скачать книгу бесплатно
Они вдвоём гуляли вдоль гор, когда Арсений заметил кольцо на руке Веры.
– Ого! Кольцо русалки? – Арсений вытаращил глаза на Верин палец.
– Кольцо русалки? – переспросила та.
– Саша так сказал, – ответил Арсений. – Не знаю, как ты не боишься его носить. Я б испугался.
– Что тут страшного? – Вера внимательно посмотрела на мальчика. Возможно, он что-то знает.
– Я нашёл это кольцо однажды. Папа отругал меня за то, что я беру чужие вещи. Саша заступился, но попросил не трогать кольцо, потому что это может быть опасно. И рассказал страшную сказку.
– Страшную сказку? – Вере сделалось стыдно, что ее прошиб холодный пот. Она-то считала себя разумной взрослой женщиной.
– Рассказать? – Арсений усмехнулся, заметив Верино замешательство. – Или боишься?
– Ну, расскажи, – произнесли Верины губы. Ее глаза в этот момент просили его навсегда замолчать.
– Саша вообще любит страшные сказки. Он только их мне и рассказывал. Мне они тоже нравятся больше, чем те, которые читает бабушка Алёна. Возможно, оттого, что у Саши голос красивый, а бабушки Алёны – скрипучий и неприятный. Да, наверное, дело в этом. У Саши самые страшные сюжеты захватывают, а милые сказки бабушки Алёны такие неприятные… как будто ворона каркает на кладбище. Когда хоронили дедушку Женю, я слышал карканье ворон. Жутко.
Вера поёжилась. Природа вдруг стряхнула с себя дружелюбие и угрожающе навострилась против Веры. Листья сделались наточенными как ножи, пики гор – опасными, словно острия топоров.
– И все же, что там за сказка? – Вера в очередной раз удивилась, как сильно в человеке любопытство, оно способно пересилить страх. Поразительно все же, что ей захотелось послушать пугающие небылицы, когда нервы и так на пределе.
– А, ну слушай, – начал Арсений. – Она не такая уж страшная, кстати. Даже в чем-то красивая. Сказка о морской деве. Она была нечеловечески прекрасна: высокая, стройная, черноволосая, со светлыми глазами и невероятно белой кожей. Она любила море, но ее полюбил принц, полюбил с самого первого взгляда. Принц часто гулял вдоль берега моря, там его душа находила покой. Но однажды его заприметила русалка, она пожелала околдовать и погубить его душу забавы ради. Чем глубже принц входил в море, тем сильнее его охватывал мрачный страх, объяснения которому он не находил. Этот страх был тем силён, что сливался с красотой русалки в единое целое. Он пожелал завладеть этим прекрасным существом, не подозревая, что русалка вовсе не была скромной девой, коей казалась, но бездушна и жестока. Она направилась к морской ведьме, у которой были щупальца вместо ног и уродливый рот. Русалка попросила у ведьмы человеческие ноги, чтобы стать подобной принцу и очаровать его. «Возьми мой дар, – шепнула ведьма русалке, – он соткан из могильной тьмы морского дна. В ответ ты принесёшь морю душу принца. Пусть тебе поможет голос, он будет литься песней, и в этой песне никто не распознает ноток страха и погребального колокола. Надкуси сердце съедаемого страстью глупца, но не съедай его полностью. Преподнеси его мне на блюде, устроим пиршество, а затем ты сменишь меня и станешь владычицей морей». Русалка пришла в восторг от таких обещаний. Когда луна завладела небом, русалка предстала перед принцем на морском берегу. Принц тут же предложил ей стать его женой, поманив роскошным старинным кольцом. Принц настолько хотел, чтоб русалка принадлежала ему, что обручил ее себе старинным кольцом, не заботясь, что кольцо принадлежало не ему (принц нашёл его тем же вечером на берегу моря). Есть поверье (ну, как Саша мне сказал), что если человек наденет кольцо на палец другого человека, то судьбы этих людей будут связаны во веки веков, и ни одна сила не сможет развязать нить их совместной судьбы. Таким образом принц хотел обмануть море и природу, привязав морскую деву к себе. Он сделал ее своей принцессой, они жили вместе на суше и были счастливы. Принц даже не заметил, как стал чахнуть на глазах изумленных придворных. Он видел своё