На другом берегу

От запаха рыбы, которым пропиталось всё вокруг, Лену мутило. И всё это – за похлёбку из надоевшей рыбы, немудрящую одежду и крошечную комнатку наверху, размером с чулан. Она не получала – ни одной драхмы. Полагающиеся ей за работу деньги хозяева отдавали директрисе приюта – на нужды воспитанником. Магдалена не роптала: на неё потратили столько денег за годы, проведённые в приюте, – теперь надо отдавать.

В лавке Магдалена и познакомилась со своим будущим мужем. – Михалис был большим любителем рыбы. Зашёл в лавку –и забыв обо всём уставился на Магдалену. Не поздоровался даже!

– Что молчишь, язык проглотил? – обратился к Михалису хозяин. – Так ты за рыбой пришёл или за невестой?

Шутка и решила дело. Магдалена, которой исполнилось шестнадцать, вышла за Михалиса не раздумывая: ей понравился этот весёлый и добродушный парень. Свадьбу сыграли через месяц…

– Ну, теперь ты не сирота, – сказал жене Михалис. – Теперь у тебя есть родня.

Но родители Михалиса были не в восторге от выбора сына: столько хороших девушек вокруг, а он привёл в дом нищенку без рода без племени! Магдалена молчала. Да и что она могла сказать? Каждая встреча с мужниной роднёй начиналась и кончалась упрёками – и худая Лена, и бледная, и одевается как прислуга, и мужа плохо кормит, и дом вести не умеет. Виданное ли дело, на столе одна рыба (жареная, печёная, копчёная, тушёная саламис со сладким перцем, оладьи из рыбной икры, рыбные лепёшки), а больше есть нечего!

Магдалена выслушивала всё сказанное, не возражая и не оправдываясь. Молчал и Михалис. Когда родственники уезжали, оба вздыхали с облегчением. Им было хорошо вдвоём. Что с того, что Лена не умеет вести хозяйство? У неё никогда не было своего дома, где бы она могла этому научиться. Лена старалась изо всех сил, Михалис видел это и никогда ни словом не упрекнул жену.

Ну и что, что дом пропах рыбой! На острове Ро, где они жили, рыбной ловлей кормились все. Страстный рыбоед, Михалис мог есть рыбу трижды в день, чего нельзя было сказать о Лене, которая терпеть её не могла ещё с приютских времён.

Ну и что, что у Лены всего три платья? – Да хоть мешок на себя надень, всё равно ты у меня красавица! Уж я–то знаю, – смеялся Михалис, и Магдалена каждый раз краснела…

Через год она родила Михалису близнецов, и мужнина родня присмирела и подобрела. Магдалену осыпали подарками, она больше не слышала упрёков. Счастью Михалиса не было границ – двух сыновей подарила ему его Лена! Чего ещё ждать?

А через семнадцать лет Михалис с сыновьями отправился рыбачить, попал в шторм, и их баркас разбило о скалы в щепки. Погибли все трое. И солнце погасло для Лены, и жизнь для неё кончилась.

Глава XXIV. Бабушка Лена

Родня

Приехавшая на похороны родня с порога заявила Лене: «Это ты его сгубила, в шторм рыбачить погнала. Из-за тебя он погиб, и дети!

– Я никогда его не просила, и в море не посылала. Я в рот рыбу не беру! Михалис жить не мог без моря, вы же знаете! И сыновья в отца пошли, – впервые возразила Лена мужниной родне, но никто её не слушал, и утешать никто не собирался. Наговорили много злых и обидных слов и уехали, напоследок плюнув на порог.

И Магдалена осталась одна на всём свете. Продала дом и навсегда уехала с острова, где у неё не осталось даже могил. Магдалена больше никому не нужна была на земле – и решила стать монахиней.

