Когда цветёт миндаль

Вероника Гришина

Когда цветёт миндаль

ПРОЛОГ

Весна в горах всегда наступала неспешно, словно боясь потревожить древний покой этих мест. Солнце ещё не успело прогреть каменистые склоны, и утренний воздух оставался холодным, пронизанным тонкой свежестью, что поднималась от сырой земли. Лес просыпался медленно: первые зелёные побеги пробивались сквозь слой опавшей листвы, а ручьи, освободившиеся от зимнего льда, журчали тихо, но настойчиво, наполняя тишину своим мягким шепотом. Среди скалистых вершин и густых зарослей возвышались миндальные деревья – их голые ветви пока лишь намекали на скорое цветение, но уже хранили в себе обещание нежных лепестков, которые вскоре должны были окрасить пейзаж в белый и розовый.

На краю леса, у подножия крутого холма, стояла одинокая хижина. Её стены, сложенные из потемневшего от времени дерева, покрылись трещинами и мхом, словно впитав в себя дыхание бесчисленных сезонов. Крыша, слегка покосившаяся под тяжестью зимних снегов, была покрыта грубыми досками, а из узкой трубы поднимался тонкий дымок, вьющийся в предрассветной дымке и растворяющийся среди ветвей. Рядом с хижиной росло старое миндальное дерево, его корни уходили глубоко в землю, а ветви, скрюченные от ветров, тянулись к небу, будто в молчаливой мольбе. Вокруг не было ни звука, кроме лёгкого шелеста листвы да редкого птичьего крика, доносящегося издалека.

В этой хижине жила Сон-а – женщина, чья жизнь давно стала легендой среди жителей деревни, раскинувшейся внизу, в долине. Её длинные волосы, тёмные, как ночь, с редкими нитями седины, спадали на плечи, а глаза, глубокие и задумчивые, казались отражением горного озера – спокойного, но скрывающего в себе неизведанную глубину. Её называли травницей, потому что она знала, как лечить лихорадку отварами из горьких корней и снимать боль настоями из лесных цветов. Её руки, огрубевшие от работы, были ловкими и уверенными, когда она перебирала сушёные травы или растирала их в ступке, наполняя воздух терпким ароматом. Но в деревне о ней говорили шёпотом, с опаской, добавляя к её имени слова вроде «ведьма» или «та, что говорит с ветром». Её голос – мягкий, мелодичный, с лёгкой хрипотцой – часто звучал в одиночестве, сливаясь с природой. Она пела не для людей, а для леса, для деревьев, для ветра, что гулял меж скал, и эти песни были её спутниками в мире, где она давно стала чужой.

Далеко за горами, там, где земля становилась ровнее, а леса уступали место полям и дорогам, раскинулась столица – огромный город, полный шума, суеты и скрытых интриг. Каменные улицы, вымощенные неровными плитами, гудели от топота ног и скрипа колёс повозок. Высокие башни дворцов и храмов возвышались над лабиринтом узких переулков, а воздух был пропитан запахами угля, специй и сточной воды. Здесь жил Ён-джин – человек, чья душа когда-то пылала мечтой о переменах. Высокий, с резкими чертами лица и тёмными глазами, в которых ещё теплилась искра былой решимости, он был из тех, кто верил, что слова могут пробудить людей и разрушить несправедливость. Его голос, глубокий и твёрдый, некогда гремел на площадях, призывая к правде, но теперь он затих, заглушённый предательством друзей и равнодушием толпы. Жизнь в столице стала для него клеткой: каждый день он ходил по одним и тем же улицам, писал трактаты, которые никто не читал, и смотрел в окна, за которыми простирался серый горизонт. Он чувствовал себя тенью, потерявшей цель, пока случай – или, быть может, судьба – не шепнул ему о горах, где можно найти тишину и, возможно, нечто большее.

Они ещё не знали друг друга. Сон-а не слышала о человеке из столицы, чьи мечты разбились о каменные стены, а Ён-джин не подозревал о травнице, чьи песни вплетались в дыхание леса. Но их судьбы уже тянулись навстречу, как две реки, текущие с разных склонов одной горы, чтобы слиться в долине. Миндальные деревья, пока молчаливые и голые, ждали своего часа, чтобы покрыться цветами и стать свидетелями встречи, которая изменит их обоих. Весна приближалась, неся с собой не только тепло, но и предчувствие чего-то странного – словно природа готовила испытание, о котором никто не мог знать заранее.

