Фильтр Сахарная весна

Глава вторая. Попытка замориться

Бодрум в начале мая казался Нине райским местом. Было солнечно, но не жарко, а временами даже свежо. Солью и свободой дышало море. Эта бескрайняя ласковая зелено-голубая бездна с детства вызывала у Нины приятный волнительный трепет. Абсолютное неподдельное счастье разливалось внутри, когда она, спускаясь с горы, издалека примечала полоску городского пляжа. В первые дни Нина, как завороженная, брела на соленый запах Эгейского моря сквозь сетку узких мощеных брусчаткой улочек, мимо белоснежных домиков с черепичными крышами, утопающих в кипарисах и цветах. Она садилась у самой воды и забывалась на час, два, три. Вся ее московская жизнь казалась в эти мгновения пустой и незначительной, а настоящее разворачивалось здесь – среди кипарисов и скал, под гипнотизирующий шум волн, под успокаивающие крики чаек. Она старалась не думать слишком много. А вернее сказать, она бы по привычке и хотела задуматься о будущем, осознать наконец, что, уволившись, лишила себя стабильного дохода и что непонятно, чем будет заниматься через месяц, когда настанет время возвращаться в Москву. Но странным образом все тревожные мысли, проникнув в голову, немедленно оттуда выветривались, что было совсем не свойственно ее глубоко рефлексирующей натуре. Нина грешила на легкий бриз, который приносил с середины моря успокоение и запах свежеразрезанного арбуза.

В первые дни путешествия ее больше волновали вопросы приземленные и насущные, например, где пообедать на этот раз: съесть морской салат в полюбившейся забегаловке на пляже, или добрести до уютного ресторанчика в центре города, или купить креветок прямо на улице у добродушного пузатого турка, который при встрече щедро осыпал ее комплиментами, и самой приготовить пасту альденте. Беспокоило ее и то, какое сегодня надеть платье из десятков купленных в Москве и так и не выгулянных на летних верандах. Они, эти недешевые платья, приговоренные, как висельники, к заточению в шкафу, может быть, превратились бы в труху, если бы не этот сказочный Бодрум! Нина настолько отошла от привычного образа жизни, что даже звонки матери ее раздражали, хотя признаваться в этом самой себе было и неловко. Она вообще старалась как можно меньше разговаривать с окружающими, чтобы вдруг не расплескать это внутреннее спокойствие – с горячими турецкими мужчинами, то и дело пытающимися завести с ней короткое знакомство на улице, с соседкой по лестничной клетке, старше средних лет, милой, некогда красивой, но состарившейся раньше срока под беспощадным солнцем турчанкой, которая все время хотела угостить ее домашней стряпней, даже с русскими релокантами, с утра до вечера торчащими с ноутбуками в европейского типа кофейнях. Однако прошла неделя, обстановка стала привычной и в первый же свой турецкий понедельник Нина проснулась с таким привычным понедельничным чувством – липкие лапы одиночества обхватили ее горло и мешали дышать.

А в Москве в начале мая шел холодный, совсем осенний дождь. Об этом Нине рассказала мама – с утра она уже успела съездить по делам на Улицу 905-го года. Поговорив с ней по телефону, Нина встала с кровати, приняла душ, села за стол на просторной светлой кухне и уставилась в окно, из которого открывался волшебный вид на Эгейское море. Она смотрела на красные макушки домов, на неспешно прогуливающихся по нарядным улицам людей, на манящую бесконечную воду – а видела свою московскую квартиру, мрачный и мокрый типично пиковский двор, переполненное народом метро и небольшую очередь к кофе-машине в теперь уже бывшем офисе. Все это вдруг показалось таким безопасным и родным. «Зачем же я приняла такое импульсивное решение, все разрушила и притащилась черт знает куда, если мне все так же грустно? – вслух ругала себя Нина, взгромоздившись на стул и по-детски обхватив руками колени. – Не логичнее ли было тосковать в Москве и продолжать делать то, что у меня получает, то, что должна? Нужно было уже начать пить антидепрессанты, как советовал психотерапевт, а не пускать под откос свою жизнь». Нину охватила тревога. Подталкиваемая немедленным желанием что-нибудь изменить, она судорожно начала планировать отъезд в Москву. Нине было бы стыдно признаться, но она даже думала, что бы такого соврать владельцу квартиры о своих безотлагательных обстоятельствах, чтобы тот вернул хотя бы половину суммы аренды. Но в ту самую секунду, когда она уже готова была купить билет, в дверь позвонили. Это была улыбчивая соседка-турчанка. Нина, понятное дело, ни слова не говорила по-турецки, а та не знала ни английского, ни русского (хотя местные нередко владели базовым набором русских слов). Женщина держала в руках пакетик с пахлавой. Нина утерла слезы и вымученно улыбнулась. Турчанка, ее звали Сельма, не отрывая черных, как две маслины, добрых глаз от Нины, проговорила что-то телефону, а тот ответил неживым женским голосом:

– Милая, что у тебя случилось?

