Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой

скачать книгу бесплатно


Эскадра Г.А. Спиридова перед выходом в Средиземноморский поход 26 июля 1769 г.

Известие о прибытии первой эскадры в Порт-Магон в своей переписке с Екатериной обсуждал даже Вольтер, поздравивший государыню с этим событием. Ему в начале января 1770 г. императрица отвечала без тени беспокойства: «Государь мой! Чувствительно благодарю Вас за то, что Вы разделяете со мною удовольствие о прибытии наших кораблей в Порт-Магон. Вот теперь-то они ближе к неприятелю, чем к своему отечеству, но думать надобно, что им весело было переплыть сие расстояние, не смотря на бури и на глубокую осень, потому что матросы сочинили песни»[293 - Переписка российской императрицы Екатерины II и господина Вольтера, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год. Перевел с французского Иван Фабиян. М., 1805. Ч. 1. С. 66.].

Одновременно с первой эскадрой шло формирование второй, которая покинула Кронштадт 9 октября 1769 г. Здесь возникли затруднения с назначением командующего: им стал приглашенный только в мае 1769 г. через И.Г. Чернышева английский флотоводец Джон Эльфинстон[294 - О Дж. Эльфинстоне существует значительная литература. Блестящую характеристику ему дает Э. Кросс (Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. СПб., 2005. С. 208-210). Архив Эльфинстона, включая его неопубликованные записки о русско-турецкой войне, находится в США (Princeton University Library. Dep. of Rare Books and Special Collections. Manuscript Division. C0951).]. По-видимому, Екатерина все еще предпочитала западноевропейских моряков русским. Выбор, в конечном счете, оказался малоудачным: у Эльфинстона не сложились взаимоотношения не только с офицерами своей эскадры[295 - Один из таких конфликтов описывает в своем Журнале С.П. Хметевский (см. Приложение 8, С. 580), в защиту же Эльфинстона вступается в своих мемуарах англичанин Весли (Весли В. Воспоминания участника Архипелагской экспедиции // Морской сборник. 1914. Т. 382. № 5. С. 1-53), причем мнение мемуариста (Э. Кросс полагает, что его звали не Весли, а Т. Ньюберри) до настоящего времени довлеет в западной историографии при выяснении роли Эльфинстона в русско-турецкой войне (см. об этом, например: Кросс Э. Британцы в Петербурге. С. 207; или www.invaluable.com/auction-lot/admiral-john-elphinston-s-personal-logbook-from-s-l-c-c3f85r7klj (http://www.invaluable.com/auction-lot/admiral-john-elphinston-s-personal-logbook-from-s-l-c-c3f85r7klj)).], но и, как еще в ноябре опасалась Екатерина, возникли «несогласия» с командованием, едва не ставшие для экспедиции роковыми.

Джон Эльфинстон

Второй эскадре, состоявшей из трех линейных кораблей, двух фрегатов, пинка и еще одного небольшого судна, предписывались свои, до известной степени независимые задачи: эскадра должна была пресечь подвоз «хлебного пропитания» в Константинополь из Египта и других провинций, а также блокировать турецкую морскую торговлю. Эскадра Эльфинстона, зазимовавшая в Англии, двигалась не быстрее, чем первая эскадра Спиридова, и прибыла в Средиземное море лишь к весне 1770 г.

Несмотря на то, что в рескрипте, данном контр-адмиралу Эльфинстону 25 сентября 1769 г., предписывалось «содержать с графом Орловым частное и точное сношение» (так как, напомним, главными во всех действиях определялись сухопутные операции Орлова, для них вторая эскадра была обязана доставить пехотные подразделения и артиллерию), английский флотоводец проявил излишнюю самостоятельность[296 - Эта самостоятельность и вынудила А.Г. Орлова выставить на своем корабле кайзер-флаг, означавший, что все суда обязаны подчиняться его приказам, как если бы они исходили от самой императрицы.]. Екатерина полагала, что ее решение дать разные предписания эскадрам будет иметь свои «удобности», которыми А.Г. Орлов воспользуется «вдруг или попеременно», но в силу изменившихся обстоятельств такое решение оказалось ошибочным[297 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя графа А.Г. Орлова-Чесменского. С. 28.]: неудачи сухопутных операций в Морее потребовали от Орлова объединения под своим командованием обеих эскадр и корректировки стратегических целей всей экспедиции.

Посылку третьей эскадры Екатерина начала планировать еще до операций в Морее (о ее подготовке она писала А. Орлову 8 января 1770 г.)[298 - Там же. С. 31.]. Эта эскадра, включавшая три линейных корабля и транспортные суда, должна была доставить А. Орлову сухопутные войска. На этот раз в дело были введены две полные роты Преображенского и Шлиссельбургского полков. В рескрипте командующему эскадрой 5 июня 1770 г. говорилось, что его главная задача «для учинення … диверсии в чувствительнейшем месте воспользоваться склонностию греческих и славянских народов, отчасти ей [Османской империи] подвластных, а отчасти еще за вольность свою доныне мужественно поборающих»[299 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 759.].

Эскадра отплыла из Ревеля 30 июня 1770 г., т.е. уже после оставления Морей и после Чесменской победы, но в Петербурге тогда еще об этом не знали. В рескрипте командующему этой эскадрой неоднократно указывалось, что эскадра должна спешить так, как только возможно, и что к ее прибытию все подготовлено и в Копенгагене, и в Лондоне.

Командующим третьей эскадрой был назначен также приглашенный в апреле 1770 г. из-за границы, на этот раз из Дании, контр-адмирал И.Н. Арф, вместе с которым эскадру пополнили датские моряки[300 - В рескрипте Арфу Екатерина отмечала, что датский король «содержит в готовности 400 матросов для службы нашей», но при этом императрица запрещала «менять российских матросов на датских, разве по единой причине болезни» (Там же). Г.А. Гребенщикова указывает, что на рейде Копенгагена Арф все-таки нанял на русскую службу 99 датских матросов (Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 301).]. И.Г. Чернышев одобрил моральное состояние ее экипажа, на что Екатерина весело и цинично отозвалась, не преминув показать свое знание русских пословиц: «Что весь экипаж охотно идет в море, тому я радуюсь и о том не сумневаюсь. Перва лишь песенка озардевши петь, а там сама пойдет»[301 - Собственноручные письма императрицы Екатерины П-й к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву// Русский архив. 1871. № 9. Стлб. 1337-1338.].

При отправке эскадры Арфа были исправлены и ошибки, допущенные при отправке эскадры Эльфинстона: Арфа сразу жестко и четко подчинили всем указаниям А.Г. Орлова и Г.А. Спиридова, а на его корабли были назначены по одному флотскому офицеру – «наблюдать за капитаном судна»[302 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 760.]. В дальнейшем, правда, конфликтов Арфа с русскими моряками избежать также не удалось: командующий писал в Петербург о том, что русские моряки «большие невежды, кое-что знающие из теории и ничего из практики, так как у нас есть только люди, долженствующие заменять плотников и почти ничего не умеющие делать… также, как и парусных мастеров, потому что находящиеся на кораблях не в состоянии ни скроить, ни сшить паруса, будучи обучены лишь портняжному мастерству»[303 - Там же. С. 765.]. В итоге, как и Эльфинстон, Арф недолго участвовал в Архипелагской экспедиции: в июле 1771 г. он вместе с пожелавшими того датскими офицерами и матросами был отпущен из флота, а в марте 1772 г. и вовсе уволен с русской службы.

Третья эскадра по прибытии в Средиземное море влилась в общий состав Архипелагской флотилии, имевшей к этому времени единое командование. Между тем сил все еще было недостаточно, и А. Орлов обратился к императрице с просьбой направить в Архипелаг дополнительные суда, так как линейные корабли объединенной эскадры к тому времени изрядно обветшали, ибо были вынуждены нести боевую службу в бурные зимние месяцы (которые, кстати говоря, жители Средиземноморья считали непригодными для судоходства). При этом Орлов просил, чтобы в случае присылки новой эскадры она состояла из российских матросов и офицеров и командовать ею было бы поручено не иностранцам, но российским командирам, «ибо от своих одноземцев не токмо с лучшею надеждою всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требует, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей довольно уже усмотрено между российскими людьми и иностранцами великое различие, а при том и неразумение иностранного языка делает невинное несогласие и затруднение»[304 - Там же. С. 671.].

