Золотая девочка, или Издержки воспитания

А всё потому, что на экзамене она забыла сонату. Первую часть помнила, а вторую забыла напрочь. Что называется, как отрезало! Соната была длинная, на одиннадцати страницах, и состояла из трёх частей: «Andante», «Grazioso» и «Allegro ma non troppo» («быстро, но не слишком»). Маринэ знала наизусть все одиннадцать страниц, хотя они дались ей с трудом. Другие две пьесы – «Кобольд» Эдварда Грига и этюд a-moll (ля минор) опус 76, №2 Яна Сибелиуса она играла без запинки и в хорошем темпе, а злосчастную сонату забывала в самых неожиданных местах, и приходилось заглядывать в ноты.

Часть 12. Педагогические методы

Нина Даниловна

– На экзамене нот не будет, – говорила преподавательница по специальности Нина Даниловна, и заставляла Маринэ заниматься так, словно она собиралась поступать после школы в музыкальное училище или даже в консерваторию. Результат был блестящим – в пятом, выпускном классе Маринэ свободно играла программу первого курса музыкального училища.

Нина Даниловна с гордостью «показывала» ученицу другим педагогам, которые удивлялись и качали головами: девочка играла сложные вещи, причем играла музыкально и технически грамотно. – «Ниночка Даниловна, вы нас всех поразили! Как вам удалось добиться таких результатов? сотворили. Ей ведь… лет тринадцать, а как играет! Чудо! Ниночка Даниловна, вы сотворили чудо!» – рассыпались в комплиментах преподаватели. Нина Даниловна расцветала улыбкой, принимая поздравления и чувствуя себя на седьмом небе от заслуженных комплиментов. Как чувствовала себя Маринэ, никто не интересовался: справляется с программой, значит, это её уровень.

Среди педагогов музыкальной школы бытовало мнение, что все дети разные (в этом они были правы), и не надо всех «причёсывать под одну гребёнку» (с этим тоже нельзя не согласиться), надо требовать от каждого по способностям, иными словами, выжать из ученика всё, на что он способен. С последним позвольте категорически не согласиться.

Впрочем, кто же вам такое позволит – не согласиться с общепринятым мнением, выступить против педагогического коллектива, понизить рейтинг учебного заведения… Палка о двух концах. Каждому педагогу хотелось быть на месте Нины Даниловны, но такие ученики были далеко не у всех, в основном – посредственность, тарабанящая этюды Черни и «Шарманщика» Франца Шуберта в одном и том же allegro moderato (итал. муз термин: не очень быстро) и не обращая никакого внимания на стоящее у Шуберта etwas langsam (немецк.муз термин: довольно медленно) – «А я могу играть это быстрее, и зачем мне etwas langsam, если у меня получается etwas lebhaft (немецк.муз.термин: несколько оживлённо).

Объяснять, что если в нотах композитором указан темп, это означает, что в другом темпе эту вещь играть категорически нельзя, такому ученику бесполезно: он всё равно сделает по-своему и будет гордиться, что играет быстрее, чем того хотел композитор. Это его уровень. Предел возможностей – «Утешение» Ференца Листа. Предел мечтаний – вальс до-диез минор (опус 64, №2) Фридерика Шопена, наплевав на tempo quisto (итал.: играть не отклоняясь от темпа) и игнорируя присущее шопеновским вальсам vivace (итал.: живо). Какое там vivace! А чем вас не устраивает lento, ma non troppo? (итал.:медленно, но не слишком). Как могу, так и играю, вы и так не можете.

И наконец, «вертикальный предел» – симфония соль минор Моцарта, вместо указанного allegro molto (очень скоро) – без зазрения совести исполняемая andante (неторопливо), с молчаливого одобрения педагога.

Несколько слов о музыке

Нина Даниловна знала, кого можно погладить по головке за andante (умеренно) вместо указанного presto (очень быстро), а кого по этой самой головке постучать, и тогда из него «что-нибудь да выйдет». Она выбрала для Маринэ экзаменационную программу повышенной сложности и прелестную, как она выражалась, сонату Торелли на одиннадцати страницах – ей хотелось похвастаться перед коллегами ученицей, которая в выпускном классе музыкальной школы может сыграть – такое.

Маринэ она считала необыкновенно артистичной и любила больше других учеников: девочка понимала и чувствовала музыку и училась с удовольствием, старательно «набивая» тонкими пальчиками инвенции и фуги Баха… на закрытом крышкой рояле (!).

