Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Не проходит и дня, чтобы я не провел двух часов с едким, ироничным и остроумным Марковым430, приятным государственным мужем, говоря с ним о прошлом и будущем, ибо настоящее ему не по нраву. Поспорив немного, мы расстаемся, вполне довольные друг другом.

Я сопроводил моего агнца с ее ягненком к [Мамаке] на корабле в Дрезден. Я встретил там Курляндских431, все таких же хорошеньких и непотребных. Беласет [?], сохранивший у них свое место, пожелал остаться здесь на службе у Вюртемберга432, но не вышло, и он уехал. Здесь нынче только на нее приятно посмотреть и на русских дам, вскоре отъезжающих, как и дорогой агнец.

Я почти снял для Вас, дражайшая княгиня, Ваше «Златое сердце»433 на весь сентябрь; если Вы приедете раньше, чего я желаю, то сможете там сразу же поселиться. Это именно то, что Вам нужно, и мне тоже: если быть только Вашим другом, дистанция вполне благоразумная. Если быть Вашим возлюбленным, Тора и Шлосберг434 меня не испугают.

Пишите мне, вернее приезжайте; и проявите, моя дражайшая пантера, чувства, если не нежные, то более человечные и благоразумные. Ручаюсь, что Вы не сделаете меня очень несчастным, только видеть Вас – для меня величайшее счастье435.

Теплице, сего 16 августейшего месяца, как писал Вольтер, для которого август был недостаточно звучным.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 16 августа [1805 г.?] 436

Судите сами, дражайшая и несправедливая, почитаю ли я Вас. Верните мне немедля мое письмо. Я еще люблю Вас как достойнейшего господина, перестав любить Вас как достойнейшую женщину, ибо Вы не галантная дама. Я не люблю Вас, когда Вы строите глазки, притом отнюдь не добрые, когда Вы говорите о клюве и когтях, когда, не слушая, Вы полагаете, что Ваше самолюбие оскорблено. Я буду любить Вас на свой манер, пока буду видеть Ваше упоительное личико, а на Ваш манер, когда перестану Вас видеть. А если Вы купите ценой того, о чем Вы знаете, мою дружбу, она будет столь же пылкой в ваше отсутствие, сколь мои желания пламенны, когда Вы поблизости.

Приходите же сегодня на обед. Вы мне совершенно необходимы нынче в течение восьми часов.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 16 августа [1805 г.?] 437

Вчера я был почти доволен. Я видел Вас в течение восьми часов, но одну – ни единого мгновения. Я не смог проворковать Вам по моему обыкновению миллион раз «Я люблю Вас», полуподавленных, полуслышных. Что это было бы, коли между нами было возможно «Я люблю тебя»? Известно ли Вам, что моя любовная переписка близится к концу? Будь Вы благоразумны в Вене, у нас было бы время любить друг друга, а не писать об этом в письмах.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [1–2 сентября 1805 г.] 438

Свои дротики только со всеми предосторожностями. Я не говорю с Вами, сударыня, на чужом языке. Мой Арриан439 уже слышал любовный говор. Мои слова не бросаю на ветер и потому не потеряю их на свежем воздухе во время прогулки. Если бы я стал счастливым, во что вовсе не верю, ведь пришлось бы рассчитывать на Ваш разум, я бы по-прежнему писал Вам письма бедняка, просящего милостыню, полные отчаяния из‐за вашей суровости, дабы продолжать сочинять Вам патенты на добродетель.

Счастливые или несчастные, только глупцы скучают, когда любят друг друга. Говорят: гляньте, как они зевают. Это пресыщенность удовольствием. Понравившись друг другу, больше не стараются нравиться. Вовсе нет, это значит, что господин или дама – животные. Когда счастлив, сколько блесток ума! Сколь подлинно милыми тогда становятся! Какое доверие! Какая непринужденность! Сколь приятно красивой женщине видеть восхищение ее прекрасными формами и неизменно возрождающиеся желания!

Будь я таковой, мне было бы грустно, ложась спать и глядя на себя, сказать: «Увы! Никто их не видел, эти прелестные формы, эти красивые очертания бедер и умеренную округлость, возбуждающую сладострастие. Никто их не видит. О! Будь я уверена в ком-нибудь…»

Подумайте об этом, моя любезная. Зовут юного Ипполита440. Он отправляется в леса и любит Вас до безумия.

