Тень монаха

Матвей распрямился, перевёл дыхание и предположил, что где-то должна быть тропинка к основной дороге, ведущей к воротам обители. Он шёл спокойной поступью, лишь острый слух и обоняние помогали незрячему. Со стороны не сразу было понятно, что он слепой.

– Эй, мужик, собаця не кусает? – крикнул требовательный бабий голос и отвлёк Матвея от сосредоточенности.

Оказывается, молча бежавший рядом пёс кинулся прямо под ноги бабе, когда она окликнула Матвея, и тут же оглушительно залаял.

– Ах, божья тварь, – подал голос Матвей, и лай пса умолк.

– Буде хороший ты. Если мужик хороший, то и баба по нём. Может, ты не прочь жениться на моей дочери…

Матвей собирался идти дальше, стоя спиной к бабе, спросил, где сейчас её дочь.

– Она с утра пошла стоять обедню в нашу церкву. Чать праздник.

– Слово божье – благодать, – ответил тепло Матвей.

Баба следом шла, провожая Матвея, и всё жаловалась на бедность. От неё пахло луговыми цветами, видимо, недавно их сорвала, ведь в этот праздник женщины вешали венки из цветов на изгороди и заборы, лошадям и коровам надевали на головы, парни и девицы, как есть, водили хороводы, качались на качелях, и начинался покос. Лето вступило в полноценные права до самого Ильи. «Петр лето начинает, Илья лето кончает», – говаривали в народе.

– Я не жалюсь. Худая баба по худом муже. Муж мой худой. Одна оскома от него. А ты вон хорошо средился. Чать не бедствуешь.

Матвей остановился, повернулся к бабе.

– На всё божий промысел.

– Батюшки! – заохала баба. – Ты незрячий буде.

– Луша, иду я исполнять послушания в монастырь. Молится стану за тебя, за дочь твою и худого мужа твоего.

Бедная крестьянка удивилась:

– Имя моё знамо откуда?

– Я всегда знаю, кто говорит со мной. Бог кладёт на ум мой.

– Святой, чё ли?

– Иди с Богом, пса забери. Польза будет тебе, – произнёс очень мягко.

Как будто ощущал, что пёс сообразительный, так и продолжал сидеть на задних лапах возле ног бабы.

– Хотела жениха для дочи, а получила собацю, кабеля… – услышал в спину Матвей.

– Береги тебя Господь!

Почувствовав, что Луша отошла, остановился довольный.

До него доносился разноголосый гомон человеческой речи. Богомольцы то ли возвращалась обратно, то ли направлялись к монастырю.

Матвей знал: накануне Великого праздника в храмах прошло Всенощное бдение, а вот в народе ночь бесчинства. День как всегда начинался со звона колокола, и братия приступала к утренней молитве, ведь для монаха молитва – вода живая, прохлада, в зной утешение.

Охваченный размышлениями Матвей невольно почувствовал облегчение. Вот-вот должен дойти до ворот монастыря, а тут немного закружилась голова. Он внутренним чувством видел чью-то тревогу. Неподалёку от обочины стояла старушка, будто кого-то ожидала. Она с беспокойством поглядела на молодого мужика. Старушка, не в силах была более сдерживаться, подошла и взяла его под руку, в которой он держал картуз.

– Сынок, ты, оказывается, незрячий, как в такое путевое беспокойство вышел? Помощь я окажу и до ворот доведу, – молвила ласково, по-матерински.

– Матвеем меня зовут. Однако ж мой батюшка и матушка помогли, запрягли лошадь. Дальше просил сам, ходом.

– Как же обратно? – вопросительно похлопала по руке.

– В обитель буду проситься…

– Горько им ищущему иночество отказывать. Примут. Преподобный Отец Нифонт настоятель здесь. За Литургией в Никольской церкови рукоположён в сан Архимандрита. Теперь ему поклонишься и благословения станешь просить. Он из Глинской Богородицкой пустыни прибыл сюда давненько, лет так уж будет как двадцать. А мы с ним в аккурат по семьдесят шесть годов от роду, – объясняла неторопливо старушка благоговейным тоном.

– Матушка, откуда всё ведомо? Кем будешь?