– Но видно бог так рассудил, что Харилаосу я нужнее, и отдал меня твоему отцу, – закончила рассказ Магдалена. – Тебе, наверно, неприятно это всё… Не держи на меня зла, Медея. Я заботилась о нём, ведь мужчина не должен быть один. А он был – один, и я…

Марина не дала Лене договорить и, поддавшись внезапному порыву, крепко обняла.

– Я привезу тебе внуков, только не уезжай! Ты – всё, что осталось у меня от папы. Я столько лет его не видела… Ты мне расскажешь о нём? И детям. Я привезу их, только не уезжай! – как заклинание твердила Марина.

Демосфен молчал. Такой он её ещё не видел.

Бабушка

Вступив в права наследства, Марина, не выходя из кабинета нотариуса, написала дарственную на дом Магдалене.

– Этот дом твой, – сказала ей Марина.

– Твой, – был ответ.

– Но я не могу так… Я не хочу! Не хочу, чтобы ты ушла опять в монастырь. Я не отдам тебя богу, потому что ты нужна – мне и детям! У них никогда не было бабушки… И папа ни за что не позволил бы тебе уйти. Хочу, чтобы всё оставалось как при папе! – забывшись, Марина топнула ногой.

– Остынь. Никто ведь с тобой не спорит, – усмехнулась Лена, и Демосфен подумал, что Магдалена вовсе не старая. Просто горе никого не красит. Но горе пройдёт и уйдет, и она ещё будет счастливой – наша яя (греч.: бабушка).

Выйдя от нотариуса, Марина виновато тронула мужа за рукав – «Если бы мы продали дом, могли бы выплатить кредит за коттедж. Ты на меня не сердишься?»

– Да мы и так его почти выплатили, немного осталось, – откликнулся Демосфен. Поступок Марины привёл его в восхищение – оказывается, он совсем не знал свою жену… Но это дом её отца, и она вправе распоряжаться им по своему усмотрению.

Близнецы обожали бабушку Лену и жили у неё по целому месяцу, пока за ними не приезжала возмущённая Марина и не забирала детей к себе. Анечке и Стасику нравилось гостить у Магдалены – предоставленные самим себе, они с утра до вечера бегали с местной ребятнёй и играли в придуманные ими игры, забегая домой только поесть.

Магдалена баловала их (игнорируя протесты Марины) и закармливала разными вкусностями. Она не умела печь пирожки, зато прекрасно готовила виноградный крем: давила виноград (который зелёными джунглями поднимался по шпалерам, обвивая веранду и давая желанную тень), а сусло процеживала и, добавив муки, варила крем, приправляя его корицей и кунжутом, как любили близнецы. Анечка и Стасик обожали бабушкин крем, который Лена варила из светлого винограда. Тёмный шёл на вино, которое очень нравилось Демосфену.

Когда близнецам исполнилось шесть, Марина отдала их в школу. Летние каникулы дети неизменно проводили у бабушки (к радости обеих сторон). Здесь, на высоте, было относительно прохладней, к тому же – в отличие от Марины – дети легко переносили жару.

На зимние каникулы близнецов увозили в Россию, и вся семья дружно вставала на лыжи (впрочем, детям больше нравились санки, с горы они летали сломя голову и приходили домой вывалянные в снегу). Если погода была плюсовая, Анечка со Стасиком под предводительством неугомонной Ники лепили во дворе снеговиков, а Марина с мужем строили снежную крепость, поливая снежные стены водой – чтобы они были крепкими. В сражениях участвовали все…

Трудности перевода

Как-то вечером, усталая и счастливая, Марина сидела в любимом кресле. Она только что закончила перевод для афинского издательства. Работа оказалась трудной – Марина переводила на греческий серию романов Виктории Платовой, составлявших, по сути, тетралогию: «В тихом омуте» (по роману снят фильм «Ловушка для золушки» с Амалией Мордвиновой в главной роли, ставший бестселлером), «Куколка для монстра», «Эшафот забвения» и «Корабль призраков».

