Заклятое золото

– Я не думаю ни об имении, ни о деньгах, – с горячностью возразил художник. – На этот раз я люблю глубоко и серьезно, и не считаю нужным, скрывать перед кем бы то ни было свое чувство. Да, я люблю владелицу Гернсбаха, боготворю ее!

На губах майора задрожала улыбка, но он подавил ее и, подойдя к Максу, дружески хлопнул его по плечу.

– Браво! Я вижу, что «в потухшем вулкане твоего сердца» расцвел роскошный цветок любви. Ты боготворишь Вильму Мейендорф – это прекрасно, но твоей женой она не будет никогда!

– Это почему? – раздраженно спросил художник.

– Потому что она выходит замуж за меня!

Макс вздрогнул и изумленно посмотрел на Арнольда.

– Вы шутите, майор…

– Нисколько не шучу. Час тому назад я сделал Вильме предложение и получил ее согласие. Скоро будет наша свадьба. Ты, конечно, будешь приглашен. Можешь, если хочешь, разрисовать меню свадебного обеда.

В своем счастливо-эгоистичном настроении Арнольд нисколько не пощадил бедного Макса, а тот продолжал растерянно смотреть вокруг, все еще не понимая, шутит ли майор или говорит правду.

– Вы женитесь на вдове Мейендорф? – злобно проговорил он, наконец, убедившись, что Гартмут говорит серьезно. – Так вот для чего вы приехали в Гейльсберг, для чего втерлись в этот дом!..

– Осторожнее, Макс! – грозно остановил его майор, – до сих пор я щадил тебя лишь потому, что ты – брат моего друга, но если ты позволишь себе употреблять оскорбительные выражения, то даже моя любовь к Эрнсту не защитит тебя от поединка.

Он подошел к художнику настолько близко, что тот робко попятился назад, после чего задорно и вместе с тем трусливо воскликнул:

– Оставьте меня!.. Я не хочу больше оставаться в доме, где так безжалостно осмеивают истинное чувство. Я сейчас же ухожу.

– Но раньше ты должен взять обратно свое оскорбительное выражение. Ты не имеешь права говорить: «Втерлись в этот дом». Такие люди, как я, не «втираются». Сейчас же откажись от этих слов, иначе завтра рано утром мы будем драться.

Макс питал отвращение ко всякому оружию, и мысль о поединке заставила его внутренне затрепетать. Но он постарался с честью выйти из неловкого положения. Закрыв руками лицо, он глубоко вздохнул и скорбно произнес:

– Вы хотите, чтобы человек, близкий к отчаянию, выбирал подходящие выражения? Вы видели, как меня сразила объявленная вами новость. Конечно, я выразился неудачно и беру эти слова обратно.

– Прекрасно, я вполне удовлетворен, – заметил Арнольд, окидывая Макса презрительным взглядом. – Вместе с тем покорнейше прошу тебя не изображать отчаяния и перестать вздыхать, когда вопрос касается моей невесты. Ей нет до тебя никакого дела, и я требую, чтобы ты вел себя прилично в отношении нас обоих. Помни это!

Майор хотел, было, уйти, но в эту минуту показался нотариус Трейман, находящийся, по-видимому, в наилучшем расположении духа.

– Помилуйте, майор! Какую потрясающую новость я узнал! – закричал он еще издали. – Вы хотите похитить нашу милую хозяйку? Официально мне еще никто не сообщал этой новости, но маленькая Лизбета похвастала, что у нее будет новый папа, военный, и госпожа Мейендорф не могла скрыть своего смущения. Поздравляю вас от всей души, – и старик протянул Арнольду обе руки.

Если только дело не касалось Нейштадта и Штейнфельда, Трейман готов был радоваться каждому успеху своего ближнего. Он, конечно, не знал, что женитьба Гартмута наносит новый удар сердцу дорогого Макса.

– Благодарю вас, господин Трейман, – весело ответил майор, крепко пожимая руку старика. – Куда же, однако, запропастился Эрнст? Я хотел бы с ним первым поделиться своим счастьем.

– Эрнст ушел из Гернсбаха, – возмущенным тоном сказал Трейман. – Я совершенно не понимаю этого человека. Четверть часа тому назад я встретил его на большой дороге; он шел пешком. Экипаж он оставил вам, а мне сообщил, что ему будто бы нужно было немедленно вернуться в Гейльсберг. Он не дал мне возразить ни слова и бросился бежать, как помешанный. Что подумает о нем госпожа Мейендорф? Мой племянник может, действительно, вывести из терпения!

