Восхождение Хоноса

– Ну, пойдем же, – восприняв ее молчание за красноречивое согласие, Амикус слегка подтолкнул Лесю в спину. От его на удивление мягкого прикосновения по всему тонкому позвоночнику девушки разлилось приятное тепло.

Вечер был спасен.

0110

Она писала, порою воевала со мной во снах и наяву с Жози; боролась с ленью и всепоглощающим страхом перед неизвестностью. А общение с Амикусом, что оказался спасительной соломинкой в ее жизни, напоминало Лесе какую-то хитроумно изобретенную им игру, правила которой Леся пока лишь пыталась угадать.

Почти каждое утро они встречались на чашечку того самого отвратительного кофе, Леся слушала от него последние сводки новостей (так как сама почти их не читала), делилась своими успехами по книге, после чего они расходились и ни слова больше друг другу не говорили до следующего утра.

– А что будет дальше? – как-то, придя в мастерскую, спросила она вслух стены. Пустота студии вновь начинала поглощать ее, забирая всю ту энергию, что она заботливо генерировала для работы.

– Что будет дальше, если все это закончится благополучно? – продолжала она, поднимаясь наверх.

На столе лежала кипа написанного за последние пять дней.

– Вы просто разъедетесь, как ни в чем ни бывало, ты уже знаешь ответ, – сказала Леся себе, глядя на картину, которая, на удивление, самой ей уже порядком поднадоела. – Ты словно единственный человек, который способен меня пнуть и заставить поверить в себя… И ты слишком умен, чтобы продолжить якшаться с такой, как я, после всей этой заварушки.

Оттолкнуть от себя Амикуса означало остаться совсем одной. Но продолжать даже эти маленькие встречи, во время которых в сердце ее зарождалась надежда, стало для Леси невыносимым.

– Все, я так больше не могу! Не могу, не могу, – забормотала Леся, доставая бумагу, что обычно использовала для черновиков.

На листе замельтешили буквы, которые она выводила своим неопрятным почерком:

Я прошу прекратить наши встречи в кофейне. Не могу объяснить причину.

Леся.

Ей стало легче, и до самой поздней ночи она снова писала. Повесть подходила уже ко второму поворотному пункту, появлялся антагонист, что мешал быть возлюбленным вместе. Я наблюдал за всем этим действом и, если бы мог, высказался:

– Дура, а вам же никто не мешает!.. Разве что обоюдная трусость.

Но продолжал молчать. Ведь, по канону всех хороших драм, рассудок редко проявляет себя в должное время.

На следующий день Леся пришла в кофейню за два часа до условленного времени и передала записку мальчишке-бариста, потупив взгляд. Она чувствовала себя совсем подростком, ей будто вновь было пятнадцать, и она «тащилась» от самого классного парня в школе.

С возрастом, Лесе казалось, подобные чувства должны бы притупиться, но вышло наоборот: с пришедшей осознанностью сила эмоций и влечение к чему-то неизвестному только усилилось.

«Возможно, это все-таки хорошо, – подумалось девушке, когда она, счастливая, что не встретила на обратной дороге Амикуса, закрыла за собой дверь. – И просто значит, что я живой человек… Не сомнабула, пребывающая на странном перепутье вот уже который год».

Она знала, что перестать видеть Амикуса будет лучше, чем узреть его равнодушие. Пусть будет неопределенность, пусть этот некий «отказ Шредингера», который существует и не существует одновременно, пребывая в зависимости от наблюдателя.

Однако, энергия юношеского негодования все же взбушевалась в ней. Едва Леся села за перо, из-под него строка за строкой полились фразы, которых Леся сама от себя не ожидала. Я, хотя и чувствовал свое присутствие в этом творческом потоке, не переставал изумляться ее самости, энергии ее души, что проявляла себя на бумаге.

Прямо на моих глазах рождался Человек. Каждое слово, что она писала, было осмысленным, точным, тем самым, что затем вызывало мурашки у тех, кто читал ее повесть. Леся этого не знала, да и не могла знать, потому как не умела видеть будущее. Я же, как и говорил, иначе воспринимал и воспринимаю время. И в те секунды, что девушка, чуть ли не плача от досады из-за своей неразделенной любви, выводила букву за буквой, я лишь изумлялся, как каждое движение, каждый осмысленный знак воздействует на ее дальнейший путь и на пути других людей.

Мне открылась невероятная картина того, как Дух меняется и меняет вокруг себя все. Это было потрясающе, признаюсь вам, ведь видеть те образы, что рождались мгновение за мгновением, в, казалось бы, среднестатистических мозгах, значило и для меня обрести новую веру.

