Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте

Съехать-то на санках с Вершины Мира не получится, с другой стороны Вершина Мира была такая же крутая, как с той, с которой они на нее взобрались.

Заметив реку и оценив ее ширину, Манька слегка испугалась. Даже с Вершины Мира она казалась широкой, а какая же была вблизи?! Пожалуй, и на ковре-самолете через нее не перелетишь. Жидкая лава бурлила, пенилась, выстреливая вверх огненными струями, как жидкая каша на раскаленной плите. Наверное, Дьявол припас какую-нибудь хитрость, лишь бы не перепутал Поднебесную с Адом, а то с него станется – заставит лезть в огонь…

А еще она видела далеко внизу облака, которые скрывали бескрайние просторы с лесами, полями, реками, озерами, селами, городами и деревнями. Голубой и зеленой отсюда казалась земля, укрытая дымкой и облаками, с яркой радугой по краю горизонта, темная с одной стороны и наполненная солнечным светом с другой. Где-то там стоял дворец, в котором жил человек, давший кость ее плоти, ставшей ее землей. Получалось, что был он как бы Отец – родил ее, и Брат – раз жили в одном пространстве, и Ближний – только он мог видеть и слышать ее на расстоянии, и ее беда была его бедой, а его беда – ее бедой… Был бы Мужем, если бы не променял на вампиров, которые разделили их самих в себе.

Смогут ли они когда-нибудь понять друг друга, простить, стать друг другу опорой?

Она не сомневалась: ни за что на свете. Да и она бы… постеснялась обращаться к нему, как к близкому человеку. Враг. Худший враг. Страшно, если враг – не убежишь, не спрячешься, не закроешься. Безусловно, цивилизованный, элегантный, воспитанный, интеллигентный, аристократичный. Он был другой. Она всегда это чувствовала. Он не понимал, как Бог мог требовать сидеть за одним столом с человеком, которым тяготился. Она была для него не как человек, а как хмурый пасмурный день и слякотная дорога, по которой он шел-шел, и никак не мог пройти ее. Он не видел ее, она была лишь основой, началом, точно так же, как не видела она, воспринимая не лучше – темная ночь и великая скорбь, неизбежность, вселяющая страх, и обреченность, хотя в душе он продолжал оставаться идеалом, недостижимой мечтой, с кем она могла стать счастливой. Но он был достоин лучшего – той же Идеальной Благодетельницы, которая билась за него всеми правдами и неправдами, положив своего ближнего к его ногам. Разве она, сама, смогла бы отказаться от счастья и поменять любимого человека на неизвестность? С одной стороны, вампирша защищала вампира-душу от нее, и, наверное, душа-вампир был благодарен Помазаннице точно так же, как она благодарна Дьяволу, который вытащить ее из ада, дать ей надежду. И сколько бы она не думала о ближнем, признавала – выбор его был обоснованным и, возможно, правильным. Как она могла осуждать, если все, о чем он просил – получил?

Глупая случайность… Что могло объединить их, Царя и деревенскую простушку? Все мечтали повторить судьбу Золушки, но удавалась это единицам. Она таких Золушек только в кино видела, но даже там Золушки не из сараюшек вылуплялись, а жили в замках, которые по праву наследования принадлежали им и были захвачены злой мачехой и сестрами обманным путем.

Неровня она ему, но, слушая себя, она научилась понимать его.

Ему не нужен был ни Дьявол, ни Борзеевич. Он просто ждал, что она уйдет и разверзнется завеса. Вернее, ждали те, кто накладывал на него проклятия, но раз позволял, значит, был с ними согласен. А, может, вообще не думал о ней, она была для него абстрактным объектом, который должен отстегнутся. Дьявол не раз доказал, что вампиры, убивая человека, закрывают себя от всего, что мешало бы им, и закрывают человека, чтобы никто его не услышал, и в тот день и час, когда ближний произносил клятвы над ее бесчувственным телом, он знал, ждал и предвидел, каковы будут последствия, придумывая себя, чтобы изменить предначертанное бытие.

Но кто на его месте поступил бы иначе, зная, сколько приобретет за одного ненужного человека? В конце концов, что ему сотня или тысяча таких ненужных людей? Для правителей не существует тех, кого они посылают умирать за свои интересы. А сколько проклятий за это время вампиры положили на нее. Она чувствовала, как день за днем предают ее, избивая, и земля несла боль, чтобы умыла и избавила ее от пролитой крови. Разве на той стороне кого-то жалели? И каждый раз она убеждалась, что стоит протянуть ближнему руку, злоба и проклятия обрушиваются с новой силой. Вампиры не мучились сомнениями, если им что-то было нужно, они убивали ближнего, чтобы получить желаемое. Закрывали со всех сторон, всаживали в информационное поле столько боли, чтобы он не смог бросить взгляд в сторону.