Нина последовала ее примеру и воспользовалась переводчиком.

– Я соскучилась по Москве.

– Москва очень красивая?

– Да, но иначе, чем Бодрум.

– Там есть море?

– Нет, – улыбнулась Нина.

– Растут ли там кипарисы?

– Тоже нет.

– А гранаты и апельсины?

– Нет, Москва – это северный город. Сейчас там довольно прохладно.

– Холодно? Брррр, мы уже пережили зимний холод, – скривилась турчанка. – Тогда чего же ты плачешь? Поживи здесь, насладись нашей красотой, теплом и потом езжай домой.

– Я даже не знаю, что вам ответить, Сельма. Я чувствую себя одинокой.

– Ты не одна, девочка. Подумай хорошо, сколько в мире людей любят тебя. Первая – твоя мать.

– Мама и другие родственники – это не так уж и много, – горько заметила Нина.

– Зря ты так говоришь! У кого-то нет и этого. И я к тебе привязалась, как к своей доченьке. Я очень по ней соскучилась, а ты мне ее напоминаешь. Радуешь мое старушечье сердце.

– Ваша дочь живет в другом городе?

– Нет, милая. Я надеюсь, что моя девочка в лучшем из миров. Я знаю это.

Нина испытала неловкость, какую испытывает всякий человек, без предупреждения столкнувшийся с чужим горем.

– Простите, я не хотела вас расстроить своим вопросов.

– Почему же ты извиняешься, все в порядке. История моей дочери – часть меня. Когда ей было 18 лет, ее отец решил выдать ее замуж за человека, которого она не любила. В сущности это был неподходящий ей человек, старик, а она – первая красавица на всем южном побережье. Но он помог моему мужу сохранить бизнес, и Онур пообещал, что отдаст ему нашу девочку. Моя ненаглядная не выдержала такого несчастья, не смирилась с волей старших и однажды на рассвете ушла в море. Я не осуждаю ее, хотя она и ослушалась отца, и покинула меня. Сейчас ей было бы 28 лет. Ты так напоминаешь мне ее, поэтому не сердись, что я таскаю тебе свою стряпню. Вот пахлава, выпей чаю и не вздумай плакать. Нет такого горя, которое невозможно пережить.

– Но ваша дочь не пережила.

– Она сдалась, а ты не сдавайся.

– Спасибо большое, – смущенно улыбнулась Нина и приняла благоухающую выпечку. – Составите мне компанию?

– Мне нужно идти к сыну, пообещала побыть с внуками, пока он с женой съездит в Анкару за документами. Но я обязательно забегу к тебе еще и проверю, не вешаешь ли ты нос! – Сельма по-матерински нежно улыбнулась и легко, как девочка, игнорируя лифт, побежала вниз по ступеньками. А Нина вернулась на кухню растерянной и растроганной.

Не такое уж и горькое ее горе, думала она, вспоминая глаза женщины, потерявшей дочь. Она жива, здорова, живы и в безопасности ее близкие, а работа еще найдется, мало ли кому в Москве нужны финансисты! Найдется и смысл жизни, надо только немного успокоиться, пережить непонятные времена. Откусывая самую вкусную в мире пахлаву, приготовленную заботливыми руками неунывающей Сельмы, Нина думала и о том, что сменить обстановку было не таким уж плохим решением, а откровенно говоря даже хорошим. Ведь было же ей легко и спокойно все эти дни, как давно не было в Москве. Она просто слишком изолировала себя от людей, даже милой Сельмы сторонилась – а как оказалось, совершенно зря. Нина сама не понимала, почему так много тепла пробудила в ее сердце эта женщина. Глубоко тронули ее и жизнелюбие турчанки, и как будто бы готовность пребывать в радости вопреки горестям и проблемам. Нина заметила, что это было общей чертой всех местных жителей. Она даже подозревала, что это объединяет вообще всех южных людей, вынянченных и обласканных морем. Ведь существуют же исследования, которые доказали влияние теплого климата на формирование положительных черт характера, и прежде всего открытости, доброжелательности и эмоциональной стабильности. Особенно Нине не хватало последнего. Она стойко решила напитаться турецким солнцем, как-нибудь угостить Сельму ужином, а еще познакомиться наконец с россиянами, которые безвылазно торчат в кофейнях. И хотя она считала бесперспективным предприятием искать друзей после 30-ти, это было лучше, чем сорваться в Москву, игнорируя все экономические факторы, например, проплаченную на месяц вперед роскошную квартиру, или плакать, глядя на манящее море, пока другие вокруг веселятся, или, чего доброго, уйти в него, как Сельмина красавица-дочь.