отражение лишь в глазах цвета морской волны, отражение, искажённое колдовством. Вот однажды принцесса-русалка бесследно исчезла, принц готов был отдать полцарства лишь бы ее нашли. Он горестно бродил вдоль берега моря, пока не увидел уродливое отталкивающее существо с острыми клыками. Несчастный принц не испугался, вместе с душой он утратил полноту своих чувств, теперь внутри царила лишь пустота. Он спросил, не видела ли эта тварь его прекрасную деву. Тварь рассмеялась и ничего не ответила, но принц заметил на костлявом пальце кольцо своей жены. В ужасе и гневе принц хотел убить эту тварь, думая, что она погубила его красавицу, он занёс кинжал и вонзил прямо туда, где у любого живого существа должно быть сердце. Тварь издала истошный нечеловеческий крик. Перед принцем лежала его мертвая жена, раненая кинжалом в сердце. Из-за кармический связи, порождённой этим кольцом, она не смогла оставить принца, как хотела того изначально. Принц был убит горем. Тогда он снял с мертвой русалки кольцо, с которым обручил ее себе и прочитал над ним заклятие. Он пожелал, чтоб душа его русалки навеки перенеслась в это кольцо. Чтобы его желание точно осуществилось, он скрепил его древней и могущественной силой – кровью. Этим же кинжалом, которым была убита русалка, принц убил себя, упав на бездыханное тело возлюбленной. Его кровь смешалась с ее кровью и брызнула на кольцо. Вот так русалка обрела бессмертие. Отныне всякий человек, кто надевал это кольцо, призывал мстительный дух русалки, которая сводила человека с ума.
Арсений чуть не задохнулся от восторга.
– Страшно тебе? – спрашивал он возбужденно.
Вере было страшно, но она не призналась.
– Ну вот, – разочарованно произнес Арсений. – Я в эту сказку верил почему-то. Но, видимо, Саша просто припугнул меня, чтоб я не трогал кольцо. Я реально боялся призвать русалку. А теперь ты надела кольцо и даже не чувствуешь, что сходишь с ума. Значит, духа русалки не существует, как и Деда Мороза. Ведь не существует же, как ты считаешь?
Вера уже ни в чем не была уверена.
Мы все хотим миру что-то сказать,
Так много скопилось в душе.
Так как же во всей полноте передать
Все то, что кружит в тишине?
Когда в голове и на сердце свербит,
Идеи остры словно нож,
Берет человек акварель и листы —
Его в этот миг ты не трожь.
Возносится ввысь и, подобно Творцу,
Создаёт краской новую жизнь,
Такую, что снилась ему одному,
Какую хотел бы прожить.
Глава 9
Саша сидел на валуне дикого пляжа с альбомом на коленях и мягким карандашом в руках. Он сидел так уже полчаса, рука застыла в воздухе, словно онемела прям с основания кисти. Рисовать – единственное, что он умел делать безукоризненно, но даже этот талант его, похоже, покинул.
Поход в церковь повлиял на Сашу странным образом. Его стало мучить навязчивое желание написать портрет Лидии, который мог бы ее обессмертить. Саша чувствовал в этом своё призвание, для этого он и родился на свет, для этого и дан Богом талант.
Но с каждой минутой дело его жизни казалось все более невыполнимым. Причина была проста: он совсем не знал Лидию, поэтому было непонятно, как и с чего начать писать.
Саша часами мог смотреть на ее лицо и в конце концов запомнил каждую черточку. Саша говорил Лидии, что она может и не позировать, он легко нарисует по памяти. Саша был готов молиться на уникальное сочетание светлых зелёных глаз и черных волос. Ее волосы! Такие длинные и густые, что могли прикрыть наготу. Нос у Лидии с изящно вырезанными ноздрями придавал ей хищный и вместе с тем гордый вид. А полные губы искушали и соблазняли. Она понимала про своё лицо абсолютно все, поэтому редко красила глаза, боясь задавить макияжем их чистоту, но всегда щедро выделяла красной помадой губы, они делали лицо Лидии живым, капризным и страстным.
Сашу как художника поражали и восхищали это противоречия. Верхняя половина лица (глаза!!!) так чиста и по-детски невинна, а нижняя (особенности носа и рта) казалась развратной и злой. Совсем не просто передать это на бумаге.
