скачать книгу бесплатно
Д.М. Голицын доносил в Петербург, что был «обворожен знакомством» с братьями, представил их венской знати (надо полагать, при этом обнаружились их истинные имена и положение при русском дворе) и снабдил их письмами к «друзьям» в Италию, куда они, согласно донесению Д.М. Голицына, «поспешно» направились, поскольку пришли известия о разрыве отношений с Портой. При всей спешке братья Орловы пробыли в Вене не меньше двух недель конца сентября – середины октября 1768 г. Видимо, им было необходимо ознакомиться с информацией об Османской империи, Балканах и Италии, которой располагало венское посольство, так как Д.М. Голицын по долгу службы имел широкие связи и агентуру в районе, куда направлялись Алексей и Федор Орловы. Так, с начала войны тайные контакты с Д.М. Голицыным, а позже и А. Орловым поддерживал член русской миссии в Константинополе С.Л. Лашкарев, оставшийся на свободе после заточения в Семибашенный замок Обрескова и всей русской миссии[212 - [Б. авт.] Лашкарев С.Л. Дипломат Екатерининского времени (Из современных подлинных бумаг) // Русский архив. 1884. Кн.2. С. 5-32.]. До прибытия в Италию маркиза Маруцци связь с итальянскими государствами и Черногорией также осуществлял полномочный министр России при венском дворе.
В консультациях с венскими врачами местом «для поправления здоровья» Алексея Григорьевича была названа Пиза, город, расположенный по соседству с открытым тосканским портом Ливорно, уже некогда освоенным русскими судами[213 - К биографии графа А.Г. Орлова-Чесменского. С. 271.]. Едва ли случайно в это время, т.е. на исходе 1768 г., в Ливорно находился Ф.С. Плещеев, бывший капитан фрегата «Надежда Благополучия», включенного затем в эскадру Г.А. Спиридова. Возможно, он восстанавливал для А. Орлова связи, завязанные им еще в 1765 г. Выполнив какие-то поручения, Плещеев отбыл в Санкт-Петербург вместе с привлеченным на русскую службу греческим моряком[214 - Материалы для истории русского флота. 4. XI. С. 359.].
В Пизу путь Алексея Орлова лежал через Венецию, куда братья Орловы и их спутники добирались почти месяц, прибыв в Венецию 11 декабря[215 - АВПРИ. Ф. 41/3. Сношения России с Венецией. Д. 35. Л. 12об.]. Однако Венеция не стала центром деятельности А. Орлова, потому что слишком ревниво венецианские власти относились к русской активности в регионе (см. об этом подробнее гл. 6)[216 - Иное мнение высказывает В.А. Плугин, впрочем, следующий за мнением Рюльера. (Ппугин В.А. Алехан, или Человек со шрамом) С. 181.]. Месяц пути в Италию не прошел впустую: за это время А.Г. Орлов сумел составить первое впечатление о настроениях православных жителей Балкан и их отношении к объявленной войне; он привлек к себе единомышленников-единоверцев и, по-видимому, укрепил связи с местной агентурой России.
Есть основания полагать, что А.Г. Орлов по пути в Италию устанавливал контакты и с греческими землячествами в Европе. Из Лейпцигских записок Радищева известно, что и русские студенты, обучавшиеся в Германии, в 1768 г. встречались в Лейпциге с братьями Орловыми. (Эта встреча могла состояться только на пути Орловых в Италию.) Между тем в Лейпциге существовала греческая колония, и от ее имени во время греческого восстания поступали в европейскую прессу слухи, преувеличивавшие успехи совместных действий русского флота и греческих повстанцев. Как известно, Архипелагская экспедиция и военные действия России в Средиземноморье стали предметом едва ли не газетной войны, в ходе которой из прессы в равной мере можно было почерпнуть фантастические известия о русских победах и столь же неправдоподобные сведения о поражениях. Предвидя нечто подобное, Алексей Орлов, возможно, загодя готовил приемлемые для России каналы информационной связи. Не исключено, что братьям Орловым удалось пробудить у русских студентов интерес к греческому вопросу, и в 1771 г. Радищев под влиянием сочувствия к страданиям единоверцев, находившихся под турецким гнетом, обратился к переводу на русский язык «Призыва греческого народа к европейским христианам» (об этом речь пойдет далее).
Из осторожности Алексей Григорьевич не посетил триестского эмиссара брата Григория – Георгия Папазоли. «Мне самому ехать будет туда подозрительно…, – писал он и замечал: сюда ж ему приехать опасно по некоторым на него здесь подозрениям…»[217 - [Майков Л.Н.] Первая мысль о Морейской экспедиции графа А.Г. Орлова. С. 143.]. Следовательно, российская агентура не только существовала, но уже привлекла к себе внимание властей. Спустя несколько месяцев сам Алексей Орлов будет жаловаться брату Григорию на то, что его одолели шпионы, что он вынужден менять свое местопребывание и иногда не знает, где голову приклонить[218 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 364.].
