скачать книгу бесплатно
– Я могу тебе помочь, у меня шпилька есть.
Дана посмотрела на нее с недоверием.
– А ты умеешь?
– Ну да…
Увлеченные совместным вскрытием книги на заваленном бумагами офисном столе девушки, несмотря на объединившее их общее дело, смотрелись контрастно. Худая, гибкая, как проволока, черноволосая Дана, и неуклюжая, необъятных размеров круглолицая шатенка Марина, которая только добыв из своей прически шпильку, уже начинала потеть и задыхаться.
Зато пальцы у Марины были ловкие; пару раз крутанув загнутой шпилькой в замке, что-то зацепив, она выдохнула и ткнула пальцем в бронзовый угол:
– Готово. Красивая. В антикварной лавке купила?
– Взяла почитать у подруги. Марин, ты уверена, что тебе это будет интересно?
– Ой, конечно! Можно я тоже посмотрю?
Будучи человеком одиноким и неприкаянным, Марина исповедовала навязчивость как норму общения.
Обычно Данка ее посылала, но тут сжалилась и пожала плечами. Хочет читать воспоминания графа – пусть читает. В конце концов, граф – фигура виртуальная, и Марина не станет его ревновать к Дане, как еще совсем недавно ревновала к ней нового сотрудника Ростислава Пуговкина. В итоге Пуговкин достался Дане, но оказался скучным прагматиком, не видящим дальше собственного носа.
Начали девушки, как воспитанные люди, с первой страницы.
«Уважаемый читатель! Мы с тобой живем в эпоху утраты таких понятий, как честь, дружба, благородство и самопожертвование. Мы видим, как…».
– Да граф у нас моралист, – хмыкнула Дана, однако Марина на ее иронию не отреагировала. Она увлеклась текстом, а уже через полчаса хлюпала носом вытирала глаза.
– Вот ведь люди раньше умели, а? – вздыхала она. – До мурашек…
– Чебурашек, – передразнила ее Дана.
Текст читался легко, и она вдруг пожалела, что делит его с кем-то.
*
Той ночью во сне Марина, что называется, первый раз в жизни почувствовала не только мурашки, но и саму себя мужиком. Некоторые реальные особи мужского пола и за всю жизнь не разу им не бывают, а у Марины, вот, получилось – зажиточным деревенским мужиком, обремененным двумя сыновьями и взрослой красавицей-дочерью, работниками и приживалкой.
Сон начался с горницы, где за столом за столом собралась семья, перед большим казаном картошки. У каждого в руке была деревянная ложка с вырезанным на ней именем. От ложки Марина узнала, что ее зовут Касатон, жену – Марья, сыновей – Архип и Матвей. Что же до дочкиной ложки, то лежала она на столе надписью вниз.
Откуда-то Касатон знал, что никто не станет есть, пока он первый не протянет руку к казану.
Касатон крякнул, подцепил из казана, откусил, заел луковицей. Занавеси в горнице отчего-то были задернуты, хотя на дворе стоял день.
– Ты б сходила прогулялась, Анфиса, – шептала мать, – Тешка на кухне занята, воды принести некому.
Тешкой, знал Касатон, звали их бабку-приживалку, непонятно кому непонятно кем приходившуюся, но полезную в хозяйстве, хоть и жутко трепливую.
– Не могу я, матушка, – отвечала Анфиса.
Теперь Касатон вспомнил, что дочь его, бледная, слабая, уже третью неделю сидела в светелке и вышивала красные цветы.
– Слушай меня, – как-то раз приживалка потянула Марину-мужика за руку и взволнованно зашептала:
– Если девка в немочи и красные цветы вышивает, старики говорили, упырь к ней ходит…
– Да ты рехнулась, Тешка? – рявкнул Касатон. – Какой упырь?
– Точно говорю – упырь! – вращая светло-карими буркалами, шептала приживалка. – Его найти надо и кол осиновый в грудь ему забить.
Тогда Касатон, конечно, не поверил, а сейчас, беспокоясь о дочери, всерьез задумался, а не сходить ли, не поискать ли ему упыря. Не набить ли ему лицо в конце концов. Касатон был человеком действия, пусть бы даже и противоправного.
Вспоминая об этом, Касатон вгляделся в щелястые узоры на отшлифованных временем бревенчатых стенах родной хаты, на рамы с пыльными стеклами, на занавески – расшитые крестами, льняные – и тяжело задумался, словно бы прося благословения у пяти поколений своих предков, живших и почивших в бозе некогда в этом огромном, еще во тьме веков возведенном срубе.
Анфиса не только не гуляла, но и не ела. Ее лицо при тусклом полуденном свете выглядело зеленоватым, и казалось, что она с трудом держится на скамье.
Картофель в казане, еще минуту назад казавшийся таким аппетитным, перестал привлекать Касатона. Бросив семье краткое «Ешьте» и жестом остановив поднявшуюся было Марью Савельичну, глава тяжело поднялся из-за стола (габариты Марины никуда не делись), с грохотом отодвинул (на полу бы доски перестелить, давно пора) стул, стянул в сенях с вешалки свой зипун и направился в сарай.
– Никому не ходить за мной, – бросил он домашним через полчаса, закрывая калитку. – Вернусь к вечеру.
Так деревня узнала, что Касатон ищет упыря.
Анфиса тем временем становилась все слабее и прозрачнее, и теперь почти не выходила из светлицы.
– Окстись, – говорила ему Марья, – Тешка напридумывала, а ты и поверил.
– А ты никак можешь иным образом объяснить эту немочь? – окоротил Касатон супругу. – Вот то-то и оно, – вздохнул он, когда она пожала плечами и перекрестилась.
На третий день Касатон, к тому времени поистине одержимый поисками мистического обидчика, составил карту местности и поделил доступные ему земли на четыре части – северную, южную, западную и восточную. Три из них были уже осмотрены, оставалась южная, где были самый бурелом и овраги, которые в деревне называли «балками». В поисках грибов и ягод деревенские дети могли дойти пятой-шестой балки, самым большим героизмом среди них считалось дойти до десятой – путь занимал пять часов – а самые сильные и упорные, согласно деревенским легендам, доходили до двенадцатой балки.
За оной, по словам односельчан, располагались заброшенные каменные постройки и старый погост с почти утонувшей в болоте часовней.
Касатон выдвинулся с утра, и, когда солнце зацепилось за кромку леса, был уже за двенадцатой балкой. Не пропуская ни одного укрытия, где, по его мнению, и по словам знающих людей мог бы прятаться страшный ходячий мертвец – брошенные шалаши, амбары, склепы старых могил, Касатон нашел человеческий череп без нижней челюсти, а уже миновав балку, набрел на старую, но жилую деревню, в которой не был с юности. Насколько он помнил, называлась она Железково, и парнями они стояли против железковских в кулачных боях.
С тех пор деревня изменилась – домов стало меньше, а те, которые помнил Касатон, состарились и осели. Зато дорога, некогда заросшая травой, почти лишилась ее, стала шире и ровнее.
Присев на камень возле околицы, Касатон развернул было узелок с едой, разложил куски хлеба, но внезапный шум за поворотом отвлек его.
На дороге, как и в старые времена, дрались. Правда, всего двое. У одного был топор, у второго – коса. Суть своего конфликта оппоненты, видимо, оба прочувствовали еще прежде, поэтому ныне дрались без слов, только покрикивали друг на друга иногда, да крякали от усилий.
Касатон засмотрелся так, что и про голод забыл.
– Приветствую вас, – произнес кто-то сбоку. – Вот же ж озверели, черти.
Касатон оглянулся. Рядом и чуть позади стоял человек в черных бриджах и белой рубашке, холеный аристократ. Его короткие черные волосы были в беспорядке прижаты к черепу, словно он только что снял шапку или парик, однако в руках ничего из этого не было, только книга, заложенная пальцем, да теплый еще свечной огарок.
– Думал почитать в тишине и покое, – пожаловался человек. – А тут сеча случилась.
Голос у человека был странный – вроде бы приятный, богатый, и речь уважительная, но какой-то двойной, словно кто-то рядом говорил за него, или он за кого-то.
– Мир вам, – осторожно сказал Касатон. – Я здесь не живу, из-за балок пришел, и кто эти люди – не знаю. Меня Касатон зовут.
– Рад познакомиться, – кивнул аристократ. – Я Виджен, граф Гнедич.
– Не тот ли молодой наследник Гнедичей, которого в соседнем от нас поместье ждут вот уже третий год? – сощурился Касатон. – Слухи разные про вас, ваше сиятельство, ходят. То ли погибли вы, то ли выжили.
Граф коротко рассмеялся.
– Да я и сам не знаю. А ты, видать, тот Касатон, что упыря ищет? До меня, видишь ли, тоже слухи доходят.
Касатон вздохнул.
– Я это. Я ищу. Совсем девица захирела.
– Слушай меня, Касатон, – аристократ перешел на доверительное обращение, – скажу тебе, что в деревне слышал: ни при чем здесь упырь.
Касатон почувствовал нехорошее. Хотя что может быть хуже упыря?
– А в чем же дело, ваше сиятельство? – выдавил он сипло. – Нешто…
– В тягости она, – прошептал граф. – А кто виновник, неизвестно. Но я знаю.
Зашатался Касатон, покосился на драку; та стихала уже.
Захотел отнять косу и порешить того, на кого граф укажет.
– Кто же это? – прохрипел Касатон. – Кто посмел…
– А кто в деревне у вас самый сладкоголосый?
– Петр Савушкин…
– Вот он и напел Анфисе твоей такой мотив, что не устояла она, заслушалась.
– Убью! – прорычал Касатон, оглядываясь во гневе. Помнил он, что если разозлится, разум теряет. Вот и теперь накрыло: потемнело в глазах, точки фиолетовые замелькали.
– Не надо, – торопливо прервал его граф, чей двойной голос доносился словно сквозь вату. – Я знаю, как помочь вам. – Он схватил Касатона за плечо. – Тем более, Анфиса не виновата. Она когда поняла, что Петр задумал, уйти хотела, но он ее сонным зельем обкурил.
– Кто об этом знает?! – прорычал Касатон.
– Теперь уже только я, – успокоил его граф. – Петька в этой деревне тоже не ко двору пришелся…
Касатон прислушался.
Драка закончилась, где-то голосили бабы.
– Косой его, – объяснил граф. – Лезвием по шее. Только что. Теперь дознание будет. Но нас это не касается.
– А что, – Касатон шумно дышал, – что нас касается?
– Нас касается вот что, – граф поднял свечной огарок, уже еле различимый в темноте. – Нужна мне хозяйка в замок. Ты человек не последний, дочь у тебя красавица. Я на ней женюсь; ребенка признаю своим, образование ему дам. От тебя только одно требуется…
– Ваше сиятельство, – оторопел Касатон, – неужели…
– Да, – кивнул граф. – Вы, Касатон Гордеич, должны молчать. До самой смерти. А после нее… после можете просить, что хотите.
«Что мне нужно… Я не знаю… я вообще не он… я – Марина!»
– Хочу похудеть! – крикнул Касатон, внезапно осознав себя Мариной, чье главное желание было сильнее морока увлекательного сна.
Граф улыбнулся.
– Пять лет служить мне будешь, – сказал он. – Найди на окраинах стену, где написано «Тахрир» – свобода. Дальше все ясно будет. Ну и сны у тебя, Марина.
…Марина сначала вскочила на кровати, а только уже потом проснулась. Все было так реально: деревня, битва, граф этот… даже запах утоптанной травы до сих пор мерещился.
– Надеюсь, с Анфисой все в порядке, – прошептала она, вытирая потный лоб. – Ну и сны у меня, да.
*
За вечерней чисткой зубов Дана почему-то вспомнила, как в четыре года, в далекой стране, она и ее друзья, соседские дети, придумывали мороженое своей мечты. Дана придумала радужное. Слой вишни, слой апельсина, слой лимона, затем киви, голубика, слива, черника. И вот она рассказывала детям, что мечтает такое попробовать. А дети уважительно молчали.
В последовавшем за тем воспоминанием сне Дана снова была четырехлетней девочкой с радужным мороженым в руке. Она стояла посреди площади, обросшей по периметру бурьяном и злаками, розовыми цветами мальв и разноцветными – космеи.
Вокруг свистели и рвались снаряды. Над головой был слышен гул самолетов, а Дана совсем не знала, куда идти, и понимала, что через пару секунд ее убьют, и она проснется. Проснется, так и не попробовав радужное мороженое, потому что война была ценой за исполнение детской мечты.
Рядом просвистел осколок, и щеку обдало жаром.
Не сон? Слишком логично.
Дана огляделась.
– Девочка, – шептал кто-то, укладываясь в паузы между выстрелами. – Девочка, падай! Падай на землю!!!
Голос шел из подвала ближайшего дома, и, хотя дом был далеко, звук долетал хорошо.
Дана упала на локти. Рядом взметнулась земля, поднятая разрывной пулей. Очередь с самолета. Пригнув голову, Дана ползла на локтях к окну подвала.
Одна пуля зацепила ее толстое драповое пальтишко, обожгла бедро. Другая тронула волосы.
Дана ползла и плакала. Мороженое не дадут сьесть. Чего устроили, лишь бы не позволить.
Но вот и окно.
Чьи-то белые руки взметнулись навстречу, потащили вниз.
– И хорошо… отлично, – говорил кто-то, неумело отряхивая маленькую Дану, так и не выпустившую из руки мороженое. Теперь оно было в песке и пыли.
Спасший Дану мужчина был тонок, черноволос и одет в некое подобие старинной военной формы: синий мундир, лосины и шпага на боку. К этой войне он никак не подходил.