Посмотрите, как Вы небрежете письмами, сердцами и временем. Не прелестным ли было вчера вечером зрелище двух статных княгинь (не в объятиях, к несчастью для них), но опиравшихся на руку двух принцев дома Линей? Не говорит ли Вам картина не Парижа Мерсье441, но Вены, представленная этими господами, что ничего лучше Вам не сотворить, кроме как потщиться полюбить меня или взять меня, ничуть себя не утруждая.

Вы погибли, дражайшая княгиня, если Вам на время подвернется любезный первый встречный. Сего не скроешь. Если то будет страсть, Вы станете страдать. Используйте меня как поручни, чтобы не упасть в пропасть.

Прощайте, всех благ, аббат. Я отправляюсь на охоту и все еще остаюсь Ипполитом, который не бросит своего лука. Хочу, чтобы Вашей первой мыслью была Нинон, как ее последней будете Вы, подобно тому как последней мыслью Генриха была Габриэль442. Нынче, мой дорогой аббат, я пошлю Вам дружеский поцелуй и паду к Вашим ногам из почтения к Вам. Вам не нужно мне отвечать. Передайте только мне, когда Вы пробудитесь, и я сделаю всего один скачок с моего ложа к Вашему. Отдыхайте себе на славу и далее почти весь день. А вот распорядок моего дня. В половине одиннадцатого я пойду встречать моего агнца и привезу его в город, потом мы расстанемся с одиннадцати до часа дня, в час мы будем обедать в саду: я обещал ей сие, потому что она одна, и потом я думал, что моя княгиня приедет только третьего, как она мне сообщила. Ее муж уехал вчера, и я должен оказать ей в последний день малую толику внимания. В три часа я направлюсь к моей княгине, где бы она ни была. В шесть часов – на спектакль. В восемь прощаюсь с агнцем, который уезжает завтра, поскольку я предписал ей отъехать третьего сентября, и возвращаюсь к моей княгине на весь вечер и на весь вечер моей жизни.

Знаете ли Вы, что вчера, глядя на Вас, я испытал два или три разных чувства? Я должен был дважды убедиться, не открыли ли Вы самые прекрасные в мире глаза.

Приветствую Вас, дражайшая и бесценная для меня.

Понедельник443, после пробуждения в шесть утра.

А знаете, весь вчерашний день я не слишком Вас любил. Вы ни на миг не оставались одна. Вы совершали долгие, утомительные и смехотворные прогулки. Вы не пришли на спектакль. Вечером Вы были прекрасной спесивицей. Вы ничего не слушали и не слышали. Вы зачем-то уселись за стол. В общем, все утро, послеобеденное время и вечер ничего не стоили. Нынче Вы будете трястись два лье, отправившись на ужин. Мне по-прежнему не придется увидеть Вас, как мне того хочется, но хотя бы доверьте ухабам заботу о том, чтобы выпитые воды прошли легко. Не оставляйте валяться на Вашем столе мои бедные записочки. Они не стоят того, чтобы их прочитали. Нынче Вам будет весьма жарко. Оставайтесь спокойно дома, как обычная женщина, не очень нежная, по правде сказать, но благодарная. Довольно того, что Вы теряете Ваши ночи; не теряйте же Ваших дней. А терять их означает не слышать и не видеть, что Вас обожают даже в те дни, когда Вас не любят.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [Теплице], 9 сентября [1805 г.] 444

Я люблю чудеса. А Вы одно из них: но я люблю и чудесное и изрядно верю в него. Вот, к примеру. Нынче – девятое сентября, и мне приснилось, что Бонапарте умер. О чем мне сказали три человека. Один тому радовался, другой о нем сожалел. Сие можно увидеть повсюду. Поговорим о моем процессе, покамест я его еще не выиграл. Вы полагаете, сие доставляет мне удовольствие? Я бы лучше предпочел написать одной даме, всего один раз:

Я счастлив был! Люблю тебя и обожаю,

а потом поговорить о чем-нибудь другом.

Найдите же мне ту, что похожа на Вас, и я пошлю ей тысячу «Люблю», тысячу «Обожаю». Вы же – словно кивот завета, к коему нельзя прикасаться, иначе тебя поразит молния. Отчего Вы не похожи на тетку доброго Генриха445, о которой я рассказывал Вам вчера? Вы могли бы стать божеством, как она, в глазах своего возлюбленного (ибо Вы и впрямь похожи на божество), и в то же время простой смертной, как гласят ее два стиха.