Гартмут с насмешливой улыбкой смотрел на старого нотариуса. Он знал от Эрнста, что сегодня вечерние газеты раскроют псевдоним автора брошюры «Заклятое золото», и ему в голову вдруг пришла мысль немедленно сообщить интересную новость старику, чтобы увидеть, какой эффект произведет это известие.

– Не сердитесь на Эрнста, – спокойно сказал он, – сегодня он должен очень спешить, так как мы ждем важных телеграмм из Берлина.

– Вот как? – удивленно проговорил нотариус. – Да какие же могут быть у Эрнста дела в Берлине?

– Это вы скоро узнаете. Берлинские вечерние газеты придут сюда завтра утром, и в них вы прочтете кое-что очень интересное. Конечно, несколько странно, что вы, родной дядя Эрнста, должны узнать о племяннике из газет, но это уж – не его вина.

– Ничего не понимаю! – как-то беспомощно протянул старик. – Объясните, пожалуйста, в чем дело? Какое отношение имеют газеты к Эрнсту?

– Странный вы человек! Вы пошли с Максом в ресторан «Золотой лев», чтобы выпить за здоровье автора брошюры «Заклятое золото», а самого автора, стоявшего рядом с вами, назвали «пропащим человеком». Нельзя сказать, чтобы ваш поступок был очень логичен!

– Разве Эрнст – автор «Заклятого золота»? – спросил художник, задыхаясь от волнения.

– Конечно, Эрнст! Ты поражен, Макс? Как видишь, ты – не единственный талант в вашей семье. Кажется, вы не верите мне, господин Трейман? Даю вам слово, что автора «Заклятого золота» зовут Эрнст Раймар, и сегодня это опубликуют все газеты. А затем позвольте откланяться; меня ожидает моя невеста!

Дядя и племянник стояли неподвижно, как статуи; они не могли прийти в себя от изумления.

– Макс, Макс, что ты на это скажешь? – спросил, наконец, старик, разводя руками. – Это – неправда! Все это – шутки майора.

– Нет, Гартмут дал слово – значит, это правда! – вдруг решительно заявил старик. – Подумать только, автор «Заклятого золота» – мой родной племянник! Макс, ты сегодня же должен поехать со мной в город. Вечером будет заседание в историческом обществе, и я приготовлю речь. Я скажу: «Господа, могу сообщить вам поразительную новость! Мы искали автора знаменитой брошюры в Берлине, в Штейнфельде, по всему свету, а между тем он – среди нас. Здесь, в Гейльсберге, нашелся герой, не побоявшийся изобличить нейштадтцев и штейнфельдцев во главе с их финансовым королем; он спас сотни жертв от алчной пасти дракона. И этот герой – мой родной племянник; его зовут Эрнст Раймар!»

Макс угрюмо выслушал горячую речь дяди. Он был глубоко огорчен: отныне он перестанет быть единственным талантом в своей семье!

11

Эрнст Раймар действительно вернулся в Гейльсберг. Он не хотел лишать Арнольда удовольствия и потому ничего не сказал майору, но ему было бы тяжело оставаться в Гернсбахе и видеть счастье друга как раз в тот момент, когда сам он навсегда прощался с мечтой о своем личном счастье. Теперь он сидел за письменным столом, подперев рукой голову. В этот вечер его имя будет на устах у всех, и начнется борьба не на жизнь, а на смерть.

Один из служащих подошел к нему; говоря:

– Вас желает видеть какой-то господин из Штейнфельда. Он не назвал своего имени; говорит, что пришел по частному делу…

Молодой человек не мог продолжать, так как господин, о котором он сообщал, сам внезапно появился в комнате.

– Я думаю, что дальнейшие подробности излишни, – прервал он служащего. – Господин нотариус знает меня.

Раймар был поражен – перед ним стоял Феликс Рональд.

– Да, да, мы знакомы! – подтвердил он, быстро овладевая собой и делая знак писарю, чтобы тот ушел.

– Вы, вероятно, не ожидали видеть меня у себя? – начал Рональд.

– Нет! – холодно ответил Эрнст.

– Может быть, вы догадываетесь о причине моего визита?

– Разумеется. Сегодня в вечерних газетах будет раскрыт мой псевдоним, вам, наверно, уже сообщили об этом по телеграфу, и, конечно, именно потому я имею удовольствие видеть вас. Не угодно ли присесть? – предложил Эрнст, указывая на кресло.