Самым русским местом во всем Бодруме была кофейня российской сети SUP Coffee. Там собирались дизайнеры и дизайнерки, авторы и авторки, копирейтеры и копирайтерки – в общем релоканты всех полов и мастей, трудящиеся удаленно на благо российской экономики на турецкой земле. Нину как финансиста и человека от природы практичного всегда несколько возмущало, что они берут один или два кофе, но сидят в кофейне минимум полдня. «Да, много, наверное, владельцы заработают с такими клиентами», – ехидно кривиалсь она, глядя на эту картину. Обычно из-за таких удаленщиков она едва находила местечко, чтобы присесть, а чаще брала кофе с собой и уходила в город. Но на этот раз Нина заставила себя остаться.

В небольшом помещении кофейни ожидаемо были заняты все столы. Нина тревожно окинула взглядом переполненный зал, выбирая, к кому бы подсесть, и к великой радости в самом углу у большого распахнутого окна обнаружила знакомую девушку. Они не то чтобы подружились, но при встрече в городе любезно обменивались парой дежурных фраз. Девушка, ее звали Саша, вероятно, сидела в компании своих друзей. Она выделялась среди ребят гигантским пирсингом в носу, длинными, пшеничного цвета, как у принцессы Рапунцель волосами, и заливистым заразительным смехом. Нина подумала, что будь она в свои 25 лет такой же легкой и воздушной, как эта тонкая и звонкая девчонка, жизнь ее, и в первую очередь личная, могла бы сложиться иначе. Но легкой и непринужденной она не была ни 10 лет назад, ни сейчас. Нина буквально толкала себя по направлению к этому столику. Она вообразила, как железной хваткой вцепилась в ворот собственного платья и тянет свое сопротивляющееся тело к группе незнакомых и заведомо неприятных людей. Ей казалось, что сандалии ее превратились в железные кандалы, и поэтому каждый шаг дается с таким усилием. За те пару минут, что Нина преодолевала пространство кофейни, она успела мысленно переместиться в кабинет своего психотерапевта Алины Евгеньевны. Та мягким успокаивающим голосом уже советовала ей вспомнить, кто такой важный отверг ее в детстве, что ей теперь так страшно первой идти на контакт с людьми. «Не помню я, кто меня отверг! – как будто отвечала ей Нина. – Вечно вы все проблемы ищете в детстве. Ну, разве что мальчик Рома в детском саду. Вы же помните, я рассказывала? Впервые я пошла в детский сад уже в пять лет, в старшую группу. Все ребята давно сдружились, а я была новенькая. Совсем как сейчас. Но Рому я знала, а он знал меня – он жил по соседству с моей бабушкой. Я пошла к нему, решила начать, скажем так, смолл-ток, сказала, что моя старшая сестра учится в одном классе с его братом, а он ответил: “Ну и что. А ты вообще без майки”. А я действительно была без майки!». «Ниночка, – продолжал мягкий голос Алины Евгеньевны. – Ты уже взрослая, Рома больше не обидит тебя. Вообрази, что ты купила себе самое красивое на свете платье, надень его и снова подойди к этому мальчику»