Наверное, это делалось, чтобы однажды она устала бороться и отказалась от себя…

Но вот она – живой пример, когда никакие клятвы не могут изменить ее. Каждый день, просыпаясь, она понимает: она – все та же. Вопреки Дьяволу, она не верила в заклятия. Да, душа ее отказалась от нее, обрекла на смерть, но она не умерла, не потеряла себя, цепляясь за то, что ей дорого. Дьявол и Борзеевич – вся ее маленькая жизнь. Она полюбила их всем сердцем, полюбила избы. Это был ее выбор, и какой демон мог бы приказать разлюбить их? Да, заклятия прятали человека, обманывали, она не раз видела, как менялись люди, но сделать человека другим, с другими способностями и привязанностями – это вряд ли. Стержень, на который опирается человек, лишь соглашается с заклятием или не соглашается, выбирая болезнь, и тогда железо открывается человеку.

Неужели без заклятий он не мог сказать: это мой выбор! Чего боялся – себя? Почему не спросит себя: зачем? Ведь плюет на себя, уродует свою матричную память…

Если бы вампиры не заливали их землю кровью, чтобы отравить само ее существование, разве стала бы препятствовать? Зачем топить себя и ее в крови, если река, из которой он пьет, и которую она может поворотить вспять, берет начало здесь? И как не поверишь Дьяволу, если приходится врачевать раны, которые открывает земля и боги приходят за кровью, а вопли и угрозы вампиров крутятся вокруг ее головы и тычутся в землю, уже не доставая?

Как бы то ни было, она не могла жить с таким позором, когда ею помыкали и называли воловьей тушей, назначив тащить повозку, в которой веселились вампиры – и ели, и пили, и думали, что никогда не сможет противопоставить им себя.

Могла!

Любой смог бы!

Как оказалось, убийц легко услышать, стоит посмотреть на небо, налево, направо, за спину и в сердце. Сложнее выставить стражей, перекрывая доступ в свое пространство. Каждый страж нещадно хлестал человека всеми болезнями, какие имелись в матричной памяти. Но она давно не обращала внимания на боль, зная, что она такая же призрачная, как города, которые рассеялись, стоило ей пройти по ним. Она привыкла к боли, которую несла их река. Даже лоботомия, которую сделали ближнему, чтобы мыслил в правильном направлении, и еще одна, которую он видел и не осознавал, лишь посмешили ее.

Страшно проклят он, а не она. Немногие люди, даже вампиры, согласились бы пережить такую операцию.

Наверное, Благодетельница отслеживала каждую его здравую мысль о себе, предварительно не прожаренную на огне, направленную против мучителей. И наказывала, как хозяйка всех угодий, которой уже, наверное, не являлась в той мере, в какой была в начале пути.

А ведь она тоже могла бы закрыть себя, причинив земле боль, чтобы он слышал эту боль и жил ею – и пил ее. Но так беду не поправишь. Она поступит хуже – она вынет Бога, который ползет, как тень, и кричит: люби! И каждый раз, как Бог придет за кровью, она поднимет и скажет: вот твой бог!

И тогда увидят, чьи клыки длиннее и острее!

Манька улыбнулась своим мыслям.

Вот она, простая деревенская дурочка, проклятая душой, прошла непреступные горы, стоит на Вершине Мира – и прямо перед ней лежит полмира…

И снова усмехнулась – эти полмира принадлежали поганому вампиру и Благодетельнице… Пока у Благодетельницы защищать Его Величество получалось лучше, чем Дьяволу ее, Маньку. Да, Дьяволу принадлежала Вселенная – но как-то беззлобно…

Хотя…

Поставить полмира на колени и прокричать, что они твои, еще не значит обладать ими в той мере, в какой Дьявол мог сказать, что мир – это он. Огромный мир, безусловно, правильно понимал, что тот, кто пришел и уйдет, не имеет права называть его своим, если мир останется после его ухода. Правильнее сказать: в этом огромном мире получал свое маленький червяк, которому скоро придется залепить собой дыру в бюджете. Он заплачет – но кто услышит? Пока она не могла пересилить вампиров, это было понятно без расчетов, но у жизни не было конца до тех пор, пока она ищет в своей земле богов, чтобы назвать их чужими.