– Благодарю вас! Я думаю, наша беседа не затянется, и мы можем переговорить стоя! Должен признаться, я был очень удивлен, когда узнал, что вы – автор брошюры «Заклятое золото». Правда, мне иногда приходила мысль, что эту статью написали вы, но я сейчас же отгонял ее, так как, говоря откровенно, не считал вас достаточно способным для этого. Статья написана великолепно!

Рональд говорил с холодной иронией, да и держался с высокомерным превосходством, как человек, уверенный в своей победе.

– Вы пришли сюда лишь для того, чтобы сказать мне этот комплимент? – насмешливо спросил Эрнст.

– Нет, не только для этого. Мне вообще хотелось поговорить с вами кое о чем с глазу на глаз до того, как мы выступим публично. Скажите, пожалуйста, с какой целью вы выпустили в свет свою брошюру? Вы думали ею столкнуть меня с той высоты, на которой я нахожусь теперь? Но это – слишком смелая попытка. Я не советовал бы вам напрасно тратить свои силы.

Эрнст стоял, опершись руками о письменный стол; его взгляд был устремлен в лицо противника, а на лице застыло выражение уничтожающей холодности.

– Я писал не лично против вас, а против целой системы, представителем которой вы являетесь, – спокойно произнес он. – Ваши предприятия, кажущиеся грандиозными, построены на песке. Толпа вам верит; она думает, что вы способны превратить камни в золото, и несет вам свои последние гроши. Между тем вы сами давно убедились, что все ваши предприятия рухнут не сегодня-завтра, и, чтобы спасти себя, придумали акционерное общество, которое окончательно разорит доверчивых, легкомысленных людей!

– Вот как? – злобно рассмеялся Рональд. – Вы, кажется, хотите поучить меня финансовому делу? Позвольте узнать, где именно вы изучали этот предмет?

– В Штейнфельде, очень недалеко отсюда, – спокойно ответил Эрнст, как бы не замечая иронии своего противника. – Я следил за вашими манипуляциями и кое-чему научился. К счастью, ваш проект акционерного общества так и останется только проектом.

– Вы думаете, что мне помешает ваш памфлет? – воскликнул Рональд. – Вы забываете, что у вас нет ни одного доказательства, ни одного факта, который мог бы повредить мне. Вы смешны со своим ничем не обоснованным обвинением. Ведь штейнфельдские заводы всем доступны, там работают тысячи рабочих, сотни различных служащих. Если бы хоть сотая доля того, что вы говорите, была правдой, то неужели они стали бы молчать? Может быть, вы думаете, что все эти люди оглохли и ослепли?

– Этого нет, но одних заставляет молчать страх, а других – соучастие в преступлении. Я думаю, служащие до сих пор молчали потому, что это было им выгодно, рангом же поменьше просто боялись вас. Теперь-то они, конечно, заговорят!

– Нетрудно восстановить рабочих против тех, кто им в течение долгих лет дает кусок хлеба! Это – давно известный факт! А затем вы выступите в благородной роли защитника «угнетенных»? Это даст вам возможность блеснуть своим красноречием. Приготовьтесь защищать и себя на своем процессе, так как я, безусловно, за клевету посажу вас на скамью подсудимых.

– Я очень рад этому. Чем больше будут говорить о содержании моей брошюры, тем скорее будет достигнута моя цель.

Рональд подошел к Эрнсту ближе и с ног до головы окинул его презрительным взглядом.

– Неужели вы думаете, что я вас боюсь?

– Да, боитесь, иначе не пришли бы сюда! Вы хотите разузнать, мне известно о ваших делах, нет ли еще чего-нибудь, о чем не упомянуто в брошюре. Но вы напрасно утруждаете себя; больше того, что вы прочли в брошюре, вы пока не услышите. Могу одно вам сказать, что вооружен я очень хорошо.

– Этого следовало ожидать; борьба со мной нелегка; ведь я – Феликс Рональд! – и миллионер, гордо выпрямившись, уничтожающим взглядом посмотрел на своего противника, точно хотел стереть его в порошок.

Однако молодой нотариус не смутился; он слегка улыбнулся и так же гордо произнес:

– А я – Эрнст Раймар.

Рональд закусил губы. Он был поражен подобной дерзостью, какой-то нотариус из маленького городка осмеливается поставить себя на одну ступень с финансовым королем, всесильным Рональдом!