Игра «на крышке» была любимым методом обучения у Нины Даниловны. После безошибочного исполнения на рояльной крышке прелюдии и фуги до минор из первого тома «Хорошо темперированного клавира» рояль открывался, и до-минорная неслабая фуга (первая часть allegro energiko artikolato; вторая – presto sempre molto, allegro, последняя часть allegretto, но на сплошном poco и pochissimo staccato) – фуга, что называется, отлетала от пальцев. Что и требовалось для «хорошо темперированного клавира»

Термины: первая часть аллегро энергико артиколато – быстро, энергично и отчётливо; вторая часть престо семпре мольто – очень быстро и очень выразительно, далее одна строчка (!) медленного adagio (добрый Бах просто расщедрился, иначе и не скажешь), затем опять престо – очень быстро и выразительно, и наконец, последние две страницы аллегрэтто – умеренно, зато на сплошном стаккато (отрывистое звучание) с бесконечными крещендо (постепенное усиление звука), и последняя строчка – очень певуче.

И ещё немного – о музыке

…И всё это – в до миноре с тремя бемолями, и на сплошных шестнадцатых! (размеры нот: целые, половинки, четверти, восьмые, шестнадцатые, а есть ещё тридцать вторые, которые играют как вихрь из нот…) При размере такта «целая» в одном такте будет шестнадцать этих самых шестнадцатых, вот и подумайте, как сыграть их в темпе presto на рояльной крышке и ни разу не ошибиться! Я не говорю уже о пальцах, которые обыкновенно пишут карандашом под каждой нотой и которые тоже надо выучить – каким пальцем какую ноту, иначе вы ничего не сможете сыграть в таком темпе, тем более Баха.

Маринэ играла на крышке до тех пор, пока у неё не начинали болеть подушечки пальцев. Тогда она открывала крышку, и играла по—настоящему, стараясь не думать о том, что её одноклассницы тоже играют – в вышибалы, казаки—разбойники, волейбол и прятки. Маринэ знала эти игры, в Леселизде у неё было много друзей, а в Москве никого, только Отар и Ирочка Раевская, раз в неделю, на переменах, когда в музыкалке сольфеджио…

Маринэ добросовестно разучивала инвенции и фуги, этюды и менуэты, ноктюрны и вальсы. Её любимым темпом был allegro con spirit (быстро, с воодушевлением). У неё получалось блестяще, и от Нины Даниловны ей доставалось меньше всех, зато другие, что называется огребали полной мерой…

«Педагогические» приёмы

Методы обучения Нины Даниловны были, мягко говоря, своеобразны. Например, она могла спросить ученицу: «Что с тобой случилось, играешь хуже некуда, ты не подготовилась к уроку? Или ты влюбилась в кого-нибудь? Ааа-а, покраснела! Значит, влюбилась, всё с тобой ясно. Ну, играй дальше, и будь повнимательней»

После этого «играть дальше» было проблематично, ученица заливалась краской (может, Нина Даниловна угадала?) и ошибалась ещё больше. Покидая класс с заслуженной тройкой с минусом, вздыхала с облегчением и думала, что двойка была бы честнее.

Или вот ещё – была у Нины Даниловны ученица, которая страшно боялась играть в зале, где проходили экзамены. Она терялась, стеснялась и «лепила» на рояле совсем уж невозможное, тогда как в классе играла артистично и выразительно. Нина Даниловна, чтобы побороть её страхи, заставляла её играть в зале каждую неделю, уговаривая не бояться и убеждая, что – «и зал-то небольшой, и смотреть-то на тебя никто не будет, кому ты нужна, и комиссия далеко сидит, и не увидит, как ты пальцы подмениваешь безобразно… Наденька, ну что мне с тобой делать? Придётся звать тебя зайцем, если ты такая трусиха!»

И действительно, «забывала» её имя и звала зайцем. «Заяц Александрова пришла! Садись за рояль… Ну, что нам зайка сегодня сыграет?». Наденьку это сначала развлекало, потом нервировало, и наконец начинало бесить – тем более, что Нина Даниловна звала её зайцем при других учениках, и они дразнили её зайчихой и матушкой крольчихой (мультфильм читатели помнят, я надеюсь?). Наденька ничего не могла с этим поделать, и от злости сильно стучала по клавишам, за что «педагогичная» Нина Даниловна прозвала её зайцем-барабанщиком…

Для Маринэ она придумала экзаменационную программу повышенной сложности (хотя Маринэ не собиралась поступать в музыкальное училище, и Нина Даниловна об этом знала) и пытку сонатой Торелли, которая никак не хотела укладываться у Маринэ в голове и не запоминалась наизусть, хоть ты тресни! Вроде всё выучила, и – всё равно забывается несколько тактов, то в одной части, то в другой. Но делать нечего – Маринэ легла костьми (по её собственному выражению) и выучила сонату назубок. Остальное тоже выучила, потому что на выпускном экзамене всё полагалось играть без нот.