Но Нина не успела закрыть гештальт с пятилетним соседом Ромой, так как вплотную подошла к тому самому столику. Кроме Саши, за ним сидели четверо. Прежде всего в глаза бросалась прическа Леши, программиста из Саратова. Если бы Нину попросили описать картину несколькими словами, она бы сказала, что это протест против шампуней и расчесок, а также прочих достижений гигиены как науки о закономерностях влияния среды обитания человека на индивидуальное и общественное здоровье. Леша вполне отвечал стереотипам про людей своей профессии и нарочитой неопрятностью невыгодно выделялся на фоне местных мужчин. Рядом с ним сидела Майя из Санкт-Петербурга, полная девушка, забитая татуировками. Тату были и на ее красивом от природы, идеально овальном и гладком лице. Особенно в глаза бросались два расплоставшихся кота на месте выбритых бровей. Это было, пожалуй, самое странное решение, с которым когда-либо приходилось сталкиваться Нине. Даже брак ее лучшей подруги с безнадежным изменщиком и нарциссом не казался ей теперь таким уж нелогичным. Напротив Майи, обнявшись, сидели москвичи Настя и Антон. Про таких, как этот парень, в женских романах пишут, что его скулы выточены ветром, а губы как бутоны роз. Про таких, как Настя, в женских консультациях одинокие завистливые дамы вроде Нины говорят: «Кого только не тра.. (перечеркнуто)… с кем только не занимаются сексом». Вытянутое худое лицо, глаза впалые, нос с горбинкой и к низу крючком, а вдобавок еще и острый подбородок… И тем не менее они были вместе и выглядели вполне влюбленными и счастливыми. Нина подумала, что ей непременно нужно сдружиться с Настей, чтобы выведать секрет, как задерживать рядом с собой таких красавцев. «А может, нужно просто быть хорошим человеком? Может, она интересная и добрая, а ты злая неудачница-завистница?» – неожиданно резко зазвучал в голове Нины голос Алины Евгеньевны, что было совсем не похоже на ее психотерапевта.

Пока Нина сканировала своих потенциальных новых друзей, они увлеченно обсуждали политическую ситуацию в мире.

– Все – театр. Власть – режиссер, а мы массовка, – философски говорил Леша, заправляя за уши слишком длинные – по крайней мере по Ниным меркам – волосы.

– Может и так, но хотя бы мемы смешные можно наделать, – отвечал Антон, не выпуская руки своей возлюбленной.

– Опять этот токсичный позитив, – возмутился Леша.

Он, вероятно, был настроен на серьезный разговор.

– Короче, политика – это кринж, лучше и правда мемы обсуждать, – включилась в разговор Майя. – А вы задумывались вообще о том, что ИИ лет через пять отберет всю нашу работу?

– Но пока пусть делает арты в стиле аниме, – не унывал Антон.

– Ну, если чатик GPT станет президентом или хотя бы премьер-министром, станет повеселее, – не сдавался в свою очередь Леша.

А вот Нине было не до веселья. Она отчетливо осознала, что лучше бы ей найти друзей постарше, и собралась было тихонько развернуться, как вдруг некстати ее заметила Саша.

– Нина, привет! Как дела?

– Привет, Саша! Все хорошо. Как ты? – старалась она изо всех сил скрыть неловкость.

– И у меня тоже хорошо.

Возникла пауза, которую нужно было срочно чем-то заполнить, и Нина перешла к делу.

– Я тут зашла за кофе, а мест нет. Можно с вами присесть? Если вы, конечно, не против.

– Вообще-то против, – неожиданно резко отрезала Настя и еще крепче сжала руку своего спутника. – Мы тут своей компанией сидим, обсуждаем дела.

Нина обомлела. Вероятно, эта девушка была не самым милым человеком на свете, и их с красавчиком Антоном отношения на этом фоне становились еще большей загадкой.

– Простите, что побеспокоила, – сказала Нина и направилась было к выходу, но ее задержала Саша.

– Что ты, садись, конечно. Ты нам не помешаешь, – сказала она и выразительно посмотрела на недовольную Настю.

В другой раз Нина обязательно бы ушла оттуда, где ей не рады или рады не все, но так как она решила завести новые знакомства, отступить под давлением этой наглой девчонки с крючкообразным носом было бы трусостью. Она заказала капучино, придвинула стул и приготовилась слушать разговоры про мемы из Тик-тока, однако, сама того не желая, вызвала неожиданный интерес у молодых людей. Первый их вопрос можно было бы предугадать.

– Сколько тебе лет? – спросила Майя.

Нина ответила не сразу. У нее вдруг возник соблазн списать себе лет пять или даже семь, чтобы хотя бы в каком-то смысле приблизится к этим ребятам, которым самое большее было по 25. Но потом она вспомнила выражение лица маминой подружки Анны, когда та узнала ее настоящий возраст. Из этого вновь пережитого возмущения родился социальный протест против эйджизма, и Нина с гордостью, почти торжественно произнесла:

– Через два с половиной месяца мне будет 35.

