Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте

Даже в Манькином сне Дьявол сумел посмеяться над страшно обиженным стариком, за которого она обиделась. Дьявол сразу сделал удивленные глаза и напомнил, что без Борзеевича она в горах останется одна, и что избы, если не вернутся вместе, ни за что не поверят, что он живехонький, не простят предательство, и что людям в ее времени без Борзеевича будет совсем худо.

Конечно, ей не хотелось расставаться с Борзеевичем. Он, как Дьявол, был не добрый и не злой – он был Друг.

Пока они прощались, жители толпились рядом и смотрели так, будто старались ее запомнить навсегда…

А когда города коснулся луч солнца, она проснулась…

Глава 10. Вершина Мира

Борзеевич уже проснулся и сидел, завернувшись в одеяло, тараща глаза во все стороны. Ветка неугасимого полена была воткнута там, где ее воткнули с вечера, бутыль с живой водой оказалась полной, а колодец, который она видела во сне, пропал. И города на месте не оказалась. Они сидели среди камней и снега, а вокруг завывал беснующийся ветер, и не будь скалы, которая защищала их от ветра, их бы сдуло.

Как только Манька открыла глаза, оба одеяла на глазах стали ветшать, быстро обратившись в прах. Сразу стало холодно. Пришлось быстренько искать убежище.

Пока завтракали, вернулся Дьявол. Он был довольный, в глазах прыгали веселые искры. Манька и Борзеевич его доброго, заряженного оптимизмом настроения не разделяли, расстроившись, что ничего из того, что съели ночью, в желудке не осталось. Маньке непременно хотелось что-то сказать Дьяволу по этому поводу, язвительное, в грубой форме, но она сдержалась, вгрызаясь зубами в железную краюшку. Наверное, ей тоже следовало порадоваться за спутников, без которых сразу стало скучно, за город и его жителей, но впереди маячила такая высокая девятая гора, которой все покоренные не годились в подметки, что ее собственный настрой остался где-то под плинтусом.

Второй ее каравай, наконец, почти закончился. Недоеденными ломтями она вбивала на подъемах колышки или чистила ото льда ступени, срезая лед и нарезая ребром шероховатости, чтобы не катилась нога, а носить ломтики можно было в кармане – не топор, который в руке держать тяжело и неудобно и из рюкзака доставать накладно. Выпав из руки, кусок снова оказывался в руке через минуту. Она уже и последний каравай в дело употребила, от него оставалось чуть больше половины, и в общем-то и посохи истончали и сносились – столько ступеней было ими выдолблено, не сосчитать. Разве что запасные башмаки пока оставались нетронутыми. Но пара, которая была на ней, просила каши, железо местами просвечивало. Могла бы отдать Дьяволу, но она не торопилась. Лучше железо сносить до конца – худые не худые, а на ноге держались, чем точить об него зубы.

А потом они снова летели с горы на санках, только уже втроем.

И понимались на самую высокую гору…

Небо здесь было не голубое, не темно-синее, а черное, как ночью. Звезды висели как новогодние шарики, видимые и днем. И ветра уже не было, зато стоял такой холод, который невозможно объяснить. На девятой вершине снега как такового не было вообще – так, легкий иней. Его и на восьмой уже было немного, видимо, снег испарялся в космос. Лезли по прямым отвесам, вгрызаясь в скалы, как черви-камнееды, не чувствуя отмороженных рук и ног. Но ступеньки приходилось рубить только для себя, которые редко, но были, поэтому уставали меньше и двигались быстрее.

Поначалу шли, не выпуская из рук древки стрел. Здесь был такой холод, что крест крестов и монета не справлялись. Стрелы давали еще чуть-чуть тепла, но мешали держаться за выступы – и тогда Борзеевич придумал разломить древко и обложить им все тело, пришив к одежде. Скрепя сердце, Манька выдала ему на обогрев три стрелы, а две использовала для себя. Последние четыре стрелы она убрала подальше. Увы, остальные стрелы были пожертвованы в пользу жителей четвертого города, борющихся с вампирами и драконом, вот их-то как раз недосчитались. Оставались еще две ветви неугасимого полена, но здесь, на такой высоте, они практически не росли надземной частью, оставляя после себя лишь корень.

Стрелы было жалко до слез, но или так, или замерзни.