«Храни вас Бог!» – подумала Манька, не испытывая никакой злобы. Но одного взгляда было достаточной, чтобы понять, что терпение у нее закончилось. Его не существовало. Тяжелый был ее взгляд, безмолвный, как камни, на которых она стояла, тверже железа, которое питало и согревало ее. Стальными стали голубые глаза, и не было в них ни смятения, ни капли сомнения, ни ожидания чуда. Что-то общее нашел бы заглянувший в ее глаза с глазами Дьявола, в которых Свет и Тьма были едины. «Безусловное у них преимущество, – подумала она, вглядываясь в просторы бескрайнего государства, но думалось спокойно, как перед битвой. – Но сломалась ли я?» – и крикнула во весь голос:

– Ваши клятвы знаю и признаю их ложными! Клянусь землей, которая слышит!

– Правильно, Манька, – услышала она за спиной, вздрогнув от неожиданности. – И перестань удивлять покойника. Вампир не дышит, ему не слышна ни одна твоя здоровая мысль, а только собственные сочинения, которые поел в день своей смерти. Извини, что снова спровоцировал, но разве мало любви в твоих мыслях? А теперь представь, что все это вампир услышал и принял, как мудрейшие рассуждения его жены, которая и в радости, и в горе ищет ему оправдание… Лучше протяни разум к звезде, почувствуй орбиту и послушай, как страстные наставления обивают твой порог. Вырви из сердца и сунь ее… куда-нибудь… в отхожее место… – благословил Дьявол, махнув рукой.

Манька с удивлением посмотрела на Дьявола, на небо: поганить такую красоту не хотелось.

– Маня, он не об этих звездах, – услыхала она голос Борзеевича. Он стоял в проходе, раздумывая, поморозить себя или задвинуть славное покорение Вершины Мира и не искать глубокую философию там, где ее могло не быть. – Он о звездульке, которая из ума не выходит. Вампиры не думают о тебе, а почему ты о них думаешь ежесекундно? Есть у меня тут одна… рукописи… Вот… Нашел в древнем хранилище, от которого руины остались.

Борзеевич порылся в кармане и вытащил на свет мятые оборванные со всех сторон свитки, испещренный знаками. Посередине первой простенькой схемы, поделенной на четыре части, был нарисован круг, а в нем еще два. Получилось четыре триады, и каждая носила имена бога и демона, а под ними рисунок, отражающий их суть. Манька в таких схемах уже разбиралась, Дьявол частенько рисовал их, чтобы она работала с информационным полем не в слепую. «Дагон – Левиафан – Трезубец» обращались к вампиру, ноги их росли на ее стороне. «Анубис – Бегемот – Рука», собственно, и были вампиром, его состоянием и образом мышления, которое отзывалось на Трезубец. Триада «Некас – Сатана – Ключ» давили на ее сознание, обращаясь к ее сознанию. Ключ был безусловно важной составляющей, здесь она расшифровала послания с той стороны. «Атон – Ваал – Колпак» то, что представляла собой она. Колпак – он есть колпак. Темница, в которой она сидела. Второй рисунок был сложным, детализированным, но суть его сводилась к тому же. Тут были прорисованы и Владыки, и Отбросы, и повозка с пленниками, и поле ужаса, и рыба, которой ее кормили, и секира, и трезубец… Тот, кто составлял эту схему, обозначив его «Проклятым писанием», знал, что кому-то она будет подспорьем расшифровать того или иного демона, древнего вампира или пограничное чудовище, понять, в чьей матричной памяти проросло слово. Условно схему «Печать Владыки» тоже можно было разделить на четыре части. Верхние две части изображали информационное поле вампира, две нижние – проклятого. Схемы, наверное, и к оборотням можно было приложить. Они тоже были меченными, но двумя печатями. Первая, когда оборотень сам убил своего ближнего. Такие оборотни оставались зверями в любом состоянии, даже если принимали обличие человека. Вторая, когда оборотня через убийство ближнего укусил другой оборотень – эти становились зверями в полнолуние.

Интересно, где Борзеевич брал такие раритеты? Иногда до ужаса хотелось порыться в его карманах. С виду карман был абсолютно пуст, но он мог вытащить из него толстенную книгу, о которой она не слыхала. У него и легкое чтиво всегда можно было позаимствовать.