– Ну ничего себе! А так и не скажешь, – выпалила Майя. – Ты хорошо выглядишь для своих лет.

«Конечно, хорошо, я ведь не сбрила брови и хожу несколько больше, чем от дома до ресторана быстрого питания», – обиженно подумала Нина, но вслух сказала только «спасибо».

– А чем ты занимаешься, – спросил Леша и как-то странно долго на нее посмотрел.

– Я работала финансистом в небольшой строительной компании. Мы строили быстровозводимые коттеджи в Подмосковье. Но буквально неделю назад я уволилась и приехала сюда. Сейчас просто отдыхаю, собираюсь с мыслями.

– То есть ты не работаешь? – удивилась Майя.

– Нет. Но это всего на месяц. Потом я вернусь в Москву и буду что-нибудь искать.

– Понятно. Офис – новый завод, только с бесплатным кофе и выгоранием. Но вам, миллениалам, не понять, вы почему-то очень любите страдать и все время всем что-то доказываете, – на этой фразе Майи ребята засмеялись, Нина тоже улыбнулась.

– Да, это правда. Где-то читала, что у каждого миллинеала, когда он видит старый разваливающийся дом, возникает едва перодолимое желание его восстановить.

– А вот почему? – искренне поинтересовалась Майя.

– Не знаю! В комментариях кто-то написал, что у людей нашего поколения внутри некий надлом, и мы эту пустоту все время пытаемся заполнить. В детстве нам говорили: «Если будешь сначала хорошо учиться, а потом старательно работать, непременно придет успех». Но в реальности, став экономически взрослыми, мы столкнулись с несколькими кризисами. Мы стараемся и зарабатывам больше – но не успеваем за инфляцией и в результате топчемся на месте. Мы скучаем по дискам и кассетам, но ненавидим заполнять бумажные документы. Мы мечтаем о свободе, но изо всех сил держимся за стабильность, даже если она в сущности не стоит вообще наших сил и времени. И мы очень хотим обрести свое место, свой дом, пусть он даже и едва держится на этой земле, – Нина остановилась, осознав, что ее понесло уже слишком далеко.

– Так а почему ты уволилась? – вызывающе спросила Настя.

– Я, кажется, просто устала, – ей было лень что-нибудь сочинять, поэтому она решила быть честной. – В Москве, знаете ли, люди бесконечно работают, загружены проблемами и заботами и иногда у них нет времени даже «доброе утро» сказать другому человеку. Здесь же, у моря, я наконец почувствовала себя живой. Мне кажется, каждому нужно иногда замедлиться и заземлиться, как сейчас модно говорить. Модно еще вообще? – отшутилась она и по очереде посомтрела на каждого из ребят, расчитывая найти в их лицах одобрение.

– Замориться, – сказал Антон, сам первый порадовался своему слвоестному изобретению и звонко засмеялся. Искренне рассмеялась и Нина:

– При условии что ударение на «о». У меня бабушка с Юга, там говорят «заморИться». Это значит устать.

– Мы все здесь сначала замОрились, а потом как заморИлись, – продолжал философствовать Леша. Он перевел взгляд на Нину, и глаза его, желтые и от этого как будто хитрые, подозрительно заблестели. – А чем ты здесь вообще занимаешься?

– Отдыхаю в полном смысле этого слова, – старалась быть как можно более доброжелательной Нина. – Всю неделю гуляла, изучала город, наслаждалась природой. А теперь, признаться, немного затосковала. Даже хотела вернуться в Москву. Но решила дать Бодруму еще один шанс.

– Бодрум прекрасный, оставайся! Я здесь уже год и не хочу назад в Россию, – подключилась Саша. – А пойдем с нами сегодня в Summer Garden? Это их самое тусовочное место. Будут какие-то модные диджеи из Стамбула и куча алкоголя.

Нина замялась. Она тысячу лет не была на вечеринках подобного рода. Откровенно говоря, она вообще не любила такой досуг и даже в 20 лет с трудом вела ночную жизнь, чем отчасти в минуты слабости объясняла свое теперешнее одиночество. Но сейчас ей снова вспомнилось море и при этом ночное, темная волнующаяся бездна, и она отчетливо представила, как в эту холодную воду от своих земных горестей уходит Сельмина красавица-дочь. Нина решила, что не сдастся так легко, по крайней мере не сейчас, и, улыбаясь широко, может быть, даже чересчур, торжественно произнесла:

– Да, я в деле!