Часть 13. Скандалиозо грациозо

Несчастье

Беда пришла неожиданно: Маринэ с чувством сыграла «Анданте» и… остановилась: «Грациозо» вылетело из памяти напрочь. Обернула к залу растерянное лицо и с мольбой смотрела на учительницу (может, догадается ноты дать? Хотя не даст, нельзя…), но Нина Даниловна лишь кивнула успокоительно: «Играй Грига, а сонату потом».

Если бы не последние слова, она бы сыграла «Кобольда» блестяще, как играла дома и в классе. Но она не смогла, потому что думала о сонате, и Григ посыпался горохом. Маринэ играла «на нервах», без выражения, без пауз и на forte (итал. муз. термин: громко), экзаменационная комиссия хмурилась и переглядывалась («И это лучшая ученица Нины Даниловны Астаховой?! За то, что она делает сейчас с Григом, надо бить по рукам!»).

Сыграла. Зал молчал.

Кто не знает, на выпускных экзаменах в музыкальной школе играют так, что собирается полный зал – послушать. Входить никому не препятствуют, впускают всех, выходить во время исполнения нельзя, можно только в паузах. «Зрители» приходят обычно заранее и не покидают зал до конца концерта, то есть – экзамена по специальности.

«Покончив» с Григом, Маринэ с надеждой посмотрела на учительницу. Та поняла, сказала негромко: «Играй этюд». У Маринэ отлегло от сердца. Может быть, если она блестяще сыграет этюд, её не заставят играть сонату? Сыграть, как Мацуев, у неё не получится, но попробовать стоит…

Здесь несколько слов о ля-минорном этюде опус 76, номер 2 Яна Сибелиуса. Этюд технически сложный и исполняется presto и даже prestissimo (итал.: «очень быстро» и «быстро, как только возможно»), сложность заключается в том, чтобы удержать темп, не ускоряя и не замедляя (некоторые в азарте умудряются ускорить presto до prestissimo, что считается грубой ошибкой).

Нина Даниловна не уставала повторять, что «темп надо держать, Мариночка, темп возьмём престо, престиссимо оставим профессионалам, и на пассажах не сыпаться и не фальшивить! Занимайся хотя бы два часа в день, а по воскресеньям три, и всё получится».

Маринэ молчала (если сидеть по три часа за роялем, то не останется времени ни на уроки, ни на фламенко, а в воскресенье она останется без катка).

Ну уж нет! Чёрт с ним, с Сибелиусом, с Марининой техникой ей вполне хватит часа в день, в воскресенье полтора. Три часа за роялем – это из области фантастики: с семи утра спортзал, Кобалия и фламенко, вечером – три часа на катке под Галины бесконечные стенания о том, как она устала.

Знала бы она, как устает Маринэ, но успевает отдохнуть и восстановиться (пластом на диване с «Опасными связями» Шодерло де Лакло, естественно, в оригинале, потом обедать, потом полтора часа за пианино – и на каток). И катается с удовольствием.

Экзамен по специальности традиционно проходил в зале. Маринэ взяла себя в руки, вышла на сцену, поклонилась (поклон обязателен), села за рояль (настоящий концертный «Грюндиг») и подвигала стулом, усаживаясь поудобнее. Потом будет нельзя, это делают перед началом игры.

Этюд она начала в хорошем presto («очень быстро») – в унисон с двигателем грузовика, который занудливо тарахтел во дворе, но тарахтел как раз в темпе престо, и Маринэ, рассудив, что переиграть грузовик она не сможет, вступила, что называется, в унисон… Она бегло тарабанила этюд, не замечая как убыстряется тарахтенье двигателя за окном и автоматически прибавляя темп. Финал был печальным: грузовик завёлся и уехал, а Маринэ осталась, с разогнанным до prestissimo («быстро, как только возможно») темпом! Так и доиграла этюд – на бешеном престиссимо, которое «для профессионалов».