В тот год в горах шептались о необычной погоде: старики в деревне качали головами, глядя на небо, и говорили, что весна может принести сюрпризы. Никто не ждал, что среди цветущих деревьев вдруг закружится снег – холодный, нежданный, как предупреждение о том, что даже времена года могут сбиться с пути. И в этом странном смешении тепла и мороза, надежды и тревоги началась история двух душ, которым предстояло найти друг друга под сенью миндаля, среди ветра и теней, чтобы узнать, что даже в самые тёмные времена любовь способна стать песней, звучащей громче всех бурь.

ГЛАВА 1: «ПЕСНЬ ТРАВНИЦЫ»

Сон-а медленно ступала по узкой тропе, что вилась среди высоких гор, укрытых тонкой пеленой утреннего тумана. Горные склоны, поросшие цветущими миндальными деревьями, казались картиной, сотканной из света и тени, где каждый мазок кисти невидимого мастера хранил в себе тайну гармонии и тихой печали. Бело-розовые лепестки дрожали под лёгкими порывами прохладного ветра, медленно опадая на влажную землю, словно шепча о хрупкости мира, который она так бережно охраняла. Воздух был напоён тонким ароматом цветов и мха, и каждый вдох будто растворял её в этой бескрайней тишине.

Её длинные тёмные волосы, сплетённые в простую косу, чуть колыхались, касаясь плеч, словно нити воспоминаний, что тянулись к далёкому прошлому. На миг она остановилась, прикрыв глаза, и перед внутренним взором возник образ матери: тонкие руки, что когда-то гладили её по голове, мягкий голос, напевающий колыбельную, способную унять любую тревогу. Сон-а улыбнулась, но улыбка её была пропитана грустью. Матери давно не было рядом, и всё же именно она научила её слушать лес – его шёпот, его дыхание, его песни, что звучали в шелесте листвы и журчании ручьёв.

Тихо вздохнув, она продолжила путь, опустив взгляд к земле. У корней старого миндального дерева, чья кора хранила тепло солнца и память о многих веснах, дрожал маленький лисёнок. Его рыжая шерсть была испачкана грязью, а в глазах, больших и блестящих, смешались боль и доверчивая надежда. Сон-а бережно присела рядом, почти сливаясь с травой и ветвями в своём молчаливом сострадании. Её пальцы, тонкие и лёгкие, словно стебли молодых трав, осторожно коснулись раненой лапы, изучая её с терпением, что было ей присуще.

Она мягко погладила лисёнка, успокаивая его дрожь, и раскрыла корзину, доставая свежие листья подорожника. Смочив их прохладной водой из глиняной бутылки, что всегда была при ней, Сон-а приложила листья к ране, тихо шепча слова древней песни. Голос её лился мягко, подобно ручью, что струится меж камней, переплетая звуки с ароматами земли и трав. В этой мелодии были и благодарность природе за её дары, и просьба к духам о милости. Лисёнок затих, его дыхание стало ровнее, а маленькая мордочка доверчиво легла ей на колено, словно признавая в ней ту, что никогда не причинит вреда.

Лес слушал. Каждое её движение, каждый звук её голоса отражались в шелесте листвы и лёгком трепете лепестков, будто природа сама внимала этой песне, разделяя её одиночество и милосердие. Сон-а закончила перевязку, обмотав лапу полоской чистой ткани, и провела ладонью по шерсти лисёнка, завершая ритуал исцеления. Улыбка тронула её губы – лёгкая, почти незаметная, но полная глубокого покоя. Она знала, что завтра рана начнёт затягиваться, и её маленький друг вскоре вновь побежит среди цветущих деревьев.

Поднявшись, Сон-а коснулась ствола миндального дерева, ощущая под пальцами его шероховатую, живую кору. Ей казалось, что она слышит, как сок течёт в его глубине, подобно крови в её собственных венах – медленно, неустанно, храня в себе надежду и тайную тоску.

– Вы слышите меня всегда, – прошептала она, обращаясь к невидимым спутникам, что прятались в тенях леса. Голос её был мягким, но в нём звучала лёгкая дрожь. – Люди же видят во мне лишь ветер, пустой и непонятный. Может, так и должно быть? Петь для тех, кто молчит в ответ?

Ветер коснулся её лица, тёплый и ласковый, словно соглашаясь с каждым словом. Сон-а повернула голову к далёкой деревне, чьи огни едва мерцали за вершинами. Там жили те, кто отвергал её, боялся её песен и её дара. Она давно смирилась с этим, приняв одиночество как цену за то, что могла слышать голоса трав и деревьев. Но порой сердце её сжималось от тихой боли – боли, что никто из людей не разделит её песню, не увидит в ней ничего, кроме странности.