Неповторимый стиль изложения (читатели Виктории Платовой, надеюсь, со мной согласятся) упорно не ложился на чужой язык, с трудом поддаваясь литературному переводу, и Марина совершенно вымоталась. И теперь наслаждалась отдыхом, ожидая, когда вернутся из школы дети. И вдруг услышала звонкий детский голосок, говоривший на русском: «Ма, здесь пирожки! С малиновым вареньем! Зайдём, а? Ну, ма-аам…»

Здесь пора рассказать, что в Марининой кондитерской меню было без слов и состояло из картинок. Меню придумали Маринины близнецы, они его и рисовали. Слева были нарисованы: аппетитный пирожок, вычурный крендель, печенюшка-ёлочка, бокастая кулебяка, пузатый левашник… Напротив изображены начинки: рис и яйца, грибы и капуста, осетрина с вязигой, гречка со шкварками, фрукты и ягоды…

В последней колонке значились цены в драхмах и долларах. Для своих восьми лет близнецы соображали, пожалуй, даже слишком… Марина бы до такого не додумалась. В кондитерскую часто забредали праздношатающиеся туристы, и такое меню было понятным для всех, не нуждаясь в переводе. Демосфен втайне гордился детьми – его кровь! И рисуют просто здорово!

– Мам, заглянем, а? Ну ма–а–ам! Я есть хочу! – ныла невидимая девчонка, добиваясь своего.

– Пирожки есть вредно, а тем более жареные! Ладно, уговорила. Пахнет офигенно, и меню офигительное, кто–то ж додумался!

Этого Марина уже не вынесла. Русский язык вливался в уши сладкозвучной музыкой. Она бы, наверное, даже мату обрадовалась… Перепрыгивая через две ступеньки, Марина спустилась вниз: русские заходили к ним нечасто, и ей всегда доставляло удовольствие видеть у себя соотечественников.

Марина вышла на улицу – и без сил опустилась на стул (слава богу, столик был не занят!) – перед ней стояла Анечка. Синеглазая, светлокосая, так похожая на своего отца. Но этого не может быть! И всё-таки это была её Анечка – восьмилетняя голубоглазая куколка. Саксонская принцесса. Только глаза другие, озорные и лукавые. Уж точно не ангела – маленького бесёнка!

– Нет, это невозможно, – по-русски сказала Марина.

– Почему невозможно? – переспросила Валя (а это была она). – Цены вполне… вменяемые, хотя и… И хорошо, что в долларах, я от ваших драхм охреневаю, – пожаловалась она Марине и тут же одёрнула дочь: «Аня! Когда входишь, надо поздороваться. И не забудь, за каждый пирожок ты мне должна по шесть отжиманий!»

– Мам, давай по три, – торговалась девочка. – По три, мам!

– Ну, хорошо, сойдёмся на пяти.

– Отжиматься здесь будете? Вам постелить, или так? – прыснула Марина.

– Ой, как хорошо, что вы говорите по-русски! – обрадовалась Валя. – Английский здесь мало кто знает. Ну, в магазинах, конечно, знают, а на улице – беда бедовская… Ну, несите ваши пирожки, у меня уже слюни как у собаки текут!

– Мама, так ты не забудь, с тебя по десять отжиманий за пирожок, – напомнила Вале дочь.

– Вот, вырастили гестаповку! – пожаловалась Валя. – Мать родную не жалеет!

– А я подумала, что вы сёстры.

– Все так думают. Мне тридцать восемь, подумать страшно, – призналась Валя.

– А ты не думай, – развеселилась Марина. – Вы с дочкой вдвоём путешествуете?

– Втроём. Муж по дороге отстал. Он у меня как собака – по всем лавкам, по всем магазинам, ни одного не пропустит!

– Собаки по помойкам бегают, а не по магазинам, – поправила Валю дочь.

– Цыц, я сказала! Умна не по годам, – возмутилась та. – Ты хоть в Афинах меня не позорь… Сейчас наш папа придёт – голодный как стая волков. Он всегда такой! И сожрёт у вас всё подчистую… Что с вами? – испугалась Валя.