В зале раздались аплодисменты. На лицах членов жюри читалось недоумение: сыграть так технично и ни разу не ошибиться… и так разогнать темп! Грубейшая ошибка, а девочку жаль, могла бы… Но не смогла. Этюд загубила. Интересно, как она сонату сыграет…

– Сонату, Марина, со!на!ту! – прозвучал в оглушительной тишине голос Нины Даниловны. И Маринэ дрожащими (после бешеного престиссимо) руками начала играть… Andante, grazioso…на «грациозо» сработал стоп-кран, Маринэ не помнила ни строчки! Лихорадочная мысль – что теперь делать? Перед глазами как наваждение возникли и пропали чёрные точки нот… Ах, сейчас бы – ноты! Она бы сыграла grazioso по нотам, хотя бы начало, а дальше пальцы вспомнят сами, и allegro ma non troppo вспомнят, ей бы только ноты посмотреть…

Финал

Маринэ сложила руки на коленях и сидела с опущенной головой, пока в зале не начали переговариваться. Тогда – опомнилась, вскочила со стула и убежала за кулисы без поклона, «поклон обязателен, Марина, что ты себе позволяешь, забыла сонату, забыла поклон…».

Домой идти было страшно. До вечера она бесцельно бродила по улицам и думала о том, что с ней сделают дома и как она будет смотреть в глаза Нине Даниловне. Потом ей стало всё равно, и Маринэ поплелась домой, замерзшая и голодная.

– Трояк если поставят по специалке, то… мне очень повезёт, – призналась она с порога.

– Что так? – равнодушно осведомилась мать, с ударением на каждом слове и без вопросительной интонации (интонация была – утвердительной).

– Сонату с середины забыла, Кобальда как мёртвая играла, этюд загнала, темп не удержала, – столь же равнодушно ответила Маринэ.

– Сонату забыла? Да ты её все время забывала, одиннадцать страниц не шутка. Твоя Нина Даниловна умом тронулась, это же училищная программа, первый курс. А ты ещё радовалась, дурочка… Что-нибудь полегче сыграла бы, получила бы «отлично», а теперь получишь то, что заслужила. Не расстраивайся так, дочка. Бог с ней, с музыкой, гярэй (литовск.: ладно, хорошо). В десятом классе останется фламенко и с репетитором заниматься будешь. Тебе через год в институт поступать, а лентяям всегда репетиторов нанимают, сами учиться не могут потому что… Перевод денег. – Мать длинно вздохнула. – Гярэй… Ложись спать, поздно уже.

– Mama, o pietus… yra? O kas pas mus pietums? (лит.: Мама, а обед… есть? Что у нас на обед?"

– O tu zinai, kiek dabar valandu? (А ты знаешь, сколько сейчас времени?) Ужин на столе, ешь и ложись. Что теперь говорить… Спецпредмет – на тройку, какой позор! Ты хоть сольфеджио нормально сдай! Счастье твоё, что отца дома нет – в командировку улетел, в Нижний Тагил, там завод новое оборудование ставит, без Гиоргиса не обойтись. Через неделю вернётся, похвастаешься успехами.

Ну, это она хватила… Отцу фоно (фортепиано) что есть, что нет, до лампочки, музыкалку окончила и – бэдниэрад (груз.: счастливо). Скажет: «Нина Даниловна с возу, коню легче», потом размажет Маринэ по паркету за тройку по специальности и успокоится.

Удивившись такой реакции матери (ждала расправы, а она её утешает, кто бы мог подумать), Марина с аппетитом принялась за творог. Есть хотелось так, что творог казался восхитительно вкусным, и почему она его раньше не любила? «Теперь вот полюбила!» – фыркнула Маринэ. Собрала остатки творога пальцем и, облизав его, с сожалением посмотрела на пустую тарелку.

– Ма, можно ещё?

– Ещё?! Я тебе положила вполне достаточно. Ты всю ночь собираешься есть? Мой руки и ложись, и в следующий раз приходи домой вовремя.

Часть 14. Простите нас

Маринэ не спалось, что с ней случалось крайне редко: засыпала, не успев донести до подушки голову, а сейчас – лежала без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в сереющий за окном рассвет (уже рассвет!) и вспоминая, как они с Отаром сдавали экзамен по сольфеджио.

Они всех обманули: зачётный диктант повышенной сложности написала Маринэ (два варианта, свой и Отара) а аккорды за неё «расшифровал» Отар. Аккорды играли на рояле, один за другим, несколько раз подряд: пять четырехзвучных септаккордов, которые требовалось записать нотами, так же, как диктант. Маринэ вечно их путала: квинтсекстаккорд, секстаккорд, секундаккорд… тонический, доминантовый, субдоминантовый…

Аванти, пополо, алла рискосса!