– Здесь написано: «Прокати звезду по небу да подыщи слово, которое замкнет уста твари, открывая врата в царство безликого бога, который ва-алит с ног и кричит: «бегём-а-тон-не-дагон-нишь лави-а-фан-тастическую меня…»

Борзеевич сунул исписанные старые листы в ее руку.

– У меня нету памяти на то, что люди уже не помнят, но ты, если посмотришь, разберешься. Тогда и я вспомню. Безликий Бог светит, но не греет. Если б у него была только боль, он бы сразу отвалился, – Борзеевич ткнул пальцем в чертежик, как в карту. – Но где-то здесь спрятали благодатный огонь, а он – естественная потребность каждого человека. Поэтому человек тащит его на себе вместе с тем, кто им помыкает. Для двух голубков, которые занимались любовью на твоей стороне, время остановилось.

– Он есть и там, и там, – посовестил ее Дьявол. – Направленный на тебя достаешь помаленьку, но пора и тот развернуть, что лежит в твоей земле. Тебе решать, ловить голубков в силки, чтобы порадовать себя бульоном, или стоять мертвым деревом, позволив дятлам долбить твою плоть.

– Мне кажется, любовь и желание близости – обычное чувство, – не слишком уверенно ответила Манька, рассматривая схемы. – Как я без боли могу думать, что не нужна… э-э-э… своей душе? Все мечтают найти свою половинку. Это же так естественно!

Дьявол и Борзеевич смотрели на нее с ожиданием.

– Но я справляюсь, – торопливо заверила она. Нахмурилась, приложив свои чувства на вампира: это для нее естественно, а для вампира очень даже противоестественно. Он сделал свой выбор, а она для него была не более чем отвратительным прицепом, с которым он не желал иметь ничего общего.

Тогда почему она должна страдать от неразделенной любви?

– Ну да, да… – согласилась она. – Если свое убрать, их заклятия и тот благодатный огонь, что идет от них, по сути останутся голые, ведь они трахались на моей стороне всего лишь раз, два… Это там они, как кролики… Ох, но почему так тяжело убрать то, что лежит в своей земле?

Дьявол разочарованно покачал головой, а Борзеевич развел руками.

– Охо-хо-хо… – вздохнул он. – Маня, в твоей земле они друг с другом, а на той стороне только она может оргазм словить, а он валяется бесчувственным бревном. Все, что прошло через ваши сознания, демоном не становится. Посеять в землю можно не только слово, но состояние того, кто в это время находился рядом. Для земли естественно делать запись пространства, запоминая электромагнитные волны, после прикладывая их на тебя. Когда сознание спит, земля, как вода, выходит из берегов, и все, что направлено на нее, она принимает на свой счет. Так боль людей и животных, которых калечат и убивают на той стороне, становится твоей болью. И сунуть в матричную память можно не только боль, так благодатный огонь людей, с программными установками, становится твоим содержанием, и стоит тебе уткнуться в него, ты начинаешь мечтать о вампирах, перестав искать причину, что же они на самом деле хотели от тебя или от него. А пока ты мечтаешь, твой ближний радуется и одаривает твою подмену ответными чувствами, потому что для земли она – это как бы ты.

– То есть, чем больше я думаю о нем, тем сильнее он любит Ее Величество? – озадачено уставилась она на Дьявола.

Он утвердительно кивнул.

– Наложи грех на грех – и из двух грехов земля выберет меньшее зло. Примерно так: больно – когда много «больно», а без «больно» – уже не больно. Чем живут вампиры? Тем, что земля кричит о желании видеть их, любить, совершать ради них подвиги. А если ты совершенно противоположное изрыгнешь, как оно без любви-то им будет? Ради этого можно и умереть… Я бы без раздумий умер, чтобы постыдное одеяние на себе не носить.

– Это о чем? – насторожилась Манька. Сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Если Дьявол заговорил о своей смерти, умирать придется ей.

– Мы о твоей смерти, – подтвердил Борзеевич ее худшие опасения. – С проклятием твоим далеко не убежим. Жили тихо-мирно, людей не трогали, они нас… А теперь что? Духам войну объявили… Все с ног на голову. Не будет нам покоя… – Борзеевич махнул рукой и расстроенный скрылся в гроте. Высунулся, договорив: – Но умереть надо умно, чтобы грех не на тебя упал, а на Благодетелей. :::

– Опять умирать? – возмутилась Манька.