– Ах, да, вы – Раймар, – насмешливо протянул он. – Боюсь, ваше имя доставит вам много неприятностей. Хотя лично вы ни в чем не виноваты, но на вашем имени лежит пятно позора. Всем покажется несколько странным, что один из членов этой семьи является строгим судьей общественной морали.

Этот удар не произвел ожидаемого действия; Эрнст даже не вздрогнул и иронически спросил:

– Следовательно, вы публично собираетесь сообщить о пятне, которое якобы лежит на нашем имени? Таким способом вы собираетесь обезоружить меня?

– О том, что я собираюсь делать, я не обязан перед вами отчитываться!

– Правильно! Но я тоже знаю, как мне следует поступить в таком случае. Мы ведь не в первый раз с вами сталкиваемся. Десять лет тому назад мы уже вели один разговор, и вы так же хорошо помните сказанные тогда слова, как их помню и я.

– Да, я их не забыл, но не советую вам напоминать мне о них, – с ледяной холодностью возразил Рональд. – В порыве отчаяния вы были совершенно невменяемы, а с безумными не считаются. Если бы не это обстоятельство, вам пришлось бы сильно раскаяться в том, что вы сказали.

– Да я и тогда уже знал, что одних предположений мало, а необходимы неоспоримые доказательства, факты. Теперь дело обстоит несколько иначе. Предупреждаю вас, будьте осторожны с подкупленной вами прессой. Если вы осмелитесь писать о мнимом преступлении моего отца, то я ни перед чем не остановлюсь. Тогда, клянусь Богом, я открыто брошу вам в лицо то слово, которое лишь однажды сорвалось с моих уст. Теперь мне поверят!

Рональд не проронил ни звука; ни один мускул не дрогнул на его лице, только глаза засверкали безграничной ненавистью. Его правая рука как бы случайно потянулась к груди и нащупала карман сюртука. Раймар следил за движением этой руки и отступил на несколько шагов, резко и громко спросив:

– Что это значит?

Рональд точно очнулся и медленно опустил руку.

– Вы правы, – глухим голосом пробормотал он, – нам не следует оставаться наедине, не то опять может случиться несчастье! Увидим, что произойдет дальше, а пока до свиданья! – С этими словами Рональд вышел твердой, уверенной походкой, высоко подняв голову. – В Гернсбах! – приказал он кучеру, садясь в ожидавший его экипаж.

Эрнст остался один. Его подавленное, грустное настроение, овладевшее им после свидания с Эдитой, несколько рассеялось. Беседа с Рональдом ясно показала ему, что теперь не время мечтать и сокрушаться о потерянном счастье! Он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая с себя давившую его тяжесть, и громким бодрым голосом проговорил:

– Ну, теперь смело вперед!.. Нужно жить и бороться с неправдой!

12

Майор вернулся в город счастливым женихом. Одновременно с ним выехал и Трейман, не менее счастливый тем, что вез в Гейльсберг столь ошеломляющую новость. Макс присоединился к дяде в крайне удрученном настроении, потому что и эта «сельская идиллия» кончилась для него поражением. Никто из троих и не подозревал того, что во встреченном ими закрытом экипаже ехал Феликс Рональд.

Ночной сумрак уже окутывал землю, когда последний прибыл в Гернсбах.

Жених вместе с невестой прошел в ее комнату и, страстно прижимая Эдиту к груди, сказал:

– Благодарю тебя! Я не хотел просить об этом свидании в Гернсбахе, и, если бы ты не приехала сюда, оно едва ли состоялось бы. В настоящий момент я не могу уехать из Штейнфельда, но недели через две мне, вероятно, придется отправиться в Берлин. Благодарю тебя за то, что ты приехала!

В его голосе звучала бурная радость. Однако Эдита почти нетерпеливым движением высвободилась из его объятий и торопливо сказала:

– Мне нужно поговорить с тобой, Феликс! Я знаю, у тебя теперь дел больше чем когда-либо, и потому не буду мучить продолжительными расспросами. Скажи мне лишь одно: что ты намерен предпринять?

Феликс в первые минуты свидания после долгой разлуки с невестой, видимо, ожидал вовсе не этого, и его страстно взволнованный голос вдруг стал холодным и резким, когда он спросил:

– О чем ты, собственно, говоришь? Я не понимаю тебя.

Эдита окинула его крайне удивленным взглядом.

– О чем я говорю? Да разве нас может интересовать что-нибудь другое, кроме тех нападок, которыми грозит тебе злосчастная брошюра?