Тело Лидии Саша также досконально изучил пальцами и губами, зная каждый закоулок. Ему казалось такое изучение занятным и увлекательным, Лидия же бесилась и торопила его, обвиняя в медлительности и отсутствии страсти. Она не любила долгих прелюдий. Когда замечала в Саше приливы щемящей трепетной нежности, тут же со злой усмешкой оскорбляла его, выводя из себя. Лидия превращала акт Сашиной любви к ней в животную ярость. Они задыхались, Саша рычал как дикий зверь, пока Лидия жадно ловила губами воздух, вскрикивая при каждом его толчке.
Лидия была завидной возлюбленной, что и говорить. Она была страстной и готовой на все. На все, кроме близости. Настоящей человеческой близости. Сашины нежные поцелуи и уговоры открыться ему вызывали только раздражение. Она вставала и уходила плавать в море, словно отмывала своё тело от грязи. Саша тоже чувствовал себя оплёванным, он молча следовал в воду вслед за ней. Всякий раз он клялся себе прекратить этот блуд, что приносит лишь стыд и сожаление. И через мгновение забывал свои клятвы, стоило ему ещё раз поглядеть на Лидию. Сама мысль о том, что она принадлежала ему и будет принадлежать впредь, вводила Сашу в экстаз. Он был слаб перед Лидией. Он не мог от неё отказаться. И пусть весь мир горит в пламени ее зелёных глаз.
Тот первый уничтоженный Сашей портрет Лидии был ужасен. Сашу до сих пор заливала краска стыда при воспоминании о нем. Переделанный куда лучше, так что Лидия была неправа, назвав эту картину бредом сумасшедшего. Вот бы написать ещё что-либо подобное, только не столь шокирующее. Беда в том, что это невозможно.
Печально, надо признать, что портрету Лидии в гробу суждено томиться в безвестности. И все из-за скудоумия толпы. Масса никогда не признает этот портрет гениальным, попросту испугается приглядеться. Трусливые собаки, чертовы моралисты. Люди не заслуживают его картины, слишком бедны умом.
Саша вспомнил, как начался его собственный путь художника. А начался он с картины «Девятый вал» Ивана Айвазовского. Шедевр живописи проник пулей прямо в Сашино сердце.
Впервые увидев эту картину, Саша застыл на месте с открытым ртом. Никогда в жизни он не знал чего-либо столь грандиозного и впечатляющего. Искусство, меняющее сознание, подумалось ему тогда. Девятый вал – самая грозная волна во время шторма, смыла Сашины былые представления о красоте. Красота – это опасность и стихия.
Саша ринулся смотреть другие картины этого художника, ни одна не показалась хуже той первой. Айвазовский овладел морем, как иной мужчина владеет женщиной – властно, уверенно и красиво. Саша был впечатлён до глубины души.
Гений… Гений. Гений!!!
Саша прошептал это слово тысячу раз, словно Иван Айвазовский мог его услышать. Решительно, если не сумеешь быть таким художником, как он, не следует и вовсе марать холсты.
В тот же вечер Саша припустился на дикий пляж. Море встретило его дружелюбным спокойствием, но Саша этого не видел. Отныне и навсегда море на диком пляже в его глазах заделалось морем с картин Айвазовского – безумным, непокорным, угрожающим, полнокровным, ведущем непримиримую борьбу с вечностью.
Единственным интеллектуалом в семье был брат Павел. В первый и в последний раз Саша абсолютно по-братски присел рядом с ним за стол и решился разделить свои убеждения.
– Паш, ты ведь видел картины Айвазовского?
– Ну конечно же видел. – Павел отложил свои дела и развернулся к Саше всем телом. Сашу всегда несколько смущал подход Павла к общению с людьми. К любому, даже самому незначительному разговору Павел подходил так внимательно и серьёзно, словно обсуждался вопрос жизни и смерти. Брат был слишком угодлив и суетлив, что вызывало в Саше злобное раздражение. – Любой образованный человек должен иметь представление о картинах Айвазовского.
– Я раньше как-то не интересовался художниками, хоть и сам периодически хватаюсь за карандаши. Но сейчас я осваиваю гуашь, поэтому читаю книги об искусстве и рассматриваю картины признанных художников, чтоб понимать в гармонии цвета. И вот увидел картины Айвазовского. Я считаю, что он настоящий гений.
– Да, он талантлив. Возможно, в самом деле гений, не знаю. Я не люблю его.
– Не любишь? Как это? Разве можно увидеть «Девятый вал» и не влюбиться? Что же ты за черствый сухарь в конце концов?
– Я читал биографию Айвазовского. Он дурно обращался с первой женой.