– Смерть смерти рознь, – Дьявол заглянул в простенький рисунок, повертел в руках. – Проткнуть зад трезубцем? Отчего же мне быть против? – пожал плечами. – Лишь бы трезубец торчал не из твоего зада! Ты и так в Аду, только еще не полностью. Предлагаю совершенно радикальный способ облегчить свое состояние в Аду, лишив вампира бессмертия… Если бы я был адвокатом и понимал, что наказание неизбежно, я предложил бы именно такой вариант, который сведет наказание к минимуму. Ты не представляешь, как мерзко приготовляют тебя ко встрече с Судьей, и я бы на твоем месте лучше вернул долг, пока есть такая возможность.

– Я бы тоже – где столько добра взять? – наотрез отказалась Манька.

– Видишь трезубец? – Дьявол сунул рисунок ей под нос. – За этот трезубец я повешу на тебя все грехи, которые вампир совершил под принуждением. Он торчит из твоего зада, направлен на вампира. И втыкается в него, когда тот начинает сомневаться. А обесточить его можно таким грехом, который все их грехи перекроет.

– ??? – Манька тупо пыталась понять, о чем Дьявол говорит.

– Предположим, земля имеет противозаконный ужас, который исторгается в ум вампира, как призыв к действию. Ты обвиняешь землю в содействии преступлению и всаживаешь такой заряд добрых помыслов, что из двух мудрых наставлений ей приходится выбирать самое убедительное… Я, правда, Маня, сделал все возможное, чтобы помочь, – мягко оправдался Дьявол. – Мне жаль… Ты не плохой человек. Если тебе так легче, то да, я чувствовал бы горечь сожаления, что твою жизнь пустили под откос… Если бы умел… Я никогда… редко, во всяком случае, обманывал тебя, – он сочувствующе прослезился, смахнул слезу рукавом, взял себя в руки, голос его стал тверд. – Устранившись сейчас, потом ты сможешь отсудить у вампира все дни, которые он украл у тебя, чтобы пройти по земле еще раз и собрать червей.

– Это как? – Манька силилась понять Дьявола.

– Когда-то я сказал: «Припомни мне – станем судиться, говори ты, чтобы оправдаться» Я от своих слов не отказываюсь. У тебя будет такая возможность. Но, если трезубец все время торчал над вампиром, как дамоклов меч, как могу не потыкать им в тебя и согласиться с тем, что ты доброе начало? И когда будешь обвинять вампира, как Судья обязан сказать: «Маня, не он, а ты ограбила его! Да, виноват, но ты – первопричина!» Ты, Манька, не приносишь мне агнцев во всесожжение, жертвами не чтишь меня… – обвинил ее Дьявол. – Я не заставляю тебя служить мне хлебным приношением, не отягощаю фимиамом, ты не покупаешь мне благовонной трости за серебро, туком жертв не насыщаешь, но грехами твоими затрудняешь, беззакониями отягощаешь. И долго мне терпеть? Вампир проклял тебя, но это не повод, чтобы переложить на него всю вину и ответственность за вас двоих. То, что сделано людьми, под силу исправить человеку.

– У меня агнцев нет, одни образины, сам говоришь, пустыня… – откуда жертвы? – возмутилась она. – И как, интересно, я могу служить хлебным приношением, если фимиам ума не достает? Благовонной трости… Кто станет слушать проклятого? Найди такого дурака, который помолится на тебя! И какой тук, если больные уходят из жизни, не интересуясь, это суицид от болезни или по жизни? Ведь даже ты смотришь туда же, куда люди смотрят!

– Вот, так и скажешь, когда будем судиться! – подучил Дьявол. – Но истинно, каждый день усугубляешь грех перед душой. Вот ты стояла тут и думала: «Добрая душа моя, интеллигентная, отказалась от меня не во славу себя, а от немощи моей, как жить-то ей было?» – и оправдала преступление ближнего, – он взглянул строго. – Земля его изнемогает от тяжести наложенного бремени, гудит день и ночь, не отдыхает и не закрывает уст, работает радио двадцать четыре часа в сутки, качая силу земли. А ты, вместо того, чтобы понять и пожалеть ее, положила еще в огород один камень. Если вампир виновен, помнить надо каждую минуту, утвердится в мысли, чтобы иные автоматически отметались, как у вампира добрые мысли о тебе.

– А что, нельзя там… на земле… с избами? Ну, пьют кровь, ну и пусть пьют, мне-то что? Как на духу, Дьявол, мне от этого уже ни холодно, ни жарко. Единственное, о чем болит… – она хотела сказать «душа», но запнулась. – … голова, так это об избах и о земле, как сохранить это все.