– Грозит? Мне? – равнодушно повторил Рональд. – Ты, по-видимому, придаешь всему этому преувеличенное значение. Это ни более, ни менее как коммерческая интрига против акционерного общества, образованию которого хотят помешать во что бы то ни стало. Я уже предпринял необходимые меры и не замедлю с ответом.

Эдита продолжала вопросительно смотреть на жениха, как будто желая прочесть на его лице, насколько естественно было его непоколебимое спокойствие; наконец она вполголоса проговорила:

– Папа считает, что все это очень серьезно; вероятно, ты это знаешь.

– Да, знаю, но удивляюсь, что он так беспокоится, – и Рональд презрительно пожал плечами. – Мы ведь, кажется, обстоятельно обсудили с ним все, прежде чем я отправился в Штейнфельд. Он был просто вне себя. Правда, он – коммерсант старой закалки, незнакомый с подобными столкновениями и вообще не имеющий личных врагов. Я же всегда ощущал ненависть своих противников, умел справляться с ними и, поверь мне, справлюсь и на этот раз.

– Но здесь речь идет не о простой вражде, – возбужденно возразила Эдита. – Затрагивают не только твои интересы, но и тебя самого, и твою честь, а это не может быть для тебя безразличным. Ты должен тотчас же опровергнуть эти нападки, если не хочешь быть побежденным.

Рональд мрачно нахмурился; этот совет невесты явно оскорбил его, но он с твердой решительностью ответил:

– Успокойся! Я их опровергну, а вместе с тем уничтожу и своих врагов. Но твое отношение к этому вопросу, как мне кажется, создалось под влиянием твоего отца, который, по обыкновению, преувеличивает его важность. Вы, очевидно, переписывались, а, следовательно, он сообщил тебе и то, что я вполне согласен с его предложением?

– С каким именно? – удивленно спросила Эдита. – О чем ты говоришь?

– Относительно нашей помолвки. Мы предполагали объявить о ней на этих днях, теперь же твой отец, напротив, требует сохранения тайны до более благоприятного времени. Я нахожу вполне естественным его желание, но предпочел бы, чтобы его высказали не вы, а предоставили это мне. В разрешении этого вопроса вы могли довериться моему такту.

Рональд говорил все это внешне спокойно, но его рот скривился при этом в болезненную гримасу. Эдита только сейчас поняла, в чем дело, и, быстро поднявшись, решительно произнесла:

– Мой отец ни о чем подобном не писал мне, да и я сама не дала бы своего согласия на эту отсрочку. Я не вижу причины изменять первоначальное решение. Как только ты вернешься в Берлин, мы разошлем извещения о нашей помолвке.

Феликс вздрогнул; луч безумного счастья вспыхнул в его глазах, и в страстном порыве он воскликнул:

– Ты желаешь этого, Эдита? Даже теперь?

– А ты сомневался в этом? – гордо и спокойно спросила она. – Мое место теперь возле тебя, я знаю свой долг.

Рональд сделал движение, словно хотел прижать невесту к груди.

– Твой долг? – повторил он изменившимся голосом. – Ах, да… да.

– Быть может, отец станет противиться, – продолжала Эдита, как бы не замечая перемены в его голосе, – но он должен будет уступить, потому что это зависит только от нашего решения. Послезавтра я еду в Берлин и, если хочешь, тотчас же по приезде сообщу кое-кому о нашей помолвке. Или подождать твоего приезда. Я на все готова.

– Я вижу это, – сухо возразил Рональд, – ты готова на все, только не на то, чего жажду я, когда мы остаемся наедине, а именно хотя бы на одно лишь ласковое слово! О, если бы ты сказала мне: «Мой отец прав; будем молчать, пока минует гроза, но я – все же твоя, Феликс, я люблю тебя!». Как бы я был благодарен тебе!.. благодарен, как терпящий жажду человек за глоток воды. А ты стоишь передо мной холодно-спокойная и предлагаешь жертву долга, которой я вовсе не хочу. Я не приму великодушного подаяния, предлагаемого тобой! – и он, круто повернувшись, отошел к окну.

Эдита почувствовала себя не то оскорбленной, не то пристыженной последними словами жениха. Его упрек ведь был справедлив. В ее словах, действительно, не было и тени любви; она не могла произнести слово, которого требовал он. Словно ледяная пропасть лежала между ней и человеком, которому она готовилась вручить свою жизнь.