Императрица приняла к сведению эту просьбу, и четвертую эскадру, состоявшую из трех линейных кораблей, два года как сошедших со стапелей, привел в Ливорно контр-адмирал В.Я. Чичагов (1726-1809), опытный флотоводец, прошедший еще в середине века английскую школу Однако в военных действиях в Средиземноморье Чичагов участия не принимал – его немедленно затребовали назад на Балтийский флот[305 - Там же. СПб., 1888. Ч. XII. С. 8.].

От Чичагова, как и от Арфа, требовалась скорость в продвижении, и, памятуя о долгом переходе первых трех эскадр и, возможно, имея в виду охлаждение отношений с Англией, Екатерина рекомендовала Чичагову не останавливаться в Британии. В рескрипте Чичагову императрица указывала: «нет, кажется, Вам нужды заходить или останавливаться в каком ни будь порте до самого Гибралтара или, лучше сказать до Магона, когда всем надобным, а особливо водою в Копенгагене или Гельсиноре запасетесь, чем не токмо успешнее гораздо будет плавание ваше, но и меньше издержки»[306 - Там же. Об отношении с иностранными державами императрица повторила инструкцию Спиридову.].

Эскадра выступила из Ревеля 8 мая 1772 г. и прибыла в Ливорно 25 августа, где ее передали под команду капитана М.Т. Коняева (1727-1789), пришедшего в Средиземное море на линейном корабле «Граф Орлов» этой же эскадры. Два линейных корабля четвертой эскадры в составе небольшого отряда вступили 27-29 октября 1772 г. в крупные сражения под Патрасом (при входе в Лепантский залив) и одержали блестящую победу над вассальным туркам «дульцинотским» (от порта Ульчи) флотом. Адмиралтейств-коллегия сочла подвиг капитана Коняева, командовавшего операциями при Патрасе, «соответствующим пресловутой при Чесме победе»[307 - Там же. С. 168.].

В июле 1773 г. вновь на запрос императрицы А. Орлов просил прислать пополнение, так как суда продолжали заметно ветшать, а поскольку дело приближалось к миру, то следовало направить и транспортные суда для перевозки людей на родину[308 - Там же. С. 144-145.].

Алексей Григорьевич выразил желание, чтобы во главе новой эскадры стоял С.К. Грейг. С ним Орлов успешно прошел всю экспедицию и сохранял теплые отношения[309 - Там же. С. 144.].

Пятая эскадра в составе четырех линейных кораблей новейшей постройки отбыла из Кронштадта 21 сентября 1773 г., а из Ревеля – 28 октября под командой вице-адмирала Грейга. Несмотря на зимнее время и стоянку в Портсмуте, она достигла Ливорно 11 февраля 1774 г., но военные действия в Архипелаге к тому времени практически прекратились. Зато суда, приведенные Грейгом, оказались в высшей степени важны для возвращения флота и завершения прочих дел в Средиземноморье (в частности, именно Грейг вывозил из Италии и княжну Тараканову).

С.К. Грейг

Со своим средиземноморским флотом Екатерина поддерживала постоянную курьерскую связь через Италию.

Курьеры, курсировавшие между Ливорно и Санкт-Петербургом, как правило, были людьми высокого ранга: в отчете маркиза Маруцци о выплатах курьерам значились имена будущего директора Академии наук С.Г. Домашнева, Ивана (Яна) Хрестенека[310 - АВПРИ. Ф. 41/3. Сношения России с Венецией. Д. 45. Л. 93-94. Например, в Журнале инженер-офицеров флота под 13 декабря 1770 г. появилась запись о прибытии курьера Хрестенека (названного Крестининым), который по отправлении из Санкт-Петербурга «следовал сухим путем до Ливорны 25 дней», а побыв только час у А.Г. Орлова, сразу отправился на юг Италии, где через 9 дней смог сообщить о наградах за Чесму морякам, застрявшим на карантине на Сицилии (Журналы инженер-поручика Келхена: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 45). В дальнейшем в чине майора и генеральс-адъютанта А.Г. Орлова И. Хрестенек участвовал в поимке княжны Таракановой. Возможно, его родственником был Карл Людвиг Христинек ("1732 или 1733-1792 или 1794), прославившийся как живописец-портретист, автор портретов руководителей и участников Архипелагский экспедиции.], В.С. Тамара[311 - Василий Степанович Тамара (1740-1813/1819), именно в Архипелагскую экспедицию начал свою в будущем блестящую карьеру дипломата, с 1799 по 1809 г. был российским послом в Константинополе. О нем см. также гл. 1.] и др.

Связь осуществлялась и морем, в частности через английского «корабельщика Броуна»[312 - О нем неоднократно упоминают Журналы инженер-поручика Келхена: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 22, 39об. С Робертом Броуном на судне «Тартар» в 1772 г. Орлов отправил с миссией к Али-бею Сергея Плещеева. (Плещеев С. Дневные записки путешествия из Архипелагского России принадлежащего острова Пароса в Сирию и к достопамятным местам в пределах Иерусалима находящимся с краткою историею Али-беевых завоеваний, российского флота лейтенанта Сергея Плещеева в исходе 1772 лета. СПб., 1773).].

Неоднократное прохождение русских эскадр вокруг Европы имело своеобразный психологический эффект: правящие дворы постепенно осознавали, что прежний миропорядок, пресловутый «баланс сил» в Южной Европе Россией нарушен, и похоже, что и в будущем Россия станет присутствовать в Средиземном море. Однако плавание в Восточное Средиземноморье имело для русских не только военно-политическое значение, оно дало участникам Архипелагской экспедиции, подавляющее большинство которых никогда не оказывались далее Балтийского побережья Российской империи, уникальную возможность увидеть западную и юго-западную части Европы и прикоснуться к ее цивилизации.

Освоение Европы, или путями матроса Василия Кориотского

В начале XVIII в. упоминание о тех местах, которые посетили корабли российских эскадр в 1769-1775 гг., появилось в известной «петровской повести» «Гиштория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли» (повесть датируется между 1703 и 1726 гг.). «Гиштория» описывала, как матрос Василий живал в Голландии и приходил «в Англию с кораблями», «во Франции был два года», рассказывал разбойникам о «семи кораблях с Португалии», как «с королевной Ираклиею поехали морем до Цесарии» и о том, как он добрался до Флоренского государства; побывал Василий и на неких островах в неведомом море. Между тем, география его авантюрного странствия оставалась как для автора «Гиштории», так и для читателей вполне соответствовавшей духу беллетристического повествования XVIII в. – т.е. не претендующей на реалистичность, а лишь завораживающей читателя упоминанием о мнимо «освоенных» российским матросом землях.

Через полстолетия эти же самые земли предстали российским матросам и офицерам Архипелагской экспедиции вполне зримо. На их долгом пути в Архипелаг они получали безопасные пристани в Дании, у берегов Британии, Португалии, в Порт-Магоне на Менорке, а также с определенными ограничениями на Мальте, на Сицилии, в Генуе и Ливорно, откуда некоторым удавалось побывать в Пизе, Флоренции, доехать до Рима.

Балтийское море эскадры оставляли, непременно останавливаясь в Копенгагене у берегов союзного Датского королевства. Копенгаген все время войны встречал офицеров флота с доброжелательством и любезностями. Не случайно же Екатерина II в инструкции Г.А. Спиридову в июне 1769 г. писала: «На Данию можно быть вполне надежным и в случае нужды смело входить в ея гавани, ибо с нею мы находимся в теснейшей дружбе и ею эскадре нашей конечно будет с охотою оказана всякая помощь. Также и голландские гавани будут ей отверсты, так как мы с Голландиею находимся в добром согласии и дружбе»[313 - Цит. по: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. М., 1883. Приложение 27. С. ХСП.]. То же императрица повторила в рескрипте отправлявшемуся в Архипелаг Арфу[314 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 760.]. Инженер-офицеры флота, находившиеся на корабле «Ростислав» первой эскадры, не преминули отметить, что, когда 4 сентября эта эскадра прибыла в Копенгаген, через посла М.М. Философова офицеры были приглашены в королевский дворец Фридрихберг, приняты молодым королем Христианом VII, там же и «стол был устроен»[315 - РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 1860. Л. 5-5о6.]. В журнале инженер-офицера Г. Келхена появился рисунок Копенгагена и стоящего на рейде датской столицы российского флота (см. С. 96).