– Дочь я купеческая. Отсюда, из города. Певчая в нашей Покровской церковке. Грамотная, училась в трехлетке женской. Муж помер рано, пил много, с кулаками бросался да за косы таскал, царство ему небесное. – Вздохнула глубоко. – А вот отец мой хоть и старый, а живой, и слава Богу. Делами его брат младший ведает. А Отец Нифонт в нашу церкву проповедь приходит читать иногда…

– Слыхал я – монастырь немалый …

– Верно слыхал. Тут колокольня аж в двадцать шесть сажень в вышину. Далеко её видать. Сегодня монастырь битком, а при входе в самую колокольню давка давеча была. Не пробиться.

– Видно, красивая колокольня, – промолвил Матвей, и лицо впервые за день растеклось в умилении.

– Красивая, – сердечно ответила старушка. – Слыхал про нашу купчиху Пелагею Минину? Завод колокольный имеет. Колокола на наших церквах от купчихи Пелагеи. – Очевидно, старушка гордилась землячкой. – А вот обитель открыли по утверждению самого императора, аж в тысяча восемьсот пятьдесят третьем.

– Вот совпадение-то! – обрадовано воскликнул Матвей. – Однако ж, и я тогда народился.

Старушка сжала руку Матвея, шёпотом произнесла:

– Ну, вот за разговором и дошли. Пойдёшь по дорожке, выложенной из кирпича красного и белого. У них тут хозяйство крепкое, кирпичеделательное заведение имеется. Дойдёшь прямо к церкови. На паперти посидишь, отдохнёшь. Прихожане скоро покинут обитель, после кто-нибудь из братии тебя и заметит.

Старушка опять глубоко вздохнула:

– Храни тебя Господь…

– Матушка добрая, Евдокия, ты мне в помощь послана Пресвятой Владычицей, Богородицей Марией.

Матвей направил незрячий взор в сторону монастыря в сосредоточенности, поблагодарив добрую старушку ещё раз поклоном, двинулся к воротам.

– Видать, добрым монахом стать тебе, сынок, предопределение Божье, ишь, имя моё ведаешь… – Матвей слышал вслед предсказание старушки, и её покровительственный тон некоторое время звучал в голове.

Он давно желал о житии отшельника вблизи от Атаманской горы в пещере, где ничто и никто не могли бы его отвлечь от созерцания Бога. Матвей слышал о первых отшельниках, поселившихся среди здешней величественной и живописной природы. Они были крестьянами, как и он, выкопали пещеры и совершали в них подвиг поста и молитв.

Матвей дошёл до храма. Особо на него никто не обращал внимания, услышал скрип ступеней, где копошились прихожане; он взошёл на паперть и прислонился к стене. Солнце заливало его теплом, и Матвей радовался покою.

С северной стороны новое дуновение бытия вместе со стойким запахом скотного двора доносились до ноздрей Матвея. Солнце разогрело стену храма так, что от неё веяло теплом, и вместе с ним он ощутил дыхание жара горна кузнецы, его обострённый слух явственно ловил ритмичный стук молота по раскалённому металлу. Он считал удары в такт и медленно поднимался, удивлённый и спокойный. Хотя сегодня праздник, видно, трудник выполняет неотложную работу. Матвей сосредоточенно вслушивался во все стороны округи монастыря, словно желал угадать, где ещё проходят послушания иноки…

Затем сел на крыльцо, приготовился к терпеливому ожиданию. Лицо выражало внимание, когда ручей за оградой так и журчал, будто привлекал его интерес, не забывая усиленно помогать мельничным жерновам вращаться, размалывая зёрна.

Матвей продолжая размышлять, даже не замечал, как луч солнца обжигал его лоб, вдруг откуда-то из близи повеяло ароматом душистого монастырского хлеба. С какой радостью он отвлёкся от погружения в себя. Сложил руки на груди, помолился шёпотом и робко перекрестился. Видимо, где-то рядом трапезная братии, и в ней пекут богослужебный для литургии хлеб – просфоры. Он уже мысленно вкушал освещённую просфору, отдающую ароматом натурального воска с монастырского пчельника…

В округе всё затихло. Матвей не мог угадать, сколько прошло времени, но чувствовал, что уже наполнился окружающим воздухом обители и догадывался, как может быть устроена округа монастыря, как по углам ограды должны быть выложены высокие башни, в которых находились помещения для некоторых монахов, как неподалёку расположились братские кельи и как на монастырских бахчах засевались арбузы, дыни, огурцы.

Матвей резко встал с обращёнными в небо незрячими глазами, сделал несколько шагов, решительно направляясь к двери; опять немного закружилась голова. Только крепко ухватился за ручку, как массивная дверь отворилась.

– Брат мой, – мягко молвил, по-видимому, монах,– может быть какая внутренняя тяга, какое желание, какая просьба привела тебя? – Очевидно, он узрел в страннике незрячего.