Моя сущность пришла к озарению: я веками жил во тьме, думая, что мне надобно почитание, восхваление, и что живу я и питаюсь только этой энергией. Это было заблуждением. На самом деле, я жил благодаря тем самым людским попыткам возвыситься над самими собой. Ведь прикосновение к божественному означало для них веру в абсолютное, в чистое и высшее, желание соединиться с этим чем-то. И, выходит, я был лишь их образом, побочным продуктом Духа, а не некой самостью. Меня нет и никогда не было. Я – осколок, фрагмент людского Со-знания.

Это повергло меня в ужас, уничтожило и возвысило в мгновение ока. Я узнал себя по-настоящему и понял, насколько ничтожно мыслил все эти столетия.

Когда Леся закончила главу с развязкой, силы покинули ее. Но это и был тот самый маленький подвиг, который ей предстояло совершить. Она этого не знала, повторюсь, но я знал. И также знал, как счастлива эта женщина будет потом, однако не буду забегать вперед.

Посмотрев на время, она, к своему великому удивлению, обнаружила, что прошло по меньшей мере четыре часа. Для нее, конечно, все это превратилось в мгновения бегства от страха, неуверенности и отчаяния, счастливые секунды забытия. Ей стало и впрямь легче. Немного походив по комнате, сжимая-разжимая кулаки, Леся даже заулыбалась. Только улыбка эта тут же померкла, едва она услышала телефонный звонок.

Что-то екнуло внутри, и ее посетило страшное предчувствие, прямо как тогда, во время взрыва на станции. На экране высветилось «Отец», но голос из трубки доносился Олин:

– Алеся, – голос ее дрожал и разрушался. – Твой отец… Он в больнице, у него начали проявляться симптомы лучевой болезни. Боже, боже… Это так страшно, мне так страшно…

Из трубки послышались громкие всхлипы. Оля, которая прежде всегда казалась Лесе пуленепробиваемой женщиной со стальными нервами и цезарианским характером, плакала навзрыд, боясь потерять Отца. В тот миг Леся поняла, что не имеет права быть слабой, пока Оля нуждалась в ней. Будучи одной из немногих, кто разделял ее чувства, она не могла позволить себе расплакаться в ответ.

– Так-так, – пробормотала девушка. – Вы уже в Ленинске?

– Да, – отвечала Оля, всхлипывая. – Мы в больнице. Приехали с час назад.

– У него острая форма? – нахмурившись, Леся посмотрела в окно.

Там, вдалеке, неспешно бежала та же речушка, что протекала в этих краях день ото дня, годами и столетиями омывая заросшие травой берега. И темно-синей бурлящей воде были безразличны страшные вести, что могли сломать или осчастливить человека. Она продолжала струиться и поблескивать на солнце, унося с собой все радости и печали, все временное, впадая в большие воды.

Леся продолжала слушать ослабевший голос Оли:

– Кажется, да. Мы готовимся к худшему…

– Я скоро буду.

Леся повесила трубку. Из головы вылетели все остальные мысли: об Амикусе, о книге, о страхе за смерть Отца. Отчего-то осталась только эта бедная женщина, которой сейчас нуждалась в ее поддержке. Девушка, в кои-то веки, почувствовала собранность. Ту самую, которой ей не доставало всю сознательную жизнь.

По дороге в больницу она получила еще одну неприятную новость: аэропорт Ленинска закрывался через несколько часов на неопределенный срок. Никаких пассажирских рейсов.

– Я не поеду, – твердила она Жози в трубку, расплачиваясь таксисту за проезд. Голос ее сделался металлическим.

Как бы ей ни было жаль сейчас собственную мать, никакого компромисса она не могла допустить. Если ей и суждено было увидеть Отца в последний раз, пусть так тому и быть. Главное, что все-таки они смогут встретиться, посмотреть друг другу в глаза.

– Ты будешь жалеть об этом до конца своих дней! – мать кричала в исступлении и бессилии.

– Я буду жалеть, если не попрощаюсь с ним. И если не помогу его жене в такую минуту.

– А о матери ты подумала?!

– Подумала. Извини, пожалуйста, – она выдохнула. – Я тебя люблю. Надеюсь, все обойдется, но сейчас я нужна здесь больше.