– Ты несправедлив ко мне, – наконец тихо сказала она. – Я не хотела обидеть тебя, но я…

– Ты не можешь иначе! – медленно поворачиваясь от окна, договорил за нее Рональд. – Ты права, я должен был знать это! Однако я предполагал, что добьюсь твоей любви своей страстью, не раз повторял свои попытки, но в ответ на них встречал лишь холод. Ты не можешь любить, не способна к пылкому и глубокому чувству. Но каково мне при всем этом? Впрочем, в этом виновата не ты, а мой злой рок, обрекший меня на любовь именно к тебе!

В его словах звучали гнев и ненависть, но, тем не менее, он весь находился во власти так поздно проснувшейся страсти, поглотившей теперь все его существо. Даже грозно надвигавшаяся на него буря была бессильна против этой власти.

Эдита дрожала всем телом. «Ты не можешь любить!» – сказал ей Рональд. Она сама превосходно знала это и, может быть, именно это тайное сознание своей вины и придало ее голосу мягкость, с которой она ответила:

– Не будем спорить из-за слов. Я ведь доказываю тебе, что я твоя и хочу твоей остаться. К чему же эти упреки, обижающие меня?

Этот новый и необычный тон в устах невесты произвел на Рональда сильное впечатление. Его лицо просветлело, и он, подойдя к Эдите, запечатлел на ее руке горячий поцелуй.

– Ты очень взволнован, Феликс, – продолжала она, – и я нахожу это вполне понятным. Какая тут жертва! Ведь мы же и без того намеревались официально объявить о своей помолвке в первой половине октября.

– Нет, – угрюмо возразил Рональд, – мы назначили для этого день пожалования мне дворянства. Так как это пожалование отсрочено, то нам следует отложить и день официальной помолвки.

– А разве обещание не будет исполнено? – удивленно спросила Эдита. – Ты ведь был совершенно уверен в нем.

– Да, пожалование должно было состояться на этих днях. Но стоило появиться брошюре, как словно из-под земли стали вдруг возникать разные предлоги и проволочки. А мне именно как раз теперь необходимо выражение доверия свыше; я хотел, во что бы то ни стало, добиться его и вдруг наткнулся на самый откровенный отказ. Мне намекнули, что прежде всего, я должен реабилитировать себя.

Это откровенное признание заставило Эдиту побледнеть; она понимала, что означал этот отказ от данного слова. Могущество Рональда было подорвано; здание его счастья поколебалось.

Он и сам, вероятно, осознавал это; по крайней мере, в каждом его слове звучала глубокая злоба.

– Реабилитировать себя! – повторил он с горькой улыбкой. – В чем? В анонимном памфлете, вынырнувшем из какого-то темного угла? На это следовало бы только пожать плечами и предоставить мне самому задавить червяка, а между тем меня вызывают на суд общественного мнения и требуют, чтобы я дал отчет в своих намерениях и поступках какому-то торгашу моралью… я, привыкший ворочать миллионами… Чтобы реабилитировать себя, я могу сказать: «Вот чем я стал! Вот что я создал!»

В Рональде снова вспыхнуло сознание собственного достоинства, то величие, которое ослепило и покорило Эдиту, но теперь оно почему-то не произвело на нее никакого впечатления.

– Я знаю, что нападки на тебя несправедливы, – сказала она, но далеко не убедительным тоном. – Может быть, ты и переступил, или, лучше сказать, был вынужден переступить некоторые границы дозволенного… для меня это вполне понятно, ты имеешь право на это, благодаря своим необыкновенным дарованиям. Но в той брошюре упомянуто о таких вещах, которые ты не можешь обойти молчанием. Ведь там, в качестве доказательства говорится о Штейнфельде, созданном твоими собственными руками.

– А кто это делает? – презрительно произнес Рональд. – Продажные писаки, для которых все средства хороши. Травля против меня и Штейнфельда оплачена щедрой рукой… потому-то она и отличается такой яростью.

– Это – неправда! – неосторожно прервала его Эдита. – Раймара нельзя подкупить.

– Раймара? – воскликнул Рональд, словно ужаленный змеей. – Ты знаешь имя автора брошюры? Откуда оно стало тебе известно?

– От самого Раймара… он был сегодня здесь.

– Вот как! Странные же у тебя темы для разговора с этим господином! В первое же ваше свидание он откровенно говорит тебе, что считает меня своим врагом, а сегодня признается в том, что автор памфлета – он. Неужели он и в самом деле имел дерзость говорить тебе это, а ты его слушала?