Вместо моих патентов на добродетель (не на суровость, что было бы смешно) не хотите ли еще один на веленевой бумаге с моей гербовой печатью и зачином «Мы, Божьей милостью…» от Того, кто превыше всех мертвых и живых? Посылаю его Вам. Когда я перестану быть последним, приобретите мои посмертные сочинения. Вы найдете его (даю слово чести) во «Фрагментах истории моей жизни»: я недавно написал относящийся к Вам пассаж446; Вы найдете и все то, что случилось со мной веселого, необычного и достойного внимания с тех пор, как я появился на свет. Все сие будет напечатано у братьев Вальтер. Не хочу уязвлять мое самолюбие и винить Вас или быть нескромным и потому беру только нынешней момент и больше ничего не скажу о моей глупой химерической страсти: я и впрямь верю, что она такова, если это не несчастье, коему я не позволяю причинить мне боль.

Мне пришло на ум, восхитительная во всех отношениях женщина (если только у Вас достанет ума поверить, что я признаю Ваш), что Вам надо выписать при помощи Катиш447 из Вашего Мийо448 анекдоты и случаи из жизни Карла Великого, Франциска I, Карла V, Людовика XII и Генриха IV вроде тех, что мы читаем у Франшвиля449 и выписываем из Вольтера.

Что Вы об этом думаете? Пусть она составит такие же выписки о жизни ваших великих князей, наименьших варваров, а также Петра I и четырех императриц. Я поищу самые забавные царствования Империи450 и Англии, и Вы увидите: Катиш будет знать больше прелестных и занятных анекдотов, чем Базиль и Николя. Нам во славу и какую!

Тьфу, пропасть! Надо встать ни свет ни заря, чтобы Вас поймать. Держу пари, что Вы уже в полях.

Добрый день, дурной друг (Вы могли бы отдаться мне по дружбе), дурная возлюбленная (ведь тот, кто обладал бы Вами, никогда бы Вас не бросил), дурная мать (ибо Вы всегда затмите Катиш), но отнюдь не дурная точка над i… (ибо природа Вас всем одарила). Я люблю Вас такой, как Вы есть, и дабы Вас изловить, приятным манером, не пугая Вас, мне не хочется нынче говорить Вам об этом.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.] 451

Хотите знать, что происходит? Я буду счастлив видеть Вас всю эту зиму, порой несчастлив, ежели Вам взбредет в голову не уступить мне, но понравиться какому-нибудь остготу или же какому-нибудь пустомеле, коему перепадет от изобилия Ваших прелестей. В Вене Вас будут боготворить и женщины, и мужчины. Когда Вы соберетесь уезжать, то весь в слезах, не понимая, что делаю, и больше ничем не рискуя, я буду сжимать Вас в объятиях целый час, пока Вы не сядете в карету. Вы растрогаетесь не ранее первой почтовой станции, размышляя о моем разбитом сердце. На второй почтовой станции Вы пожалеете обо мне и полюбите на третьей. Я не выеду из города, как Вам известно. Вы не узнаете, что со мной творится, и Вас сие не озаботит. Выстрел из ружья на войне (если у них хватит наконец ума пустить меня в дело), или на охоте какого-нибудь неловкого охотника-недотепы вроде Уинна452, или же падение с лошади отправят меня в мир иной.

Тогда с моей княгиней, случайно узнавшей об этом из «Журналь де Франкфор», случится нервный припадок, она придет в себя, только чтобы лить по мне слезы, вспомнит, что ей следовало любить меня и что она способна приехать из Петербурга и Москвы утешить мою бедную безутешную Кристину. Вы скажете себе: «Он так любил меня. Я его тоже немного любила. Но недостаточно. Никто не любил меня так, как он. Ах! если бы он был жив…» Дражайшая княгиня, будет поздно. Земля покроет безжизненную оболочку самого пылкого сердца: и только два-три кипариса осенят тяжелый камень на моей горе в Вене, под который я уже велел меня положить. Вы придете туда всплакнуть и отправитесь весело отобедать в «Мое убежище», как тогда, когда Вы побывали на могиле шевалье де Сакса453.

Мне приятно, что вчера Вы спросили, опубликую ли я мои письма к вам. Или Вы думаете, что у писем, продиктованных сердцем, бывают черновики? Если бы эти письма были плодом ума или я писал их для публики, то бумага пылала бы, я бы сочинял красивые фразы, избитые или столь вычурные от избытка чувств, о бремени жизни, ее крутом склоне, неодолимой тяге и т. п., что никто бы ничего не понял.