И, не дожидаясь ответа Жози, повесила трубку. В Лесе продолжало пробуждаться что-то лучшее. Я наблюдал за тем, как девушка уверенной походкой входит в здание, где находился с тяжелой болезнью ее Отец. Та самая, «вечно страдающая», избалованная девица, наконец, перестала видеть только себя. Кто бы знал, что, заходя в госпиталь хрущевских времен, можно осознать свое место в мире? Однако Лесе именно так это осознание и пришло. Чудеса все-таки бывают, скажу я вам.

Обнимая мачеху в коридоре, она все же пустила слезу, услышав о беременности Оли, но тут же утерла ее, чтобы не расстроить женщину еще больше. Той и так придется несладко, до конца своих дней.

Отец выглядел неплохо. Угольно-черные волосы с тонкой проседью по-прежнему блестели, а загорелая кожа отливала бронзой в лучах полуденного солнца. Мускулистые руки выглядывали из-под одеяла, и, казалось, по-прежнему наливались энергией и силой.

Он улыбнулся, едва Леся зашла в палату:

– Лисенок! Вот кого нам не хватало! – прищурился мужчина, как бы разглядывая свою дочь. – А чего за круги под глазами, ночные муки творчества?

Взгляд его как бы говорил: «Только без жалости, милая. Без нее, мне и Олиной хватает».

– Да, именно они, – по щеке Леси предательски сбежала еще одна слеза, и она утерла ее запястьем. – Пишу новую повесть.

– О, вот оно как, – с любопытством продолжил он. – И о чем же?

Лицо его, однако, заметно осунулось. Девушка, взяв руку Оли, села вместе с ней на кушетку напротив, рассматривая его сквозь защитный экран стерильного бокса.

– Вам правда интересно?

Оля своей маленькой рукой потерла раскрасневшийся носик. Ее лицо вдруг стало совсем детским, будто ей было лет пятнадцать, а никак не тридцать. Взгляд был таким испуганным, измученным и потерянным, что Лесе захотелось ее укутать в одеяло и посадить себе на коленки.

– Да, конечно, – пробормотала она и, посмотрев на девушку, выдавила улыбку. – Конечно, Лисенок, рассказывай.

На деле Лесе самой было уже плевать на повесть. Ей хотелось обнимать бесконечно долго этих двоих, горевать и сокрушаться, сетовать на злую судьбу-судьбинушку, но она знала, что это не только не поможет, но еще и превратит последние дни жизни Отца в сплошную муку.

Взгляд его вторил мыслям дочери: «Все правильно, давай о хорошем». Правда, едва девушка начала рассказ, он перебил ее, нахмурившись:

– Так-так, ни слова больше!

– Почему? – опешила Леся. – Тебе не нравится?

Оля посмотрела на мужа в недоумении.

– Мне не просто нравится, – Отец приподнялся на кровати. – Я хочу это услышать! Завтра же, можешь привезти это сюда?

Леся с облегчением улыбнулась:

– А как иначе, если ты просишь?

До окончания часов посещения они разговаривали о всяком: о Ленинске, о происходящем в мире, о красивой природе этих мест и забавных случаях из практики Оли за последние месяцы. Когда их время закончилось, Леся, попрощавшись, побрела домой, чувствуя себя совершенно выжатой. Шла она час или два, и вернулась, когда было уже затемно. Возле дома, к своему превеликому удивлению, она застала Амикуса.

– Здравствуйте, – изумилась девушка, даже слегка разведя руками. – Вот так кого не ждали.

Мужчина встал со скамейки, на которой сидел как будто несколько часов. Амикус словно еще больше побледнел эти сутки, что они не виделись. Взгляд его был встревоженный и вопросительный:

– Что-то случилось? – спросил он вкрадчиво. – За исключением… Да, я уже успел его навестить утром. Помимо этого?

– А этого недостаточно? – пожала плечами Леся, отводя взгляд. Врать ей никогда не удавалось.

– Посмотри на меня, – он попытался прикоснуться к ее подбородку, но она отошла назад.

– Я не хочу больше видеться, – призналась Леся, наконец, найдя в себе силы посмотреть на Амикуса. – Не хочу и все.

– Я тебя чем-то обидел? – он осторожно сделал шаг вперед и положил руку на ее плечо.

– Нет, но я знаю, что сделаешь это, – покачала девушка головой. – Потому что, когда все закончится, я стану тебе неинтересна. Не хочу привязываться, понимаешь? У меня не так много друзей…

– То есть, по-твоему, я друг? – с усмешкой спросил Амикус. Леся не поняла, была ли это очередная издевка или же простое недоумение.