– В монашеском житие быть хочу, – ответил тут же Матвей пламенно и, помедлив, продолжил: – Утешиться в подвиге ради Христа хочу…

Монах придержал странника от коленопреклонения, и его чётки, щёлкая, прошлись по руке, и подол подрясника приятно обдул лицо. От монаха так и веяло ладаном и воском.

– Вижу, друг, ты в молитвах пребываешь и в жажде монашеского делания.

– Господи, милостив буде мне, грешному! – молитвенно обратился в небеса странник, затем перекрестился. – Матвеем меня называют. Благословения прошу и ваших молитв.

– Обратился верно ты ко мне. Рукоположён я в сан иеромонаха. – Иеромонах, сохраняя душевное равновесие, раскачивал худое тело возле некрепкого простолюдина, обмолвил: – Примет тебя наша братия после благословения его …

Глава 3

Этап идёт

«Ты не первый незрячий в нашей обители», – вслух дочитала Надя, выдохнула с чувством выполненного творческого труда. С удовольствием потянулась, встала из-за стола.

Когда она распечатала всё, что нашла в интернете про жизнь схимонаха Максима, казалось – ни за что не справиться с материалом. Её попытка вникнуть в устои монашества, изучить быт иноков, в сути которого – постоянная внутренняя духовная жизнь, постепенно привели к осознанию необходимости встреч с представителями духовенства. Кажется, они живут рядом с обывателями и в то же время далеки от реальности.

Надя, оставшись довольной проделанной работой, вдумчиво посмотрела на монитор, тревожно улыбнулась самой себе.

В задумчивости направилась в комнату, где мирно спали члены её семьи. На часах светилось: ноль, ноль, двоеточие, ноль, ноль. Уличным фонарём освещалось окно, и в него заглядывал пылающий рыжими оттенками август. Ранняя осень давала о себе знать. Как-то во время прогулки в парке с Олегом и дочерью Надя заметила, что дуб плодоносил на месяц раньше, весь обсыпался желудями, так приближалась осень. Да и июнь выдался таким тёплым, как никогда. Природа куда-то спешила, и вместе с ней скоропалительные решения принимала Надя.

Дочь спала, слегка вздрагивая. Надя смотрела на неё внимательно, и каждый раз её сердце замирало, а лицо холодело, она всё больше опасалась за здоровье Даши и физическое, и психологическое.

Надя повернулась в сторону кровати, где лежал Олег. Муж, как обычно, задавал храпака, да ещё такого крепкого. Надя села рядом и долго вглядываясь в его лицо, словно смотрела сквозь пальцы, мысленно ушла в день их свадьбы. Ей чудилось, что храп мужа приносил суету и знакомые голоса той пятницы, девятнадцатого июля.

С раннего утра над городом формировались кучево-дождевые облака. Они оба в белых брючных костюмах, только вышли из ЗАГСа и направились к машине. Надя потеряла ощущение действительности – под раскаты грома и вздрагивающие редкие молнии, она со цветами в руках, отвлечённо смотрела на кричавшую в остервенении молодую девушку. Девушка стояла напротив, через дорогу. Её слова слились с небесным грохотом в единое возмущение, поэтому различить Надя их не могла. Олег растерялся, его конопатое лицо полыхало яркими пятнами. Он безмолвно посмотрел на невесту – их взгляды встретились. Надя смогла выразить своё возмущение лишь отрешённостью, ведь она видела эту девушку впервые, хотя догадалась: это могла быть Эля.

Римма Сергеевна, мать жениха, торопливо подбежала к Эле, и в это время в небе последний раз громыхнуло и покатилось прочь. При виде этакой щекотливой сцены свидетель, высокий, худощавый Илья Муромский – коллега Олега, открыв дверцу, чуть ли ни силком затолкал Надю в машину. Хлынул дождь. Пока подъезжали к ресторану, показалась яркая радуга, предвещавшая многообещающий исход. Живая природа разговаривала на своём языке, показывая событийную линию.

Больше месяца прошло после их скромной свадьбы, которую отметили в небольшом ресторане в кругу самых близких.

Родители Нади по состоянию здоровья остались дома в деревне. Лишь дядя Надин, Степан Фёдорович и его жена сидели на самом почётном месте в качестве важных гостей. Римма Сергеевна так и не пришла к застолью, поэтому Сергей Романович – отец Олега, сидел рядом с любимой дочерью Яной. От неприятной ситуации гостей отвлёк Давид. Он в качестве тамады с колоритным армянским акцентом и острыми шутками веселил и веселился сам.