– А знаешь, как я этюд играла? – Под грузовик! Сибелиус бы оценил, – хохотала Маринэ на угольной куче на заднем дворе музыкальной школы, куда они с Отаром сбежали от всех, чтобы наговориться всласть. Молчаливая девочка с огромными глазами на необыкновенном, запоминающемся лице и длинными косами, прилежная ученица «тише воды ниже травы» – с Отаром становилась озорной и лукавой девчонкой. С ним она была такой, какой её никто не знал – самой собой.

Отар всерьёз верил, что вырастет и увезёт Маринэ – далеко-далеко, и будет работать не покладая рук (руки у него сильные и мускулы железные, не зря он боксом семь лет занимается). Он всё сделает, чтобы Маринэ ни о чем не пожалела и была счастлива. Он никому и никогда не даст её в обиду, и в первую очередь её родителям. Вот только подождать придётся, пока восемнадцать исполнится. Тогда никому не позволю обидеть. Убью за неё!

Отар остался верен себе – вступился за незнакомую девчонку, которую вели «под конвоем» два парня, крепко держа за локти. Девчонка покорно шла и молчала. А глаза кричали, беззвучно умоляя о помощи. Отар равнодушно посмотрел на парней («не моё дело»), прошел мимо, усыпив бдительность «конвоиров». Ударил сзади, как учили (не на боксе, в другой секции, в которую его отвёл преподаватель по классу гитары, обладатель коричневого пояса, почти мастер! Пути господни неисповедимы).

Отар ударил сзади, как учили: по шейным позвонкам соединёнными в замок кистями рук, вложив в них силу всего корпуса. Один из парней тихо охнул и стал заваливаться на бок, увлекая за собой девчонку. Она вырвалась и не оглядываясь побежала в ближний переулок, дробно стуча каблуками. Другой «конвоир» ошалело тряс головой, глядя на своего приятеля, который лежал на мостовой и словно бы спал, устремив в небо застывшие глаза. Отар тряхнул его за плечо: «Вставай, дорогой. Мужчины умирают стоя»…

Перелом основания черепа. Двенадцать лет колонии строгого режима (Отар так и не смог доказать, что заступился, девчонки и след простыл, и доказывать было нечего). Когда освободился, решился «не портить жизнь» Маринэ, которая к тому времени была уже замужем и воспитывала двоих детей (третьему было одиннадцать, и Отар о нём не знал).

Он всё-таки поехал, чтобы посмотреть в последний раз – на неё и на детей (так похожих на неё!), а потом уехать насовсем – далеко-далеко, куда они мечтали уехать вместе. Очень хотелось подойти и стиснуть Маринины плечи (правое осторожно, он помнил. Впрочем, может быть, плечо уже прошло). Но она будет плакать, а этого Отару хотелось меньше всего.

Это случится ещё не скоро, через двенадцать лет, а пока они с Маринэ топтались на угольной куче, давя башмаками куски шлака, и Маринэ от души хохотала, рассказывая про этюд «под грузовик»:

– Грузовик до prestissimo разогнался, и я с ним вместе разогналась, а потом он уехал, я этюд доиграла на престиссимо и ни разу не ошиблась! Мне двойку хотели поставить, за сорванный темп и за сонату. Меня бы дома убили, и ты бы сейчас тут со мной не стоял. Пожалели, выпускной всё-таки, и влепили трояк. Я домой идти боялась.

–А дома… что?

–Да ничего. Нет, мне правда ничего не было, мать нотацию прочитала, накормила и спать уложила. А отец через неделю приехал и полчаса мораль читал, а я перед ним стояла как девчонка.

– А потом?

– А потом сказал: «Иди прочь, с глаз моих долой».

Отар скрипнул зубами и пожалел, что ему нет восемнадцати. Увёз бы её, и жили бы как люди, и она бы никогда не пожалела.

Отар, которому Маринэ (никому на свете, только ему) рассказала, какое наказание ждёт её за двойки (если троек слишком много, то и за тройки), не мог допустить, чтобы она схватила трояк по «сольфедке» после сорванного экзамена по специальности, и угадал все десять аккордов, не допустив ни одной ошибки, и самое главное – передал незаметно Маринэ её вариант. Экзамен оба сдали на пятёрки и остались вполне довольны друг другом. Все остальные были недовольны, поскольку диктант им пришлось писать самим – Маринэ невозмутимо пожала плечами и молча отказалась.