– Нн-ничего… Уже прошло, – Марина взяла себя в руки и лихорадочно вспоминала, какие лицевые мускулы «отвечают» за улыбку. – В кондитерскую вошёл Илья.

Глава XXV. Последняя встреча

Явление первое. Илья

Совершенно такой же, как четырнадцать лет назад! – подумала Марина. – Такой же неотразимый «русский молодец». И такой же чужой. И я его больше – не люблю.

– Илья, что стряслось? Остолбенел от цен? Или потратил все деньги? Транжира! Ребёнка голодным оставил. – Валя смотрела на мужа, а Илья во все глаза уставился на Марину и видел, казалось, только её. – Совершенно такая же, как четырнадцать лет назад. Словно ожившая статуя Фидия. И он до сих пор её любит…

Илья взял Маринину безвольную руку и поцеловал холодные как мрамор пальцы. – «У тебя руки холодные, как у лягушки». (Господи, что он такое говорит, у лягушки нет рук, у неё лапки… И при чём тут лягушка, он же хотел прощения просить…)

– Здесь мой муж. И если он это увидит, набьёт тебе морду. Это я тебе обещаю, – отчеканила Марина.(Господи, да что она себе позволяет? Что она такое говорит! А впрочем, всё равно – здесь никто не знает русского).

– У–уу… Бить будут? Это я люблю! Будем посмотреть! – обрадовалась Валя, и Марина с удивлением на неё уставилась. Аня промолчала – да и как она могла говорить и жевать одновременно?

– И тебе нисколечко меня не жалко? – спросил Илья Валю. – Сейчас примчится – кто у нас муж–то? – свирепый турок с кривым ятаганом… и зарежет меня на твоих глазах. А ты будешь смотреть и получать удовольствие, как настоящий философ (Валя сделала мужу страшные глаза и постаралась придать лицу серьезное выражение).

– Так вы философ? – переключилась Марина на Валю.

– Д-да, я… философию п-преподаю, – подтвердила Валя, почему-то заикаясь. Илья по-кабаньи хрюкнул и зашёлся смехом.

– Что это с ним? Испугался моего кривого турка с ятаганом?

– А… – отмахнулась Валя. – У него это бывает. Нервы. – И принялась за пирожки…

Явление второе. Дионис

Кофе им принёс Дионис, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. Поставив перед девочкой бокал с холодным кофе-гляссе, в котором плавали аж два шарика пломбира, он бросил в бокал бело–голубую соломинку и сказал по-русски, смешно коверкая слова: «У тебя красивая сестра. Калон коритца!»

– Даже не мечтай! – ответила ему Валентина, очень довольная собой. Дионис смотрел, не понимая. Марина мстительно перевела, и Дионис расхохотался.

– Ты сейчас говоришь не то, что думаешь, – сказал он по-гречески. Марина снова перевела и добавила: «Счет один – один. Ничья». (Валя почему-то покраснела и опустила глаза, продолжая жевать).

Марина говорила с Валей, а смотрела на её дочь. И не могла отвести взгляда, как ни старалась. А Илья не сводил глаз с Марины, машинально поглощая пирожки – очень быстро, и впрямь как волк.

– Почему ты не ешь? Пирожки не нравятся? – сказала Марина Вале.

– Нет, что ты! Пирожки просто суперские, я три штуки уже съела! Просто мне нельзя больше. Я и так за два дня на двести грамм поправилась! – с обидой сказала Валя, и Марина её не поняла.

Тут двери кондитерской распахнулись, и двумя маленькими торнадо влетели Маринины близнецы – их привёз школьный автобус.

Явление третье. Близнецы

– Знакомьтесь, это… – начала Марина, но дети представились сами. Девочка присела в очаровательном книксене и сказала: «Я Адриана. Можно просто Аня»

– Я тоже Аня, а полностью – Ангелина.

Анастас, во все глаза глядя на Ангелину, представился коротко:

– Стас. Как вам понравилась мамина стряпня?