Придам даже грубый тон моим письмам и скажу Вам по поводу вашей сдержанности, лишающей меня прикосновения к Вашей руке, колену и прочих маленьких невинных милостей, вроде попыток взять Вас под руку или коснуться Вашего плеча, что я предпочитаю торговцев оптом, а не в розницу. Я бы простил Вам отказ от розницы, если бы Вы согласились на другое.

«Что знаем мы?», как я всегда говорю. Быть может, Вы любите меня больше, чем Вам кажется.

Как я добр! Я слишком милосерден. Я забыл побранить Вас за то, что Вы хотели помешать мне вчера проводить Вас. Похоже, то было мне в угоду. Вы не только не умеете быть нежной, но и не хотите, чтобы другой выказывал нежность, и не замечаете, если, несмотря на это, Вас ею окружают.

Катиш должна внести в свои выписки об угодничестве герцога д’Антена454 то, каким оно было: «Спиленные деревья», «свист» и т. п., а не то, что говорится у Франшвиля455.

Мой 19‐й том456 расскажет ей историю за 170 лет, при том, что о последних годах никто не писал.

Вот письмо щелкунчика. А вот другое, которое намарала Кристина и которое сильно рассердило бы маленького великого человека457, будь оно напечатано. Каждую минуту я ловлю себя на том, что почитаю Вас. Решайте сами, когда Вы придете, но я отправлюсь на охоту и обедать буду в пять часов, я смогу Вас увидеть только с половины одиннадцатого до полудня.

Известно ли Вам, что весь вчерашний день я был у Вас всего лишь полторы минуты? Трепещите. Исправляйтесь, моя княгиня. Иначе я расскажу о Вашей холодности всему свету. И помешаю любить Вас.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.] 458

Хочу взять Вас измором или заставить сдаться из чувства благодарности. Курфюрстина459 поручила мне пригласить Вас на ужин и сопроводить на прогулку, со всей решительностью. В особенности не пропустите ужина. Что до прогулки, то доколе я у Вас не под прицелом, она мне безразлична. Не отказывайтесь побаловать Ваш желудок. Довольно того, что Вы не балуете кое-что другое.

Бедняжка, Вы отказываетесь от меня! Меня поддерживает мое собственное желание. Со мной происходит противоположное тому, о чем сказано в сонете «Мизантропа», и мне «надежду дарит безнадежность»460.

Вы не представляете, какой восхитительной делала Вас вчера вечером Ваша столь милая, столь мягкая, столь простая манера держаться. Я никогда Вас так не любил. Попробуйте только завлечь этой зимой кого-нибудь другого. О! как я Вас возненавижу!

Золото течет к Вам без всяких с Вашей стороны затрат. Вы меня этим бесите, но я покамест безумно влюблен.

[Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, на отдельном листке] 461

Сия записка предназначена также для архивов Киферы, но не для разделов, посвященных любви или благодарности. А для раздела, посвященного упрекам.

Я не собираюсь ехать в Айзенберг с тремя камердинерами, потому скажите мне, прошу Вас, предполагаете ли Вы по дороге сесть в коляску господина Уинна.

Мне было жаль видеть вчера, как господин Кинар462 выбрал неподходящее место возле трех малышек, проявив так мало любезности и так худо понимая свои обязанности.

Это должно отвратить от поездки в Англию или с англичанами. Если нынче сие не возобновится, то я найду мою княгиню столь же прекрасной и достойной любви, как обычно.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.] 463

Если не добился женщины в течение трех недель, то не добьешься никогда. Если тебя больше не опьяняет надежда – на наслаждение или благодарность, то в письмах совсем мало души, а ума и подавно не видать.

Потому душа ваша вовсе не затронута. А ум ничто не веселит. Вы пресыщены похвалами и не различаете, лесть то или нет и не восхищение ли знатока заставляет воздавать их Вам.

В то время, как Вы проезжаете через Тироль, занимаетесь здесь Франшвилем, векселем, дочерью, а там сыновьями и родней, и с радостью сообщаете мне, что у Вас нет ни минуты и что я преследую Вас своими визитами, я почти не могу с Вами поговорить.

Подумайте вновь об этом в Эйзенберге, где я буду проводить скучные утра и отнюдь не веселиться вечерами. Посмотрим, будете ли Вы добры и смогу ли я видеть Вас четверть часа каждый из этих четырех мрачных дней. Не поджимая губ, как Исмена464, Вы не щадите Ваших друзей. Отчего Вы не столь же великолепны и справедливы, сколь прекрасны, неизменно, а порой столь же достойны обожания, сколь обожаемы!