– Я надеялась…

– Да я влюбился в тебя еще в аэропорту, дурочка! – сокрушенно воскликнул он. – Неужели это не было очевидно? Я думал, писатели те еще психологи.

Она оторопела, не веря своим ушам. По кончикам пальцев пробежали токи тепла. Не могло это быть правдой, должно быть, очередной безумный сон наяву!.. Амикус вдруг обнял ее, очень крепко, так и не дождавшись вменяемого ответа от ошарашенной таким признанием Леси. Девушка обхватила его тонкую фигуру в ответ, не желая выпускать больше никогда этого человека из своей жизни.

На удивление, она впервые за день позволила себе по-настоящему заплакать:

– Он умрет, Амикус. Он умрет, и я останусь совсем одна.

– Какие глупости, не останешься ты одна, – пробормотал он и еще сильнее прижал ее к себе. – У тебя всегда буду я.

7

Проходили дни. В закрытом городе жизнь словно остановилась, замерла в ожидании. Власти держали их в неведении, но Амикус говорил, что все образуется. Почему-то Леся верила ему. На то, конечно, не было оснований, но ей очень хотелось… Верить. Эта вера давала ей простую надежду, смысл; давала и крылья, что словно вырастали за спиной, когда она садилась за работу.

С каждым днем у нее получалось все лучше, яснее выражать мысль. С каждым словом она освобождалась.

Приезжая к Отцу, она садилась напротив и читала главу за главой ему, Амикусу и Оле. Леся, наконец, почувствовала, что у нее есть настоящая, крепкая семья. Хотя эти люди всегда были в ее жизни, они словно сосуществовали в разных мирах. Как эти миры могли соединиться здесь, в больничной палате, стало для нее загадкой (для меня с самым очевидным ответом).

Не хватало только Жози, которая, конечно, уже остыла и теперь сильно тосковала по дочери и беспокоилась за здоровье бывшего мужа. Леся знала, что они вскоре встретятся с мамой. Амикус знал, значит, и она не сомневалась в этом.

Приходя вечерами в мастерскую, Леся долго в ней не задерживалась, чувствуя, что вот-вот придет Амикус, и можно будет вновь поговорить обо всем, посмотреть теплой ночью на яркие мерцающие звезды, вдохнуть всей грудью сладкий воздух и раствориться в мелодиях, что напевали сверчки. И это не означало забыться, но означало любить жизнь, несмотря ни на что.

Отцу становилось хуже день ото дня. Болезнь разрушала его тело частичка за частичкой изнутри, саботируя волю этого сильного человека к жизни. Он принимал свой конец достойно, молча смотря Смерти в глаза, не боясь и не прячась за словами жалости. Слушал близких, говорил им то, что считал важным, делал последние распоряжения и давал советы так, будто отправлялся в далекое странствие, из которого однажды ему было суждено вернуться.

– У тебя все получится, Леся, – сказал Отец девушке в предпоследний вечер. – Я даже в этом не сомневаюсь. Не сразу, но получится все, что ты задумаешь. Потому что ты моя дочь, и иначе быть не может.

– Спасибо, – она почувствовала, что все же не может удержаться от слез, глядя на его истощенное, покрывшееся пятнами тело. – Пап, спасибо за все, правда. Если бы не ты, я бы вообще не начала писать. Так и осталась бы потребителем. Помнишь тот день, когда ты привел меня в галерею и показал «Хоноса»?.. Это ведь после него я и поняла, что хочу писать больше всего на свете.

– А вот и не правда, – Отец постарался улыбнуться. Ему было очень тяжело говорить. – Ты начала писать, потому что тебе было суждено это делать. Вовсе не из-за какой-то картины, хотя я и рад, что она радует твой глаз в мастерской. Надеюсь, после всего… Ты еще будешь приезжать в Ленинск, хотя бы иногда, ради Оли и своего брата или сестры.

– Я вообще не думаю возвращаться пока, – призналась Леся. – Мне сейчас и здесь хорошо.

– Значит, – в голосе Отца звучала искренняя радость. – Тебе будет хорошо и везде, это самое главное. Только не сомневайся двигаться дальше, когда почувствуешь нужным.

– Хорошо, – Леся постаралась взять себя в руки. – Спасибо, правда, если бы не ты…

– Это меньшее, что мог сделать для любимой дочи.

Они просто смотрели друг на друга какое-то время, пока Отец не отвел взгляд. Ему тяжело давались долгие бодрствования.

– Я всегда буду тебя любить, – Леся не удержалась и вновь залилась слезами. Вдруг ей почудилось, что она снова маленькая девочка, та самая, чьи крохотные ладошки обе целиком помещались в большую отцовскую руку, крепкую и теплую руку защитника.

