Лофт

– Это последняя часть самая стрёмная.

– Да пошёл ты, хватит ныть, – говорит она, и я слышу улыбку.

Сбрасываю звонок. Смотрю вперёд.

На капоте лежат пожелтевшие листья. Над студией уже темно. Выхожу, хлопаю дверью. Воздух пахнет чем-то резким – как будто подожгли листву. Или асфальт.

Мне было скучно.

Не "нечем заняться" – у меня всегда есть, чем заняться. Гитары не настроены, сэмплы не сведены, менеджер ноет, что надо выложить сторис про новый трек. Всегда есть какое-то дерьмо, которое требует внимания. Но скука – это другое. Это когда ты смотришь на мир и не чувствуешь ничего. Как будто в теле нет ни тока, ни импульса. Только тупое шипение на фоне.

Я валялся на кровати в лофте, слушал, как за стенкой Эйвери что-то передвигает с места на место. Она все еще пытается создать уют в этом месте. За окном кто-то орал на парковке. На столе – бутылка, в руках – телефон. Бессмысленная петля.

Открыл директ в Инсте. Просто на автомате. Куча сообщений. Пары голосовых. Кто-то прислал рисунок. Кто-то фотку в футболке с моим текстом. Кто-то – свои сиськи. Я промотал.

Увидел её.

@emilyisntdead. Забавный ник. Пара сторис с концерта. Подписана на меня с 2022-го. Пишет не часто. Последнее сообщение – "Ты в городе?" Без стикеров, без фанатских визгов. Просто прямой текст.

Я ответил.

"А ты хочешь, чтобы я был?"

Три минуты – и она уже прислала номер. Ещё пять – и мы договорились встретиться.

Отель в Сохо. Не люкс, не трэш. Средний ценник, много стекла, много серого. Ресепшн отработал без пафоса. Взял номер, поднялся, включил кондиционер. Сел на край кровати, уставился в стену. Почему я это делаю?

Да хуй его знает.

Скорее, потому что могу.

Она пришла через сорок минут. Маленькая, худая, в чёрной юбке, в тонкой майке без лифчика, с большими глазами, в которых было что-то между волнением и азартом.

– Ты правда Грейсон Митчелл, – сказала она и засмеялась, сразу скидывая это с себя, будто стесняется собственной реакции.

– Пока никто не доказал обратное, – ответил я, делая шаг назад, чтобы она прошла.

Она огляделась, как будто ожидала увидеть гроб с алыми розами и золотым микрофоном. Потом повернулась ко мне.

– Ты часто так встречаешься с фанатками?

– Не очень, – соврал я. – А ты часто встречаешься с голосами из своих наушников?

– Первый раз, – усмехнулась. – Это странно?

– Немного. Но кайфово.

Мы говорили ещё минуту. Может, две. Я даже не запомнил, о чём. Её рука оказалась на моём плече первой. Моя – на её талии. Всё было быстро, но не грязно. Без нужды играть страсть. Просто секс. Как будто оба хотели чего-то, чтобы забыть другие желания.

После она лежала, подтянув колени, закутавшись в простыню, и смотрела в потолок.

– Я слушаю твою музыку, когда мне плохо, – сказала она. – Это вроде как терапия. Немного саморазрушения, немного утешения. Не знаю, как это работает, но работает.

Я лежал рядом, глядя в потолок тоже. Не хотел отвечать. Но всё-таки сказал:

– Она и для этого написана. Чтобы резонанс глушил гул.

Она улыбнулась – почти благодарно.

– Ты другой, чем я думала.

– В лучшую или в худшую?

– В реальную.

Мы помолчали.

Я встал, пошёл в душ. Вода лупила плечи, смывая остатки момента. Когда вышел, она уже оделась.

– Спасибо, что не пытался быть кем-то другим, – сказала она, застёгивая куртку. – И что не дал мне почувствовать себя тупой.

– Спасибо, что не включила влюбленную дурочку.

Она засмеялась.

– Я просто довольно реалистично смотрю на жизнь.

Я заказал ей такси через приложение, дал адрес, без слов. Она поцеловала меня в щёку – коротко, почти беззвучно.

– Не пиши мне, не преследуй – сказала она смеясь.

Я засмеялся в ответ.

– Я постараюсь.

Дверь закрылась.

Я сел на край кровати. Прислонился к стене. Протянул руку к телефону – не знаю зачем, просто потому что движение знакомое.

Я не чувствовал ни вины, ни удовлетворения. Просто снова был в точке ноль.

Как всегда.

Ночь в Нью-Йорке всегда пахнет чуть прелой пылью и чьей-то чужой кухней.

Я выхожу из машины и поднимаюсь по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. В руке звенят ключи, в другой пакет с мятуой коробкой лапши и бутылкой пива. Подошвы липнут к ступеням, как будто сам подъезд устал.

Не включаю свет, когда вхожу в лофт. Не потому что боюсь разбудить кого-то – всем пофиг, кто когда пришёл и ушёл. Просто не хочется нарушать тот полумрак, в котором весь этот дом наконец-то выдыхает.

Сегодня мне это нравится.

Тишина – не звенящая, не пугающая. Просто нормальная. Живая.

Я прохожу мимо кухни, ставлю коробку лапши на бетонную стойку, пиво не отпускаю. Поворачиваю в студию, щёлкаю выключателем у входа, но только на настольную лампу – одну, тёплую. Неоновую херь не врубаю. Не сегодня.

Сажусь на край дивана, беру гитару. Не думаю. Просто на автомате – пальцы пробегают по струнам, нащупывают знакомую прогрессию. Dm, G, Am. Потом бросаю. Не цепляет.

Делаю пару глотков. Лапша пока отдыхает.

Достаю старый винил, который утащил когда-то из квартиры соседа. Elliott Smith. XO. Трек три – “Waltz #2”. Ставлю. Щелчок иглы, и он снова поёт, как будто никогда не умирал.

Я не слушаю себя. Никогда. Это как нюхать собственный пот – слишком много ассоциаций, не туда ведут. А Эллиотт – самое то. Его голос не просит сочувствия, он просто есть. Он в фоновом режиме напоминает, что ты не первый, кто устал.

Выхожу на крышу.

Ночь чуть липкая, не холодная, но неуютная. Луна как будто не в настроении – расплывчатая, без формы. Курю молча. Сигарета тухнет с одной стороны, я не докуриваю. Просто держу её, как повод стоять и не двигаться.

Сажусь на край крыши, вытягиваю ноги, коробка лапши в одной руке, пиво – в другой. Не еда, а ритуал. Поддержание формы. Нельзя же, чтобы менеджер начал срываться и присылать опять белковые завтраки и настаивать на наборе массы и походах в зал каждый день. Он уже был такой период, я чуть не сдох от тоски.

Улицы подо мной как на ладони – машины ползут, кто-то орёт в телефон, какой-то парень несёт пиццу через дорогу вразрез с потоком. В другом окне кто-то моет волосы в душе, видно спину, освещённую слабым светом из бра.

Ничего не происходит, и это лучшее, что может быть.

В голове – ритм. Медленный, глухой, как пульс. Вслушиваюсь. Музыка всегда приходит как простая штука. Как будто ты её не пишешь, а просто ловишь, пока не соскочила с крючка.

В уме строится куплет.

Длинный город, короткий вдох,

Что-то выпито, что-то вброд,

Ты опять уходишь не в гневе —

Просто в ночь. Без слов. Без нот.

Хрень, конечно, но что-то в этом есть. Возможно, начало. Возможно, завтра будет по-другому. Возможно, забуду к утру.

Докуриваю. Выкидываю коробку с лапшой в урну у лестницы, пиво оставляю плескаться на донышке. Возвращаюсь вниз.

На часах три сорок. В лофте всё тот же полумрак. Кто-то оставил свет в гостиной – не моя забота. Музыка в голове не отпускает, но руки уже не хотят гитару.

Захожу в спальню, стягиваю худи. Телефон скидываю на тумбочку. Не гляжу в экран. Пусть горит, если кто пишет. Пусть ждут.

Ложусь. Ровно, без суеты. Знаю, что не усну сразу. Не потому, что есть о чём думать. А потому что мозг – как вечный плеер. Фоном идёт всё. Всё, что слышал, всё, что не сказал, всё, что могло бы стать строчкой.

Дышу. Слышу, как трещит пластинка за стенкой. Оказалось, не выключил. Да и не надо.

Пусть играет.

ГЛАВА 7

Грейсон бесит меня.

Нет, он не просто бесит. Он действует на нервы так, что у меня буквально скрипят зубы. Это не раздражение, не досада – это ярость. Каждый его шаг, каждый звук его голоса, каждый его чёртов взгляд.

Как же он меня бесит.

Этот постоянный хаос. Громкая музыка, бутылки и окурки повсюду, вечно новые девушки, которые появляются и исчезают быстрее, чем я успеваю запомнить их лица. Иногда я выхожу на кухню рано утром, а на диване, уставившись в телевизор, лежит очередная незнакомка, одетая в его футболку. В такие моменты мне хочется просто сжечь этот диван к чёртям.

Я не понимаю, как Райан и Лорен терпят его. Может, привыкли. Может, просто научились игнорировать его существование. Я пока не научилась.

Я пытаюсь работать.

Пытаюсь монтировать новый ролик. Интервью с активисткой, которая борется против запрета абортов в своем штате. Тяжёлая тема. Важная тема. Я часами сижу за ноутбуком, вырезаю ненужные паузы, настраиваю звук, подбираю кадры. Я хочу, чтобы этот ролик был сильным, чтобы он заставил людей думать. Я беру ноутбук и выхожу с ним на кухню, чтобы сделать себе кофе. Нужно хоть немного сменить картинку.

И вот, когда я уже почти заканчиваю, дверь с грохотом открывается.

Грейсон вваливается в лофт.

Пьяный. Конечно.

С усмешкой. Волосы взъерошены, мокрые – либо он попал под дождь, либо снова влил в себя что-то, что не стоило мешать. Чёрная футболка прилипает к телу, рваные джинсы, на запястье болтаются кожаные браслеты, которые выглядят так, будто он носит их лет десять.

Но главное – его глаза.

Карие, почти чёрные.

Темнота без дна, без света. Тяжёлый, прожигающий взгляд, от которого хочется отвести глаза.

Я даже не удивляюсь.

– О, ты опять за своим ютубчиком? – голос тянется лениво, с насмешкой. Он проводит рукой по волосам, встряхивает их так, что капли падают на пол. – Очередная борьба за справедливость? Как трогательно и бесполезно.

Я сглатываю раздражение и не отвечаю. Не хочу. Не сейчас. Я слишком устала.

– И о чём на этот раз? – не отстаёт он, заглядывая мне в экран.

Я медленно поворачиваю голову.

Он слишком близко.

От него несёт виски и сигаретами, а ещё – чем-то металлическим, не могу понять чем именно. Капля воды падает с его волос прямо на столешницу между нами. Я чувствую жар в груди, но не от смущения – от злости.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь не сорваться.

– О праве женщин распоряжаться своим телом, – холодно отвечаю я.

Грейсон ухмыляется.

– О, значит, опять аборты? Отлично. Как же без этого.

Я закрываю ноутбук с таким звуком, будто это не крышка, а дверца сейфа.

– Что ты хочешь сказать? – голос ровный, но внутри всё кипит.

Он чуть наклоняет голову, смотрит на меня, как будто изучает.

– Что я хочу сказать? – он усмехается. Неровно, дерзко. – Что все эти вопли про права – просто попытка избежать ответственности. Все хотят свободы, все хотят трахаться с кем попало и как попало, но никто не хочет отвечать за последствия.

Меня разрывает изнутри.

Сердце бьётся слишком быстро.

В груди нарастает жар, будто меня облили кипятком. Челюсть ноет от того, что я сжимаю зубы.

– Ты серьёзно? – я встаю, стискивая кулаки. – Ты, человек, который всю жизнь делает, что хочет, сейчас пытаешься рассуждать о том, как другие должны распоряжаться своими жизнями?

– Я говорю, что если ты создаёшь жизнь, ты за неё отвечаешь, – пожимает он плечами. Легко. Как будто это не спор, а просто очередная шутка на вечер. – Но кому сейчас нужна ответственность, верно? Проще убить, чем справляться с последствиями.

Моё сердце грохочет в ушах.

– Ты называешь это убийством? – мой голос дрожит, но не от страха. От ярости.

Он опирается спиной о стену, наклоняет голову чуть вбок.

Глаза не моргают.

– А как ещё это назвать? Нежелательной случайностью? Ошибкой? – его голос звучит пьяно, лениво, но глаза – острее лезвия. Они смотрят сквозь. Как будто он заранее знает, что скажет дальше, как будто ему даже не нужно думать.

И вдруг, на секунду, мне кажется, что он говорит не только о женщинах.

Как будто это касается и его тоже.

Но мысль улетает, потому что он добивает меня последней фразой:

– Если ты играешь во взрослые игры, будь готова к последствиям. А если не готова – не играй.

Он сказал это так спокойно, что я хочу ударить его.

Мы стоим друг напротив друга, и воздух между нами буквально искрит от злости. Он выглядит так, будто готов бросить ещё одно колкое замечание, но я не даю ему шанса.

Я разворачиваюсь и ухожу.

Захлопываю дверь так, что стёкла дребезжат.

Грейсон бесит меня.

Но больше всего меня бесит то, что после этих споров у меня трясутся руки.

Но больше всего – то, что после этих разговоров мне хочется не молчать.

Хочется сказать ещё.

Хотя бы что-то.

Потому что в нём есть трещина. Её почти не видно. Но я её чувствую.

И она – почему-то – не даёт мне покоя.

ГЛАВА 8

Эйвери слишком легко злится. И это слишком весело, чтобы остановиться.

Я не могу сказать, что ставлю перед собой цель довести её до белого каления, но… ладно, вру. Конечно, ставлю. Это слишком просто. Пара колких замечаний, лёгкая усмешка – и вот она уже закипает, в её глазах сверкают молнии.

Она слишком живая.

Я слишком привык к вялым эмоциям, к тусклым разговорам, в которых нет остроты. Эйвери не такая. Она вспыхивает, как спичка, и я каждый раз ловлю себя на мысли, что хочу снова кинуть её в огонь.

Сижу с гитарой за столом и пытаюсь подобрать что-то стоящее. Я курю на кухне, хотя знаю, что её это бесит. Выпускаю дым в потолок и смотрю, как он растворяется.

Дни сливаются в одну размазанную линию. Голова ещё гудит после ночи, но это даже приятно – значит, вчера я не зря убивал себя.

Она заходит на кухню.

Ещё одно отличие между нами.

Она вечно напряжённая, я вечно разболтанный.

Она считает, что всё должно иметь смысл.

Я давно понял, что ничего в этом мире смысла не имеет.

– Очередная бесполезная борьба за справедливость? – лениво спрашиваю, перебирая струны гитары.

– Очередной день бездарного существования? – парирует она, даже не взглянув в мою сторону.

Я улыбаюсь.

Делаю глоток пива, хотя на часах ещё нет и полудня.

Да и какая, к чёрту, разница.

– Ну, кто-то же должен поддерживать баланс во вселенной, – тянусь за сигаретами, опять закуриваю. – Если бы все были такими правильными, как ты, нам бы пришлось пить гораздо больше.

Она закатывает глаза, но я вижу, как уголки её губ чуть дёргаются.

Это игра.

Она тоже знает это.

Я откладываю гитару и делаю ещё одну затяжку.

– Кстати, через пару недель я уезжаю.

Эйвери поворачивается ко мне.

В глазах неожиданный интерес.

– Куда?

– В тур. – Лениво выпускаю дым, наблюдая за её реакцией.

И тут происходит странное.

Она улыбается. Искренне. С облегчением.

– Правда? – её голос звучит чересчур радостно. – Наконец-то хоть тишина в доме будет.

Что-то внутри неприятно сжимается.

Как будто меня ударили в живот.

Я должен смеяться над этим, но почему-то не могу.

Я делаю глоток пива, но оно вдруг кажется тёплым, безвкусным.

– Ты так рада избавиться от меня? – прищуриваюсь.

– Ага. – Она делает глоток кофе. – Будет хотя бы несколько недель нормальной жизни. Без шума, без твоих… гостей, без твоих ублюдских шуточек.

Я улыбаюсь, но внутри закипает раздражение.

– Может, я передумаю и останусь? – говорю нарочито небрежно.

– Ну уж нет, – усмехается она. – У тебя же огромная толпа фанатов ждёт, чтобы ты снова орал в микрофон про свою бесконечную боль и одиночество.

Я чуть сжимаю челюсть.

Но тут же маскирую это в ухмылку.

– А ты можешь записать пару интервью с никчемными активистами о том, как ты счастлива без меня. Соберёшь кучу просмотров, потому что упомянешь хоть одного реально известного человека. Я тебе даю на это своё разрешение.

– Засунь его себе в зад. Не переживай, я не собираюсь пачкать в таком дерьме свой контент, сколько бы просмотров это не принесло.

Я смотрю на неё исподлобья.

Почему меня так задевает этот разговор?

Я же этого и хотел, да?

Но почему мне хочется заставить её сказать что-то другое?

Я встаю, подхожу ближе.

Намеренно заходя в её личное пространство.

Она не двигается, но я вижу, как её пальцы сильнее сжимают стакан.

Она не отступает.

Хорошо.

– А что ты будешь делать без меня? – голос у меня ниже, медленный. – На ком оттачивать своё остроумие? Или найдёшь нового "монстра", против которого можно бороться?

Она вздёргивает подбородок.

– Думаешь, ты центр вселенной? – её голос капающий сарказмом. – Ты просто мелкий временный раздражитель. Как мерзкий, вечно издающий мерзкие звуки, комар. В мире есть монстры поважнее и поинтереснее.

Я смеюсь.

– Конечно. У тебя ведь идеальная схема, да? Найти кого-то, кого можно разобрать на части и выставить злодеем. Ты живёшь за счёт чужих проблем, Эйвери. Без них ты просто никто.

Она замирает.

Я вижу, как её дыхание становится чуть глубже.

Она резко ставит стакан на стол.

– Ты реально настолько жалкий? – её голос бьёт точно в цель. – Ты пытаешься вывести меня из себя, просто потому что тебе скучно? Или потому что я не восхищаюсь тобой как остальные девчонки? А может потому что я не обращаю на тебя внимание? Смазливый музыкант-однодневка, который боится, что его забудут, как только он уйдёт из комнаты. Именно поэтому ты творишь столько херни напоказ – чтобы о тебе говорили.

Челюсть сжимается.

Горло неприятно тянет, как будто я пропустил стакан дешёвого виски залпом.

Блять.

Она умеет бить.

Она бросает последний взгляд, разворачивается и уходит.

Дверь захлопывается.

Я остаюсь стоять, выдыхая дым.

Понимаю, что хочу, чтобы она вернулась и продолжила этот спор.

Потому что когда она уходит, мне становится слишком тихо и скучно.

Я делаю ещё один глоток пива, но оно вдруг кажется пресным.

ГЛАВА 9

Я не собиралась его слушать. Это произошло случайно.

Я просто шла по коридору, держа в руках ноутбук и стакан кофе, намереваясь засесть за монтаж. В лофте, к счастью, было тихо – редкий момент, когда Грейсон не устраивал вакханалию. Райан где-то зависал с камерой, Лорен сидела в своей комнате и, наверное, рисовала эскизы.

Я уже почти дошла до своей комнаты, когда услышала это.

Гитарный рифф. Глухие удары барабанов.

И его голос.

Меня будто парализовало.

Я замерла у приоткрытой двери в одну из комнат, где размещалась домашняя студия Грейсона. Он редко использовал её, но сейчас оттуда лился звук.

Он репетировал. Или писал что-то новое.

Я знала, что у него тур на носу, но никогда раньше не слышала его так – без толпы, без сценического образа, без огней прожекторов.

Только он и музыка.

Голос – хриплый, срывающийся. Не чистый, не выстроенный – он будто ломался прямо в записи, но от этого становился только ближе.

В нём было что-то сырое, слишком настоящее. Гитара рвала воздух, бас гудел в стенах, и на секунду я забыла, что должна его ненавидеть.

Мне хотелось уйти. Закрыть дверь. Сделать вид, что этого момента не было.

Но я не могла сдвинуться с места.

Он был поглощён этим.

Голова чуть опущена, губы едва заметно шевелятся в такт словам, пальцы ловко бегают по грифу. Он будто забывал, что в лофте есть кто-то ещё.

Это не сцена. Не шоу.

Это что-то личное. Слишком личное.

Чёрт.

Мне нравится его музыка.

Я ненавижу это. Ненавижу себя за это.

Я сжимаю стакан с кофе так сильно, что крышка трещит.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Какого хрена он вообще должен быть в чём-то хорош? Разве он не должен быть просто раздражающим, самовлюблённым ублюдком, живущим в своём хаосе?

Разве он не должен быть просто человеком, которого мне легко ненавидеть?

Но я стою, слушаю и понимаю – это нечто большее.

В этом есть боль. Не поза, не жалоба, не мелодраматичное «смотрите, как мне плохо».

Что-то, что он никогда не скажет вслух.

Это звучит так, будто он разваливается на части, но продолжает играть, чтобы не сломаться окончательно.

Я ненавижу, что слышу это.

И ненавижу, что понимаю.

В этот момент Грейсон открывает глаза.

Всё рушится за секунду.

Его взгляд встречает мой, и вместо хрупких, сырых нот – лишь ухмылка.

Он резко меняется, как будто кто-то щёлкнул переключателем.

– Наслаждаешься, Коллинз? – его голос всё ещё пропитан музыкой, чуть охрипший.

Я моргаю.

Пытаюсь вернуть себе контроль.

– У тебя паршиво выходит, – бросаю я, стараясь звучать безразлично.

Он смеётся коротко, глухо, как будто я сказала что-то до смешного наивное.

– Конечно. Но ты ведь не ушла, да? – он медленно наклоняется вперёд, опираясь на гитару. – Стоишь тут, как фанатка у задника сцены. Давай, Коллинз, может, попросишь автограф?

Я сжимаю зубы.

Раздражение накатывает мгновенно.

– Да пошёл ты, Грейсон.

– Оу, какие мы злые, – он лениво откидывает волосы назад, уголки губ приподняты в насмешливой улыбке. – Значит, слушать можешь, а признать, что нравится, – нет?

– Тебе показалось, – отрезаю я, и мои пальцы сжимаются на стакане так, что он может треснуть.

– Конечно, конечно, – он кивает, но в его глазах пляшет веселье. – Только проблема в том, что я видел твоё лицо. Я видел тысячи таких лиц.

Он встаёт, делает пару неторопливых шагов ко мне.

– Ты втянулась, Коллинз. Тебе нравится.

Я чувствую его слишком близко.

Гитара между нами – единственное, что разделяет пространство.

Мои пальцы сжимаются сильнее. Хочется сказать что-то едкое, но язык прилипает к нёбу.

Я должна уйти. Прямо сейчас.

– Ты чертовски переоцениваешь себя, – выплёвываю я. – И свою музыку.

Грейсон ухмыляется шире.

– А ты чертовски плохо врёшь.

Воздух между нами искрит напряжением.

Его ухмылка только злит меня больше.

Я делаю резкий шаг назад, разворачиваюсь и выбегаю из комнаты, чувствуя, как жар пульсирует в висках.

Чёртов Грейсон.

Чёртова его музыка.

И чёртова я, которая не может её ненавидеть так, как должна.

Как такой мерзкий человек может делать такую музыку?

Я закрываю за собой дверь, сажусь на кровать. Стакан всё ещё в руке, кофе плескается через край. Я не чувствую вкуса. Только звук. Его голос застрял у меня в голове, как заноза. Он пел не для меня. Но я слышала. И теперь уже ничего не могу с этим сделать.

ГЛАВА 10

На кухне пахло кофе и чем-то подгоревшим. Райан стоял у плиты, возился с тостами.

Я зашёл босиком, зевнул и ткнул пальцем в кофемашину:

– Ты уже сделал себе?

– Да, можешь использовать, она заправлена, – не обернулся он.

Я налил себе двойную порцию эспрессо, уставился в окно.

Там был солнечный, скучный, нормальный день.

Один из тех, которые у меня обычно заканчиваются чем-то странным.

– У вас там что, тур намечается, да? – спросил Райан, как бы между делом.

– Вроде да. Канада. Но даты мутные. Если с организацией не накосячат, будет месяц. Может, больше.

– Канада – круто. Я был зимой. Снимали кампанию на севере. Всё белое. Ни людей, ни связи. Только ты, дроны и три слоя термухи.

– Звучит как рай.

– Скорее как криокамера. Но красиво, да.

Он поставил тарелку с тостами на стол. Я взял один.

Мы молчали. Было тихо. Уютно.

И тут – её шаги.

Лёгкие, чёткие.

Эйвери вошла в кухню. Волосы затянуты в хвост, чёрный топ, обтягивающие легинсы. В руках – бутылка и перчатки, висящие на пальце. Лицо собранное. Как будто не утро, а выход на ринг. Она набрала воду в бутылку и уже развернулась, чтобы уходить.

Я качнул головой:

– Кто-то сегодня получит по роже?

– Груша, – ответила она, не глядя.

– Ну ты, главное, аккуратнее. А то вдруг получишь сдачи.

Она повернулась. Подняла средний палец.

– Грейсон, иди нахуй.

– Уже бегу, только не бей меня.

Она ушла.

Тишина вернулась.

Райан допил кофе. Поставил кружку. Повернулся ко мне.

Смотрел не как обычно. Жёстче.

– Не шути про это.

– Про что именно?

– Про её зал. Про кикбоксинг. Это не просто спорт для неё. Это часть её системы выживания.

Я замер.

– Она не просто ходит бить грушу, Грей. Она так защищается, чтобы всегда быть готовой дать сдачи. Потому что раньше – не могла.

– Раньше?

– Партнёр-абьюзер. Старше на лет десять. Когда ей было девятнадцать. Мы тогда только с ней начали общаться в универе, я не понимал масштаб проблемы. Он её бил. Регулярно. Сломанное ребро, синяки, оторванный контакт с реальностью. Манипуляции, изоляция. Всё по классике.

Я моргнул.

Эта информация просто не вкладывалась в то, что я знал про неё.

Про Коллинз, которая держит ровную спину даже, когда на неё давит потолок.

– Ты серьёзно?.. – выдохнул я.

– Очень. Она не рассказывает никому. Ты уж точно – не тот, кому она даст эту историю в руки. И это нормально. Но я хочу, чтобы ты был в курсе.