Впрочем, никто не обиделся, написали сами, и всем достались четверки и пятерки. Ирина Львовна всех поздравила и пожелала не забывать свою школу и любить музыку, которая останется с ними на всю жизнь. Вытерла слёзы (она любила эту группу и сейчас расставалась с ними навсегда.

– Ирина Львовна, вы простите нас, если мы вас когда расстроили, – выдал Отар, и все засмеялись, и Ирина Львовна тоже. Отар сначала обиделся, а потом тоже рассмеялся.

За что извинялся Отар и почему все смеялись, расскажу позже, а пока – группа в полном составе топталась по угольной куче. Домой никто не ушел: им не хотелось расставаться. А всё равно придётся – музыкальная школа окончена, не будет больше уроков сольфеджио, не будет их дружной группы, диктантов, встреч и «милых» розыгрышей. Так что же, разойтись? Вот прямо – сейчас?

Спас положение Отар. – «А давайте пешком, до метро! Проведём наш последний урок… Ирка бы оценила…». Предложение было принято с восторгом, и они отправились в путь – всей дружной группой. До метро пять остановок, наорались всласть…

Последний урок

Они шли, улыбаясь и печатая шаг, и слаженно орали «Вернись в Сорренто» на итальянском, потом «Сулико» на грузинском, потом «перелезли» на испанский и вдохновенно исполнили «Avanti, popolo». Им уступали дорогу, и пропустив странную, красиво поющую группу, долго смотрели вслед. А они шли и радостно пели «Аванти, пополо, ала рискосса бандьера росса, трибунфера!» («Вперёд, товарищи, гори над нами победы знамя, свободы знамя!»)

Они исполнили практически весь репертуар школьного хора (хор раз в неделю, расписание на стенке, каждый переписывает свою партию – сопрано первый голос, альты и контральто – переписывают партии сопровождения.

Получалось красиво, и после нескольких репетиций (то есть, занятий), хор пел «как настоящий». Можно выступать. Они и выступили – на тротуаре, как уличные музыканты. Свою партию каждый помнил наизусть. Хор из восьми человек пел на ходу, на тротуаре, заменявшем сцену, ноги отбивали ритм… Много было перепето песен, жаль хоровик не слышал, как применили полученные знания его ученики.

Платье для фламенко

Теперь расскажу о том, за что извинялся Отар и почему так смеялась Ирина Львовна. Но сначала о дне рождения – ведь Маринэ исполнилось шестнадцать.

Экзамен по сольфеджио сдавали несколько групп в один день, у каждой группы своё время. Маринэ боялась опоздать и поглядывала на часы. Часы ей подарил на шестнадцатилетие Арчил Гурамович, которого Маринин папа зачем-то пригласил в гости и который «припёрся» с огромным букетом роз и прелестным платьем в красивой коробке (кроме платья, в коробке была кукла, в огненно-красном платье с воланами), в таких платьях принято танцевать фламенко. Платье для фламенко у Маринэ было, бледно-голубое, а ей хотелось красное. Откуда Кобалия об этом узнал?

Подарки на этом не кончились, Арчил Гурамович извлёк из кармана пиджака (оделся как на свадьбу, выпендрился, тоже ещё мачо!) плоскую коробочку.

– Открой. – Маринэ открыла и ахнула: на красном бархате лежали золотые часики с усыпанным блестящими искорками циферблатом.

– Ой, это мне? С камешками! Горный хрусталь? Фиониты?

– Угадала. Ты, я смотрю, и в камнях разбираешься, и танцуешь, и на рояле играешь… Тебе цены нет! – рассыпался в комплиментах Кобалия, и Маринэ застеснялась, словно сморозила глупость.

Ничего глупого она не сказала, почему все улыбаются? (Глупость она всё-таки сморозила – камешки оказались бриллиантами.

Маринэ никогда не видела часов с бриллиантами, и с чего бы Кобалии дарить ей такие подарки, он же не родственник). И теперь она поглядывала на сверкающие «фионитами» часики, боясь опоздать на экзамен. Она приехала за полчаса до начала, в коридоре никого не было, двери классной комнаты были закрыты, напротив маялся Отар. Маринэ кивком поздоровалась и приготовилась маяться вместе с ним, но Отар молча показал ей на дверь.

– Рано же ещё, – сказала ему Маринэ. Тогда он молча (не хочет с ней разговаривать? Опять морду набили в секции?) поднёс к её лицу руку с часами. На часах было три пятнадцать.