Давид поднял бокал:

– Дорогие родители, дорогие жених и невеста, дорогие гости! Позвольте рассказать армянскую притчу: «Высоко-высоко в горах, где лунный свет нежно обнимает вершины гор, рос прекрасный цветок. От красоты его захватывало дух, а запах заставлял трепетать сердце любого. Так давайте же поднимем бокал за наш цветок – прекрасную невесту, чары которой свели с ума миллионы мужчин».

Давид указал в сторону невесты, и все гости дружно направили взгляды на неё. Надя от неожиданности немного засмущалась, Яна начала ёрзать на стуле.

Давид продолжил текст: «Но в этот день она досталась одному счастливцу, который навсегда украл сердце и душу этой красавицы. Выпьем до дна за невесту и жениха…»

Перед внутренним взором Нади вновь встал безмолвный взгляд Олега. На короткое время к вопросу об Эле они не возвращались. Надя, поглощённая историей старца, ждала, когда Олег сам начнёт разговор об этой молодой девушке. Ведь Олег был младше Нади на восемь лет, а Эле —девятнадцать. Уже хорошо, что не малолетка. Надя прекрасно понимала: не мог же Олег, пышущий здоровьем, спортивного сложения мужчина принять настоящий целибат.

Внезапно ощутила тоску по Славе Корнилову, по блеску его глаз, по запаху тела, по выхоленному щегольскому образу, которого всегда сопровождали неравнодушные взгляды женщин. Она его любила, а он позволял.

Теперь жизнь учит познавать оборотную сторону медали: Олег любит Надю, а она позволяет.

Познакомились они при очень странных обстоятельствах: Олег стоял возле двери её квартиры и смотрел на неё не отрываясь, словно опьянённый, пока она не спросила: кто же он такой. Тогда он ещё был студентом последнего курса юрфака, а она женой Славы Корнилова.

Со временем Надя выяснила: Олег подозревал что-то неладное в поведении сестры и решил проследить за Яной. И чуйка Олега не подвела.

Ему странно было узнать: как Надя вообще вышла замуж за наркомана, как она могла бросить карьеру, как она могла безусловно принимать поведение мужа по отношению к Яне?!

И так они стали друзьями, а объединило их общее горе. Постепенно к сердцу Олега подобрались новые чувства, которыми он поделился с Надей. Олег начал замечать другие краски жизни, обращать внимание на звуки природы, хотя раньше ко всему был равнодушен.

Надя по-кошачьи мягко скользнула под одеяло и сразу ушла в сон в унисон старательному храпу мужа.

Олег, как обычно, проснулся рано. Он не позволял себе валятся в постели, как Корнилов. Сделал зарядку в кабинете, и Надя не стала готовить ему завтрак, обхаживать молодого мужа, как когда-то заботилась о Корнилове. Олег на это и не претендовал.

Допив кофе, он уже хотел встать из-за стола, как его внимание привлекло эсэмэс от Яны:

«Так дальше нельзя надо что-то с этим делать ты мать хоть пожалей».

Олег смотрел на сообщение и старался представить, во что всё это выльется. Перед Надей он терялся, а перед Элей чувствовал себя связанным, ведь он совсем не такой, каким представляют его другие. Да, собственно, и работа в органах его изменила. Сейчас он с особенной ранимостью ощутил свою уязвимость перед этими близкими женщинами: женой, матерью, сестрой и бывшей…

Растерянность заменила идейка. Олег тут же набрал ответ:

«Приходи в ту квартиру, поговорим, позвоню».

Как-то сразу полегчало, и даже взошедшее августовское солнце лучами осветило кухню, свет отблеском пробежал по гладким поверхностям мебели.

Но ключи от той квартиры находились в кабинете и вроде бы где-то в книжном шкафу. Недавно Надя искала какую-то книгу, тогда выпавшие из коробочки золотое кольцо и ключи со звоном упали на пол, кольцо покатилось прямо к ногам Олега. Он поднял его, сообразил: оно, видимо, обручальное – Корнилова. Надя с яростью выхватила кольцо из его рук. Им обоим показалось, что между ними вспыхнул свет. Олег молча отшатнулся, но запомнил, куда Надя положила ключи.

