Женская неволя

– Посуда есть?

– Нет.

– Сколько вас?

– Двое.

– Лишней посуды нету. Положу две порции в одну.

– Но у меня СПИД.

«А значит, мы умрем», – шепотом напевала в моей голове одна известная певица.

– И че?

Спустя полминуты корма захлопнулась, а на нашем столе стояла миска – шлёмка, названная так, вероятно, из-за отдаленного сходства со шлемом, ложка, кружка чая (все из алюминия) и половина буханки черного хлеба (такое количество, как потом меня просветила Аня, было нормой на целый день на двоих). А вот с посудой не обманули: выдали с расчетом на одного человека, навалив гору ячневой каши явно на двоих.

– Ненавижу каши, но они тут каждое утро, – сказала Аня. – Будешь? Ешь, тут силы нужны.

Голода, как ни странно, я не чувствовала, как обычно у меня бывает после сильных потрясений и переживаний. Так что кашу мы дружно бойкотировали, а остальной завтрак поделили. Аня протянула мне кружку и сказала пить первой, потому что у нее СПИД. Вряд ли эта зараза передается таким образом, через посуду и напиток, но все равно поступок моей сокамерницы демонстрировал некую ответственность и даже заботу о других, здоровых людях.

Хлеб я разломила надвое и отдала Ане ее половинку. Все это время она возмущалась, что грубым нарушением является не только выдавать нам еду в одной шлёмке, но и вообще держать в одной камере, ведь она сразу озвучила медсестре свой диагноз. Очевидно, что там, куда я попала, мало кого заботят и сами правила, и то, как они соблюдаются.

– Ну как тебе книга? – решила я перевести тему.

– О! – воскликнула Аня. – Я же так спать и не смогла лечь, пока не дочитала.

– Понравилось?

– Не то слово! Я плакала, вот реально рыдала. Не помню, когда еще со мной такое было. Там же почти что про мою жизнь написано. И так горько стало… И вместе с тем как-то спокойно. Спасибо тебе еще раз!

В следующий раз, когда открылась корма, разносили обед. Аня решила не сдаваться и пригрозила написать жалобу за нарушение со стороны администрации СИЗО. В результате вместо одной ложки нам соизволили выдали две, но двойную порцию обеда по-прежнему плюхнули в одну шлёмку.

От супа мы дружно отказались, так что трапеза состояла из картофельного пюре. Ну как пюре… Из картошки, переваренной настолько, что клубням просто некуда было деваться, кроме как превратиться в картофельную кашу с комочками. Аня предложила мне поесть первой, а потом приступила к обеду сама.

– Да, повар тут так себе сейчас работает, – недовольно протянула сокамерница, хотя мне еда показалась пищей богов. Наверное, с голодухи.

– Интересно, кто сюда нанимается на работу? – размышляла я вслух. Не укладывалось в голове, что в такое учреждение кто-то еще устраивается по доброй воле. Атмосфера тут, конечно, угнетающая.

– Да никто, – усмехнулась Аня и пояснила: – Те же заключенные бабы тут и работают в хозчасти: на пищеблоке – повара, баландеры – разносят вот нам. Еще тут есть своя прачечная – постельное все стирают, форму операм приводят в порядок, пекарня – оттуда вот этот хлеб, псарня – там у них собаки служебные содержатся, которые территорию охраняют, чтоб мы не сбежали. Ну и швейка еще, где девки строчат форму для тех же оперов, телогрейки и робы для заключенных разных тюрем и зон.

– А почему их отсюда на зону не отправляют? Как они тут остаются? – вопрос меня внезапно заинтересовал. Представила, насколько удобнее будет маме и моему парню ездить ко мне сюда, чем в какую-нибудь Мордовию. Мама-то куда угодно поедет, а вот насчет него я сомневалась.

– Да хрен знает. Никогда не задумывалась. Я всегда на зону ездила, там свободней себя чувствую, чем в этих стенах.

Через два дня корма открылась в неурочное для приемов пищи время, и нам сказали:

– С матрасами на выход!

Это означало, что нас переводят с карантина в настоящую камеру. На этом наши пути с Аней разошлись, потому что инфицированные содержались в отдельных камерах. Но я всегда буду помнить этого хоть и гиблого, но вместе с тем неуловимо светлого человечка.

Эпизод 3. Хата

Чтобы дойти до моей новой камеры, мы с дежурной, которая выдала мне постельное белье (две серо-белые застиранные простыни, наволочку и куцую тряпочку, которая некогда была вафельным полотенцем), сначала поднялись по лестнице на второй этаж, затем немного прошли по длинному и широкому коридору, который в этих стенах именовался продол, и остановились возле очередной железной двери под номером «202». И этот проделанный только что путь по ощущениям показался мне мгновением по сравнению с той вечностью, которую дежур открывала камеру.