Глава третья. Кто не знает капитана Елагина

Клуб Summer Garden представлял собой открытое пространство, хаотично заставленное декоративными растениями, арками, аквариумами с маленькими акулами, столиками, барными стойками и диджейскими пультами. Переливаясь то синим, то зеленым, то фиолетовым цветом, на танцполе, который по большому счету занимал весь так называемый сад, под оглушительную музыку копошилась толпа. Через нее с ловкостью акробатов взад и вперед сновали официанты, и гигантские подносы в их сильных руках, казалось, готовы были рухнуть под тяжестью наполовину недопитых коктейлей. Нина застыла у входа, словно натуралист наблюдая за этим муравейником, и не решилась войти. В обед в кофейне ребята попрощались с ней, так и не договорившись о чем-то конкретном, бросив лишь туманное «найдемся». Это «найдемся» тяготило Нину весь день. Оно испортило обычно приятный поход на пляж; отравило пасту с морепродуктами в полюбившемся ресторанчике; вид из окна на море из-за липкой расплывчатости этого слова и вовсе стал каким-то блеклым; несколько часов отдыха в квартире превратились в мучительное ожидание вечера, а легкий ужин из тоста с креветками и творожным сыром встал поперек горла. Нина ненавидела неопределенность и обожала контроль. Вернее, привычка контролировать все возможные процессы стала ее способом выживать. Просыпаясь, она должна была непременно знать, где и как заснет. Завтракая утром, она планировала, что съест на обед и ужин. Собираясь на встречу – несколько раз подтверждала время и место. Задав вопрос – продумывала все возможные реакции собеседника и подготавливала ответы на каждую из них. В Бодруме Нина искренне пыталась побороть желание бесконечно просчитывать варианты, и поначалу это даже получалось, но теперь, в стрессовой ситуации, когда не было оговорено даже время встречи, она сдалась и, как заезженную пластинку, остаток дня прокручивала в голове одни и те же мысли: «У меня ведь нет номера Саши, как я их там найду? Конечно, не найду никого! А помнят ли они вообще о нашей договоренности? Наверянка пригласили меня из вежливости. Я же видела, как эта Настя вцепилась в руку своего Антона, когда я пришла. Смешные! Нет, они точно не отнеслись ко мне серьезно. Потащусь туда и буду стоять одна, как дура, хлопать глазами. А если кто-нибудь еще пристанет? Ведь обязательно прицепится какой-нибудь горячий парень. Как буду отбиваться? Господи! Это невыносимо! Идти мне или нет? Не пойду». Нина принимала какое-нибудь решение, а через пять минут находила аргументы в пользу противоположного, и так продолжалось на протяжении многих часов.

Да, это был еще один ее недостаток в копилке прочих. Обычный повсеместно встречающийся в природе изъян. Как и большинство женщин, она сомневалась. Не умела принимать решения. Точнее даже и не решаться на что-нибудь, а выбирать. Она абсолютно неспособна была сделать спокойный уверенный выбор, и более того, сомневаясь, заходила настолько далеко, что отказывалась принимать уже вроде бы принятое. Под давлением обстоятельств, окружающих людей или времени она все-таки останавливалась на чем-нибудь одном, но после жалела, и понять эти муки, когда шаг вперед, два назад, а позади стена из собственных необдуманных поступков, упираешься в нее и чувствуешь себя самым несчастным на свете человеком, – понять эти муки могла бы только такая же вечно сомневающаяся женщина. То есть винное пальто, которое она не купила, оказывалось гораздо удачнее мятного, стоило Нине переступить порог дома и еще раз примерить обновку. Все же очевидно: во-первых, оно красивее; во-вторых, практичнее, все-таки светлое всегда такое маркое; в-третьих, с винным она могла бы носить ярко-красный берет, «как у той актрисы из не помню какого кино, хотя мне же не идут береты, я буду выглядеть глупо, и волосы у нее черные, наверное, поэтому красный так хорошо смотрелся, но все равно надо было брать винное…или перекрасить волосы?» И вся беда в том, что, возьми Нина винное, она бы тосковала о мятном. Вы скажете, какая глупость, можно же купить оба пальто. Да, при желании. Но как, например, жить сразу в двух городах или быть и не быть одновременно?