Солнце поднималось выше, мягко рассеивая туман, и горы, окружавшие её, казались теперь менее суровыми, будто природа стремилась утешить её в этом уединении. Сон-а знала: лес был её домом, её другом, её прибежищем. И всё же где-то в глубине души теплилась мысль, что даже в этой тишине её путь может измениться – не сегодня, но скоро, под этими цветущими ветвями, что хранили её печаль и её надежду.

Тропа, протоптанная её шагами за долгие годы одиночества, вела Сон-а дальше, к ручью, чьи воды журчали тихо и ласково, словно напевая ей в ответ. Солнце уже поднялось выше, пробиваясь сквозь густые кроны миндальных деревьев, и золотистые блики играли на влажной траве, создавая вокруг неё мир, полный света и хрупкого покоя. Она шла, ощущая под ногами мягкую землю, и каждый шаг казался ей частью этой древней мелодии, что звучала в её сердце с самого детства.

Но внезапно её взгляд замер. У самого ручья, где прозрачные струи омывали гладкие камни, лежала тёмная фигура – неподвижная, словно сломанная ветвь, отброшенная ветром. Сон-а остановилась, и в груди её что-то сжалось, будто невидимая рука стиснула сердце. Это был человек, мужчина, чьи короткие тёмные волосы беспорядочно спадали на лоб, покрытый грязью и кровью. Одежда его, некогда добротная, висела лохмотьями, пропитанная влагой и следами жестокой судьбы, что привела его сюда.

Она сделала шаг вперёд, осторожный и лёгкий, словно боялась нарушить тишину, что окружала его. Глаза её, привыкшие видеть жизнь в каждом листке и каждом существе, теперь вглядывались в него с тревогой и состраданием. Кто он? Откуда пришёл? И почему лес, её верный хранитель, молчал, принимая этого чужака так безмолвно и печально? Сон-а опустилась на колени рядом, её пальцы дрогнули, коснувшись горячего лба незнакомца. Он вздрогнул, едва заметно, и на миг приоткрыл глаза – тёмные, затуманенные болью, – прежде чем вновь погрузиться в забытьё.

Сердце её забилось быстрее, и в этом ритме смешались тревога и странное чувство ответственности, будто лес сам доверил ей эту жизнь. Она медленно раскрыла корзину, доставая чистую ткань и остатки родниковой воды, что ещё хранила прохладу утра. Её движения были размеренными, почти священными, словно каждое из них несло в себе частицу её собственной души. Смывая кровь с его лица, она ощущала тепло его кожи, такое чужое и в то же время живое, что пробуждало в ней давно забытое волнение.

Тихо, почти неосознанно, Сон-а начала напевать. Голос её, мягкий и текучий, как воды ручья, вплетался в шелест листвы и журчание струй. Это была та самая песня, что звучала для лисёнка, но теперь в ней прибавилась новая нота – тонкая, едва уловимая тревога, смешанная с надеждой. Слова, древние и простые, лились из её уст, словно молитва к духам леса:

– Пусть боль уйдёт, как тень под солнцем, пусть жизнь вернётся, как цветы весной…

Она промывала раны на его руках, прикладывая к ним смоченную ткань, и каждое прикосновение было исполнено той же нежности, с которой она касалась трав и деревьев. Незнакомец не шевелился, но дыхание его становилось чуть ровнее, будто её голос проникал сквозь пелену беспамятства, неся утешение. Сон-а чувствовала, как её уединённый мир, такой привычный и замкнутый, сталкивается с чем-то новым – с этим человеком, чья судьба ворвалась в её тишину, словно камень, брошенный в спокойные воды.

Лепестки миндаля падали вокруг, кружась в воздухе, и ручей отражал их бело-розовый танец, будто сама природа наблюдала за этим мгновением. Сон-а подняла взгляд к небу, где облака плыли медленно и безмятежно, и прошептала, едва слышно:

– Кто ты, пришедший сюда? И почему мне кажется, что твой путь теперь связан с моим?

Ответа не было, лишь ветер мягко коснулся её лица, унося слова в глубину леса. Она вернулась к своему делу, продолжая напевать, и в этой мелодии теперь звучала не только просьба об исцелении, но и вопрос, обращённый к судьбе. Впервые за долгие годы её одиночество дрогнуло, столкнувшись с присутствием другого, и в этом столкновении родилось нечто новое – пока ещё смутное, но уже живое, как росток, пробивающийся сквозь землю к свету.