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.?] 465

Вчера отдыхала моя рука, но не сердце. Вы сего вовсе не заметили и выпили шоколад, словно прочитали мое письмецо. Вы заслуживаете наказания: вчера Вы богохульствовали, уверяя, что никто Вас не полюбит, как наш Полифем466; стал бы он писать Вам стихи? Вот мои, сочиненные на охоте, когда я глядел на небо, вдохновившее меня; речь в них лишь о силе владычества и о Вас, ибо для меня это едино.

Прекраснее зари рассветная звезда,Блистанье всех светил затмившая собою,Вы властны над моей и жизнью, и судьбою,И милостей от вас одной я жду всегда.Украсьте мой закат красою неземною.Как стрелкой компаса руководит магнит,Надежней на морях став путеводной нити,Так и ваш взор мой путь и правит, и хранит.Бег времени остановите.Светило жаркое, что нам явил восток,Вы сердце бросили мое в костер желанья,Ведь для него любовь – пылающий поток.Закатных дней моих ловите же сиянье!

Не находите ли Вы, что сие отдает чем-то турецким? Ведь я становлюсь турком, стоит мне Вас увидеть. Это я пришлец с Востока, а Вы – северянка; отчего Вы обитаете не там, где проходит линия экватора, как в моем случае467? У Вас глаза афинянки, грация парижанки, ум римлянина и сердце обитателя Тобольска. А у меня сердце Овидия. У Вас же сердце казака, княгиня-улан. Я бы пристрелил двух-трех кабанов, вероятно пробежавших неподалеку от меня, но в это время я марал на моих дощечках приведенные выше стишки, кои мне было нынче так трудно расшифровать.

Читайте и храните меня как «Курс любовной литературы». Я Ваш Лагарп468; а Вы, бросив взор на мой сердечный Лицей, больше о нем не думаете. Если бы я перестал Вас любить, Вы, быть может, влюбились бы в меня безумно; хотелось бы попробовать. Но, к сожалению, сие для меня невозможно. Я не могу сказать:

Что ж, притворюсь лишь раз, и боле – никогда469.

Но что знаем мы? Я лучше Азора, а Земира при виде такой нежности полюбила его470. Она лишь возмущалась, если их колени случайно встречались. Покажите, что Вы не придаете сему значения и что Вы верите: я поступаю так же; и будьте столь же доброй, ровной и великодушной в любви, что и во время ваших путешествий, женщиной, почти совершенной, столь же обожаемой, сколь достойной обожания.

О женщины, о женщины! И женщина!471

Под тем предлогом, что она желает спросить у меня совета, она хочет меня поразить. Поскольку до Тюренна мне весьма далеко, не знаю, поведаете ли Вы о моей смерти, как госпожа де Севинье472; но она бы не написала так хорошо письмо, в коем столько сердца, ума, вкуса, верного тона, скромного достоинства и нежной любви, сколько в этом.

Да. Да, отправьте его. Аббат одобрит его. И вашему беспокойству тотчас же придет конец. Вот по меньшей мере четыре стрелы для Вашего лука. А на луке моего амура всего одна.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.] 473

Вчера я забыл Вам сказать, что на Вас невыносимо было смотреть, когда Вы удалялись от меня на würst’е474, не дозволяя мне приблизиться и помешать Вам упасть. В этих повозках седоки обычно тесно прижаты друг к другу. Предуведомление моей княгине, прежде чем мы в первый раз отправимся на охоту.

А знаете, хотя Вы не влюблены в меня, но почитаете меня более достойным любви, чем я заслуживаю, этого в три раза более достаточно, дабы соединиться. Говорят о страсти. Ее почти не бывает.

Это вроде бешенства. В обществе немного покусанных. Им не дают разойтись, а следовало бы дать волю страстным господам и дамам. Я первым установил этимологию этого слова (сие в духе вашего Великого Могола Потемкина). Оно происходит от латинского глагола pati, что значит «страдать». Когда страдаешь, перестаешь быть любезным: и Вы видели, что эта горячка привела к тому, что он впал в детство. Победитель мусульман носил одежду пастушка и вел себя соответствующим образом. Вы весьма снисходительны, Сударыня, уверяя нас, что красота, возраст, брови, волосы не играют для Вас решающей роли. Что касается меня, то признаюсь, что в моем случае все решают лоб, глаза, нос, уста, изящество, благородство, фигура, грация, великосветский вид, тон, такт, вкус, ум и то, что внушает восхищение или желание.