Дела их снова обстояли хуже некуда. Обувка Борзеевича, которую изготовили у четвертой горы, сносилась, как и его лапти, еще когда поднимались на восьмую гору. Он опять шел почти босиком, обернув ноги в последнюю рубаху и в Манькины лохмотья, которые она снимала с себя и отдавала ему, раздевшись чуть ли не до гола. Тело прикрывал лишь вязаный заячий свитер, остатки полушубка, и рушник избы, который грел чуть лучше, чем лохмотья полушубка. Последние ее брюки обрезали до колена, низ брюк она пожертвовала Борзеевичу перед подъемом на девятую вершину. Если бы не тепло неугасимой ветви, и Дьявол, который укрывал их иногда своим плащом – Манька и Борзеевич не сомневались – остались бы в горах навечно, как застывшее напоминание об увечности проклятого человека и человеческих знаний.

По времени на девятую вершину поднимались вдвое больше, чем на восьмую гору – двадцать пять дней. Она была не только непреступной, но такой высокой, что даже Дьявол забеспокоился, когда от внезапного головокружения Борзеевич, который утверждал, что высоты не боится, полетел вниз с широкой площадки, на которую долго поднялись по ступеням.

Высоты просто раньше не видел, не имел о ней правильного представления.

Но все когда-то заканчивается. И жизнь, и боль, и потери…

– Вершина Мира! – наконец, торжественно провозгласил Дьявол, вставая во весь рост на уступе, до которого Манька и Борзеевич еще не добрались.

– Эге-ге-ей! – заорал он, сотрясая основы Бытия.

Двое изможденных его спутника взобрались следом, подобрали веревку, обошли скалу, которая уходила в небо в виде стелы еще метров на двести, поднялись чуть выше, прошли метров сто, спустились вниз с другой стороны, оказавшись рядом с Дьяволом, свалились совершенно обессиленные.

– Эй вы, замороженные, подъем! – попинал их Дьявол по очереди. – Нельзя оставаться на таком холоде, окочуритесь, будете на все времена новой загадкой…

– Представляю, – простонал Борзеевич. – И будут гадать, кто и на кой ляд забрался так высоко, чтобы принести жертвенных агнцев кровожадным богам, будто внизу нельзя было зарезать… Самые умные умы будут спорить, изучая наши черепа, в поисках покалеченности – и будут правы!

– Ага, и кулачные бои устраивать, доказывая, что не все явленное уже явно нетайное, – еле ворочая посиневшими губами, поддакнула ему Манька. – Слушай, Дьявол, а почему твоя Вершина Мира усеяна костями? Это что же, Борзеевич, мы опять с тобой не первые?! – через силу усмехнулась она.

Борзеевич приподнялся, осмотрелся, воззрился на нее с растерянностью, соображая, по определению умно она сказала или нет. Потом повалился, отвечая согласным протяжным нечленораздельным стоном.

– Ну ты, Маня, скажешь тоже, – с осуждением произнес Дьявол. – Меньше полугода в горах, а вы так расклеились! А люди всю жизнь в горах живут – и ничего… Это – желающие высказать свое мнение по мнению уже высказавшихся. Поверьте, вы не первые и не последние. Подняться сюда можно многими путями. Иначе, зачем-то же я установил Вершину Мира здесь и назвал так, на кой черт она сдалась бы мне самому? – он расправил плащ и присел рядом, давая им отдышаться. – Всем интересно посмотреть, как выглядит мир с точки зрения Бога. А когда взглянули, не так много желающих спуститься вниз, – он неопределенно кивнул в сторону костей. – Мой магнетизм замечательно подходит для медитации. Тут, дорогие мои, самое спокойное место. Никто не отрывает достойного величия от созерцания – и столько открывается интересных моментов, что невозможно оторвать взгляд. То я являюсь совершенномудрым во всем своем многообразии редчайших форм, то самопознанием себя, то трансформацией из одного вида в другой, то реинкарнирую по головам исключительно достойнейших людей. И как одно из многих проявлений Бога, нисходит на человека благодать, заполняя пустоту пространства многочисленными картинами блаженных мироощущений.

Дьявол впервые в горах взвалил Маньку на плечи, подхватил в другую руку Борзеевича и легко доставил их в укрытие. Достал ветку неугасимого полена, зажигая ее. Стало теплее, но дышать как будто было нечем, воздух здесь был слишком разряженным.

– Сто пятьдесят пять дней! – возмутился Борзеевич. – Внизу уже весна закончилась, середина лета, а тут – лета не бывает!