Информацию о положении православных на Балканах А. Орлов черпал из разных источников, как и разными путями привлекал к себе сторонников. Рюльер слишком прямолинейно представлял себе форму общения А. Орлова с православным населением Венецианской республики и Балкан: по его описанию, оба брата имели обыкновение после посещения православного храма выходить на паперть, пригоршнями раздавать монеты и вступать с прихожанами в разговоры; местное же население, пораженное богатством и щедростью русских посланцев, в ответ выражало готовность им служить. Конечно, Орловы и их спутники собирали интересующие их сведения и от случайных информаторов, особенно при посещении многолюдных мест; несомненно, они доверительно беседовали и с православным духовенством. Однако основные представления они составили из сообщений русских агентов и благодаря сведениям, полученным от маркиза Маруцци и его доверенных лиц[219 - 17 декабря 1768 г. маркиз Маруцци сообщил Н.И. Панину, что выполнил свои служебные обязанности перед А.Г. Орловым (АВПРИ. Ф. 41/3. Сношения России с Венецией. Д. 35. Л. 12об.).].
Как людям высшего света, Орловым легче было устанавливать контакты и общаться с людьми своего круга. Здесь, как во всей Европе, существовали свои каналы связи, условности, этикет; и очень скоро Алексей Орлов в Италии оказался в окружении славянской и греческой единоверческой аристократии – графов Войновичей, Дм. Мочениго (Моцениго), А. Джика (в русской традиции Гика) и др. Часть из них являлась подданными Венецианской республики; многие навсегда остались на русской службе. Дальнейшая вербовка участников военных действий и восстания происходила уже через местные владетельные дома, имевшие влияние среди сельских жителей, и через городских предпринимателей – судовладельцев-торговцев и капитанов (семьи Алексиано, Поликутти, Псаро, Ризо и т.д.).
Тотчас после 17 декабря, еще до отъезда в Пизу Алексей Григорьевич направил в Санкт-Петербург упоминавшееся выше послание, известное в отрывке. В нем излагались сведения о настроениях православного населения в связи с начавшейся войной и предлагались планы ближайших действий. Письмо также не оставляет сомнения относительно целей поездки Орловых в Италию.
Прежде всего, А. Орлов «уведомляет» Екатерину и брата Григория о том, что он «здесь нашол много людей одноверных, которые желают быть под командою нашею и служить в теперешнем случае против турков», что вся Черная Гора «по слухам» берется за оружие и поступают известия о том, что многие христиане собираются выступить против турок, правда, между ними нет согласия, и они действуют разрозненно, разными партиями. Исходя из этой информации, А. Орлов пришел к заключению, что создались благоприятные условия для того, чтобы разжечь внутри Османской империи сильный огонь, который помешает туркам провозить продовольствие в столицу и разделит усилия армии на два фронта[220 - [Майков Л.Н.] Первая мысль о Морейской экспедиции графа А.Г. Орлова. С. 142.].
Тон письма Алексея Григорьевича говорил о том, что он попал в среду, жаждавшую воспользоваться войною и российской поддержкой для освобождения православных, томившихся под турецким гнетом. В этой среде все еще помнили о совместной борьбе против турок в годы правления Петра I и хранили грамоты с обращением царя к черногорцам. Энтузиазм нового окружения Алексея Григорьевича стал для него источником эйфории: ему представлялось нетрудным делом поднять на борьбу народ, он верил, что все любят его и его окружение за единоверие и готовы ему повиноваться – «все повеленное мною хотят делать» (это уже «камушек в огород» Н.И. Панина, сомневавшегося в управляемости греков). Энтузиазм окружения укрепляел А.Орлова в стремлении бороться за освобождение православных[221 - Вспомним его строки в письме к брату: «И если ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых из-под ига тяжкого…». Как уже упоминалось, эта идея была близка семье Орловых. Неслучайно почти в то самое время (27 ноября) брат Григорий выступил на Совете при Высочайшем Дворе с предложением создать фонд освобождения православных – «о некотором учреждении освобождения греческого закона народов, употребя на произведение сего в действо с кладкою капитала». Г.Г. Орлов имел в виду направить с этим капиталом доверенных лиц на Балканы, по-видимому, для подготовки восстания против турок. Он полагал, что в случае успеха восстания можно было бы взять православные народы «под протекцию России», оставя их в управлении собственных правителей, избранных по воле населения («сделать разных владельцев, оставя им в выборе на волю»). – АГС. Т. I. С. 357.].
