Счастлив снаружи, счастлив внутри. Как построить жизнь мечты, ориентируясь на свои подлинные желания, а не навязанные стереотипы

• либо от привилегий взрослого жить как хочется, то есть свободно.

Взрослость – это состояние, которое нельзя представить, будучи ребенком. Чтобы явился человек-взрослый, человек-ребенок должен перестать существовать. Поэтому, естественно, все ваши внутренние дети в бессознательном боятся взрослости так же, как в реальности люди боятся смерти.

Недоросль может попытаться собрать взрослого из детских «деталей», но это всегда будет только пародия на взрослость.

Забавно наблюдать, как бессознательное поначалу собирает образ взрослого из граней той незрелости, которой располагает, и получается кунсткамера, парад уродцев: человек без головы, прозрачный человек, человек с русалочьим хвостом, надувной человек и т. д. В жизни мы выглядим так же нелепо, когда пытаемся изобразить уверенность из неуверенности, спокойствие из беспокойства, счастливость из несчастливости. Когда пытаемся казаться сильными и властными, оставшись внутренне детьми, и, облачась в высокомерную холодность или деланое безразличие, выпячиваем эго, раздуваясь индюком.

К счастью, в практической работе с бессознательным можно создать, увидеть и почувствовать свою взрослую версию. Увидев лишь однажды, ее невозможно забыть. Поскольку только из нее и происходит та идеальная – настоящая – жизнь, которую вы хотите. Взросление проходит через смерть детей внутри. Но это не страшно. Страшно так и провести всю жизнь ребенком с психологической точки зрения, цирковой лошадкой бегать по кругу, ходить с протянутой рукой и просить подаяния любви. Или человеком на двух стульях. Буридановым ослом[6], который так и не выбрал ни взрослость, ни детство и умер без любви.

Идеал как бегство и убежище

Из детской слабости наш Недоросль неудачно мыслит о желаемом жизненном идеале. Идеал видится ему радикальным покоем, избавлением от непосильного труда. Он ищет идеал как нечто отдельное от себя. Убежище, где можно будет наконец-то отдохнуть от непосильного труда. Мыслит одноразовым подвигом: достигну – вот тогда и заживем.

• Постройнею, вот тогда и полюблю себя.

• Разбогатею – и позволю себе делать то, что нравится.

• Добьюсь успеха – и тогда займусь здоровьем.

Он мыслит: нужно накопить усилия, рвануть, пробраться в идеал, как через платяной шкаф – в Нарнию, а дальше все само как-нибудь сложится. Лишь бы проникнуть партизаном в рай, а там сам черт не брат.

Но бессознательное знает: рай – это посмертное существование. Жизненный идеал покоя мухи в янтаре для бессознательного – смерть. Прижизненная смерть пожизненно.

Задача бессознательного – обеспечить выживание, а вовсе не прижизненную смерть, и радикального покоя оно будет избегать любой ценой.

Бессознательно наш Недоросль будет обречен именно не достигать собственных целей, возведенных в ранг убежища, а значит – не стройнеть, не богатеть и не преуспевать, чтобы не умереть прижизненно.

На заре практики у меня была примечательная сессия. Героиня пришла с проблемой лишнего веса, и в образном пространстве бессознательного мы сразу вышли на ее вторичные выгоды от проблемы. Лишний вес позволял героине не быть успешной. Когда мы запросили показаться тех, кто в пантеоне ее образов был против вероятности успеха, явился образ ее предков-казаков, которые считали, что богатство и почести добываются в бою. «А тебе, бабе, куда на войну, твое место у печки», – говорили они – совершенно справедливо, по меркам своего времени. Успех вызывал сильный страх героини, так как в ее бессознательном приравнивался к риску умереть в бою. И чтобы не преуспевать (даже случайно), бессознательное обеспечило ей лишний вес. Ведь в наши дни богатые, успешные и стройные – это одни и те же люди. «Чтобы не быть успешным, проще всего не становиться стройным», – рассудило бессознательное, ловко скрестив исторические и современные стереотипы.

В полную силу Недоросль жить, конечно же, не хочет. В глубине души он хочет упокоиться прижизненно: хочет на ручки и под одеялко вечного покоя. В поисках идеала как убежища считает, что спасается от смерти, на деле же спасает самого себя… от жизни.

Еще пример. Героиня пришла ко мне на сессию с жалобами на саботаж своего дела и ухудшающееся зрение. Фигура в бессознательном, ответственная за проблемы со зрением, как по учебнику, сказала, что не хочет видеть будущее, в котором рано или поздно – смерть. Когда я спросила героиню, как она сознательно относится к смерти, та ответила, что в Бога не верит, но, случись что, «в церковь бегает». В роли хозяйки такого двоякого отношения к смерти вышла подростковая фигура героини, которую настолько напугали рассказы старших о посмертных мучениях, что она решила на всякий случай перестать верить в Бога. Мол, во что не верю – того нет. И все бы ничего, но – парадокс – именно материалистический взгляд на смерть как на небытие и создал в бессознательном действительный страх смерти как небытия. Настолько сильный, что решено было физически выключить зрение и не смотреть в то будущее, где смерть. Классический пример того, как человек приходит именно к тому, чего боится, от чего бежит.

Мы трансформировали идентичность девочки-подростка, вырастили ее до взрослого состояния и получили эталонную фигуру, которая сказала героине: «Ты ничего не делаешь – ни в лечении зрения, ни в своем деле, – поэтому и результатов нет». Так мы узнали истину, которую все знают, но… ничего с этим знанием не делают.

Недоросль видит идеал как легитимную возможность сбросить планку требований к себе. На этот спрос приходят сетевые доширак-психологи и предлагают обезболивающее. В соцсетях вирусятся ролики с разоблачениями: «Женщинам с высоким интеллектом трудно выполнять бытовые дела, вот поэтому ты не любишь готовить и убираться, а не потому, что ты ленивая». И рядом: «Пишешь как курица лапой? Это не ты неряшливый, это у всех людей с высоким интеллектом почерк неразборчивый». Так мы рискуем получить посредственность с плохим почерком и немытой посудой, а вовсе не интеллектуала.

Везде, где идет борьба за свободу, равенство и справедливость, мы непременно встретим ярких представителей психологической незрелости. Диванный феминизм, бодипозитив, толерантность – типичные убежища людей-детей.

Психологическая незрелость и ее верные спутники – низкая самооценка, убежденность в неправильности мира и бессмысленности собственного бытия – рождают у людей-детей потребность становиться частью массовых движений – чего-то большего, чем они сами.

Во всех сообществах, движениях и стратах, где пропагандируется снижение планки требований к себе, смягчение усилий и отказ от стремления к трудному совершенству, мы встретим тех людей-детей, что не справляются с взрослыми задачами, чей жизненный идеал – это возможность избавиться от непосильного труда. Так, например, в одной из сетевых феминистических дискуссий о диктатуре патриархата в произведениях великих художников и скульпторов мне встретился изумительный комментарий:

«Я сама хожу с небритыми ногами три года и очень хотела бы видеть больше образов женщин с естественными волосами на теле. Так как Я и сама активно рисую, Я стараюсь везде, где могу, уделять внимание этой детали женского образа. Конечно, это возможно не везде. Я аниматор, и в одном из Своих мультфильмов Я пыталась прорисовывать героине на ногах волосы. Однако изображать тонкие волоски из кадра в кадр оказалось просто невозможно из-за того, какой колоссальный объем работы это добавляло при проработке каждой сцены, и от этого в итоге пришлось отказаться. Однако в Своих иллюстрациях Я достаточно активно эту тему затрагиваю. Волосы на ногах – неотъемлемая часть Меня, поэтому и на Моих иллюстрациях героиня свободно существует с небритыми ногами».

В этом комментарии прекрасно абсолютно все. Во-первых, неспособность автора быть верным своим принципам в своем же деле («просто невозможно из-за того, какой колоссальный объем работы»). Готовность к колоссальному труду и верность принципам – это сугубо взрослая способность. Во-вторых, если заглавное «Я» еще можно объяснить калькой с английского, то в «Своих», «Меня», «Моих» уже читается грамматическая претензия на уровень Творца, которая вдвойне забавно смотрится, когда стоит в одном абзаце с отречением от взрослого труда.

Нередко встречается и обратное, когда психологически незрелый человек, гонясь за взрослым непосильным совершенством, невротизирует себя, бездумно задирает планку требований и перегорает. Взрослый предъявляет высокие требования к себе не потому, что хочет прыгнуть выше головы, а потому, что эти требования уже посильны для него, естественны, как сама жизнь.

Нас восхищают те, для кого высокая планка досягаема. Мы ценим не столько внешнее совершенство, сколько внутренние основания, сделавшие его осуществимым. Невротическое неестественное совершенство никого не красит. Мы не восхищаемся болезненно худыми, чья стройность – результат булимии. Мы не восхищаемся успешными, чей путь к успеху был по головам. Мы восхищаемся теми, кто способен делать сложное легко[7]. Единство внутреннего с внешним восхищает нас своей правдивостью. Разобщение внутреннего с внешним отталкивает нас своим двуличием. Мы ценим правду и не любим ложь.

Человек-ребенок живет на качелях «очарованность – разочарованность». Он очаровывается недостижимым идеалом, но вскоре разочаровывается своей неспособностью его достичь. Очарованность дает ему силы на рывок. Разочарованность предельно обесточивает его. Оттого люди-дети кидаются в крайности: либо тотальное искоренение своих несовершенств, либо тотальное потворство им. И предъявляют требование возвести пороки в ранг добродетелей.

Взрослость – это не одна только способность к сверхусилиям, как мыслит Недоросль. Любой невротизированный человек-ребенок может прилагать нецелевые сверхусилия.

Взрослость – это умение стремиться к совершенству и одновременно выдерживать несовершенство.

Взрослый может смотреть, не отводя глаз, на свое текущее несовершенство и продолжать двигаться к идеалу, даже если тот недостижим. Недостижимость идеала и свое несоответствие ему не повергают взрослого в отчаяние. Он не бросает попыток, не опускает рук. И не бежит рывками. Он следует завету Марка Аврелия[8]: «Делай что до́лжно – и будь что будет». Для такого пути на дальнюю дистанцию, конечно же, нужна стабильная глубинная энергия, которой у ребенка нет. Оттого люди-дети не умеют ни трудиться основательно, ни качественно расслабляться. Даже тогда, когда им отдыхать уже не только можно, но и нужно, чтобы сохранить здоровье.

Однажды на заре моей практики я работала с молодым человеком, который жаловался на панические атаки. Когда мы проявили в образном пространстве бессознательного фигуру хозяина его панических атак, тот сразу сообщил их подлинную цель: заставить молодого человека пересмотреть свой подход к работе и отдыху. Оказалось, на работе мой клиент прокрастинировал, а приходя домой, не мог расслабиться из-за невыполненных вовремя задач. В рабочее время не мог заставить себя напрячься, а в свободное время не мог заставить себя расслабиться. И не работал, и не отдыхал как следует.

Когда вы не справляетесь с нагрузками и не умеете создать гармонию работы и отдыха, всегда есть детское решение – сбросить нагрузку. Но есть и взрослое решение – задать себе вопрос: как стать и быть тем человеком, для которого необходимые нагрузки посильны, а лишние не нужны?

Примечателен рассказ моей клиентки, у которой лишнее ушло само собой:

«У меня после терапии миллион лишних телодвижений отвалилось за ненадобностью и в отсутствие смысла. При этом мир не рухнул, и в целом это ни на что не повлияло глобально (как думалось изначально).

Я с двумя подругами-мамочками так поработала и слышу теперь от них, что, оказывается, можно не наготавливать первое-второе-компот по пять раз в день, а готовить из любви и по необходимости, вследствие чего готовка из ненавистной рутины превратилась в приятный быт.

Кстати, еще интересный бонус к этому всему: дисциплина перестает быть проблемой. Когда действуешь не из невроза, а из любви, замечаешь, что некоторые вещи просто делаешь регулярно в радости. Хоть это и очевидно, но обнаружить было очень приятно».

Стратегии латентного самоубийства (необязательно физического, а социального, к примеру) – тоже радикальное стремление к покою и отказу от усилий.

Пример из практики. Ко мне на сессию пришла клиентка с проблемой саботажа, который уже не просто создавал ей дискомфорт, а прямо-таки доводил до денежных проблем (самоубийство в деле). Когда мы проявили образ идентичности, ответственной за саботаж, – увидели фигуру на диване, и она сказала, что сознательно ведет мою клиентку к смерти… чтобы отдохнуть. Пришлось немного пробежаться по истории религий, чтобы показать фигуре разные взгляды на посмертное бытие. Услышав, что смерть – это не отдых, а, скорее, новая работа, идентичность вскочила с дивана с криком: «Меня обманули!» Так стала возможной дальнейшая работа по переосмыслению отношения к труду и необходимости прилагать усилия.

Другой пример – стремление не только к радикальному покою, но и к радикальному комфорту.

Героиня пришла ко мне на сессию с запросом: все хорошо: и работа, и семья, и здоровье, – но не нравится состояние тревоги и тяжести, а хочется счастья и легкости.

В пространстве бессознательного образ хозяйки тревоги и тяжести тотчас объяснил, что у моей клиентки цели кончились, и показал ее фигуру, что сидела в клетке из «привычной жизни» и наотрез отказывалась выходить в желанную счастливость и легкость. И никакими аргументами моя клиентка не смогла замотивировать свою фигуру попрощаться с клеткой. Ведь вслух звучали только ценности покоя и комфорта. А клетка обеспечивала их сполна.

При помощи тревоги бессознательное героини в повседневной жизни ей подсвечивало, что на жизненном пути она остановилась. В то время как сознательно моя клиентка оказалась совершенно не готова к переменам. Она хотела сесть на оба стула: добавить взрослые блага к возможностям ребенка. Но так не бывает.

Покою и комфорту легкость и счастливость не нужны, они избыточны, как та энергия, которая заставит двигаться – тут и конец покою и комфорту. Запрос «Хочу оставить все как есть, только добавить легкость и счастливость» звучит как «Доктор, я хочу оставить ожирение, только добавить к нему стройность». Увы, так не работает.

Счастье, энергичность, легкость – это взрослые блага и состояния, которые требуют выхода из привычной детской клетки «Все как есть».

Это не значит, что во взрослой жизни – только дискомфорт и беспокойство, как боятся ваши внутренние дети. Во взрослости другой покой. Покой парящей птицы по сравнению с покоем борова.

Идеальная жизнь невозможна в стазисе – только в динамике. А значит, невозможно навсегда застыть в поверхностной гармонии, пусть и комфортной. Гармония должна быть основанием внутри – настолько глубоко, чтобы выдерживать любую внешнюю динамику. И на каком бы уровне благополучия вы ни были сейчас, я полагаю, вы хотите чувствовать себя по-настоящему живым, а не прижизненно покойником, не правда ли?

Вариации небытия

Если детей моего поколения ужасал мультфильм «Нехочуха», в котором мальчик-лентяй встретил версию себя из того футуристического будущего, где «вкалывают роботы, а не человек», то… будущее уже здесь. И, как в анекдоте, вчера было нельзя, сегодня можно, завтра станет нормой, а послезавтра – обязанностью. Сегодня Нехочуха оскорбляется на правду, завтра борется за право не только открыто быть Нехочухой, но и гордиться этим, а послезавтра все, кто недостаточно Нехочухи, окажутся персонами нон грата.

Так почему же мы все еще недовольны возможностью жить инфантильно?

Если отбросить выгоды инфантилизма нам мешает слабость, то почему бы не упокоиться в поверхностной гармонии, не отказаться от претензии на взрослые блага и не довольствоваться малым, а точнее – уже имеющимся и уже избыточным для счастья?

Откуда в нас эта неистребимая потребность в идеале взрослого? И для чего она?

Платон стал тем, кто первым описал нам мир идей как совершенную реальность, но он не изобрел само стремление к идеалу.

Просится вывод: идеал – это и есть наша природа, от которой мы пока оторваны.

Я часто задаю клиентам вопрос, что страшного произойдет, если они не смогут получить свой идеал. И так или иначе слышу: «Тогда я проживу не свою жизнь». А на вопрос, что страшного в том, чтобы прожить не свою жизнь, ответ всегда: «Это все равно что вообще не жить».

Здесь постулируем банальность: в бессознательном у каждого человека прописана некая своя жизнь, отличная от множества вариантов не своих жизней, которые человек ощущает уже не как вариации жизни, но как вариации небытия. Для бессознательного поиск идеала – это не стремление к комфорту, а вопрос жизни и смерти. Сильное удаление от некоего своего пути включает в бессознательном сигнальную систему, и в жизни человека появляются тревога, зависть, паника, фрустрация, боль бытия, страдания, болезни и несчастья. Все средства хороши, чтобы заставить его возвратиться к некоему своему пути.

Свой путь психологи обычно представляют как срединный между путем родительского сценария и путем контрсценария – того подросткового бунта, что может затянуться и остаться с нами до седых волос. А так как в бессознательном у Недоросля послушные внутренние дети чередуются с бунтующими внутренними подростками, его движение по жизни будет походить на качание маятника от «порадовать маму-папу» до «назло маме-папе». Маятник летит, раскачиваясь, вдоль линии времени, рисует синусоиду и пролетает золотую середину своего пути на максимальной скорости, даже не успевая задержаться в ней.

«Вера, здравствуйте! Сейчас вопрос еды волнует больше всего. Есть какая-то выученная беспомощность: не могу сбросить вес, не могу добиться успеха в заработке – все равно не получится, сколько ни пытайся. Поэтому какое-то время иду на заряде энергии, а потом он заканчивается и наступает ступор: впадаю в какой-то стресс, начинаю есть, пить, спать, смотреть сериалы. Дальше включается состояние “Я ничтожество, терять мне больше нечего, я жирная, я пьянь”, энергия падает еще больше, и ем я еще больше. Смысл что-то делать? Все равно все зря, ничего не получится, я ничего не добьюсь.

Я просыпаюсь утром и думаю, чего бы съесть. И если никуда уходить не надо, то начинаю продлевать удовольствие: а чего бы еще съесть, чтобы не начинать дела, чтобы подольше порадоваться. Поев с утра, уже начинаю думать, когда можно будет поесть в следующий раз и что это будет. Любое событие, сопряженное с застольем, радует: можно будет официально и законно ничего не делать – праздник же, мероприятие. И когда праздник подходит к концу, мне хочется всеми силами продлить его: еще по одной выпить, еще что-то съесть, еще чуть-чуть задержаться.

Я молодец, только когда что-то делаю и есть какой-то результат, все остальное – заедаю. Что-то делать просто так сил и мотивации нет – все равно результата не будет, я брошу на полпути. Сложно делать что-то новое или то, что давно не делала: есть ощущение, что не справлюсь, – заедаю. Фоновая тревога, скука, нежелание что-то делать – заедаю. Когда появляются результаты от заедания (довольно быстро) – чувствую себя ничтожеством и, раз терять уже нечего, заедаю вдвойне!

Потом я дохожу до дна, по моим ощущениям, и появляется мотивация. На какое-то время ее хватает – я ношусь как электровеник, максимально продуктивная, про еду не вспоминаю, хожу на спорт, радуюсь себе.

Вместо этого хочу есть ради жизни, а не жить ради еды – есть только тогда, когда действительно голодна – желудок просит, – а не эмоционально. Хочу ощущать себя “в порядке”, просто жить, просто радоваться, сбросить лишнее и спокойно и планомерно двигаться к своим целям, чтобы долгосрочные цели зажигали меня, а не пугали и парализовали».

С этим письмом ко мне на сессию пришла прекрасная девушка, и в пространстве бессознательного мы проявили два ее полярных состояния – «Я ничтожество» и «Я электровеник» – в виде двух ее фигур. Фигуры показались в образах тонущей монашки и летящей по волнам. Тонущая монашка шла ко дну со смирением безысходности, но, когда почти касалась дна «Можно уже и умирать», в ней вспыхивала искра жизни «Умирать нельзя», и фигура взлетала наверх. Какое-то время летела над водой восторженно, уверовав в свое всемогущество, но вскоре искра гасла, и монашка вновь оказывалась под водой. Такая маятниковая система была замкнутой в себе и могла бы существовать вечно. Но нам понадобилось всего три сессии работы с образами – без долгих лет психоанализа и разговорной терапии, – чтобы мы получили первые крутые результаты и состояние героини начало стабилизироваться.

Задача психотерапии – устранить качание вашего маятника. Так синусоида спрямляется сама, и линия вашего жизненного пути оказывается той самой идеальной траекторией стрелы, летящей к цели.

Дятлом по жизни

Выражение «езда дятлом» о стиле вождения человека, что выучился на «автомате» и пересел на механику, отлично описывает стиль неидеальной жизни Недоросля: он живет рывками. Марш-бросками. Скопить энергию, рвануть, а после откатиться и лежать, копить энергию по новой. Уверена, вы тоже проживали это, и не раз. К примеру, когда могли:

• вложить все силы, заработать миллион, потом скатиться и уйти обратно в найм;

• вложить все силы, сбросить вес, потом расслабиться и наесть его обратно;

• поверить в себя, дерзнуть, не выдержать трудностей и отчаяться вновь.

Имя таким примерам – легион.

Ваши фигуры в бессознательном отлично иллюстрируют в миниатюре стиль движения «дятлом» по жизни, ведь каждая из них – это макет, ваше фрактальное подобие[9]. Когда мы проявляем внутренних детей, которые в ответе за проблему в вашей жизни, и начинаем чистить их от неудачных убеждений, они тоже взрослеют рывками. И, по мере того как вычищается критическая масса негативной информации, на место внутренних запретов возвращается все больше энергии.

Пример. Героиня пришла на сессию с проблемой лишнего веса и переедания. В качестве хозяина проблемы появился образ трехлетнего ребенка, который то и дело набрасывался на сладкое и жирное. Им управляло убеждение «Я маленький и слабый», оттого и нужно было есть (чтоб получать энергию). Убрали убеждение – ребенок сразу превратился в поджарую спортивную фигуру.

– Зачем тебе быть такой подчеркнуто поджарой? – спросила я. Любая ярко выраженная, акцентная индивидуальность – признак скрытого неблагополучия фигуры. У людей, кстати, также.

– Чтобы нравиться.

Мотив понятен: угождает вкусам общества, чтоб получать любовь от социума.

– Зачем тебе нравиться?

– Без этого я – ничтожество.

Убрали убеждение о собственной ничтожности. Фигура тотчас стала толстой и румяной, хотя и в белом спортивном костюме. Сказала: «Буду есть в свое удовольствие». Было видно, что она по-прежнему старается угодить, но теперь и нашим, и вашим – и себе, и нам. Тоже поведение ребенка, разумеется.

– Зачем тебе еда как удовольствие?

Фигура в бессознательном виртуальна, у нее нет физического тела, нет и вкусовых рецепторов. Все ее мотивы – это убеждения. И здесь мы видим как минимум убеждение «Еда – удовольствие».

– Нет радости.

– Когда исчезла твоя радость?

– В шесть лет.

Вот он – ее настоящий возраст. С трех она повзрослела до шести. Ну что ж, уже неплохо.

Нашли момент в реальности, когда исчезла радость. Там героиня, будучи ребенком, сделала неверный вывод: «Я никому не нужна. Я одинока».

Убрали это убеждение, и толстая румяная фигура сразу стала стройной. Но повзрослела снова «дятлом» – не до возраста героини, а только до подростка-бунтаря с припрятанным молотком для защиты.

– Зачем тебе защита?

– Люди могут повести себя неадекватно, я могу быть не готова.

– Что с тобой не так?

– Я слабая.

Убеждение «Я слабая» сидело у нее как мяч в груди. Мяч вытащили. Мяч сказал: «Я тебя защищаю от людей, потому что они злые, жестокие, несправедливые». Убеждения о людях были серой дымкой в теле. Дымка втянулась в шар – то были его собственные убеждения, шар сам их распускал, чтобы сидеть в груди у фигуры. Хорошо устроился: сам создавал иллюзию опасности, сам создавал иллюзию защиты.

Втянув дымку в себя, шар вырос и попытался, по его словам, лететь к другому человеку. Но вовремя был нами пойман и подставлен под лучи любви. Тогда он камнем ухнул в преисподнюю, чем ненавязчиво нам намекнул на свою суть.