– Я вас в горы не гнал, Манька дорогу выбирала, – хмыкнул Дьявол. – Зато сколько впечатлений… Можете считать себя специалистами по альпинизму, имеете полное право. Я даже немножко вас зауважал. Не каждый может покорением стольких высот похвастать. На двух пальцах могу пересчитать.

Он чуть подвинул скалу, прикрывая вход. Ветка запылала ярче, и скоро стало еще теплее. Но горела она не огнем, а светилась, но как-то наоборот, будто вбирая в себя огонь, который полыхал внутри ее.

– Силу набирает! – Дьявол восхищенно наблюдал за нею. – Дерево твое, Маня, сейчас тоже на Вершине Мира, по той ниточке, которую мы с вами протянули. Там, в Благодатной земле, в эту минуту такая красота, такую красоту белый свет, может, только разок другой и посмотрел. Но не понял! И перестала красота существовать.

Но Манька и Борзеевич его уже не слышали, они мгновенно уснули, даже не успев подумать о горячем кипятке, который хоть и не кипел здесь, но согревал.

– А вы все чудо рождения продрыхните! – проворчал Дьявол, укрывая их своим плащом, тихо про себя улыбнувшись, когда из ветви неугасимого дерева вышел луч и ушел в космос.

Когда Манька проснулась, она не сразу поняла день или ночь. Небо было черное, слегка подернутое голубой дымкой, со звездами – но светило солнце. Только не такое, как его можно было видеть с земли. Пылающий шар катился в черном небе, и луна неподалеку казалась не желтой, а черно-серо-бледной, испещренной кратерами и провалами, и сразу стало ясно, что нет в ней ни тепла, ни жизни. Ветра как такового тоже не было, но кругом все равно завывало со страшным свистом. Она лежала и смотрела на ветку неугасимого дерева, прислушиваясь к Дьяволу и Борзеевичу, которые спорили между собой, прихлебывая горячий кипяток, заваренный оставшимися травами. Аромат мяты расползался по гроту, щекоча ноздри, и от этого грот казался по домашнему уютным.

– Вот и Маня проснулась! – весело воскликнул Борзеевич, заметив, что она не спит. Он отогрелся и стал похож на себя. – Доставай каравай и наливай себе в кружку – празднуй! Мы покорили Вершину Мира! Под горку скатимся, как два колобка…

– Да уж, – проворчал Дьявол. – Празднуй, Маня, празднуй, твоя взяла! Недолго тебе осталось… Радоваться.

Последние слова прозвучали зловеще. Сразу кольнуло сердце. Дьявол таким грустным был только раз, когда сообщил, что предстоит битва с оборотнями – опять беду предвещает?

На этот раз она не подала виду, что обеспокоилась, улыбнулась от уха до уха. Ведь правильно сказал Борзеевич, под гору в своих железных башмаках покатится, как на лыжах, а с санками только успевай смотреть, чтобы не свалиться в пропасть. Она уже умела грамотно удержаться в равновесии, управляя посохами, как штурвалом корабля, вовремя остановиться, если впереди обвал или трещина. Под гору железо снашивалось даже быстрее, чем в гору, а за Вершиной Мира непременно будет цивилизованная часть государства.

Достала из котомки большой каравай, отрезала сколько отрезалось. В рушнике железо оставалось мягким, будто пластилин, пропитавшись запахом пирогов избы.

– Мань, а вот если бы мы лампу взяли, ты чего бы загадала? – спросил Борзеевич, явно о чем-то помечтав.

– А ограничения у нее были? – поинтересовалась она у Дьявола.

– Естественно, – ответил он. – Она ж не просто так там лежала, на дело. Нельзя загадать, чтобы тебя полюбили, – загнул палец, – нельзя пожелать никому смерти, – загнул еще один. – Нельзя загадать благодеяния всему миру… Там, Маня, такая хитрость, что все желания вне города исполнялись лампой с некоторой нечестностью. Все, что пожелал человек, изымалось другим.

– Тогда ничего полезного, – подытожила Манька разочарованно. – А почему в трех городах лампа лежала, а в четвертом нет?

– А меня спроси! – Дьявол расплылся в широченной улыбке. – Замануха такая, чтобы история о проклятых городах не забывалась, и каждый мог убедиться, что все желания человека не стоят выеденного яйца.