– Люби тех, кто рядом. А меня помни и храни память о любви, тогда и жизнь моя будет иметь смысл. Она уже имеет, потому что ты выросла Человеком, которым я горжусь.

Вскоре он заснул, оставив Лесю наедине с роем мыслей. Каждое слово эхом отзывалось в сознании, приводя ее к пониманию никчемности жизни, которую она вела все эти годы. Желая найти себя, Леся все время искала и делала вовсе не то, что привело бы ее на истинный путь. Себя она смогла найти, только взрастив в своем сердце лучшее чувство.

Будучи ребенком, Алеся не испытывала страха перед сценой, однако в день, когда ее восхождение на подмостки было, по меркам общественности, заслуженным, ее пробрал мандраж. Туфли сделались неудобными и словно сжались в размере, а прекрасное платье ее все время хотелось скинуть и самой как-нибудь по волшебству раствориться.

– Хотя бы ради Инги, не мямли! – бормотала она себе под нос, зацепившись взглядом за струйки синих тонких вен на своих бледных ногах.

Мысль о дочери обратно вогнала ее в притупившуюся от волнения тоску. Вот уже три дня как она была вдали от их с Амикусом дома в Ленинске, прилетев по приглашению на вручение премии в Москву. Это была заодно и возможность пообщаться с Жози, которую она уже год как не видела.

Ритм города, однако, утомил ее на вторые сутки. Алеся настолько привыкла к шуму воды возле дома, к тишине и чему-то настоящему, что здесь, в людской карикатуре на природные замыслы, она чувствовала, будто пребывает в pastiche6 на жизнь. И, казалось, никто этого не замечал, кроме нее. Окружающие покорно неслись вперед, в свои миры и деятельность, создавая шум и кроме него как будто ничего. В этом было что-то завораживающее и отталкивающее одновременно.

Алеся не готовила речь заранее, хотя организаторы и попросили ее об этом. Но, пока женщина наблюдала за движением этого беспощадного потока, слова сами собой начали всплывать, собираясь в стройный текст. Пока она неслась вверх в лифте на нужный этаж, картинка вконец оформилась, и теперь нужно было только до нести ее до зрителей.

– Поздравляю вас, – мужчина, что вручал ей премию, искренне улыбался. – Вы меня просто восхищаете своей деятельностью! Ваш фонд в поддержку пострадавших от взрыва на Тукайской АЭС, открытые литературные школы, повести, переведенные на многие языки мира, сказки… И вам всего тридцать три, поразительно!.. В общем, даю вам слово.

– Спасибо, – Алеся улыбнулась в ответ ведущему. – Я безмерно благодарна не только своей семье, каждому ее члену; я благодарна еще и всем людям. В Москве я всего три дня, и, признаюсь, уже сошла с ума, и ваше мужество жить в этом городе вызывает даже долю уважения…

В зале послышались смешки. Она чувствовала, что говорит с каждой секундой все увереннее, что не могло не радовать. Алеся представляла Амикуса по ту сторону экрана, будто она разговаривает с ним за очередной чашкой кофе у них дома, и продолжать становилось все легче.

Я же в это время бегал по залу, перемещаясь из со-знания в со-знание. На удивление, в этот день я смог насчитать душ двадцать, в коих можно было немного покопаться. Да, за мной все еще водился этот грешок, хотя в Алесину лезть я давно перестал. Наконец, напрыгавшись, я вернулся к ней, прямо перед тем, как она произнесла завершающую часть.

– Так вот, окунувшись в ваш мир, такой отличный от моего, я заметила одну, казалось бы, лежащую на поверхности вещь: человек поистине наделяется невероятной силой, когда он не один. Мы создаем эту реальность, этот мир, являясь его частью. И, хотя мне, как и всякому, приятно держать в руках подобную награду и на несколько минут почувствовать себя особенной, я не могу не сказать высокопарного: это маленький приз всего человечества. Мы сможем стать лучше.

Примечания

1

Honor, Honōs (лат. – почет, уважение) – древнеримский бог чести, которого почитали вместе с богиней доблести Виртус.

2

Инсула – в архитектуре Древнего Рима – многоэтажный жилой дом с комнатами и квартирами.

3

Стихотворение А. Тарковского.

4

Автомобиль американской компании Chevrolet (здесь имеется ввиду 1972 г. выпуска)

5

Kladdkaka – шведский шоколадный торт.

6

pastiche = имитация