Между тем за 12 дней стоянки первой эскадры в Копенгагене «некоторые служители померли», а кое-кто сбежал в город и не вернулся, и состояние эскадры вызвало серьезное беспокойство российского посла Философова. Он писал в Петербург о пьянстве подчиненных Г.А. Спиридова, о медлительности командующего эскадрой, удостоив похвалой лишь С.К. Грейга, плывущего с эскадрой на Мальту маркиза де Кавалькабо и И.А. Ганнибала[316 - См.: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 218-219.]. В июле 1771 г., когда в Копенгаген прибыли корабли эскадры Арфа, моряков также отпускали на берег, и на этот раз жители датской столицы, судя по реляции Арфа, выражали «всеобщий восторг» от «прекрасного вида и обхождения» русских моряков[317 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 764.].

М.М. Философов

Доброжелательность Дании, впрочем, стоила России немалых средств. То, что во время русско-турецкой войны отношения с Данией оставались вполне дружественными, во многом было заслугой посла М.М. Философова и голштинца по происхождению, тайного советника К. Сальдерна, которые успешно нейтрализовали усилия Франции, Испании и Швеции, направленные против союза Дании с Россией[318 - Некоторые материалы об этом приводит Г.А. Гребенщикова (Балтийский флот. С. 196-200,204-205).]. Как известно, в апреле 1767 г. Екатерина II от имени своего сына Павла уступила датскому королю принадлежавшую Павлу часть герцогства Голштинского, за что, в частности, для русских судов и были предоставлены особые льготы в датских гаванях.

Как и Англия, Дания отпускала своих морских офицеров на русскую службу, и в то время, когда датчанин Арф вел свои суда в Средиземноморье, русские моряки на далеком острове Менорка выразили Дании солидарность, присоединившись 14 июля 1771 г. к трауру датских моряков по случаю кончины их королевы[319 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 118-199.].

Не испортили этих отношений ни скорая отставка Арфа, ни отъезд из Архипелага значительного числа датских моряков. Напротив, в августе 1773 г. в Европе считали вполне вероятным поход в Средиземноморье «сильной эскадры, объединяющей русские и датские военные корабли», при этом ссылались на «Конвенцию, недавно [в 1767] подписанную между дворами Санкт-Петербурга и Копенгагена, по которой герцогство Голштинское полностью отходит Дании» (курсив наш. – Лет.)[320 - G.d’A. 1773. № 71. Сообщение из Лондона от 27 августа.]. И хотя такой поход не состоялся, в Копенгагене суда средиземноморской экспедиции получали помощь и после заключения Кючук-Кайнарджийского мира, датчан же в России продолжали считать ближайшими союзниками.

По выходе эскадр из Балтийского моря их ждало пристанище и в портах Британии. Как уже отмечалось (см. гл. 1), предварительно проделанная искусная работа на русско-английском направлении вполне позволяла Екатерине утверждать в инструкции Г. А. Спиридову о «тесной дружбе» и «согласных интересах» с Англией, несколько омрачаемых возможной «жалюзей» и «препонами», не явными, но «под казистыми предлогами»[321 - См.: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. С. ХСП. Судя же по документу, хранящемуся в архиве Коллегии иностранных дел в фонде «Сношения России с Турцией», договоренность об английской поддержке была достигнута не позднее конца 1768 – самого начала 1769 г. И это естественно: вряд ли Екатерина II рискнула бы предпринять столь опасную и дорогостоящую операцию, не прозондировав предварительно отношение к ней Англии. «Выписка из рескрипта, данного для наставления адмиралу Спиридову при его отправлении», в котором речь шла о состоявшейся договоренности, была составлена уже «19 генваря 1769 г.» (АВПРИ.Ф. 89/8 Сношение России с Турцией. Ед. хр. 1878. Л. 29. См. также гл. 1). Эта выписка представляет собой предварительный вариант инструкции, врученной адмиралу в июле 1769 г.]. Из рескриптов, данных Эльфинстону и Арфу, сомнения относительно английской «жалюзи» были исключены, и осталось только уверение, что Англия «нам прямо доброжелательна и одна из дружественнейших наших держав, потому что политические наши виды и интересы весьма тесно между собою связаны и одним путем к одинаковой цели идут»[322 - Цит. по: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. С. ХСШ.].

Копенгагенский рейд и стоящие на нем суда первой эскадры. Сентябрь 1769 г.

Хотя долгие переговоры о союзном русско-английском договоре к 1768 г. так и не были завершены, а Англия всю войну декларировала свой нейтралитет, помощь Англии – и военная, и дипломатическая – в течение всей русско-турецкой кампании 1768-1774 гг. была «жизненно важной»[323 - Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. С. 204. По мнению М. Андерсона, вообще «зримый успех» Чесмы «был возможен только благодаря помощи британских офицеров и британского правительства». (Anderson M.S. Britain’s discovery of Russia, 1553-1815. [New York], 1958. P. 129).] и беспрецедентной в истории российско-британских отношений[324 - См.: Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война [1768-1774] // Труды Моек. гос. историко-архивного ин-та. Т. 23. М., 1967. С. 159-190; Тарле Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). / Соч. в 12 т. Т. 10. М., 1959. С. 9-94; Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70 // Slavonic and East European Review. Vol. 31. [New York], 1952/53. C. 155; M.S. Anderson. Great Britain and Russo-Turkish War of 1768-74 I I English historical Review. [New York], 1954. Vol. XIX (№ 270). C. 39-58.]. Английское правительство закрывало глаза на вербовку в своей стране офицеров-волонтеров для российского флота[325 - И.Ю. Родзинская сообщает, что во время русско-турецкой войны в русском флоте служили 35 английских офицеров (Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война. С. 180). Энтони Кросс предлагает более значительную цифру – 65 британцев вступили на русскую службу с 1764 по 1772 г., и это, не считая многочисленных волонтеров (Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. С. 200-203).]. На протесты турецкого реис-эфенди английское правительство отвечало, что молодежь всегда любила драться и нет такой силы, которая могла бы ее от этого удержать[326 - АВПРИ. Ф. 89/8. Сношение России с Турцией. Ед. хр. 1893.]. Как нейтральная держава, Англия отказывалась снабжать русский флот вооружением из своих арсеналов, но не налагала запрета на покупку вооружения через английских купцов, так же как и не запрещала России приобретения британских транспортных кораблей и т.п.[327 - См., например: РГА ВМФ. Ф. 172. On. 1. Д. 157. (Документы и переписка между А.С. Мусиным-Пушкиным и графом И.Г. Чернышевым о покупке за границей судов для русского флота, изготовлении в Англии картин для Екатерины II, доставке в Россию медикаментов и о новых изобретениях за границей, о приглашении в русскую службу иноземцев и о выдаче пособий по частным делам графа И.Г. Чернышева. 1770-1772 гг.).].