– Ну, не скажи, – оторопел Борзеевич. – Если б я заказал себе новую одежонку, чем плохо? Я в своем зипуне хожу с тех пор, как себя помню, – укорил он Дьявола.

– А ты Маньку попроси – она сошьет, а ворованное носить, это знаешь ли… – пристыдил его Дьявол.

– Ворованное? – Манька и Борзеевич переглянулись.

– Я с ума сойду, если у меня на пустом месте начнет нарастать, а в другом убывать, – покривился Дьявол. – Я на этот случай утвердил Закон сохранения материальности. Относительный. Для моих Благодетелей.

– Да ладно вам, после лампа вампиру достанется – ох уж он посмеется над нами… А мне вот интересно, что с теми тремя произошло, как они в проклятые города попали и что с ними там случилось? Мы о вампирах больше вспоминаем, чем о товарищах, будто они были по колено в крови.

– Уверен, я мог кое-что прояснить! – Дьявол хитро прищурился.

Манька и Борзеевич переглянулись и дружно промолчали, дожидаясь, что Дьявол сам сообразит – ждут продолжения.

– И вот, вампиры проклинали город. И становился он невидимым в том месте, где стоял, и видимым в том месте – где его не было. Как бы запечатанный. И не было в нем времени. Но я над временем, сыт и пьян, как вампир, – голос Дьявола прозвучал таинственно и торжественно. И тут же обратился в виноватый. – Дело в том, что вампиры, которые ограбили и прокляли город, уже давно забыли о нем и ушли из жизни, а у меня такой город всегда перед глазами. Я бессердечен, но не кровожаден. И молили меня жители вернуть их на день назад и сохранить память о том, что случится вскоре. Все они считали себя безвинно пострадавшими. Вот и подумал, чем черт не шутит, а вдруг кто-то откроется с другой стороны? Дам возможность человеку праведному выйти из города.

Борзеевич посмотрел на Дьявола и покачал с одобрением головой:

– Помню, в стародавние времена один человек сказал: «Если праведность выше, то кто как не ты должен поднять праведника? Неужели, изливая гнев, прольешь его и на голову праведника?» Мудрый был человек! – похвалил Борзеевич.

– Ну, этот вопрос поднимался не раз и не два… – скептически пожал Дьявол плечами. – Взять ту же Гоморру или Содом. Если в городе пятьдесят праведников, то можно ли утверждать, что город достиг критической точки грехопадения? Вряд ли… Но если один или два, не проще ли вызволить праведника и устроить показательную порку?

Манька недовольно покосилась на обоих.

– А о человеке, который взял да спас город, ты подумал?

– Разве не справедливо, что я дал ему спасти и праведника, и не праведника, и получить плату, которую платят они за свою жизнь? Зато теперь каждый из троих знает, что жизнь не всегда в руке Бога, и чем плата праведника отличается от платы не праведника. И лучше бы понять это на чужом примере, – посоветовал Дьявол. – Только дурак учится на своих ошибках.

– Но как узнаешь, кто праведник, а кто не праведник, пока не спасешь и не получишь плату? – не согласилась Манька. – Я о себе не знаю, а что говорить о других? Возьми мою деревню, кто побежал бы мыть кому-то ноги, поить-кормить и осыпать кровно заработанным имуществом? И я бы подумала: с чего? С какой радости? Посмотрела бы на соседа слева, на соседа справа. А если сосед, который всегда был умнее, не пошел – то разве я должна? Я того человека не знаю, и вся деревня засмеет меня, подумала бы я, когда день придет и уйдет, и ничего не случится. Лучше пойду-ка и пересижу эту ночь где-нибудь. И получается, что все бы поравнялись на кузнеца господина Упыреева, который первый, кто проклял бы деревню, чтобы забрать то, что имеют. Скажи-ка я против него – враз заплюют. Тем троим повезло, что не мою деревню спасали, и нашлись люди… И что четвертый город оказался не из нашего времени. Жители поддержали не царя-вампира., который отдал город на разграбление. А много ли найдется завистников пролежать в каменном саркофаге тысячелетия, чтобы потом прожить обычную человеческую жизнь? Я бы точно не согласилась, даже ради злата-серебра.

– Вот поэтому, Манька, Сад-Утопия ни с какой стороны тебе не светит, – по-простому объяснил Дьявол, развеяв все ее сомнения. – Дурак я, чтобы крысу себе на уме в амбаре с зерном поселить? Я же говорю, проклят человек и мерзок. А как бы жила потом, когда умер бы человек на твоих глазах?