Когда Олег крадучись направился в кабинет к книжному шкафу, вдруг почувствовал какую-то неприязнь, словно опять кто-то невидимый смотрел на него сверлящим взглядом. Озноб пробежал по телу. Олег тут же себя успокоил: это просто нервы, работа суматошная, а ещё Эля не даёт житья. Главное, ключи оказались на месте.

На работе Олег напросился отвезти в морг коробку с расчлененным трупом, хотя это не относилось к его прямым обязанностям, но зато уже к обеду освободился и довольный, раскрасневшийся вышел из машины, где во дворе на скамейке его уже ждала Яна. Она поднялась при виде машины брата, поёжилась, от растерянности натянула капюшон куртки.

– Я чёт волнуюсь, – робко улыбнулась. – С этой квартирой столько связано…

Олег поздоровался и направился в подъезд. Следом за ним и сестра.

– Я хочу сама открыть дверь…

Олег молча протянул ключи, пропустил её вперёд.

Яна робко ступила в коридор, заглянула в комнату, прошла, не разуваясь. Она напряглась, тревожно всё разглядывала.

Рассматривая сестру, Олег подметил, что она заметно волнуется. Дождался, когда Яна нырнёт в спальню, расстегнул куртку и рухнул на диван в проходной комнате.

– Когда-то я здесь жила с Давидом! Он снимал эту квартиру, – восторженно воскликнула Яна и подошла к брату. – С тех пор ничего не изменилось, будто время застыло. – Вздохнула. – Потом встречалась со Славяном, он её подарил суррогатной матери Надькиной дочери, —пролепетала, слегка краснея, ясно понимая, что это воспоминание неуместно. – А теперь, брат, тайно от наших с тобой… – Здесь она засмеялась.

Швырнув куртку на диван, села напротив, в кресло. Олег не хотел говорить об Эле, по крайнем мере, начинать эту щекотливую тему, поэтому молча слушал сестру. А Яна почему-то начала рассказывать, как её этапировали в колонию. Здесь она уточнила: не в колонию, а в бывший мужской монастырь, который стал колонией. Тогда она написала письмо отцу…

Олег не забыл о переживаниях отца и рассказанные подробности того периода.

Осень 2011 года

Из подъезда вышел невысокого роста сосед Иван, протянув руку, обратился сочувственно:

– Здорово, Сергей, я что хотел – тебя предупредить: не проходи мимо, там, на подоконнике лежит письмо от твоей дочери. Видимо, кто-то вынул из почтового ящика. Может, что важное пишет. Ладно, не выбросили.

Сергей Романович поблагодарил внимательного соседа.

– Письмо от мамы! – воскликнул Яша, взирая на соседа.

– Яша, давай, как мужики поздороваемся за руки.

Шестилетний Яша не стал возражать и гордо шлепнул пятерней об открытую пухлую ладонь добряка – ровесника его дедушки.

– Деда, а где письмо от мамы?! – дёргая его за руку, суетливо воскликнул Яша, когда они поднимались по лестничной площадке.

Сергей Романович повернул голову в сторону подоконника.

– Письмо, вот оно… – С нетерпением взял конверт в руки, с ощущением тревоги распечатал его и медленно вынул письмо.

– Деда, читай быстрее! Мама моя скоро приедет из Москвы?

Сергей Романович вскользь пробежал по страницам письма, тут же почувствовал, как всё волнение отразилось на его побледневшем лице. От страха у него задрожали руки.

– Деда, говори, мама скоро приедет из Москвы?

– Яша, сынок, мама твоя написала, чтобы я тебе шоколадку купил, – пытаясь скрыть переживания, объяснил Сергей Романович.

– Да? – опешил Яша. – Тогда давай быстрее пойдем и купим шоколадку.

– Пойдем, – подбадривал дедушка не столько внука, сколько себя.

Сергей Романович медленно спустился вслед за Яшей и в замешательстве предложил внуку прогуляться в магазин. Что же опять наделала Яна? Что теперь будет? Рукой поправил сжимавшийся в горле ком и мысленно назвал дочь неугомонной.

Несмотря на все волнения, Сергей Романович подметил, что жёлто-оранжевый сентябрь с отблесками сгорающей зелени листвы властно вступил в свои права. Мимо тротуара с нарастающим гулом пролетали машины. Яша шёл вприпрыжку, не обращая внимания на деда, и нарочито шуршал курткой, прищурив глаза, играл с последними лучами солнечного заката.

Дойдя до перекрестка, дед с внуком повернули к пятиэтажке, к магазину «Магнит». Яша спешно открыл двери.

– Деда, что ты медленно идешь? Быстрее давай, шоколадку купим. А можно ещё киндер-сюрприз?

