже доказанной цивилизации? Единственная доказательная база – гробницы, которые фараоны скрывали глубоко под землей, устраивая их из камня! А где сама цивилизация, которая правила народами многие тысячелетия? Что от них осталось, то что стояло бы на земле, а не глубоко под землей? Посуда, украшения, дома, книги, кирки и лопаты, которые резали гранит, бревна, чтобы выдержали многотонную плиту? Их нет. А если народ был не менее велик и не строил гробниц, а, предположим, сжигал покойничка? Или использовал менее прочный материал, чем тот же кирпич или камень? Кирпич в цене – и старую кладку разобрали без остатка. Да, пески хорошо сохраняют материал, а если народ жил здесь, где дождь может идти неделями? За тысячу лет на почвах с промывным режимом не останется ничего! Сам подумай, если там, где пески, выживали большие цивилизации, разве их не было на почвах плодородных?

Шита твоя история белыми нитками!

Вампиры после себя не могут ничего найти, а что останется от человека, память о котором стиралась преднамеренно?!

Но давай поговорим о доступном, о знании, из глубины веков.

Чему бы учила Манька свой народ? Съешь печень и сердце врага, и будешь сильным, как враг. Она есть. Мучается, но есть. Но разве как вампир? Вампир не преминул бы воспользоваться именно дословной трактовкой фразеологического образного высказывания.

А теперь вспомни, сколько людей обгажено вампирами! Все знают, что человек создан из земли, но кто помнит, что живой ум – тоже земля? Кто мог дать человеку это знание, которое вампиры, спустя огромное количество времени, не смогли предать забвению? Только такой человек, как Манька, мог рассматривать пространство в себе, как землю, и только вампир мог назвать ее красной. Они добыли из этого пространства кровь, чтобы пить! Или вот еще: земля квадратная, имеет четыре стороны света, стоит на трех слонах, слоны на чудо-юдо-рыбе-кит, а кит плавает в море-океане, о вокруг земли крутятся солнце, если день, луна и звезды, если ночь…

– Уже доказано, что это не так, – покраснел Борзеевич, вспоминая свою амнезию, когда оборотни его отловили и пробили голову.

– Ха, Борзеевич! Еще как так! Земля состоит из двух четвертей небесных и двух поднебесных. Держат ее три пространства, одно большое, общее, и два маленьких, а стоят они на Законе, на Тверди, который посреди Бездны. Есть я – солнце, есть Бездна – месяц, и многие звезды, которые приходят с Бездной и манят человека. Так что, Борзеевич, даже в самое тяжелое для тебя время, я всегда был перед твоими глазами и улыбался тебе. Я не говорю вампиру ничего, что не сказал бы человеку. Пять континентов, которые отстоят друг от друга на десятки тысяч километров знают только одно: ешь печень и сердце врага, и будешь храбрым, как враг! А ведь континенты разошлись миллиарды лет назад! Вампиры сменяли человека, и человек сменял вампиров. Так было, и так будет. Люди забывали о вампирах, и вампиры уничтожали все человеческое.

– А избы? – испугалась Манька. – Я же не могу жить вечно! Куда они без земли?

– Избы надеялись, что человек когда-нибудь заберет их с собой. Они пришли к Бабе Яге не просто так… Знала бы она, сколько им лет! А представь, как они обрадовались, когда у нее появились поленья, к которым приставлены! Выложили все свои знания! А когда поняли, чем она их потчует…

– И изб на земле уже не останется? – спросил Борзеевич заинтересованно.

– На каждое полено снесут по яичку. Сколько у Бабы Яги было поленьев? Два! И две избы! Одна с одного дерева, вторая чуть помладше, уже с другого, но между ними есть родство.

– Получается, что полено и яйцо, как два в одном? – спросила Манька.

– Но я же понимаю, что человеку нужно укрыться. Он не я. Да, вампиры топили поленья в самом глубоком месте, но ты же видела, что море становится сушей. Подберет его человек, посадит, и станет оно деревом. Изба вылупится из яйца. И однажды они пойдут за человеком. Туда, где им самое место.

– А почему эти не ушли? – поинтересовался Борзеевич.

– Хороший вопрос, – согласился Дьявол. – Кто из моих пошел бы за вампиром? Нельзя причинить боль.

– А как я могу? У меня меч, я должна защищаться – а если нападут? – возмутилась Манька. – Не будет ли это убийством?

– Это самозащита! Законом разрешается выбить око за око. Поверь, вампир только того и ждет, что подставишь ему другую щеку. Если кто-то напал на тебя, значит, земли у него нет. Его проблемы.

Наконец все трое вышли на поляну. Манька с воплем бросила сумку и кинулась к избам. Они как всегда бродили рядышком, перемалывая бревна… Избы застыли на минуту-другую, сделали несколько шагов, присели и настежь распахнули двери. Манька сначала расцеловала в бревна первую избу, потом вторую. Борзеевич повел себя более сдержано, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед, примечая изменения.

От воплей высунул голову из воды потревоженный водяной…

Если не считать, что земля стала еще благодатнее и гостеприимнее, все осталось по-старому.