– Да кому какое дело до его первой или двадцать первой жены? – взорвался Саша. – Как это отражается на его гениальности?
– Гитлер тоже недурно рисовал. Что же, прикажешь восхищаться и им?
– Можно было бы и восхищаться. Но видал его мазню. Так себе, честно говоря. Гитлер отнюдь не гений, на мой взгляд.
– А был бы гением?
– Я бы им восхищался.
– Возможно, пример некорректный. Конечно же масштаб вреда Айвазовского и Гитлера несопоставим. Айвазовский и не злодей вовсе, разумеется, но человек тяжёлый, если верить современникам. Просто я не считаю правильным мнение, что человеку можно все простить за талант и другие достижения. Вспомни царя Ирода, имя которого стало нарицательным. Сколько всего благого он сделал на государственном поприще, но помнят его лишь за ужасное убийство младенцев. Такую память я считаю справедливой. Доброта и любовь – вот самые сильные чувства на земле.
– А красота?
– Она не всегда суть добродетель.
Диалог прервался появлением отца и матери. Петр Сергеевич заботливо поддерживал Марысю за талию. В руках отца тоненькая и малая ростом мать выглядела его дочкой, а не женой. По обыкновению у Марыси был умирающий вид, но серые глаза остановились на Саше, и ее лицо приняло злое и жёсткое выражение.
Саша не хотел смотреть на мать, но не мог отвести взгляд. Красивая женщина. Пусть это скользкая, неприятная красота гадюки, но все же красота. Только красота и оправдывает существование на земле этой сумасшедшей твари, иначе для чего мать зазря топчет землю?
Павел поплатился за свои ложные убеждения. Он не сумел разглядеть отсутствие добродетели за силой красоты Лидии. И тем самым подтвердил Сашину теорию.
Саша осознал теперь, что был весьма посредственным художником. Его интересовала главным образом форма, он всегда был зациклен на внешней красоте. И неважно, была перед ним женщина или природа. Саша всегда твердо верил, что внешнее совершенство искупает любую внутреннюю гниль. Красота достойна поклонения. Красота искупает все.
Взять Лидию. Он писал ее портрет, который считал шедевром. Но что он знал о ней, кроме ее дикой красоты?
Саша так и не добился, откуда она родом, как обосновалась в их краях, есть ли у неё родные. Лидию даже никто не искал с тех пор, как она нашла свой последний приют на дне моря.
Лидия усмехалась и говорила, что она, как Афродита, родилась из пены морской. В конце концов Саше надоело допытываться, и он ей поверил. «Доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Это изречение казалось справедливым и для Лидии с ее вечной обителью – морем.
Что творилось у неё в душе и голове, Саша также не понял. Их соединила любовь к морю, они были странно от него зависимы. Однажды Саша рисовал море дикого пляжа, Лидия подошла и сказала:
– Надо же, как красиво.
– И это тоже, – ответил он.
– Что? – Лидия не поняла.
– Твоё лицо.
– Какой милый комплимент. Мое лицо ещё не сравнивали с морем.
Это послужило толчком к их роману.
Она любила море и была горячо ему предана. Вот и все, что он знал. Лидия права, он сущая бездарность, его подход к написанию портрета, который может обессмертить их обоих, жутко халатный. Но сетовать поздно, теперь придётся работать с тем, что есть.
– Совсем не идёт? – с жалостью в голосе спрашивала Вера. Пока Саша сидел, погруженный в свои думы, безвольно держа карандаш в руке, у неё затекло все тело.
– Прости меня. – Саша вздрогнул от голоса жены, и альбом улетел в море, подхваченный ветром. – Ну вот. – Саша горестно поглядел ему вслед. – Нас с тобой преследует какой-то рок, честное слово. Я никак не могу сделать набросок. Не выходит, и все. Наверное, нужно подождать ещё некоторое время. Мне неудобно мучать тебя.
– Ничего страшного. – Вера встала и подошла к Саше, поглядев ему в глаза. – Давай просто походим тут и поболтаем. Такая хорошая погода. И это море… такая мягкая прохлада.
Саша поцеловал жене руку.
С тех пор как он приехал домой и его сознанием опять завладела Лидия, он стал воспринимать жену как обузу. Она постоянно требовала внимания. Но больше всего раздражала Верина слабохарактерность, у неё не хватало духу сказать ему слово поперёк, предъявить справедливые обвинения. Он был ее господином, а она – его послушной рабыней в лучших традициях патриархата. Саша не мог уважать ее за то, что она позволяет так с собой обращаться.