– А мне кажется, что ты, Маня, не пожалела бы, – возразил Борзеевич. – Трудно разве покормить, омыть ноги и отдать бижутерию за жизнь?

– Ну, может быть… – задумчиво согласилась Манька, и тут же разуверилась. – Это мне, так мне ведь и отдать-то нечего. Моя бижутерия даром никому не нужна. А если целый мешок настоящих украшений, колечки и сережки из настоящего золота? Кто знает…

– Человек ценит сокровища, когда они у вампира, а когда в руке, он не ищет их, – уверенно заявил Борзеевич. – И строит дом, и дает в долг, и помогает сироте… У человека сокровище не задерживается.

Манька ненадолго задумалась, испытывая себя.

– Вот если бы валялся на дороге пьяный человек и замерзал, не подобрала бы, – покачала она головой. – Что мне с ним одной делать? Может, соседей бы попросила или милицию вызвала, чтобы забрали, но одна бы не стала спасать… Может. если бы в лесу нашла… – Ну, сделала бы шалаш, костер развела… Но ждать, когда очухается… Нет, вдруг маньяк или оборотень на охоту вышел, а его серебром или живой водой перекрестили… Так откуда знать, что пожалела бы того, на площади?

– На кой черт тебе в дом тащить могильный камень? Я первый, кто вышиб бы из тебя дух этим упырем, – успокоил ее Дьявол. – А червяки из него непременно полезли бы. Больной человек и добрый – два разных определения. В условии был пункт: вернуться на день назад и ПОМНИТЬ!

– А третье желание?

– Безопасно покинуть город. Оно предназначалось праведникам… Но вы меня перебили… – поморщился Дьявол. – И вот, дал я городу лампу с тремя желаниями и сказал: если в город войдет человек и услышит их, то у них один день и ночь, чтобы спасти ему жизнь – и будут спасены.

Много людей приходило в проклятые города, и проходили мимо, не замечая их. Многие брали сокровища, оставаясь там навсегда. И было: уносили лампу. И получали, и теряли. Но нашелся для каждого города человек, который потер лампу, попросив, чтобы она исполнила желание жителей – и они вернулись и помнили.

Но как только время поворачивалось вспять, люди начинали прятать сокровища, чтобы ни один вампир не нашел, прятались сами, или наоборот, готовились к приходу дорогих гостей, уставляя столы яствами, пока человек, который один и мог бы их спасти, умирал на площади. Любовь и ненависть, мысли о прошлом и будущем напитали их снова, и немногие поверили в чудесное спасение. Они снова хотели есть, пить, веселиться. И в тот же час появились новые рассуждения: «вот, скроюсь с добром, и будет мне хорошо, и никто не узнает!». Они помнили лишь о том, что в ту ночь нападут вампиры, и каждый должен одному человеку на площади омыть ноги, накормить, и отдать сокровища, а не о том, как пролетали тысячелетия и каждый пил чашу гнева, и как проливалась их кровь. Они хотели изменить не судьбу, а обойти меня – состариться, не увидев своего проклятия. Но судьба их была уже предрешена – думали они о том, что им не дано.

– Не все… В первом городе праведников было много. Во втором вполовину меньше. А в третьем… – Манька задумалась, испуганно подсчитывая.

– Один дом на окраине, – хрипло отозвался Борзеевич. – Я думал это хлев. Там, наверное, и сокровищ-то не было.

– Были. Оловянное колечко, три яблока и сухарь, который женщина нашла на помойке, за домом богатого работорговца, – засмеялся Дьявол. – Она долго думала, отдать ли его, не оскорбит ли тем человека, и когда положила, предложила решить самому: нужно ли ему.

– И он взял?

– Сухарь съел, кольцо не имел права вернуть, а яблоки вернул, чтобы она могла накормить детей перед дорогой. Но разве дело в сокровищах и в еде? Чем их менее в наличии, тем они более значимы.

– Вот! – вставила Манька, поучительно подняв палец. – Спаситель то же самое сказал… Хоть и вампиром был!

– Она не подала, она отдала, не Богу, а человеку! Чтобы спасти его, а не себя, – поправил Дьявол. – И спасла. Я плел нити из того самого кольца, чтобы сохранить ему жизнь. Манька, если бы люди жертвовали на больницы и дома для малоимущих столько, сколько жертвуют на храмы и церкви, которые есть в каждой деревушке, и все украшены, как царские палаты, в государстве не осталось бы бедных. Все, кто служит при храмах и церквях, зарплату получают вовремя. Эти огромные организации, как спрут, охватывают все, чем живет человек, и нет среди служителей ни одного, кто мог бы сказать, что слышит голос Бога.