Основной заботой русского посла в Англии И.Г. Чернышева было дипломатическое и материальное обеспечение Архипелагской экспедиции. Он способствовал благожелательному отношению английского двора и правительства к средиземноморскому мероприятию Екатерины II. После того как И.Г. Чернышев официально 31 августа 1769 г. (когда суда подходили к Копенгагену) обратился с просьбой о помощи русскому флоту к британскому государственному секретарю лорду Рошфору, положительный ответ был сразу получен, что подтверждает мысль о его давнем согласовании. Более того, как отмечает знаток британской дипломатии М.С. Андерсон, на следующий день уже лорды Адмиралтейства оперативно согласились дать русским кораблям «самый дружественный прием и любой вид содействия и помощи, которая может потребоваться, чтобы они могли продолжить поход»[328 - Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70. C. 152.]; в Гибралтар и Порт-Магон были отправлены инструкции об оказании флоту помощи необходимыми материалами[329 - Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война.]. Подобного рода английская оперативность также может быть объяснена только основательной предварительной договоренностью. 11 ноября 1769 г. английский адмирал Гак писал Мусину-Пушкину: «Мистер Мур, командующий в Портсмуте, получил отсюда из нашей коллегии повеление оказывать всевозможную помощь… каждому из ваших кораблей, вошедших в порт… В случае же затруднения, могущего случиться, которое я однако не предусматриваю, ваше сиятельство можете надеяться на нас, что мы не преминем отдать тотчас нужные приказы для исполнения без затраты времени»[330 - Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII в. (1762-1775): дис. … канд. ист. наук. М., 1967. С. 256 (со ссылкой на: РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 2. Л. 18).].

В Британии эскадры находились под постоянной опекой российской миссии. Сразу по прибытии первой эскадры к кораблям, стоящим в устье реки Гулль, прибыл из Лондона граф И.Г. Чернышев «для навещания флота, и 2 октября поехал обратно в Лондон»[331 - РГВИА. Ф. 846. Он. 16. Д. 1860. Л. 7 об.], 7 октября Чернышев посетил корабли, пришедшие в Портсмут[332 - См. подробнее: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 220-224.]. Это лишний раз доказывало, сколь серьезно И.Г. Чернышев выполнял свою миссию по обеспечению прохождения российского флота вдоль европейских берегов, а российским морякам, очевидно, лишний раз напоминало о монаршем покровительстве вдали от своих границ. По долгу службы на борт российских судов часто поднимался и вернувшийся с ноября 1769 г. на должность российского посла в Лондоне А.С. Мусин-Пушкин, то инспектировавший суда, то торопивший их с отправкой в Архипелаг[333 - См., например: G. d’A. 1769. № 99; 1770. № 29.]. Не оставляли эскадру своим вниманием и высокопоставленные представители британских властей: так, сразу по прибытии 29 сентября (ст.ст) 1769 г. судов первой эскадры корабль «Ростислав» посетил в Портсмуте специально прибывший «английский принц с офицерами», они провели там два часа и их провожали с музыкой и под приветственные крики матросов[334 - РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 1860. Л. 7об.-10.].

Как вспоминал английский участник похода эскадры Эльфинстона, «по просьбе русского посла г. Мусина-Пушкина портовым властям [в Портсмуте в январе 1770 г.] послано было предписание быть с русскими моряками возможно любезнее и оказывать им всякое содействие и помощь»[335 - Веспы В. Воспоминания участника Архипелагской экспедиции. С. 5.].

Корабли всех эскадр не без труда достигали британских портов: «Будучи в пути, претерпевали от великих штормов, стужи, морозов, снегу и дождя, и сыростей великия безпокойства и несносности», – записал С.П. Хметевский. Европейцы взирали на истрепанные корабли с известной долей скептицизма. Тосканский посланник в Париже Никколи, например, доносил 27 ноября 1769 г., что «…некоторые понимающие толк в морском деле англичане отправились посмотреть на [русские] корабли, остановившиеся в Хамбере (здесь, на северо-востоке Британии, находится порт Гулль. – Aem.), и остались в неведении относительно целей этой экспедиции, каковую они рассматривают более как рискованную, чем обреченную на легкий успех, не столько из-за плохой и слабой конструкции кораблей, сколько потому, что они дурно экипированы» (курсив наш. – Авт.)[336 - Донесение тосканского посланника в Париже Никколи от 27 ноября 1769 г.: ASF. Segreteria е Ministero degli Esteri. Pezzo 2334.].

Начиная с осени 1769 г. вплоть до окончания войны едва ли случалось время, когда в портовых городах Спитхеде, Портсмуте, Гулле не стояли российские суда, порой по нескольку месяцев чинившиеся в британских доках (ремонт собственно британских судов могли из-за этого откладывать)[337 - Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70. C. 156.]. По данным, приводимым Г.А. Гребенщиковой, первая эскадра израсходовала в Британии на ремонт и экипировку 1788 фунтов[338 - Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 222.], а во время зимней стоянки эскадры Эльфинстона в Портсмуте осенью 1769 – зимой 1770 г. английское адмиралтейство выполнило работ, по подсчетам С.П. Хметевского, уже на сумму в 15 821 фунт стерлингов, «что составляет на руской щот 79107 рублев 70 коп.»[339 - Приложение 8. С. 580.; см. также: Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet. P. 156.]. С опытом продвижения эскадр в Средиземноморье необходимость в ремонтных работах в Портсмуте отнюдь не отпала. Когда в декабре 1773 г. до берегов Британии добралась пятая эскадра С.К. Грейга, для ремонта ее судов в доках Портсмута были снова наняты более 20 мастеров[340 - G. M. 1774. Vol. 44 (Январь). P. 39.].

Помощь требовалась и многочисленным больным участникам всех походов. За первые же два месяца плавания эскадра Спиридова потеряла сто человек умершими и около 500 тяжело больными, а за одну только остановку в Гулльском порту, то есть за три недели с небольшим, умерли еще 83 человека[341 - Тарле E.B. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). С. 27.]. Хметевский указывал огромную сумму – 8 тысяч фунтов стерлингов, издержанных на лечение больных второй эскадры в портсмутском госпитале[342 - См. об этом также: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 229.]. Британский «Gentlemen s Magazine» даже выражал удивление: «В Портсмут прибыло распоряжение об устройстве русских больных с эскадры. Хотя климат у них более суровый, тем не менее, они больше болеют, и уже много умерло»[343 - G.M. 1774. Vol. 44. Январь. Р. 42. Сообщение от 27 декабря.].

Впрочем, сам портсмутский госпиталь Джона Линдера удостоился отдельной похвалы капитана Хметевского: «В Портъсмуте госпиталь так хорошей сказывают, во всей Англии нет, в которую может поместится больных до 3000 человек. Она каменная в три атажа, внутри двор хорошим расположением, дороги усыпаны песком, окроме дорог по траве никто не ходит, для чего приставлены часовые. Примечания достойна: не далече от госпиталя зделана башня, в которой п[о]дымают воду лошадями, и доставляет] в госпиталь в каждой етаж <…> и во всей госпитале чисто и бело, и духу никакова нет…»[344 - Приложение 8. С. 579.]. Построенные вскоре русскими госпитальные учреждения в Архипелаге были несравнимо скромнее (см. гл. 5).

К доброжелательной поддержке англичан флоту еще предстояло в дальнейшем обращаться не раз. Например, вскоре после отбытия из Портсмута «Ростислав» вынужден был пристать в Лиссабоне, чтобы снять больных. Больных поместили в английский госпиталь[345 - РГВИА. Ф. 846. Он. 16. Д. 1860. Л. 10а.], хотя и португальские власти вполне благосклонно отнеслись к российскому кораблю[346 - Если в июне 1769 г. в инструкции Спиридову Екатерина писала, что «с Португалией у нас нет никаких сопряжений, но из вражды с Испанией она, вероятно, будет… принимать наши корабли» (цит. по: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. С. XCIV), то к концу 1769 г. в Португалии уже был российский консул И.А. Борхес, получивший назначение в 1769 г. (Уляницкий В.А. Русские консульства за границею в XVIII веке. М., 1899. С. 645; Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 231).].

Ремонт российских судов не только задерживал продвижение эскадр, но и давал превосходную возможность для русских познакомиться в деталях с передовыми технологиями в судостроении (так что С.П. Хметевский смог посвятить различиям между английскими и русскими судами обширную часть своего Журнала[347 - «Сколько имеет корабль аглинской против нашева отмены». (См. Приложение 8. С. 577.]) и высаживаться на берег, по достоинству оценивая британскую «цивилизованность»: «Город вообще Портсмут составляет из трех городов, между которыми морския заливы <…> изрядными укреплены вокруг крепостями, стены каменныя из плиты, которая гораздо лучше нашей <…> [В] городе улицы вымощены камнем, по сто[рон]ам улиц из плиты, ширины сажени на [полто]ры, возвышены для пеших и оныя [сторонн]ия мосты в самую грязь бывают чисты, [по]тому что обыватели домов оныя смыв[ают] <…> вообще, говяжье мясо, бараны и птицы жирны, хлеб весьма вкусен и устрецов зимою великое множество, рыбы нет, а хотя и бывает, да мало»[348 - См. там же. С. 579.].