– Маня, эка тебя куда понесло! Было бы твое! – опешил Дьявол. – Документ покажи! Может, вампиры не смогут войти в ту землю, но что мешает им продать это все людям, которые придут и скажут – теперь это наше, иди-ка ты, откуда пришла! И закончилась твоя сладкая жизнь, – похоронно произнес он. – Осталась в прошлом. Я долго думал… Посмотри, вот полмира, которые принадлежат Благодетельнице, а за ним еще полмира, которые тоже кому-то принадлежат. Избавлюсь ли я когда-нибудь от этой язвы? – Дьявол тяжело вздохнул. – На Крыше Мира истаиваю от своего проклятия…

Он поманил ее за собой, откуда они спустились вниз. А когда подошла, встал сзади и поставил кругляшки из своих пальцев к ее глазам. Кругляшки из пальцев Дьявола оказались лучше любого бинокля. Да что там бинокля – она случайно поймала в обозрение звезду, которая стала как солнце, только еще больше, и глазам не больно.

А она-то смеялась над ним…

– Смотри! – сказал Дьявол, направляя окуляры из пальцев за первую вершину.

Видела она только край своей земли, мешала гора, но…

О, Боже, небо было закрыто тучами и охвачено огнем. Зарево тянулось от края до края. Земля горела, над нею поднимался черный дым, копоть, сверкало и полыхало, будто гроза, только молнии были другими.

Ужас вошел в оледеневшее сердце и разум сковав кости ужасом.

– Вампиры. Твой Мучитель и Благодетельная Царствующая Особа. Я надеялся, кинутся по нашим следам в горы, и тут, среди тающих снегов мы укроемся где-нибудь. Но нет… – Дьявол повысил голос. – А как ты думала, будут терпеть некую Маньку, которая отхватила кусок государства, не заплатив ни копейки? Да еще и Благодетельницу разорить решилась!

– Но ты же… Сам же… – Манька оперлась на скалу, чтобы удержаться на ногах. Лицо стало каменным, мышцы отнялись, коленки ослабли и подогнулись.

– Я – Дьявол, мне положено сделать беленькое черненьким, а черненькое беленьким… – с издевкой напомнил он. – В общем так, Маня, мы посовещались и решили, или мы все, или ты одна… Если Его Величество перестанет быть человеком, смысла воевать со мной и моими мудрыми исполнителями у вампиров не будет. Так они оставят в покое и землю, и избы, и Борзеевича… Там водяной, там лесной, там все, кем я дорожу, а теперь все они под угрозой исчезновения… Вампир не станет рассуждать, кому и с кем намылить шею: кто не с ним – тот против него. А когда против никого не будет, вроде как и прибить-то некого. Пока избы у тебя – они будут их домогаться, не будет тебя – забудут в тот же миг. Маня, верни им долг раньше, чем оберут нас до нитки!

– Как? И Борзеевич? – выдохнула она с отчаянием. Проглотила ком и подошла к краю пропасти – глянула вниз. И отпрянула. Дна было не видно. Где-то там, на половине высоты девятой вершины, плыли облака. Перистые, кучевые остались ниже. Она взглянула на Дьявола с замиранием сердца. Ну, конечно же, вот сейчас он ей скажет: «Нет, все не так! Ты неправильно поняла…»

– Маня, прыгай! – настойчиво попросил Дьявол, кутаясь в плащ, уступив место на уступе. – Но я посоветовал бы более изысканный способ. Например, проткнуть сердце Дьявольской стрелой! Мы все же с Борзеевичем рассчитывали, что когда-нибудь, когда все уляжется, достать твой замороженный трупик и предать земле. Чего ему тут сделается? А там… – Дьявол ступил на край пропасти и тоже посмотрел вниз, – от тебя, пожалуй, уже и не останется ничего…

Манька знала, что Дьявол всегда был бессовестным циником.

Но не до такой же степени!

Она сверлила его взглядом, искренне пожалев, что ни разу не поранилась стрелой. Стрелы у Дьявола были не простые – могли убить, а могли, как его кинжал, достать врага там, где враг был неуязвим. Смерть или не смерть предлагал он ей? Да, а какую совесть надо иметь, чтобы заточить человека на сто тысяч лет в каменный саркофаг только за то, что соблазнился мольбами и потер лампу?! Он миллионы, миллиарды, триллионы человеческих сознаний хладнокровно отправлял в Бездну каждый день, каждую минуту, как будто чиркал спичками по коробку, собирая огонь, который исторгался в виде некоторого количества энергии, из которой лепил атомы.