Сон-а стояла над незнакомцем, глядя, как его грудь медленно поднимается и опускается в такт слабому дыханию. Ручей остался позади, журча вдали, а она, собрав все свои силы, подняла его, поддерживая под плечи. Он был тяжелее, чем казался, но в её руках, привыкших носить корзины с травами и дрова для очага, нашлась упрямая нежность, что не позволила ей отступить. Шаг за шагом, под шорох листвы и трепет лепестков, она вела его к своей хижине – маленькому убежищу, спрятанному среди миндальных деревьев, где стены из грубого камня и крыша из соломы хранили её от мира.

Внутри было тихо, лишь потрескивали угли в очаге, отбрасывая мягкий свет на глиняный пол. Сон-а уложила его на низкую скамью, застеленную старым одеялом, и подложила под голову свёрнутую ткань. Её движения оставались такими же плавными и точными, как у ручья, но в груди её росло беспокойство, подобное тени, что падает на воду в ясный день. Она поднесла к его губам чашу с травяным отваром, чей горьковатый аромат смешивался с запахом земли и дыма, и осторожно влила несколько капель. Незнакомец закашлялся, но проглотил, и это было первым знаком того, что жизнь в нём ещё теплится.

Сон-а опустилась рядом, скрестив ноги на полу, и продолжила ухаживать за ним. Она сменила влажную ткань на его лбу, проверила повязки на руках, добавив к ним мазь из календулы, что хранила в глиняной баночке у очага. Её пальцы двигались с привычной уверенностью, но взгляд то и дело возвращался к его лицу – к резким скулам, к закрытым глазам, за которыми скрывалась неизвестность. Кто он? Почему его шаги привели сюда, в её лес, в её тишину? Она не спрашивала вслух, но вопросы кружились в её голове, подобно лепесткам, гонимым ветром.

И вдруг он шевельнулся. Глаза его дрогнули, медленно открываясь, и в них мелькнул отблеск сознания – тёмный, как ночное небо, но живой. Сон-а замерла, её дыхание на миг прервалось, и она невольно отстранилась, словно защищаясь от этого взгляда, что вторгся в её уединение. Он попытался приподняться, но слабость вернула его на скамью, и тихий стон вырвался из его груди.

– Где… я? – голос его был хриплым, словно высохший ручей, но в нём звучала сила, ещё не сломленная болью.

Сон-а молчала мгновение, собирая слова, что казались ей такими чужими в этой хижине, где она привыкла говорить лишь с лесом.

– Ты у меня, – наконец ответила она, и голос её был мягким, но с едва заметной дрожью. – Я нашла тебя у ручья. Ты ранен.

Он моргнул, будто пытаясь сложить её слова в смысл, и медленно кивнул.

– Меня зовут Ён-джин, – произнёс он, и имя его упало в тишину, как камень в воду, оставляя круги на поверхности её мыслей. – Я бежал… из столицы. Там… меня хотели убить.

Сон-а вгляделась в него, и в её глазах мелькнула тень настороженности. Столица была далёким миром, о котором она знала лишь из рассказов матери – местом шума, интриг и жестокости, так непохожим на её лес. Что привело его сюда? И почему его слова звучат так, будто он нёс в себе груз, о котором она могла лишь догадываться?

– За что? – спросила она тихо, почти шепотом, словно боялась, что ответ разрушит хрупкий покой её дома.

Ён-джин отвёл взгляд, уставившись в потолок, где тени от очага танцевали медленный танец.

– За идеи, – сказал он, и в голосе его проступила горечь. – За слова, что я писал… Они назвали это изменой. Я бежал, чтобы жить.

Её сердце сжалось, но не от страха, а от странного узнавания. Он тоже был отвергнут, как и она, хоть и по-иному. Их миры, такие разные, пересеклись здесь, в этой хижине, и в этом было что-то необъяснимое, почти судьбоносное. Сон-а опустила взгляд, пряча свои мысли, и поднесла ему ещё немного отвара.

– Пей, – сказала она, и голос её стал чуть твёрже. – Тебе нужно восстановить силы.