Однако не только русские дивились английским чудесам – они и сами вызывали интерес как высшего английского общества, так и местных обывателей. Этот интерес капитан Хметевский объяснял так: «Англия, как русских людей прежде очень мало видела, а кораблей никогда, то, как лорды, так и придворные дворяна обоего полу первее ко мне [на] корабль “Нетронь меня”, а потом по переходе моем на корабль “Святослав” почти каждой день с великим удовольствием были и довольно надивиться не могли здоровости, росту и повиновению наших людей, а особливо бывшим кирасирам, которыя обыкновенно становилися на шханцах фронтом в ружье[349 - С.П. Хметевский в своем Журнале неоднократно подчеркивал, как «здоровость» и терпение русских, так и примерный порядок и чистоту своего корабля. Возможно, его заставило включить подобные пассажи в свои воспоминания противоположное мнение некоего британского офицера, опубликованное General Evening Post (18-21 August 1770): «десять к одному, что они (русские. – Авт.) будут вытеснены из этих морей. Столь жалких моряков еще мир не видовая, грязные, очень грязные, в высшей степени неумелые…». (Цит. по: Anderson M.S. Britain’s Discovery of Russia. P. 131).], напротив тово невероятны были, чтоб их человек мог наши черныя ржаныя сухари есть»[350 - Приложение 8. C. 581.]. Впрочем, и в другой морской державе – Португалии российский корабль в 1770 г. был «новостью» «на удивление», и жители Лиссабона, так же как и обыватели Портсмута, не оставили его без внимания[351 - РГВИА. Ф. 846. On. 16. Д. 1860. Л. 10 об.].

К 1773 г. тесные контакты между подданными Британской короны и российской императрицы уже не удивляли[352 - К примеру, за 1769-1774 гг. дом британского консула Дика стал по сути резиденцией и штабом А.Г. Орлова в Ливорно, сам Дик принимал активное участие почти во всех акциях, сопровождавших российское присутствие в Тоскане (см. гл. 6 и 7). Не случайно, что когда 18 января 1773 г. в Ливорно отмечался день рождения королевы Англии и консул Дик устроил торжественный прием в своем дворце, 21 артиллерийский залп в честь британской монархини дали как английские, так и российские корабли (Notizie del Mondo 1773. 7. 55).]. К приходу пятой эскадры в конце 1773 г. портсмутское общество уже охотно включало российских морских офицеров в свой круг, «морское командование и соседи-джентльмены соперничали друг перед другом в элегантных забавлениях русского командующего» адмирала С.К. Грейга[353 - G.M. 1774. Vol. 44. Январь. P. 39.]. И как шутка прозвучал в это время сообщенный британской прессой ответ английского посла в Константинополе на протесты Порты относительно столь радушного приема в Портсмуте русских (что явно нарушало условия британского нейтралитета): «как только суда, принадлежащие Порте, попросят помощи в британском заливе, они встретят такой же добрый прием»[354 - Там же. Впрочем, британский посол в Константинополе Джон Мюррей (Murray) не раз находил в ответ на упреки турок весьма остроумные ответы (см.: Anderson M.S. Great Britain and Russo-Turkish War of 1768-74).].

Как известно, в течение всей войны Англия не только принимала российские суда, отпускала на российскую службу своих офицеров, но и выражала постоянную готовность ввести в Средиземноморье свои военные силы в случае, если Франция выведет свой военный флот из Тулона[355 - Об этом см. подробнее: Ibid; Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII в. С. 250,236,240.], не допустила посылки французских судов в Балтийское море, предотвратив вступление Швеции в войну против России[356 - Подробнее об этом см. работы И.Ю. Родзинской и П.П. Черкасова (Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII вЧеркасов П.П. Двуглавый орел и королевские лилии. М., 1995; Он же. Екатерина II и Людовик XVI. М., 2001 и др.).]. Поистину Н.И.Панин имел все основания просить посла Мусина-Пушкина «стараться менажировать деликатность английского правления и сберегать на будущее время дружбу и податливость его, кои по сю пору нашим эскадрам толь полезны были»[357 - Цит. по: Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII в. С. 261.]. Он был удовлетворен и в 1771 г. тем, что двор британский «при всех случаях доброжелателен и при обстоятельствах флотом здешния показал и показывает всякое нужное и потребное вспоможение и всякие заслуги и угодства»[358 - СбРИО. СПб., 1896. Т. 97. С. 319.].

Особый смысл имело и то, что именно Британия обеспечила свободный проход всех эскадр через Гибралтарский пролив, который, по выражению Екатерины, «нашим казался конец света», хотя «Гибралтар 200 верст ближе от Кронштадта, нежели водою до города Архангельска»[359 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 527.]. Е.В.Тарле отметил: «Английское правительство прибегло не только к известным демонстративным передвижениям своего флота на путях следования русского флота», но и заявило как в Париже, так и в Мадриде, что «отказ в разрешении русским войти в Средиземное море будет рассматриваться как враждебный акт, направленный против Англии»[360 - Тарпе Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). С. 19.]. 23 октября 1769 г., за месяц до прихода в Гибралтар судов первой эскадры, туда был послан от А.Г. Орлова камергер (генерал?) Василий Ефимович Дараган с рекомендательными письмами от британских консулов Дика и Джонстона. Судя по всему, его миссия была успешна, и когда через месяц часть первой эскадры во главе с Грейгом вошла в Гибралтар (23 ноября 1769 г.), то сразу получила помощь провизией от генерал-майора Бойда (Boyd), командующего британской средиземноморской эскадрой, и капитана над гибралтарским портом Лидса-Бута (Leeds-Booth)[361 - Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet. P. 158.]. Лидс-Бут также всю войну поставлял России ценную информацию о средиземноморской ситуации, за что был впоследствии награжден золотой медалью[362 - Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII в. С. 259-260; Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 232,236,240,244,247, 307, 373-374.].

Весной 1770 г. в Гибралтарском проливе появился корабль «Святослав», и его капитан С.П. Хметевский усмотрел в марокканской крепости на Африканском берегу схожесть с московским Кремлем: «23-е апреля вошли в Гибральтарской пролив. Видны с обоих сторон берега, как гишпанския, так и марокския, друг от друга не далече, горы по оным высокия, каменистыя, долины пещаныя и неплодоносныя, на марокской стороне город Танжер. Видится жильем немалой, окружен каменною оградою с зубцами, и башни с окошками, подобно как в Москве, а в городе видно садов премножество, против города чрез залив на берегу мояк каменной…»[363 - Приложение 8. С. 582.].

Первым портом в Средиземном море, принявшим Архипелагскую экспедицию, стал Порт-Магон на острове Менорка (Болеарские острова). Испанская корона утратила Менорку в 1708 г. и смогла вернуть только в 1802 г. В XVIII в. этот стратегически важный порт в Западном Средиземноморье несколько раз переходил из рук в руки: к Британии (в 1708, 1763, 1798), от Британии к Франции (в 1756, 1782). В 1769-1775 гг., когда российский флот пользовался удобной глубокой гаванью Порт-Магона, остров принадлежал Британии. Е.В.Тарле высказал мнение, что Британская корона ради поддержания союза с Россией против Франции готова даже была подарить Менорку, сделав ее базой для российского флота[364 - Тарпе Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). С. 13. Однако план возможной передачи Менорки России М.С. Андерсон датирует лишь 1781 г., когда Британия стремилась получить поддержку Екатерины II в своей борьбе за Американские колонии. (Anderson М. S Britain’s Discovery of Russia. P. 137).]. Хотя российским остров так и не стал, и, боясь обострения отношений с Турцией и Францией, Британия запретила губернатору Порт-Магона Джонстону (Johnston) снабжать российский флот боеприпасами[365 - Anderson M. S. Great Britain and Russian Fleet. P. 155.], значение Менорки в истории Средиземноморской экспедиции трудно переоценить. Здесь собирались после перехода от берегов Англии военные и транспортные корабли, производилась починка судов, лечение больных и отдых команд. Оказывая русским «дружественное внимание», Джонстон содействовал и доставке корреспонденции А.Г. Орлова, вкладывая в свою дипломатическую почту корреспонденцию из Архипелага, чтобы та не подвергалась опасности быть вскрытой во Франции[366 - Ibid.].