И вот, четвертый город прокляли вампиры, и опять стали просить жители, чтобы я помог им. Тогда показал им три города, и тех троих, которые умирали мучительной смертью. И дал время подумать. Мне нравился этот город, вы видели, как они защищались. Но, честное слово, если бы они и дальше стали просить о том же, я отвратил бы лицо.

Они долго совещались. И вдруг стали просить, чтобы ни один человек не пришел к ним, а если придет, не услышал бы их. «Нам не надо лампы, и пусть мы останемся проклятыми или умрем, – сказали они, – но не убьем человека, который придет нас спасать, потому что мы не уверены, что выполним условие. Человек слаб духом и телом, каждый из нас хоть раз согрешил!»

И тогда сказал: пройдет по трем городам человек, услышит и увидит, но не соблазниться, и перестанут существовать проклятые города вовек, а мертвые восстанут – и если придут в их город, то должны будут они исполнить то, чего не сделали жители первых трех городов, и город будет жить.

И тогда они просили меня: дай нам одну ночь, и пусть это будет день, и, может быть, мы успеем!

Вот, все так и вышло! – закончил свой рассказ Дьявол.

– Успели? – спросила Манька, затаив дыхание.

– Ну, не стоял же город на прежнем месте, когда проснулись. Добрая была битва.

– А я тут при чем? – поинтересовалась она, в тайне подозревая, что в этой истории сыграла не последнюю роль.

– Ты не при чем, – засмеялся Дьявол. – А у тех трех три желания все же сбылись. Они их не загадывали, но получили. Я подумал: чем черт не шутит, наверное, именно это заказал бы человек, который держал в руках лампу и отказался, чтобы дать другим то же самое. Получили три человека и богатство, и уважение, и славу. И самое обидное для тебя, ты сидела на самом важном месте – попой на ключе дракона, а тебе кукиш без масла достался! Ведь не будь тебя, не спаслись бы и не спасли – когда еще на свет родилась бы такая дура? Семь чудес света рядом не стояли!

Манька встала от костра, потянулась и вышла.

История – Небыль, если слушателю ничего не досталось – ей не досталось, значит, то была Сказка. А если Сказка, о чем ей жалеть? Правильно, так бы она себе представляла историю с хорошим концом. Не свою, конечно. Вообще, бывали ли у Дьявола истории с хорошим концом? Чтобы раз – и хороший конец… Миллион лет жди… Наверно, только у вампиров получалось. А вампиров развелось – тем троим, в страшном сне не приснится. Всем Дьявол пакостил, но как-то так, что обижаться не получалось. Закончится ли когда-нибудь ее история и с каким концом – это надо еще дожить!

Она зябко закуталась в рушник. Возможно, изба обидится, что разрезала и пустила его на одежку, но он грел лучше любого свитера. Хорошо, что настояли, чтобы взяла его с собой. Холод был космический, и дышать было нечем, но Дьявол держал их с Борзеевичем за руку. Кровь ее, не иначе, невероятным образом превратилась в антифриз, как еще можно объяснить, что она до сих пор живая.

Мимо пролетел пылающий метеорит и погас, не долетев до облаков. Манька постояла, наблюдая за небом, на котором были и ночь, и день. С вершины было видно четверть мира. Не все, конечно, и не глазами, а сердцем. Борзеевич обрадуется, когда поймет, что всю карту может с одного места нарисовать, а рисует он хорошо. Где-то далеко за горизонтом бушевал океан, на берегу которого она стояла всего лишь полтора года назад, в немом молчании застыли все восемь пройденных гор – и еще три, которые предстояло пройти. Такие же высокие и непреступные горы уходили и налево, и направо, занимая всю северо-западную часть государства, еще не изведанные, грозные, застывшие. Их было так много, что даже с Вершины Мира невозможно понять, где они начинаются и заканчиваются. Она заметила и такие, которые по высоте не уступали гордости Дьявола, а многие чадили и выбрасывали серу и пепел. Отсюда они казались черными, огненные потоки стекали по их склонам, вливаясь в огненные реки – и одна из таких рек огибала Вершину Мира, преградив им путь.