Он послушался, сделав глоток, и их взгляды встретились – её настороженный, полный вопросов, его уязвимый, но цепкий, словно он искал в ней что-то большее, чем просто спасение. Тишина легла между ними, тяжёлая и живая, и в этой тишине родился первый намёк на взаимный интерес – тонкий, как нить паутины, но уже ощутимый. Сон-а отвернулась, занявшись очагом, но чувствовала, как его присутствие заполняет её дом, её мысли, её одиночество. А Ён-джин, лёжа на скамье, смотрел на её тонкую фигуру, и в его ослабевшем теле теплилась искра любопытства к этой женщине, чья песня и руки вернули ему жизнь.

Снаружи ветер коснулся ветвей миндальных деревьев, и лепестки закружились в воздухе, словно приветствуя начало чего-то нового – пути, что только начинал проступать сквозь тени их судеб.

ГЛАВА 2: «Тени на тропе»

Рассвет пробился сквозь щели в соломенной крыше, мягкими золотыми нитями ложась на глиняный пол хижины. Свет был нежным, почти невесомым, словно дыхание утра, что касалось мира с осторожной лаской. Сон-а сидела у очага, подбрасывая тонкие ветки в тлеющие угли, и её взгляд то и дело возвращался к Ён-джину, что лежал на скамье, погружённый в беспокойный сон. Его лицо, ещё бледное от слабости, смягчилось в забытьи, и тёмные волосы, спутанные и влажные, падали на лоб, скрывая следы боли, что она видела в нём накануне.

Она смотрела на него, и в её сердце, привыкшем к тишине и одиночеству, шевельнулось что-то странное – смесь тревоги и смутного удивления. Кто он, этот человек, чья судьба так неожиданно пересекла её тропу? Его слова о столице, о бегстве, о словах, что стали его врагом, звучали в её памяти, как эхо далёкого грома, чужого и непонятного. И всё же в его уязвимости было что-то, что трогало её, как трогает первый весенний росток, пробившийся сквозь холодную землю. Сон-а отвернулась к огню, но мысли её продолжали кружиться, подобно лепесткам миндаля, что падали за стенами её дома.

Поднявшись, она бесшумно вышла наружу, оставив дверь приоткрытой, чтобы утренний воздух мог коснуться спящего. Лес встретил её привычной тишиной – глубокий, живой покой, что обволакивал её, словно старый друг. Солнце поднималось над горами, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого, и миндальные деревья, усыпанные цветами, казались облаками, застывшими над землёй. Сон-а вдохнула этот воздух, полный аромата трав и влажной коры, и на миг закрыла глаза, позволяя ветру унести её тревоги. Здесь, среди деревьев и теней, она всегда находила утешение, но сегодня тишина казалась иной – не полной, не абсолютной. Его присутствие, даже спящее, оставило след в её мире, и этот след дрожал в ней, как внутренний трепет, что она не могла ни понять, ни прогнать.

Она присела у порога, опершись спиной о тёплый камень стены, и её пальцы рассеянно коснулись травы, что пробивалась у её ног. Лес молчал, но в этом молчании она чувствовала вопрос – или, быть может, это её собственное сердце спрашивало? Сон-а подняла взгляд к небу, где облака плыли медленно и безмятежно, и прошептала:

– Что ты хочешь мне сказать, ветер? Зачем ты привёл его сюда?

Ответа не было, лишь лёгкий шорох листвы, словно природа наблюдала за ней с тихим любопытством. И тогда она услышала звук – слабый, неуверенный шорох внутри хижины. Сон-а обернулась и увидела, как Ён-джин медленно поднялся, опираясь на локоть. Его движения были тяжёлыми, словно тело ещё не желало подчиняться, но в глазах уже горел слабый свет сознания. Он кашлянул, хрипло и коротко, и его взгляд нашёл её, замершую у порога.

– Ты… всё ещё здесь, – произнёс он, и голос его был слабым, но в нём проступила нотка удивления, будто он не ожидал увидеть её рядом.

Сон-а встала, её тёмная коса качнулась за спиной, и шагнула к нему, но остановилась на полпути, сохраняя между ними расстояние, что казалось ей безопасным.

– Где же мне быть? – ответила она тихо, и в её тоне мелькнула лёгкая тень насмешки над самой собой. – Это мой дом.

Ён-джин кивнул, чуть улыбнувшись уголком губ, и эта улыбка, слабая и искренняя, тронула что-то в её душе. Он попытался сесть ровнее, но слабость заставила его опереться о стену, и Сон-а невольно сделала шаг ближе, готовая поддержать, хоть и не решалась коснуться.

– Спасибо, – сказал он, глядя ей в глаза. – За вчера. Я… я не думал, что останусь жив.