Вечером состоялся пир на всю Манькину землю.

Гостей на этот раз было много: водяной с русалками, леший с лесными, озерники прислали делегацию… Оказалось, что у них, как у людей, были свои семьи, но объединялись они скорее для реализации идеи, речку там собрать из разных ключей, или новый лесок насадить, или животинку какую размножить.

Очень удивилась Манька, когда обернулась русалка золотой рыбкой, нырнув в озерцо и высунув рыбью голову, заговорив человеческим голосом:

– Чего хочешь, красная девица, поесть, попить, подстричься, али корыто тебе новое?

Манька сдержано хихикнула, обнаружив в земле своей несметное сокровище. Знала бы ее мучительница, какие возможности пролетели мимо и с какими богатствами ее разлучили! С ее-то головой была бы сейчас владычицей морскою.

До чего же оказалось приятной кровь вампира…

Гостить Дьявол позволил на земле два дня. И два дня ходили Манька с Борзеевичем по земле, и удивлялись.

Борзеевич собирал сведения о ней с чисто научной точки зрения, иногда припоминая удивительные факты своей биографии. А уж на огород, который избы обихаживали, налюбоваться не могли. И виноградные лозы поднимались, достигая верхушки деревьев, и яблоки с грушами свисали так, что ломались ветви, земляника с прочими ягодами сами в рот просились, а еще были плоды, которым названия не придумали или забыли давно. Лесные собирали семена по всей планете и из-под земли, ветром их приносило, водяные доставали со дна моря… И еще раз удивилась Манька, когда узнала, что русалки присматривают в море-океане за каждым утопленным вампирами поленом, зная наперечет все места, где они лежат. Повидали они с Борзеевичем плоды добра и зла. Так, ничего особенного, на яблоки похожие, но светились изнутри, как застывший огонь в кожуре.

– Это, случайно, не молодильные яблоки? – заподозрила Манька, вспомнив сказки, уж не зная, то ли их сказками считать после увиденного, то ли подробной исторической хроникой.

– Ну, можно и так назвать, – ответил Дьявол.

– Мне не отходить теперь от этого дерева? Смотри, какой соблазн! Но ведь ты же не дерево!

– Коснись их другой человек, ума они ему не добавят, – спокойно ответил Дьявол. – А я и дерево и нет. В твоем саду растешь и ты. Если ты не дерево, то как тебя срубили?

И бродили по земле столько животных, уживаясь между собой, что глаза разбегались. Но посевы пшеницы не трогали, стороной обходили. Избы пшеницу собирали и пироги пекли. Вернее, печка пекла, но в принципе, это одно и то же. Уходить совсем не хотелось, но после праздничного ужина Дьявол сказал, что, если хочет она землю уберечь, ключи дракона надо достать и уничтожить, и что, отоспавшись за ночь и собравшись, вечером следующего дня они должны снова идти в горы. И на этот раз так быстро, как смогут.

– Беда и тут, и там, – произнес он наставительным тоном. – Хорошо тебе было здесь. Помни об этом. Все о тебе будут думать, но есть ли что для тебя дороже, станет понятно, когда решение у тебя созреет и к делу приложится.

– Что за беды? – деловито спросила Манька, радуясь, что на этот раз он не ерничает. Она понимала, что вампиры не отцепятся, а без драконов будут не такие опасные.

– А этого я сказать не могу, – ответил Дьявол. – Вампиры еще не определились. Выжидают чего-то или поверить не могут, что им хвост накрутили…

– Вот беды придут, тогда и разберемся, – ответила Манька сурово. – Мало их было?

Теперь у Маньки и Борзеевича оружия против вампиров хватало – весь известный в миру арсенал. Осиновые колы, серебряные стрелы, вода живая, огонь неугасимый, кинжал, подаренный Дьяволом, крест крестов. А еще посох с волшебными свойствами и меч-кладенец, который был и кладом и кладезем одновременно. Лоскуток от Дьявольского плаща был, две пары смертельно опасных портянок. Для долгих переходов имелся котелок, который продукт подращивал, если в него немного живой воды налить, а в ту воду семечко бросить, и варил его после. И сама она была железякой булатной, умеющей на сотни метров перемещаться непонятным для нее самой образом, который Борзеевич называл то левитацией, то телепортацией, то еще каким-нибудь умным словом. Было у него в голове много разумных военных полезных хитростей, которые повидал он на своих веках, делился с нею, были среди его советов полезные. Оба они приоделись – на этот раз в горы шли под зиму, имея добрый опыт. На оборотней и прочую нечисть не полагались: а вдруг крылья не так сработают, или посох не выстрелит огнем. Сколько смогли, собрали из своего. Ни стар, ни млад из ее деревни, не узнал бы в ней Маньку, которую односельчане видели два года назад.

И Борзеевич приоделся, помолодел, седые волосы стали у него разноцветными, как его горошины, шляпа была на новый лад, ушанка меховая, как у Маньки рукавички и новые сапоги. Успел он оценить преимущество добротной прочной обуви в горах, и себе тоже все новое запросил. Не то чтобы запросил, намекнул, но Дьявол решил, что надо дать.