– Очень, просто очень! – призналась Ангелина. – Я столько съела, что сейчас лопну. А ты где русский выучил? Ты в русской школе учишься?

– Мы из Москвы, – важно заявил Стас. Адриана кивнула, подтверждая слова брата. Валя заинтересованно прислушивалась к разговору.

– А в Москве – где живёте? На какой улице? (это Ангелина)

– Мы не прямо в Москве, у нас дом в пригороде. Красивый. Папа говорит, что скоро выплатит этот… долбаный кредит и долбаные проценты и пошлёт русский банк к этой… как её? к долбаной матери! – добросовестно вспоминал Стас слова Демосфена (И когда Демосфен такое говорил? И когда Стасик успел запомнить?! – ужаснулась Марина).

Адриана мило улыбнулась и сказала: «У нас там воздух, и лес, и речка. Папа говорит, пусть москвичи в своей Москве керосином дышат, если им нравится. Папа говорит, русские вообще странные». – «И в море зимой купаются, им лета не хватает – поддержал сестру Стас. – А ты тоже купаешься зимой?»

– Анастас!! Тэ му! (дословно: «Мой бог!») – вскрикнула Марина, а Илья уже хохотал, по-немецки повторяя между приступами смеха вырвавшееся у Марины восклицание – «О, майн Готт!»

Анастас сконфуженно замолчал, не понимая, что же он сказал не так. К ним присоединился Демосфен, и вся компания долго сидела за столиком. Наконец Валентина, сделав дочке страшные глаза, достала из сумочки кошелёк. Марина её остановила:

– Платить не надо. За счёт заведения.

– Спасибо, – легко согласилась Валя. – Будем дома дышать керосином и вспоминать ваши пирожки. Да чего ты краснеешь, всё нормально…

Прощаясь, Илья задержал руку Марины в своей, но увидев её застывшее лицо, разжал пальцы. Такого не прощают, она права.

– Я никогда тебя не просила… Но эту просьбу ты выполнишь, – с каменным лицом сказала Марина. – Не приходи сюда больше. Твоей Марины здесь нет, она умерла. Понял? Или тебе повторить?

Лунный свет

Лунный луч протянулся через всю спальню и вкатился на кровать, прямо к её ногам. Вот бы встать на него, добежать по лунной дорожке до неба… А там – мама с папой. И Анечка, – грустно думала Марина. Только Демосфен разве позволит? Ни за что не отпустит! – Марина положила голову на плечо мужа и длинно вздохнула.

– Спи, моя колдунья. Сегодня был трудный день, тебе досталось… Спи. Завтра будет легче, – сказал жене Демосфен, словно подслушал её мысли.

– Не будет легче, – всхлипнула Марина. – Та девочка… у меня была такая же. Она умерла, а сегодня… я увидела её живую. Я думала, что сойду с ума. Моя Анечка – живая!

– А насчёт девочки – это мысль, – оживился Демосфен. – Я и сам, понимаешь, думал…

И последнее…

У Ильи помутился рассудок, словно и впрямь колдунья Медея навела на него свои волшебные чары. Перед глазами, как наваждение, стояла Марина, ничуть не постаревшая за эти годы. Всё такая же красивая. Колдунья Медея!

Простит ли она его когда-нибудь? Вот сегодня – не простила. А больше они не встретятся: Илья выполнит последнюю просьбу жены. Вспомнит ли о нём когда–нибудь Марина? Вряд ли. Тот, прежний Илья для неё умер, и сегодня он это почувствовал. Забыть бы всё, навсегда забыть… Но нельзя – забыть.

Валя видела, что с Ильёй творится что–то непонятное. Сам не свой и отвечает невпопад. Руки целует, а в глазах слёзы стоят… И жрать перестал, похудел даже. Она его и впрямь заколдовала, колдунья Медея! – злилась Валя. – Бывают же такие! Словно ожившая статуя. И дети красивые. По мальчику сейчас уже видно – девичья погибель растёт! А эта зеленоглазая куколка с чёрными как ночь волосами – просто чудо! Илья всё–таки дурак: от такой – ушёл! Или это она от него ушла?..

Демосфен улыбался, вспоминая, как вела себя Марина с бывшим мужем (он наблюдал за ними с самого начала, укрывшись за дверью). «Чуть в рожу ему не вцепилась!» – с удовольствием вспоминал Демосфен.

Марина когда-то слышала, что души тех, кто умер слишком рано, не улетают на небо, а вселяются в других людей, чтобы прожить до конца отпущенный им создателем век. Не зря же она, неверующая, молилась, чтобы случилось чудо и её Анечка вернулась домой, живая и здоровая. Чудо случилось – Анечка жива! Синеглазая саксонская принцесса, так не похожая на Марину…

У неё теперь другая мама, и тут уж ничего не поделаешь. Ну так что ж! Ведь она любит её. И Илья любит, Анечкой назвал… Пусть у неё будет хорошая и счастливая, долгая-долгая жизнь.

Марина стояла на коленях и улыбалась. В сердце больше не было ненависти и обиды. И боли – тоже больше не было. Прихожане русской церкви в Афинах оглядывались на неё: что понадобилось этой гречанке (или турчанке, чёрт их разберёт) в русской церкви?

Священнослужитель читал проповедь рассеянно, бросая на Марину быстрые взгляды. «Сейчас запутается» – подумала она. Священник вдруг остановился посредине фразы и сказал растерянно: «Эээ… Так на чём мы остановились?».

Паства охнула и, проявив истинное милосердие, подсказала: «Да мы уже закончили почти!»

– Ну, тогда аминь! – облегчённо выдохнул молодой проповедник, не сводя с Марины глаз. Марина улыбнулась ему и вышла из церкви. Как он на неё смотрел! Значит, она в свои сорок три всё еще красивая?

Ей больше не о чем просить бога, она зашла просто так, поблагодарить. У неё есть всё, о чём можно мечтать: дети, Демосфен, Лена… Скоро наступит лето, и они с мужем поедут домой. А дети… останутся дома. Вот – как–то так… С плеч словно упал тяжелый груз, который она несла не замечая, как кирпич в рюкзаке. И Марина вприпрыжку побежала домой.

Глава XXVI. И мэра ту охи (Будет некогда день…)

(этими словами начинается «Илиада» Гомера)

Пришло время расстаться с героями этой книги и пожелать им самого доброго, самого радостного будущего! А так не хочется расставаться… Мы только на минутку заглянем в детскую – ведь мы совсем забыли о детях!

К неудовольствию Марины, близнецы до сих пор спали в одной комнате, не желая расставаться даже ночью. Перед сном они подолгу шептались, пересказывая друг другу события дня.

– А у нас вчера гости были, из России. Мамины друзья. Мама с папой до вечера с ними сидели, а девчонка их весь вечер на меня смотрела, – рассказывал одноклассникам Стас.

– Красивая хоть девчонка?

– На куклу похожа – фарфоровую. Тоненькая, волосы золотые, глаза синие, а уши розовые… Ангелина.

– Красивое имя.

– Она и сама красивая, настоящая русская! А отец у неё немец. Он так смешно говорил «о майн готт»… Она когда уходила, два раза на меня оглянулась. Влюбилась, как кошка!

О том, что он сам весь вечер не сводил с Ангелины глаз, Стасик не обмолвился ни словом. И только Адриане, которой верил как самому себе, показал бумажную скомканную салфетку, будто невзначай брошенную Ангелиной в его тарелку. На салфетке аккуратным почерком был написан Анин московский телефон.

– Будем в Москве, позвоню, – делился Анастас своими планами с Адрианой. – А когда вырасту, я на ней женюсь!

(Если бы Марина услышала, о чём говорят сейчас её дети, она бы очень удивилась. И уж точно не обрадовалась…)

–А где ты с ней будешь жить, в Москве?

– Вот ещё! Мы у бабы Лены будем жить.

– А если она не захочет? – спросила брата Адриана.

– Вот ещё! А кто её спрашивать будет? Увезу и всё. Папа говорил, мама тоже не хотела ехать, а папа всё равно её привёз! Знаешь, маме здесь не очень нравится, но она только Магдалене жалуется, а при папе молчит. Вот и Ангелина будет молчать.

– Вот здорово! Значит, ты её украдёшь? Как в кино! – радовалась Адриана. – У тебя будет самая красивая жена, ни у кого такой нет. Все мальчишки завидовать будут! А я тоже мужа в России найду.

– Нет. Папа сказал, тебе нельзя.

– Это почему? Тебе можно, а мне нельзя? – обиделась Адриана.

– Почему, почему… Я сам слышал. Мама с папой, когда гости ушли, на террасе сидели – долго–долго. А я…

– А ты подслушивал! – Ну да, да! Я же не соседей подслушивал, я – маму с папой… – Анастас перебрался к сестре в постель и дальше рассказывал шёпотом.

– Мама вчера два часа улыбалась, я бы так не смог, а папа на неё злился. А Ангелины папа на маму весь вечер пялился, он здорово на неё запал. А Ангелина меня за руку держала под столом!

– А на террасе – о чём они говорили?

– Я не знаю, я не с самого начала слушал. В общем, мама плакала, а папа её утешал. И сказал, что если этот Илья ещё раз приедет в Афины, он прямо при всех набьет ему морду.

– А мама?

– Мама сказала, что однажды уже это сделала, и у неё хорошо получилось.

– Наша мама?!

– Ну да. Не перебивай. Папа на неё за что-то разозлился и сказал, что его детям нечего делать в России, и маме тоже. А мама сказала, только попробуй. Наверно, левашники ели… Так что летом они с мамой поедут в Норвегию, а нас отдадут Магдалене.

– Вот здорово! На серфе покатаемся!

– На серфе папа не разрешит. Он сказал, с двенадцати лет только…

– Но он же уедет! И мама. А баба Лена ничего не скажет, – возразила брату хитренькая Адриана.

– А про тебя папа сказал, что он тебе не враг, – добросовестно вспоминал Анастас, – и замуж такому Илье тебя не отдаст. А мама молчала, как лошадь.

– Почему как лошадь?

– Лошади всегда молчат.

– Не всегда, – упорствовала Адриана.

– Может, потому что у мамы волосы как у лошади, длинные и красивые. И папа так говорит, – вспоминал Стас. – Он Магдалене сказал, что мама лошадка с норовом и ей нужна крепкая узда.

– А я видела! Видела мамину узду! – запрыгала Адриана. – Папа её в Магдаленином сундуке прячет, хочет маме на день рожденья подарить! Наденет на неё узду и повезёт смотреть фьорды, на большом корабле.

Вы, наверное, уже догадались, что Адриана влезла в бабушкин сундук, открывать который детям строго запрещалось, но они всё равно открывали. В сундуке, в чёрном бархатном футляре, лежало колье с восемнадцатью голубыми сапфирами в золотой оправе. Колье было умопомрачительно красивым (и стоило тоже – умопомрачительно). Адриана взяла фломастеры, быстрыми штрихами нарисовала сапфировое колье и показала брату. Она хорошо рисовала.

– Глупая! Это называется не узда, а ожерелье! – с видом знатока сказал сестре Анастас. – Маме понравится. Я Ангелине тоже такое куплю, когда заработаю.

– А мне купишь?

– И тебе. Я вам обеим куплю.

В эту ночь Адриане снилось сапфировое ожерелье, а Анастасу – синие глаза Ангелины. Взрослым детские секреты кажутся смешными. Но пройдёт двенадцать лет – и все трое отметят свое двадцатилетие. Как знать, может быть, они ещё встретятся. И Марина увидит свою синеглазую Анечку взрослой красивой девушкой…