Самый красивый мужчина, самый молодой и даже самый остроумный – ничто в сравнении с обычной женщиной. Итак, судите сами, найдете ли Вы во всем мире кого-нибудь, кто приблизится к Вам. Вы будете долго ждать, чтобы вскружить головы. Мою голову я с каждым днем все больше теряю, но я-то знаю причину. Это происходит с моего полного согласия. У меня нет горячки, иначе я бы Вам смертельно наскучил: и я бы огорчился, если бы не заразил ею Вас.

Я противлюсь тому, чтобы стать из‐за Вас несчастным. Вчера, к примеру, на ужине я был доволен. Я становлюсь доволен, как только вижу Вас и слышу. Если бы у меня была горячка, я бы стоял сейчас перед Вами и тяготил Вас. Я бы стеснял себя и Вас, когда Вы пьете Вашу воду. Вода Эгры сделала бы Вас кислой475. Вы бы сказали: повсюду один он. Если бы мы были вместе, тогда другое дело. Два часа, что длится спектакль, я бы провел у Ваших ног. Сколько всего Вы не изучили, не определили и оставили на полпути! Моя княгиня всегда была опьянена успехами. Пусть ее опьянят утехи, и она станет совершенной.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [Вена? осень 1805 г.] 476

Скажу Вам, как в «Никомеде»: «Порой остер ваш ум, что ж сердца нет подчас!»477 Я столько раз клялся никогда не любить женщину, у которой будет ум, ведь он всегда у нее в ущерб сердцу. Хорошо известно, что любовь – глупость, а страсть – безумие. Но первая столь очаровательна, что перед ней не устоишь. Потому я не раскаиваюсь и не расстаюсь с ней. Мне жаль, что у Вас нет стольких радостей, как у меня. К примеру, для меня большая радость видеть Вас, писать Вам, встречать Вас, ждать, когда пробьет час, приближающий меня к Вам, а моя бедная княгиня ничего подобного не чувствует, и одинаково обращает ко всем свои прекрасные взоры и свои слова.

Когда Вы говорите мне: «я это уже слышала», я не верю. Мне известны все Ваши говоруны. Ни один не разобрал досконально Ваши совершенства и Ваши недостатки. У Вас отрицательные недостатки, представляющие собой отсутствие некоторых достоинств. Вы нечасто слушаете и потому полагаете, что Вам пытались доказать то же, что и я, который всю жизнь изучал свое сердце и не только свое.

Вот что спасло бы нас от вечного проклятия, на каковое обрекло нас съеденное яблоко. Как и Ева, Вы первая в мире женщина: но Вы не стали бы, как она, слушать змия. Быть может, в качестве наказания Вы оказались бы однажды порабощены, но отнюдь не соблазнены. Вы сами скорее поработительница, нежели соблазнительница. А если Вы все же таковой являетесь, то времени не хватает, дабы в этом убедиться. Стоит только Вас увидеть, услышать, и дело сделано. В Вас нет того прямодушия, той воли, которые с каждым днем незаметно, искусно все более покоряют волю другого. Не бываешь доволен ни Вами, ни собой. Вы в большей мере околдовываете, чем очаровываете. Мы скорее похищены, чем восхищены. Еще лет пятнадцать Вы будете одерживать победы, но не столько потому, что Ваши поклонники питают к Вам нежную любовь, сколько потому, что для них это дело чести, той чести, о которой я поведал Вам вчера в моем маленьком куплете-экспромте. Я и впрямь думаю, что в смысле духовном моя любовь к Вам – всего лишь любовь к славе, а в смысле физическом – всего лишь любовь к изящным искусствам.

В Вашем уме, манерах, в Вашей очаровательной беседе есть прелестнейшая непринужденность, которая покорит Вам весь мир; но если бы с такой же непринужденностью Вы дали волю Вашим чувствам, в том числе чувству благодарности, Вашей склонности и более или менее ощутимому, более или менее явному расположению, Вы стали бы тем, чего никогда не существовало: смесью божественного, что в Вас есть, и человеческого, чего в Вас нет, и это вознесло бы Вас над всеми созданиями.

Ныне Вы такая же женщина, как все другие: живущая без любви. Другие – потому что они никому не нравятся. А Вы – потому что слишком нравитесь: но результат один и тот же. Скажут: сия княгиня не столь добродетельна и потому ей нечего терять; она устояла отчасти из долга, отчасти из опасения, отчасти из недоверия, а также от того, что репутация дороже ей, чем тот, чья нежная привязанность была бы с ней неизменно.