Обязанности российского консула на Менорке исполнял грек Теодор Алексиано[367 - Инструкцию, данную А.Г. Орловым Тедору Алексиано, см.: РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 92. Л. 58-6Ооб. Алексиано имел и общий дипломатический шифр с А.С. Мусиным-Пушкиным (образец такого шифрованного послания см., например: РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 184-184об.).]. По поручению Орлова он готовил склады и госпиталь для российского флота[368 - Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война. Согласно Родзинской, в Порт-Магоне находили укрытие одновременно до 10 русских военных судов. Здесь на территории, принадлежащей семье Алексиано, были построены амбары для хранения оружия и помещения для раненых (Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х гг. XVIII в. С. 261).].

Фигура Теодора (Федора) Алексиано примечательна: некогда он был доверенным лицом тунисского бея по продаже корсарских призов, затем оказался на британской службе и, наконец, с согласия Foreign office, взял на себя обязанности российского консула на Менорке[369 - Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война; Anderson М. S. Great Britain and Russian Fleet. P. 158; Александренко B.H. Русские дипломатические агенты в Лондоне в XVIII в. Варшава, 1897. Т. 2. С. 129-130.]. Два его брата, Панаиоти (Панайоти) и Алессандро (Алессандро в 1775 г. заменил брата на посту консула), примкнули к эскадре Спиридова со своими судами в феврале 1770 г. Панаиоти Алексиано поставлял А.Г. Орлову на службу лоцманов, приобретал для флота порох, свинец и т.п., переправляя их на греческих судах, с апреля 1770 г. участвовал в боевых действиях флота, командовал двумя сотнями греков в операции на Лемносе, после чего получил под свою команду фрегат «Св. Павел», в дальнейшем прославился в ряде сражений, особенно командуя морским боем под Дамиеттой. Четвертый, младший брат Антон поступил на службу в русский флот годом позже[370 - Мать братьев Алексиано Анна направила несколько писем адмиралу Спиридову с просьбами не оставить ее младших сыновей без опеки. См., например: РГА ВМФ. Ф. 190. On. 1. Д. 121. Л. 90; Ф. 188. Он. 1. Д. 66. Л. 91-92об.]. Три брата остались на русской службе, Панаиоти дослужился до контр-адмирала (ум. в 1788 г. в Очакове), Антон – до вице-адмирала (ум. в 1810 г. в Севастополе)[371 - Общий морской список царствования Екатерины II. СПб., 1890. Т. I. С. 28-33; Лурье В.М. Морской биографический словарь. XVIII век. СПб., 2005. [Граф Алексей Орлов-Чесменский]. Контр-адмирал Алексиано. Аттестат .// Русский архив.1886. Кн. 3 Вып. 12. С. 497-499.].

Залив Порт-Магонский. Фрагмент карты 1770-х гг.

Первым судном экспедиции, вошедшим в Порт-Магон 18 ноября 1769 г., стал флагманский корабль «Евстафий» адмирала Г.А. Спиридова, но для того, чтобы собрать (и то с потерями) всю свою первую эскадру, Спиридову пришлось ждать на Менорке несколько месяцев. Например, корабль «Ростислав» капитана Лупандина, достигший Менорки, но не успевший зайти в магонскую гавань, штормом унесло в море, и он с трудом добрался сначала до Сардинии, а потом до Генуи и Ливорно[372 - Описание см.: РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 1860. Л. 11об.-17об. См. также гл. 6, 7.]. Ф.Г. Орлов, приехавший в Порт-Магон в конце ноября по приказу брата, застал там не только малую часть посланных из Кронштадта судов (всего от первой эскадры собралось девять судов, которые отплыли оттуда в сторону Морей только в конце января-начале февраля 1770 г.), но и значительное число больных[373 - «В экипаже его множество больных имеется, кои посланы в гошпиталь», писал Н.И. Панину о прибывшем корабле Спиридова в Порт-Магон Лидс-Бут. Позднее Бут доносил о 300 больных в госпитале Порт-Магона, из которых «многие померли» (цит. по: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 232). О больных и излечившихся в Порт-Магоне, а также просьбу поднять жалование лекарю Ратцу Теодор Алексиано пишет, например, в послании Спиридову 10/21 августа 1773 г. (РГА. ВМФ. On. 1. Д. 66. Л. 93-97).].

Самого Г.А. Спиридова в Порт-Магоне постигла утрата – от болезни скончался его сын «генеральс-адъютант Андрей Григорьевич Спиридов», в день его кончины 23 ноября 1769 г. на Менорку как раз и прибыл из Ливорно на английской бригантине Ф.Г. Орлов, сразу навестивший «печалью объятого адмирала»[374 - Старина и новизна. СПб., 1772. 4. 1-2. С. 20.].

А на следующий день в греческой Успенской церкви в Порт-Магоне состоялось и первое из серии блестящих торжеств, сопровождавших присутствие русского флота в Средиземноморье, – праздновали тезоименитство Екатерины II (24 ноября): «Такого Порт Магон не только никогда не видал, но и не слыхал, и народу было премножество»[375 - Цит. по.: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 234.].

По сообщениям итальянской прессы, в то время как русский морской корпус собирался в Порт-Магоне, в этот порт стекались опытные моряки и лоцманы из Восточного Средиземноморья (зачастую уже состоящие на российской службе), дабы затем оказать русскому флоту поддержку в войне с турками[376 - NM. 1770. 8. 63; NM. 1770. 13. 103; NM. 1770. 19. 151.]. Это подтверждают и источники из Венецианского государственного архива[377 - Экипаж корабля «Snow, nominato Enrico е Carolina» под командованием капитана Алессандро Алексиано, отправившийся из Ливорно в Порт-Магон, состоял из следующих лиц: капитан Василий Баланчин, его слуга Николай Лебедев, босниец Джорджо Мачедонио, Кристофано Алессандро из Янины, Костантино Саба из Канеа, Джорджо Казичи из Бокки, Джованни Петроло с острова Зант и Никкола Вандоро с острова Кефаллония (ASV. Inquisitori di Stato. Dispacci diretti agli Inquisitori di Stato dai Consoli. Livorno. Busta 513).]. Таким образом, в Порт-Магоне уже началось осуществление планов А. Орлова относительно совместных действий в Архипелаге русских с греками и славянами.

После первых боев в Морее суда стали прибывать в Порт-Магон с больными и ранеными: в конце мая 1770 г. туда отправили раненых и заболевших из Наварина на «Надежде Благополучия» под командованием А.В. Елманова[378 - А.В. Елманов пробыл в Порт-Магоне до конца осени 1770 г. Снабжение находившихся с ним членов экспедиции осуществлялось из Ливорно через консула Д. Дика и резидента Р. Разерфорда (Rutherford). Об объемах этих поставок свидетельствует, например, послание от 24 августа 1770 г., в котором Елманов просил Дика заготовить в Ливорно на полугодичное время для флота: сухарей 42963 пудов, мяса 10366 пудов, масла деревянного 8592 ведер, риса («пшена сорачинскаго») 14321 пудов, гороху 9547 пудов, уксусу 6078 ведер, рому или вина 2222 ведер, «вина Краснова» 32079 ведер (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 39). Примечательно, что командование экспедицией готово было пойти даже на нарушение регламентов по обмундированию, не по форме выбирая цвета мундиров, но строго требовало, чтобы всем выздоравливающим в госпитале Порт-Магона были сшиты и при выписке выданы новые мундиры (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 4-4об.).]. Они прибыли на Менорку, где их встретил консул Теодор Алексиано, 29 июня / 10 июля 1770 г.[379 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 115-121об. В Журнале отмечается, что на берег в Порт-Магоне сняли более 300 человек больных и раненых.], еще не подозревая о свершившейся Чесменской победе. Победу при Чесме в Порт-Магоне отмечали только 29 августа / 9 сентября 1770 г. – «в греческой церкви Богородицы служана была литургия, молебен в честь Чесменской битвы», «с “Надежды Благополучая” выпалено 31 пушки», кроме русских офицеров и служителей на праздновании находился и «господин Магонский губернатор с многими своими офицерами»[380 - Там же. Л. 120-121.]. Но на этом торжества не закончились: 1/12 сентября отмечался день коронации Екатерины, 20 сентября / 1 октября – день рождения наследника, и на Менорке последовали празднования еще большего размаха. В это время на острове собралась находящаяся на пути в Архипелаг эскадра Арфа, некоторые другие суда (включая «Надежду Благополучия»). По имеющимся газетным описаниям, Екатерина II послала в дар местной греческой церкви Евангелие высотой 2 фута и шириной 15 дюймов в золотом окладе, чашу размером в полтора фута, два небольших блюда и большой золотой крест. Книга, чаша и крест отличались искусной работой, как и гравировка блюд, сделанных из дорогого металла. Кроме того, к описанным предметам Екатерина присоединила серебряную парчу с золотыми нашивками шириной в 4 дюйма для алтаря. Кажется, 3 октября[381 - Дата 3 октября (н. ст.) приводится в западной прессе вместе с ошибочным утверждением, что это был день коронации российской императрицы. Между тем, скорее всего речь идет о торжествах, продолжавшихся по случаю дня рождения наследника Павла Петровича.] эти драгоценные подарки впервые использовали на службе в православной церкви Порт-Магона. Во время службы местные православные пели Те Deum («Тебе, Господи») вместе с русскими морскими офицерами, включая контр-адмирала Елманова и накануне прибывшего графа П.А. Бутурлина. Бутурлин и консул Алексиано дали в этот вечер большое празднество для офицеров. Самым поразительным, видимо, в этом празднестве была иллюминация: на фасаде собора появилась «перспектива, представлявшая армию и имя российской императрицы», а на резиденции консула укрепили прекрасное искусственное пламя, которое с одной стороны пожирало турецкие мечети (вариант: зажженные огни представляли с одной стороны крест, торжествующий над турецкими мечетями), посреди чего читалась надпись: «Саterina Alexiovvona II. Imperatrice di tutte le Russie. Vivat. Vivat». После фейерверка в Магоне, в доме консула состоялся бал, продолжавшийся до утра следующего дня. Во время праздника народу были выставлены две бочки вина[382 - NM. 1770. 95. 777; G. d’A. 1770. № 101.].

В дальнейшем до ухода флота в 1775 г. Порт-Магон продолжал наравне с Ливорно оставаться центром передвижений участников Архипелагской экспедиции в Западном Средиземноморье[383 - См., например: NM. 1770. 72. 591; донесение сардинского посланника в Тоскане ди Замоне от 3 сентября 1770 г.: AST. Italia. Lettere Ministri Firenze. Mazzo 2 (о том, что в первую неделю сентября 1770 г. генерал-лейтенант Бутурлин с двумя русскими офицерами должен был отправиться в Порт-Магон из Тосканы на судне «корабельщика Броуна»); сообщения конца декабря-января 1771 г. о передвижениях корабля «Граф Чернышев» – GT. 1771. 2. 8; о том, что все русские корабли готовятся отправиться из Порт-Магона в Архипелаг – NM. 1771. 4. 30; о русском фрегате «Венера», прибывшем из Порт-Магона и севшем 7 марта 1771 г. на мель близ Ливорно – NM. 1771. 21. 165; GT. 1771. 28. 112; NM. 1771. 54. 429; 56. 445; NM. 1772. 53. 442; GT. 1772. 35. 140; 36. 144; 37. 148; NM. 1772. 71. 588.].

Равную, а быть может, и более значительную, чем Менорке, роль перед началом экспедиции Екатерина отводила и другому острову с превосходной глубокой бухтой, способной укрыть весь российский средиземноморский флот – острову Мальта.

Как уже отмечалось, отношения с Мальтийским орденом в целом складывались к концу 1760-х гг. для России вполне благополучно. Это вселяло некоторые надежды на то, что поверенному в делах России на Мальте маркизу Кавалькабо удастся добиться от ордена Иоанна Иерусалимского разрешения для российского флота пользоваться мальтийскими портами. В инструкции, данной Екатериной II, маркизу указывалось: 1) следовать с эскадрой Спиридова до Гибралтара, затем отправиться на Мальту, 2) добиться частной аудиенции у магистра, передав ему письма российской императрицы, поблагодарив и выразив удовлетворение императрицы приемом российских офицеров, 3) заговорить о надеждах императрицы на то, что орден сохранит свое расположение и в случае посылки русской эскадры, 4) уведомить о ситуации с польскими диссидентами и призвать совместно бороться с неверными, 5) добиться стоянок для российских морских сил и помощи в их снабжении; наконец, 6) Кавалькабо предстояло быть посредником в сношениях Великого магистра и российской эскадры[384 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 72.].

Форт Святого Эльма на Мальте

Все пункты этой инструкции Кавалькабо исполнил. Он прибыл на Мальту в январе 1770 г. в сопровождении своего племянника, а также подпоручика Преображенского полка Баумгартена (Максимилиан Баумгартен должен был затем через Неаполь доставить корреспонденцию Кавалькабо, но можно предположить, что полномочия у него были более широкие[385 - О роли Баумгартена в установлении контактов с Али-беем и шейхом Захером ал-Омаром см. гл. 8.]) и переводчика Стокса (Stoks)[386 - В те моменты, когда Кавалькабо оставался по какой-то причине без переводчика, у него возникали серьезные затруднения в сношениях с российскими командирами в Архипелаге. Так, например, случилось в 1773 г., когда Кавалькабо извинялся перед Спиридовым, что не смог прочитать его письма, поскольку отослал переводчика в Санкт-Петербург (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 66. Л. 60, 105).]. Пройдя семидневный карантин, 17 / 28 января Кавалькабо был принят магистром и вице-канцлером, а через четыре дня после обеда, данного в его честь, Кавалькабо получил ответ ордена, в вежливой форме отказывавшего России как в снабжении флота, так и в праве заходить в мальтийские гавани более чем четырем российским судам одновременно. Исследователи сходятся в том, что ответ ордена последовал под давлением французской дипломатии и Бурбонских домов Европы[387 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 7. Л. 1; Д. 46. Л. 17-24 об.; Настенко И.А., Яшнев В. История Мальтийского ордена. Кн. 2: Мальтийский орден и Россия. Иоанниты в новое и новейшее время. XVIII-XX вв. М., 2005. С. 28-39; Blondy A. L’Ordre de Malte au XVIII e siеcle. Des derniers splendeurs a la ruine. Paris, 2002. P. 159-162.].

Галерея дворца магистров в Валетте

Этот ответ сразу распространили европейские издания. 20 марта 1770 г. «Gazette d’Amsterdam» поместила сообщение:

«С Мальты 5 февраля. В прошлый вторник фрегат русского флота в Средиземноморье высадил сюда маркиза Кавалькабо с частной комиссией российской императрицы к магистру ордена. Он передал магистру послание императрицы, в котором она просит, чтобы все корабли были приняты в портах ордена и чтобы мальтийская эскадра присоединилась к российской. Уверяют, что Совет единогласно решил дозволить заход в свои порты не более чем трем-четырем кораблям России, как это существует в отношении Испании или Сицилии, и не отходить от нейтралитета, который предписан его законами, особенно в разногласиях, касающихся христианских держав»[388 - G.d’A. 1770. № 23; к этой информации Gazette возвращалась и в № 27, а в № 45 опубликовала тексты письма Екатерины от 18 июля 1769 г., переданного магистру, и ответы ордена, датированные 3 и 31 января 1770 г.].

В июне 1770 г., когда корабль «Надежда Благополучия» из Наварина с ранеными и больными шел в Порт-Магон, он остановился на Мальте только для того, чтобы пополнить запасы воды, а на случившийся в это время главный праздник острова – Рождество Иоанна Крестителя – русские моряки взирали только со стороны: «по установленному обыкновению жителей во всем городе производилась ружейная и пушечная пальба и зажжены были местами смоленыя бочки». Тогда в журнале инженер-офицеров флота появилась только краткая запись о Мальте: «Местами хлебопашенные земли, на оных множество деревень, церквей и монастырей изрядно построено, тож довольное число садов и огородов»[389 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 116об. О заходе на Мальту в июле 1770 г. трех английских судов, «приданных нашему флоту», см.: АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 74. № 12. Л. 41.].

Однако после победы при Чесме, о которой на Мальте узнали чуть ли не первыми в Европе[390 - Это произошло в конце июля 1770 г.: 29 июля известие о Чесме отправил с Мальты, например, британский консул (Bottari S. Geopolitical and commercial interests in the Mediterranean sea. The reports of Angelo Rutter, English vice-consul in Malta (1769-1771) // Journal of Mediterranean studies. 2002. Vol. 12 (№ 2). P. 249-257).], когда туда прибыл корабль с освобожденными от турецкого плена христианами, отношения Мальты к российской эскадре переменились в более благоприятную для России сторону. Этот поворот закрепляли новыми посылками на Мальту освобожденных от плена христиан или пленников, которых, выполняя свою миссию, орден мог обменять на плененных христиан. Так, 5/16 ноября 1770 г. находясь при о. Наксия, А.Г. Орлов распорядился отправить на Мальту «призовое» судно с 75 алжирцами и с письмами к маркизу Кавалькабо и магистру ордена, чтобы последний выменял алжирцев на столько же христиан[391 - РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 211o6.]. Вероятно, об этом в январе 1771 г. Кавалькабо сообщал Н.И. Панину. Вскоре новость появилась и в «Gazette d’Amsterdam»: «русские сделали подарок великому магистру Мальтийского ордена, передав 60 пленных алжирцев, которых погрузили на судно через Александрию в Алжир» (то ли часть алжирцев не перенесла испытания в пути, то ли в январе на Мальту попал еще один транспорт с пленными алжирцами)[392 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 76. Л. 5; G. dA. 1771. № 28.].

К этому времени немало потрудился и российский посланник маркиз де Кавалькабо. Он создал важный канал информации, собирая сведения у капитанов прибывающих на Мальту судов различных стран, оперативно передавая через курьеров и посла Д.А. Голицына в Гааге информацию о военных действиях в Архипелаге, в Египте, близ варварийских берегов[393 - Там же. Д. 74.]. Часть информации, по данным современного историка Т. Фреллера, доставлял России и один из высших офицеров ордена барон Флаксланден (Johan Baptist Anton Flachslanden), располагавший данными о турецких укреплениях и имевший в Восточном Средиземноморье своих тайных информаторов[394 - Freller Т. In Search of a Mediterranean Base: The Order of St. John and Russia’s Great Power Plans during the Rule of Tsar Peter the Great and Tsarina Catherine II // Journal of Early Modern History. 2004. Vol. 8. Issue 1/2. P. 15-17.].

Высказывается мнение, что именно Кавалькабо сумел уговорить вступить на русскую службу графа де Мазена (де Мазина)[395 - Настенко И.А., Яшнев В. История Мальтийского ордена. Кн. 2. С. 36.]. 24 сентября 1771 г. тот на купленном им корабле под предлогом дел в Италии отправился к эскадре Орлова. Кавалер Мальтийского ордена, он оставил магистру де Пинто письмо, которое было передано только через неделю после его отъезда. Де Мазен объяснял свой поступок желанием «воспользоваться прекрасным случаем быть очевидцем войны, которую русские ведут с таким успехом против врагов ордена, и надеждой заимствовать полезные и для Мальты сведения по военному делу у этой храброй и воинственной нации»[396 - Захаров В.А. История Мальтийского ордена в России. М., 2006. С. 93.]. Поступок де Мазена примечателен в двух отношениях: во-первых, мальтийский кавалер все-таки откликнулся на призыв Екатерины сражаться вместе с Россией против общего врага – турок, во-вторых, после Чесменской битвы уже не русские выступают учениками у знатоков морского дела – мальтийцев, но и мальтийцы интересуются их «полезными сведениями по военному делу», песлучаино и суждение Екатерины о де Мазене: «Вот кавалер, закусивший удила»[397 - Там же.].16 / 27 октября 1770 г. судно де Мазена прибыло в Архипелаг, о чем не преминул записать в журнале инженер-поручик Келхен: «Пришло на Паросский рейд и пристало к кораблю “Трех Иерархов” небольшое судно под мальтийским флагом, на оном приехал один мальтийской кавалер, который просит быть при нашем флоте волонтером, кавалер и командер де Мальта Георге граф Мазин»[398 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 39об. Член Мальтийского ордена граф де Мазен ранее был приглашен служить в российский флот, но отказался, сославшись на несходство климата (см.: Настенко И.А., Яшнев Ю.В. История Мальтийского ордена. Кн. 2. С. 28-39).]. Граф де Мазен (Giorgio Giusppe Maria Valperga, count Masino[399 - Так его полное имя приводится в западной литературе (см.: Freller Т. In Search of a Mediterranean Base. P. 16).]), безусловно, был блистательным авантюристом века Просвещения.

Дворец магистров в Валетте. Двор Нептуна

Ему предстояло уже через несколько месяцев, в конце того же 1770 – начале 1771 г., сблизившись с А.Г. Орловым, отправиться с ним из Архипелага в Италию, вести втайне от Орлова разговоры о российском флоте с герцогом тосканским (см. подробнее гл. 7), обещать предоставить такого же рода «разведывательную» информацию венскому двору, а потом уже в Санкт-Петербурге заинтересовать французского посла Дюрана столь же конфиденциальной информацией[400 - По документам, приводимым Захаровым, де Мазен – подданный сардинского короля, командор, граф Мазен де Вальперг. Он приходился младшим братом приезжавшего в Россию министра Мальтийского ордена при венском дворе Мазена, был наставником русских стажеров на Мальте в 1764-1768 гг. В. А. Захаров пишет, что де Мазен находился на русской службе до 1775 г., а затем вернулся на Мальту (Захаров В. А. История Мальтийского ордена в России. С. 93). В архивных документах МИД Франции сохранилось письмо французского посла в Санкт-Петербурге Дюрана к его шефу герцогу д’Эгильону от 7 мая 1773 г., в котором Дюран сообщает, что граф де Мазен, «представитель одного из первейших домов Пьемонта», «22 года прослуживший на море, во время коих он был командующим галерами Ордена», и находящийся на русской службе в чине «генерала-контр-адмирала», поделился с ним своим желанием покинуть русскую службу, как только ему предложат атаковать Швецию. Дюран самым благожелательным образом характеризовал де Мазена и сообщал, что именно через него он имеет информацию о российском флоте (Archive Nationale de France. В 3 800. Dossier 10). На русской службе Мазен состоял в контр-адмиральском чине до начала 1774 г., 30 января 1774 г. он попросил отставки, сославшись на то, что в холодном климате «более продолжать находить себя не в состоянии». Отставка была принята императрицей. О строительстве Мазеном в России «бригантины» по оригинальным чертежам см.: Материалы для истории русского флота. Ч. XII. С. 136-137,228-229,231,270,278.].

Маркиз де Кавалькабо вызвал благосклонность стареющего магистра, в частности, тем, что 18 января 1771 г. во время празднования 30-летия правления магистра де Пинто на Мальте выставил на своем балконе большую картину, изображавшую де Пинто с парящей над ним аллегорической фигурой Славы, внизу картины виднелся порт Валетты, в который входил корабль под русским флагом. «На том балконе, – пишет Кавалькабо в своей депеше, – оркестр оживлял это немалое выражение моих пожеланий о сохранении дней Его преимущества, который выразил мне свою горячую благодарность, т.к. он очень чувствителен ко всякому блеску»[401 - См.: Настенко И.А., Яшнев Ю.В. История Мальтийского ордена в России. С. 35.].

Великий магистр Ф.-Э. Пинто (1681-1773)