Её взгляд смягчился, но настороженность осталась, скрытая за спокойствием, что она носила, как плащ.

– Лес привёл тебя ко мне, – ответила она, и слова её прозвучали как признание, адресованное не только ему, но и самой себе. – Я лишь сделала то, что должна.

Он смотрел на неё, и в его тёмных глазах мелькнуло что-то – любопытство, благодарность, а может, и начало чего-то большего. Затем он медленно поднялся, держась за край скамьи, и неуверенно шагнул к порогу. Сон-а отступила, пропуская его, и они оказались рядом, под открытым небом, где утренний свет окрасил их лица в тёплые тона.

– Меня зовут Ён-джин, – напомнил он, словно имя могло стать мостом между ними. – А тебя?

– Сон-а, – ответила она, и голос её дрогнул, выдавая тот самый трепет, что она чувствовала внутри.

Они стояли молча, глядя друг на друга, и в этой тишине, под тенью миндальных деревьев, начался их первый разговор – осторожный, как первые шаги по тонкому льду, но полный скрытого обещания, что ещё не обрело формы. Лес вокруг них дышал, и ветер, ласкающий ветви, будто шептал, что их пути, такие разные, теперь связаны – пока лишь тонкой нитью, но уже прочной, как корни, что уходят в землю.

Утренний свет лился на землю, мягко касаясь травы и ветвей миндальных деревьев, что окружали хижину. Сон-а стояла у порога, её тёмные глаза следили за Ён-джином, который опустился на низкий камень рядом, словно ища опору в этом новом для него мире. Ветер играл с лепестками, унося их в лёгкий танец, и в этой тишине их голоса казались чужеродными, но необходимыми, как первые капли дождя после долгой засухи. Она чувствовала, как его присутствие заполняет пространство, и это ощущение было одновременно тревожным и странно живым.

Ён-джин поднял взгляд к небу, где облака плыли медленно и безмятежно, и его пальцы рассеянно коснулись края камня, будто он искал в нём тепло земли.

– Этот лес… он другой, – произнёс он тихо, словно размышляя вслух. – В столице нет такой тишины. Там всё шумит, движется, давит. А здесь… здесь можно дышать.

Сон-а посмотрела на него, и в её груди шевельнулось что-то, похожее на узнавание. Она опустилась на траву неподалёку, скрестив ноги, и её руки легли на колени, как всегда, когда она слушала лес. Но теперь она слушала его.

– Тишина – моё спасение, – сказала она, и голос её был мягким, но глубоким, как воды ручья, что текли неподалёку. – Люди боятся того, что не понимают. Мой дар, мои песни… они видят в этом угрозу. Я ушла сюда, чтобы быть собой. Одиночество стало моим домом.

Ён-джин повернул голову, и их взгляды встретились – её спокойный, но полный скрытой печали, его внимательный, будто он пытался разглядеть за её словами тень её души. Он кивнул, медленно, словно её признание отозвалось в нём эхом.

– Я понимаю, – ответил он, и в голосе его проступила горечь, что была ему знакома слишком хорошо. – В столице я тоже стал чужим. Я писал трактаты… о том, как мир мог бы быть справедливым, как люди могли бы жить без гнёта. Но слова – опасное оружие. Они увидели в них угрозу, назвали меня еретиком. Я бежал, оставив всё, чтобы спастись.

Сон-а молчала, вслушиваясь в его рассказ. Её пальцы невольно сжали травинку, и она ощутила, как тонкий стебель дрогнул под её прикосновением. Его история была иной, но в ней звучала та же нота – отторжение, что она знала с детства. Она подняла взгляд к миндальным деревьям, чьи цветы сияли под солнцем, и прошептала:

– Они боятся нас за то, что мы видим иначе. Ты искал правду в словах, я – в песнях леса. Но мир не хочет ни того, ни другого.

Ён-джин улыбнулся, но улыбка его была печальной, как тень, что падает на воду в ясный день.

– Да, – согласился он. – Я думал, что смогу изменить их, заставить услышать. Но вместо этого они отвергли меня. Я бежал сюда, не зная, куда иду, пока не упал у твоего ручья. Может, это судьба привела меня к тебе.

Сон-а вздрогнула, едва заметно, и её глаза расширились на миг, словно его слова коснулись чего-то глубокого внутри неё. Она отвернулась, глядя на тропу, что вилась среди деревьев, и её голос стал тише, почти растворяясь в шелесте листвы: