Давши слово…

Костя сел за стол. Теперь уже вполне гостеприимный хозяин поставил перед ним чашку с кофе, положил на блюдце ложечку, пододвинул сахарницу и сел напротив. Пока в молчании пили кофе, Костя осторожно, стараясь, чтобы это не выглядело слишком навязчиво, рассматривал его.

Одетый в рубашку с длинными рукавами и джинсы, полностью скрывающими шрамы, новый хозяин Поляковской квартиры не производил какого-то особого впечатления. Просто худой мужчина хорошо за тридцать. Глаза карие, волосы русые с рыжинкой, очень светлая обветренная кожа. Двигается неторопливо, плавно, без суеты и лишних движений. Взгляд тяжёлый с прищуром, будто в прицел смотрит. Ничего отталкивающего во внешности, а неприятный тип.

Костя внутренне поёжился, чувствуя себя кроликом в клетке с удавом, пока сытым, но всё равно опасным.

Едва гость отодвинул пустую чашку, хозяин квартиры положил перед Костей небольшую стопку листов, паспорт и военный билет.

– Вот документы, удостоверяющие личность, и на квартиру. Ознакомься. Убедись, что я не тот, кто тебе нужен. Копии можешь забрать вместе со своими корочками и постановлением – они мне не нужны.

– Спасибо, но мне необходимы пояснения о том, как эта квартира перешла в вашу собственность, – сказал Костя, убирая постановление в папку, а удостоверение в карман. – Будем адвоката ждать?

– Если бы ты боевое сопровождение не убрал, то ждали бы, конечно. Но при нормальном раскладе, можно и поговорить. Пиши: Валецкий Альберт Эдуардович, 1980 года рождения.

«Так он всего на четыре года старше меня! Двадцать девять, получается, – поразился Костя, – а выглядит на сорок».

– Уроженец города Кстово, Нижегородской области,– продолжал Валецкий, – проживаю в собственной квартире, прописан… – он назвал адрес.

– Почему вы зарегистрированы в другом районе? – спросил Костя.

– Прописан с рождения у родителей. Собственная квартира у меня меньше месяца. Пока руки не дошли переоформить. А разве нельзя жить не по месту регистрации?

– Можно, – ответил Костя.– Образование?

– В 1998 году закончил Московское Высшее Военное общевойсковое командное училище. Год назад уволен по ранению в запас. Временно безработный, но в активном поиске – встал на учёт в центре занятости. Прежнего хозяина этой квартиры не знаю. Куплей-продажей по доверенности занимался адвокат. Что ещё тебя интересует?

– Извините, но откуда у безработного деньги на приобретение квартиры?

– Это имеет отношение к делу бывшего хозяина квартиры?

– Если я спрашиваю, значит имеет.

– Страховку получил, – Валецкий поднялся, сделал пару шагов по комнате, достал из верхнего ящика комода плотно набитый бумагами прозрачный файл. – Вот документы.

Костя бегло посмотрел бумаги. Внушительная сумма.

– Плюс выходное пособие добавил к страховке, купил квартиру. Ещё вопросы есть?

В начале разговора Валецкий был спокоен. Но теперь его в голосе послышалось напряжение, а взгляд потяжелел настолько, что Костя ощущал физическое давление. Поэтому он, хотя и очень хотел, но воздержался от вопросов о службе и ранениях. Закончил оформлять протокол, попросил расписаться, поблагодарил за предоставленные копии, за угощение и стал прощаться.

Они уже были в прихожей, когда в дверь позвонили. Приехал адвокат. Немолодой уже человек с первого мгновения, как перед ним открылась дверь, понял, что в его присутствии нужды нет.

–Здравствуй, Алик, здравствуйте, Константин Иванович, – сказал он. – А я смотрю, во дворе милицейских машин нет, тишь да гладь. Славно, что ситуация разрядилась без моего участия.

– Да, всё в порядке, – кивнул Валецкий. – Вы уж простите, что побеспокоил.

– Это пустяки, – махнул рукой адвокат. – Работа у меня такая. Что ж, тогда откланяюсь. Константин, если вы не на машине, могу вас в управление подбросить, я как раз туда к вашему коллеге еду.

– Спасибо, очень кстати, – кивнул Костя и повернулся к Валецкому. – Извините, за вторжение. До свидания, надеюсь, зла не держите.

– Прости, старлей, – ответил Валецкий, – но ещё раз встречаться с тобой не хочу.

В машине адвокат спросил, что за сыр-бор привёл Костю в квартиру его клиента в такую несусветную рань. Костя горестно в общих чертах, особо не вдаваясь в подробности, рассказал ему свою эпопею. Он знал Павлова как порядочного человека и опытного юриста, который до адвокатуры тоже был следователем и хорошо представлял себе тонкости его работы.

– Ерунда, – сказал Павлов. – Объявишь своего фигуранта в розыск. Приостановишься. Помяни моё слово, такое гнилое дело твоё начальство у себя не оставит. Скинет после приостановления «на землю» в дознание, где ему самое место. Кто у тебя экспертизу делает? – услышав фамилию, адвокат весело воскликнул. – Этот напишет! Он тебе такое заключение пришлёт – обхохочешься! Защищал я одного браконьера, тоже спец по икре, так я над заключением этого, прости Господи, эксперта до слёз смеялся. Знаешь, на какую литературу он сослался? На уголовно-процессуальный кодекс! Методичку нашёл! А на последней страничке заключения после его подписи имелся оттиск печати «Бухгалтерия» и от руки приписано: «подпись эксперта подтверждаю. Бухгалтер Иванова». Жди чего-то подобного и не расстраивайся.

Время показало, что адвокат был прав.

– Андрей Ильич, а вы этого Валецкого давно знаете?

– Алика? Давно. Я с его отчимом уже лет десять сотрудничаю плотно. А что?

– Странный он какой-то. Мрачный. Хотя… Он нам дверь открыл, наверно, прямо из постели, почти голый – зрелище не для слабонервных. Он в Чечне воевал?

Адвокат посерьёзнел.

– Я думаю, не только. Что я знаю абсолютно точно, так это то, что Алик после училища каждый год в госпиталь попадал с каким-нибудь ранением. Год назад его буквально с того света вытащили. С одной стороны повезло, что вообще живой остался и с целыми конечностями, а с другой – воевал-воевал, а теперь списали вчистую. Он себя вне армии не мыслит. Вернуться хочет на службу, но психолог категорически отказал. Тело-то подлатали, а душу пока не очень. Дай Бог, чтобы её восстановил.

Они замолчали и до самого управления больше не разговаривали.

***

Алик запер дверь за гостями. Расспросы старлея про деньги разозлили, потому что не имели никакого отношения к делу. Алик терпеть не мог, когда его к чему-то принуждали. Не то, чтобы на службе он делал, что хотел. Нет, там, как раз, всё было понятно: вот командир, вот приказ – исполняй. А тут… Или следователь надеялся услышать, что деньги ворованные? На дурака, вроде, не похож. Спросил из любопытства, а потом ещё и надавил, воспользовался служебным положением.

Алик даже в запале бросил чашку, из которой пил следователь, в мусорное ведро, но потом достал и помыл. Много чести. Так никаких сервизов не напасёшься.

Он достал телефон и набрал номер Кати, услышав её голос, почувствовал, как таят внутри смёрзшиеся злость и раздражение. Договорились, что он сначала заедет за ней, потом они уже вместе вернутся за товаром. Развезут по магазинам в течение дня, как делали это вчера, а уже ближе к вечеру съездят на одно из предприятий, указанных в листе Алика как возможное место работы.

Алику было хорошо рядом с этой девушкой. Катя тактично не расспрашивала о его прошлом, чутко уловив, что ему такие вопросы неприятны. Удовольствовалась ответом, что он военный в запасе. Он, со своей стороны, не навязывался с нарочитыми ухаживаниями. Сами собой сложились отношения, словно они были знакомы много лет.

В пятницу после обеда решили вместе отправиться на биржу труда. Алику нужно было в конце отчётной недели сдать «личному куратору» листочек с отметками об отказе в приёме на работу и получить другой. А Кате было необходимо отчитаться, что стажируется в «Полярисе».

– Ох, надо морально подготовиться, – закусив губу, сказала Катя. – Опять будет смотреть, будто лапать.

– Не будет, – ответил Алик. – Я с тобой пойду и рядом постою. У него сразу охота отпадёт тебя разглядывать.

– Спасибо, – Катя благодарно взглянула на него. – Так непривычно чувствовать себя защищённой.

– Привыкай. Теперь так будет всегда.

Но никакой защиты не потребовалось. В центре занятости им сказали, что Кузьмина нет, поэтому их примет другой инспектор. Ею оказалась доброжелательная пожилая женщина. На вопрос Алика, когда появится Кузьмин, женщина с тяжёлым вздохом ответила:

–А не появится. Умер наш Феденька.

– Как?! – ахнула Катя. – Что случилось?

– Представляете, с работы до дома не дошёл – умер. Его прохожие нашли в арке почти около дома. «Скорую» вызвали, но он к тому времени уже мёртвый был.

– Просто, взял и умер? – спросил Алик.

– Да. Скоропостижно скончался от инфаркта. Врачи сказали, что такая смерть на первом месте сейчас у молодых мужчин, – женщина вытерла навернувшиеся слёзы. – Хороший был мальчик. Царствие ему небесное. Ох, горе…

Алик скорби женщины не разделял, как и её мнения о том, что Кузьмин был «хороший мальчик».

В коридоре Катя взяла его под руку.

– Господи, как страшно и несправедливо – такой молодой! У него, наверно, родители остались, жена, может быть, даже дети. Плачут теперь …

Алик пожал плечами:

– Жизнь вообще штука несправедливая – всегда кто-нибудь плачет. Что касается смерти… Без неё мы бы жизнь не ценили. У Булгакова, помнишь: «Плохо не то, что человек смертен, а то, что он внезапно смертен». Вот поэтому мой принцип такой: ничего не откладывай на завтра, – и он поцеловал макушку, прижавшейся к его плечу Кати.

Глубоко в душе шевельнулось сожаление о том, что целый год ничего не делал, но он сразу нашёл оправдание – не бездействовал, а восстанавливался. Это другое.

– Ты прав, – сказала девушка.

– Ну, а если я прав, – бодро сказал Алик, – тогда вечером предлагаю пойти в кафе. Мы хорошо поработали – половину товара продали. Есть повод отметить окончание твоей первой трудовой недели.

– Как-то неловко, человек умер, а мы в кафе…

– С таким подходом можно каждый день слёзы лить. Людей ежедневно мрёт – не сосчитать. Нам-то, какое дело? Он нам сват-брат? Умер и умер. Ему уже всё равно, а мы дальше живём. Но если тебя так печалит его смерть, давай сходим в кафе и за ужином его помянем.

Девушка улыбнулась.

– Нет уж, давай просто поужинаем. Только я бы хотела домой заехать, переодеться.

– Поехали. Я как, на твой взгляд, прилично выгляжу? Не стыдно тебе со мной в люди выйти? Или мне тоже домой заехать, прифрантиться как-то?

– Не надо. Ты выглядишь отлично, – улыбнулась Катя.

Глава 4

В крохотном павильоне под разноцветной вывеской «Средства связи» скучали две женщины. Одна из них – чуть старше сорока, в узкой юбке и строгой белоснежной блузке – протирала витрины, где красовались новенькие мобильные телефоны.

Здесь был товар на любой вкус и кошелёк: «Нокии», «Самсунги», «ЭлДжи», СониЭриксон» и даже «Эппл Айфон-3GS», – то есть, последние модели самых популярных в сезоне брендов

Женщина закончила полировать стекло и неодобрительно посмотрела на худенькую молодую напарницу. Девушка сидела за прилавком и читала книгу. Длинные волосы занавеской скрывали её лицо.

Никто не требует, подумала женщина, чтобы молодёжь походила на людей старшего поколения. Сейчас свобода, и каждый человек волен подчёркивать индивидуальность любым способом. Но почему это должно выражаться в татуировке на лице и чёрных шариках, торчащих из носа? Что за мода? Не в пещере живём – зачем разрисовывать лица, как первобытные люди?

Понятно, в Индии или в Пакистане, где подобные украшения – часть культуры, женщины себе за нос цепочки цепляют, которые через всё лицо куда-то за ухо тянутся. Но даже там они это делают не каждый день, а только когда замуж выходят или по другим праздникам. Выглядит это у индианок естественно, богато и действительно красиво. А тут торчат из носа две чёрные фитюльки, будто засохшие козявки. Фу!

Глаза обведены чёрным контуром, веки густо замазаны чёрными тенями. Чёрные же накладные, остро отточенные ногти, больше похожие на когти хищной птицы, настолько длинные, что брать предметы их владелице приходится согнутыми пальцами. Выпрямленные утюжком волосы свисают, как ленты, по сторонам лица и тоже нарочно выкрашены в такую черноту – любой ворон обзавидуется.

На улице, конечно, ещё не слишком жарко, но всё же, чёрное глухое платье и тяжёлые ботинки – перебор. Светленькое платьице и изящные туфельки были бы куда уместнее. Девчонке не больше двадцати пяти. Наверно, хорошенькая – под таким количеством черноты не понять. А выглядит, как сорокалетняя старуха!

Себя дама к старухам не относила. Она вообще о возрасте старалась не вспоминать, потому что черта, за которой «баба ягодка опять» приближалась неумолимо.

Женщина сложила салфетку, подошла к маленькой конторке, которая играла роль прилавка, убрала салфетку в ящик, и обратилась к девушке:

– Рита, через пятнадцать минут закрываемся. Ты бы уже отложила книжку, да кассу сняла.

– Зачем, Валентина Петровна? – не поднимая головы, спросила Рита. – Мы сегодня только один телефон продали и две сим-карты. Чего там считать? Зачем кассу каждый день снимать? В конце недели наши три с половиной чека сверим с наличкой, перед тем, как хозяину деньги отдавать. У нас сарай такой маленький и в таком глухом углу стоит, что его никто не замечает. Сидим в этом аквариуме, как две рыбки гуппи, никому не интересные. И кто додумался поставить его за продуктовым магазином? Надо было перед ним или рядом, чтобы все видели, а так…

– Не аквариум, а павильон, – обиделась Валентина Петровна.

Может быть, она сказала бы ещё что-то, но краем глаза уловила, что к стеклянным дверям их магазинчика, подходят трое мужчин.

– Покупатели идут! Убирай чтиво!

Рита недовольно захлопнула книжку в бумажной потрёпанной обложке, где на чёрном фоне красовались чьи-то окровавленные клыки, и равнодушно уставилась на входящих.

Один из мужчин рывком открыл дверь павильона, за ним стремительно вошли ещё двое. Они сразу оказались перед женщинами. Маленькая тумба конторки-прилавка, открытая со всех сторон, защитой служить не могла. Павильончик действительно был миниатюрным.

– Руки на стол, чтоб я видел! – рявкнул кто-то из них.

Валентина Петровна охнула и схватилась за сердце. Рита прижала книжку к груди, распахнув обведённые чёрным карандашом глаза.

Мужчины были в одинаковых серых строительных спецовках. На лбы до самых бровей натянуты бейсболки. Тёмные очки под ними скрывают пол-лица.

– На прилавок руки, я сказал! Порежу, – гаркнул мужчина и покрутил перед лицами испуганных женщин широким лезвием ножа.

– Да вы что? Да вы что? – запричитала Валентина Петровна и получила лёгкий, но вполне ощутимый укол ножа под рёбра.

– Заткнись, дура! Будете слушаться – останетесь живы. Начнёте кобениться – зарежем.

Рита ойкнула.

– И тихо мне! Ни звука!

Кнопка вызова охраны была под столешницей около Риты, но растерявшись, девушка о ней даже не вспомнила. Она уронила книжку и безропотно положила кисти рук на прилавок. Мужчина с ножом подтолкнул Валентину Петровну под локоть. Она тоже вытянула дрожащие руки вперёд.

– Ключи от витрин, – потребовал он.

– В ящике, – пролепетала Валентина Петровна.

– Достань, – приказал тот, что с ножом.

Женщина повиновалась и достала из ящика конторки связку ключей.

– Покажи, какой из них от павильона, а какой от задней двери.

– Они на другой связке, – Валентина Петровна указала глазами на открытый ящик.

Тот, что был с ножом, пошарил в ящике, достал связку ключей и бросил её одному из своих спутников и распорядился:

– Один запирает входную дверь, второй пакует этих куриц в подсобку. Быстро!

Что происходило дальше, женщины не видели – выполняя распоряжение, двое других заклеили им глаза и рты, крепко скрутили запястья за спиной и лодыжки ног армированным скотчем и без всякого почтения бросили на пол.

Некоторое время продавщицы лежали, боясь шелохнуться и чутко прислушиваясь к происходящему в торговом зале. Они слышали звяканье ключей, щёлканье замков, шорох открываемых дверц витринных шкафов, шуршание выдвигаемых ящиков, шелест бумаги и шарканье подошв о линолеум. Только разговоров не было слышно – грабители не произнесли больше ни слова.

Спустя какое-то время налётчики вытащили продавщиц, как мешки с картошкой, из торгового зала и затолкали в маленькую кладовку. Хлопнула дверь, щёлкнул замок, пискнула включившаяся сигнализация. Всё смолкло.

Валентина Петровна лежала на боку, скрючившись. Болела голова, ушибленная о деревянный стеллаж. Ныл оцарапанный бандитским ножом бок. Рита, которую пихнули сверху, больно давила на ноги. Сколько они так пролежали, женщина не знала, но ей казалось, что целую вечность. Пока в их павильоне шуровали грабители, вроде и страшно не было. Разве что, в самом начале нападения. Но теперь в маленьком душном помещении вдруг пришло осознание случившегося, и Валентину Петровну обуяла паника. Сами собой хлынули слёзы. Нос тут же заложило. Показалось, что не хватает воздуха, и она начала судорожно и шумно дышать. Женщина с ужасом думала о том, что дома её никто не ждёт – муж накануне уехал в командировку, и некому вытащить её из беды. А тут ещё Рита начала ворочаться и больно давить то на связанные ноги, то на живот, задевая и без того саднящий бок. Валентина Петровна подтянула, насколько это было возможным, колени к груди и постаралась свернуться так, чтобы Рита задевала её, как можно меньше. Девушка всё возилась и возилась, ударяя Валентину Петровну чем-то твёрдым, наверно, ботинками. Потом вдруг послышался шелест сдираемого скотча, болезненное оханье Риты, а следом чьи-то руки стали ощупывать Валентину Петровну. Она в отчаянии замычала.

– Сейчас, – проговорил Ритин голос над самым ухом Валентины Петровны.– Сейчас я освобожу вас. Потерпите. Тут так темно, что я всё на ощупь делаю, поэтому немножко неделикатно получается.

Валентина Петровна замерла, чувствуя, как девушка ощупывает её, немного царапает, а потом рывок! Саднящая боль от сдираемого скотча на запястьях – и заломленные за спину руки, наконец-то, свободны.

– Вы с лица теперь сами плёнку снимите, а я вам ноги освобожу, – сказала Рита.

Спустя минуту Валентина Петровна почувствовала, что может двигать ногами.

Она без всякой жалости к себе рывком дёрнула скотч со рта и с глаз. Ей показалось, что на клейкой ленте остались ресницы с бровями – так было больно. Но это была сущая ерунда, по сравнению с полученной свободой, возможностью открыть глаза и разговаривать.

А деятельная Рита уже пыталась открыть запертую дверь кладовки, ударяясь о неё худосочным телом. Дверь подрагивала, но не поддавалась.

– Погоди, так ничего не получится,– Валентина Петровна, постанывая, поднялась на ноги и пошарила в кармане юбки.– Вот, у меня есть для ногтей… Сейчас…Тут ведь замок простенький, надо только…Ну вот, мы свободны.

Нащупав пальцами место на двери, где вместо замочной скважины была заглушка с небольшой выемкой, Валентина Петровна маленькой металлической пилкой отперла замок.

Они вышли из кладовки. Рита провела рукой по стене, нашла выключатель. В свете загоревшихся ламп они увидели распахнутые двери пустых витринных шкафов. Стеллажи в кладовке, где они лежали, тоже совершенно пусты. Ни одной бумажки не оставили.

– Даже книжку мою унесли, уроды! – сказала Рита.

Валентина Петровна аккуратно потрогала губы и щёки, которые нещадно болели.

– Не только книжку, но и наши сумки, – проговорила она. – Да плевать на вещи! Главное, что мы с тобой живы и здоровы.

– Ой, у вас кровь, – испуганно сказала Рита, указывая пальцем на бок Валентины Петровны.

Та только усмехнулась и сразу болезненно сморщилась:

– Царапина. Ты лучше скажи, как тебе освободиться удалось?

Рита растопырила пальцы.

– Ногти помогли. Когда ни ушли, я ногтями продырявила скотч на ногах. Потом сняла с губ наклейку, и зубами руки освободила.

–Как же это у тебя получилось? Или тебе руки спереди связали?

–Нет, тоже за спиной, как и вам. Только мне это всё равно, я гуттаперчевая – в детстве акробатикой занималась, сейчас – йогой, так что изогнуться могу как угодно.

Валентина Петровна покачала головой:

– Больше никогда не буду насмехаться над твоими ногтями. Если б не они…

– Я бы и так справилась, честно говоря. Только тогда не ноги сначала бы освободила, а рот, – Рита полюбовалась на растопыренные пальцы. Кисти рук были ещё слегка отёкшими, на запястьях – ссадины. – Мне просто нравится. Красиво же! Надо милицию вызывать, – без паузы и всякого перехода сказала она.

– Надо, – согласилась Валентина Петровна, – вопрос: как? Связи у нас нет, двери заперты, ключи унесли вместе с товаром. Придётся утра дожидаться. Если повезёт, внимание какого-нибудь прохожего привлечём.

– Здесь прохожего можно до морковкиного заговенья ждать. Вот что мы сделаем! – Рита схватила стул и с размаху ударила им по входной двери.

Звон разлетевшегося стекла заглушил возглас Валентины Петровны:

– Сумасшедшая! Нам же за него платить придётся!

– Не придётся, на грабителей свалим. Зато сейчас охрана приедет, они ментов и вызовут, – девушка поставила стул, уселась на него и победно посмотрела на старшую подругу.

– Ты права. Так и скажем.

Валентина Петровна села на второй стул, и они стали ждать приезда охраны.

***

Алик высадил Катю около дверей общежития, и отъехал на небольшую парковочную площадку у торца здания. Он вышел из машины и занялся её помывкой: протёр ветровое стекло и боковые зеркала, поливая водой из пластиковой бутылки со слегка прикрученной крышкой. Он уже вытирал руки салфеткой, когда к машине вразвалочку подошёл высокий спортивный парень в слегка помятых трениках, майке-алкоголичке и резиновых шлёпках на босых ступнях.

– Зря марафет наводишь. Твоему ведру это не поможет. Лажовая тачка, – пренебрежительно сказал он.

Алик не удостоил вниманием говорившего.

Давным-давно, когда Борис появился у них в доме и начал принимать участие в «воспитании» сына подруги, Алик долго не мог к нему приспособиться. У нового «папы» был особый подход к наказаниям – лишение чего-то значимого для ребёнка. Сначала это были сладости, потом запрет в выходные покидать детскую комнату. Мать никогда не вмешивалась, ни разу не выслушала доводов сына и не приняла его сторону. Она предоставила мужу полную свободу в выборе воспитательных методов, поскольку была твёрдо убеждена, что мальчиков должны воспитывать мужчины. Попытки Алика соответствовать требованиям Бориса не приводили к поощрениям. Отчим был равнодушен к его успехам, едко насмехался над неудачами, приговаривая «сам виноват», и всегда был недоволен. Понадобились долгие годы, чтобы Алик понял, что реагировать на унижение – значит обороняться, а это только на руку оппоненту. Он перестал показывать, что его задевают слова отчима. В конце концов, Борису надоело безразличие пасынка, и он прекратил изводить его «воспитательными моментами». Но этот урок и сделанные выводы помогли Алику в дальнейшем справляться с теми, кто желал нанести ему оскорбление. Поступление в военное училище, по сути, было бегством от тотального родительского равнодушия.

– Молчишь? – набычился парень. – Ты вообще, что за хрен с горы?

Алик поднял взгляд. Местный житель сначала смешался, но сразу бросился в нападение.

– Чего пялишься?

Алик закончил вытирать руки и, скомкав салфетку, спросил:

– Чего надо?

–Ты мне не нравишься. Чтоб я тебя рядом с моей Катюхой не видел, понял? – абориген сплюнул.

– Нет, – Алик обошёл парня и направился к урне около подъездной лавочки.

– Ща объясню, – парень попытался схватить Алика за грудки и тут же болезненно вскрикнул. – Пусти! Отпусти!

Он задёргался в нелепой позе с вывернутой за спину рукой, попавшей в безжалостные тиски.

– Слушай внимательно, ушлёпок, – Алик потянул вниз руку собеседника, заставляя его изогнуться ещё больше, и со скукой сказал, – Катя не твоя и не моя, она сама своя. И только ей решать с кем быть. Обидишь её словом, делом или взглядом – сдохнешь.

Алик выпустил собеседника из захвата, слегка пихнул плечом, подставив ногу, и пошёл к урне. Парень неловко плюхнулся на землю, больно приложившись пятой точкой.

– Ну, ты попал! Я тебя ещё встречу… – сидя на земле и потирая пострадавшую руку, зло бросил он в спину Алику. Тот вернулся, наклонился и, глядя в глаза, сказал:

– Не торопись, поживи пока.

Парень только зло зыркнул в ответ, потирая руку.

***

Дверь приоткрылась, и Костя Лукьянов поднялся из-за стола, увидев появившегося в дверях начальника службы.

– Зайди ко мне, – коротко бросил он, и Костя, отложив бумаги, пошёл следом.

– Сколько у тебя дел в производстве? – спросил Матюхин уже у себя в кабинете.

– Пять с лицами и столько же «глухих», – ответил Костя.

– Сроки в этом месяце истекают? – Игорь Николаевич сел за широкий стол, где лежала стопка уголовных дел, подшитых в аккуратные картонные корочки.