– На тебе тысячу рублей. Здесь хватит и на киндер-сюрприз, и на большую шоколадку. А я, сынок, тебя у входа подожду.

Он проводил внука к отделу и торопливо вернулся к двери. Встал в сторонке. Вытащил письмо из кармана куртки, с решительным видом развернул лист. В этот миг отец чувствовал прямую связь с родной дочерью. Знакомый почерк. Собрав душевное волнение в кулак, начал читать:

«Здравствуй, дорогой папочка!

Целуй моего сыночка Яшеньку. Передавай привет маме и Олегу. Пусть они на меня не держат зла.

Папка, ты сильно не переживай. Конечно, спасибо Олегу за его хлопоты. За то, что он смог меня оставить отбывать срок в хозке. Но меня скоро этапируют в колонию, в какую, не знаю пока. Поэтому я месяц буду в центральной тюрьме. Сказали, в транзитной камере. Так что можешь прийти на свиданку. Только не вздумай Яшу приводить, пусть он думает, что я работаю в Москве.

Пап, ты сильно не огорчайся, я очень прошу, береги себя и моего сыночка.

Олег, конечно, пробьет по своим каналам и узнает, за что этапируют.

Это была просто шутка. Подумаешь, я сшила оранжевую жилетку для кота, на спине вышила буквы: «Б К», ну, бесконвойка. Нарядила Барсика в него, а в тот день как назло комиссия. Барсик, придурок, появился не вовремя и представляешь, встал возле начальника тюрьмы. Все члены комиссии чуть со смеху не попадали».

Читая эти строки, Сергей Романович невольно улыбнулся и мало-помалу начал успокаиваться. От души отлегло. Действительно, шутка-то с юмором… даже мысленно возмутился. По его мнению, это несправедливое наказание – за такое отправлять в колонию. По крайней мере, он попытался найти оправдание дочери. Затем глубоко вздохнул – что ж, как ни крути тюрьма, она и есть тюрьма…

Он читал письмо, не отрываясь. Яна неоднократно просила прощения и сожалела о том, что стала наркоманкой. Правда, пообещала больше не колоться. После этих строк глаза отца немного увлажнились. Несмотря ни на что, Сергей Романович любил свою дочь.

После неприятностей, вызванных опрометчивой шуткой с рыжим котом, Яна собиралась на этап. Она и ещё одиннадцать заключенных уже находились в центральной тюрьме в транзитной камере.

После вечерней проверки через некоторое время отворилась металлическая дверь. Сегодня ночь большого этапа. Тревожные чувства цепко охватили женщин. Когда дежурная постовая с неким раздражающим превосходством зачитывала список фамилий, лица заключенных словно окаменели.

Услышав свою фамилию в оглашенном списке, Яна напряглась. Интересно, Леру Андрееву этапируют сегодня? Ведь Лера находилась выше этажом, в другой транзитной камере, и Яне это было известно. Она не нашла в себе достаточно мужества, чтобы спросить у дежурной о Лера Андреевой. Да и навряд ли Яна получила бы ответ. Не положено.

На сборы дали всего час. Тут уже не передать, какая в камере поднялась суматоха. Все оглашенные на этап похватали сумки, пакеты, немедленно начали их перебирать. Поспешно просматривали записки, убирали то, что относилось к запретам. Ведь на «шмоне» всё заберут, лучше их уничтожить здесь.

В этот этап не попали только двое. Момент щекотливый. Обе эти женщины молча переглянулись. Одна из них мужественно принялась готовить чифирь, другая начала разбирать поступившую местную корреспонденцию. Растроганная, взволнованным голосом она обратилась к сокамерницам:

– Девки, я сейчас вам раздам записки, а вы напишите прощальные, укажите хату. На послании обязательно отметьте – «Этап» – быстрее дойдет. Обязательно сообщите, куда этапируют. Может, ещё успеете получить ответы.

У Яны в дорожной сумке был полный порядок, поэтому она с любопытством смотрела на всех. Услышав про этап, почему-то побледнела. Сокамерница, которая не попала в список, обратила на это внимание.

– Янка, да не переживай ты так, все будет хорошо. Не ты первая, не ты последняя в Столыпине поедешь.

– Я сейчас думаю о Лере Андреевой, хочу, чтобы мы были вместе.

– Отправь записку, успеешь получить ответ. Видишь, сегодня какой большой этап. Всех в Оренбургскую область везут. А меня скорее всего на следующей неделе в Самару отправят.