Но сейчас он был безмерно благодарен Вере за терпение и любовь, которую она дарила ему с царской щедростью, несмотря на его скотское отношение. На душе скребли кошки, от него уходил талант, а с ним и смысл жизни. Саша нуждался в женской нежности и сочувствии. Их было так мало в его жизни, только одна Вера и давала ему это. В такие моменты он очень ее ценил, впадая в болезненную зависимость.
Мать ненавидела его с пелёнок, единственного из своих сыновей. Она горячо и безумно любила Павла. Саша с отвращением вспоминал как мать целовала брату руку своими сухими тонкими губами. С таким же экстазом на лице она целовала руку отцу Андрею, с таким же горящим взором она целовала образа. Потом у неё появился младший сын Вадим, мать его не сказать чтоб любила, но не питала неприязни. Для ненавидимого матерью Саши это выглядело сродни любви, сам он так и не научился быть нейтральным к людям. Если он любил Лидию, то любил усиленно и бездумно. Если он ненавидел мать, то ненавидел навсегда. Людей, что не были достойны его любви или ненависти, Саша непременно презирал, кого-то в меньшей степени, кого-то в большей.
Нелюбовь матери оставила в Сашиной душе глубокие борозды, он сам не осознавал этого. Соль обиды жгла эти раны, Сашина душа тонула в красках мерзких грязных оттенков, взращивая глубокую горечь, травившую сердце. Кто-то был в этом виноват. Мать? Сам Саша? Материно безумие, затупившее ее материнский инстинкт? Саша устало пожимал плечами. Неважно, говорил он себе. Он не нуждается в ее любви.
Женщины Саше нравились те, что из породы королев. Он никогда не обращал внимания на тихих и забитых девочек. Его избранницами становились гордые красавицы (непременно красавицы), сидящие на высоком нерукотворном пьедестале, который сами же для себя возвели. Саше доставляло истинное наслаждение, когда они спускались к нему с этого пьедестала, позволяя любить себя с лёгкой королевской руки.
И Лидия, которую он считал своей единственной любовью, была такой. Только она так и не спустилась со своего трона для того, чтоб позволить Саше пасть перед ней, обхватив руками колени.
Лидия была плохой подругой творческого человека. Ей нельзя было пожаловаться, она расценивала это как наматывание соплей на кулак. Сама она также никогда и ни на что не жаловалась, хоть внешне и производила впечатление беззащитной девочки, которую нужно оберегать.
И вот спустя столько веков ожидания к нему послана Вера с ее жертвенной любовью. Она была идеальной женой для гения – все прощала, все понимала, все разрешала.
Сейчас в легком бежевом платье она довольно сильно походила на Лидию. Только Вера жива, ее можно потрогать, можно прильнуть к ее груди.
В своём поцелуе Саша поднимался все выше по руке, и Вера не заметила, как почувствовала вкус Сашиных губ.
Вера ответила на поцелуй, прижимая мужа к себе цепкой хваткой, так непохожей на свои обычные мягкие объятия. Этим она ещё больше напомнила Саше Лидию.
– Я думала, ты разлюбил меня, – произнесла Вера, когда он оторвался от ее губ.
– Не говори глупостей, я любил и люблю только тебя. – Саша лгал с видом человека, который никогда не говорил ничего, кроме правды. И Вера опять ему поверила, как тогда, когда он впервые признался ей в любви. – Дело в том, что я художник, понимаешь?
О да, Вера понимала.
– У меня кризис. Это так ведь называется? – продолжал Саша, трогая руками лицо Веры и внимательно разглядывая, словно видел ее в первый раз.
– Да, кажется, так, – отвечала Вера, не понимая, что с ним происходит, но твёрдо желая дознаться.
– Мне нужна твоя любовь, твоя помощь. – Саша говорил почти умоляющим тоном. Лицо Веры расплылось перед ним, как всегда бывает, если смотришь на слишком близком расстоянии и слишком долго.
– Да, конечно, любимый. – Вера никогда не видела Сашу таким, ее пугало состояние мужа, но вместе с тем она чувствовала себя как никогда счастливой. Она откликнулась на Сашины мольбы всем своим существом, ликуя, что она все же нужна ему, вопреки всем сплетням, всем своим горьким думам.
– Ты ведь любишь меня? Любишь, да?
– Да, да, да, конечно. Больше всех на свете.