Однако по прибытии в Италию А.Г. Орлов не ограничился выяснением настроения православных жителей Балкан. В.А. Плугин справедливо писал, что «лечиться» «за море» подполковник Островов отправился «…для уточнения на месте и реализации этого заманчивого и необыкновенно дерзкого плана» – осуществления диверсии[222 - Плугин В.А. Алехан, или человек со шрамом. С. 178.]. Поэтому в письме Алексея Григорьевича проскальзывает и сообщение о том, что единоверцы готовы исполнять все им «повеленное» (значит, уже речь шла о повелениях).
В сохранившемся довольно пространном отрывке письма А. Орлова отсутствует упоминание о необходимости присылки флота в Средиземное море, но Ю.В. Долгоруков, передавая содержание всего послания, сообщал о требовании Алексея Григорьевича направить в Средиземноморье эскадру.
Тем не менее А.Г. Орлов еще не имел назначения и действовал как бы на свой страх и риск. Он уезжал из Петербурга, когда обстановка еще не достигла своей критической отметки, и распоряжений императрицы на случай войны не имел. Он не только предложил свою кандидатуру в качестве руководителя всего Средиземноморского проекта («я столь щастлив могу быть, что ето дело по надобности повелено мне будет производить»), но и изложил программу неотложных мер: прислать артиллеристов и инженеров (на случай осады крепостей), полевых «пушечек» со снарядами; одновременно произвести политическую подготовку восстания, разослав по примеру Петра I «ласковые» грамоты (он отправил в Петербург копии обращений Петра). Орлов отмечал, что в грамотах необходимо указать, что при заключении мира единоверцы не будут брошены на произвол судьбы, так как в памяти еще живут воспоминания о том, что «они еще все воевали, а у нас уже и мир заключен был». И в этой связи Алексей Григорьевич делает глубокое замечание о роли исторической памяти в обществе традиционной культуры: «и как у етих людей больше все дела идут в память по преданиям, то в иных случаях оно больше и умножается или увеличивается, а ето их очень много будет анкуражировать»[223 - [Майков Л.Н.] Первая мысль о Морейской экспедиции графа А.Г. Орлова. С. 143-144.].
Несомненно, Екатерина и помимо действий Орловых сама стремилась не упустить ситуацию на Балканах. Не дожидаясь от А.Г. Орлова «уведомления» об обстановке в решоне, в декабре 1768 г. она направила туда своих эмиссаров для возбуждения восстания покоренных турками народов: в Черногорию поехали черногорцы на российской службе – гусарский полковник Я.М. Эздемирович и поручик Ефим Белич. Первого избрала императрица «по чину, летам и потому, что он уже заслугу ту имел перед собою, что в прежнее время несколько сот разных народов вывез на поселение в Новороссию»[224 - Соловьев СМ. История России с древнейших времен. Кн. XIV. С. 298.]. Ефим Белич приехал в Петербург в качестве посланника Степана Малого «просить помощи в связи с разрушительным походом турок против Черногории»[225 - Лещиловская И.И. Сербский народ и Россия. С. 82.]. Теперь ему было предписано встретиться с самозванцем Степаном Малым, ибо, вопреки прежнему указанию о разоблачении и устранении самозванца, было решено воспользоваться влиянием самозванца среди черногорцев как «орудием нашего дела», при условии отказа Степана Малого от присвоения имени Петра III. Агенты проследовали также в Албанию и Дунайские княжества. Неожиданно начавшаяся война смешала планы и потребовала совместить зондаж настроений и проверку на месте возможности реализовать планы, порученные А. Орлову, с активной подготовкой восстания, доверенной посланцам Екатерины, что, естественно, не было согласовано с Алексеем Григорьевичем перед его отъездом. Миссия Эздемировича и Белича оказалась безуспешной, и А.Г. Орлов не знал в дальнейшем, на что ему употребить прибывшего в Венецию в феврале 1769 г. Эздемировича.
Продолжала императрица подбирать людей для Средиземноморской операции и внутри России. В феврале 1769 г. в морскую артиллерию был переведен Иван Ганнибал (брат Осипа Абрамовича Ганнибала, деда А.С. Пушкина), 20 марта произошло официальное назначение Г.А. Спиридова командующим эскадрой.
Для экспедиции потребовались не только военные, но и священники. И едва ли случайным был и поворот в деле епископа Анатолия Мелеса. Опальный священнослужитель с Афона, которого Синод лишил епископства и священства, держал сначала в тобольской, а потом в нижегородской ссылке, почитая, что «все его поступки пронырливы и малодушны», в 1767 г. оказывается «нужен ко службе» императрице[226 - Анатолий (Мелес) (ум. 1775 г.), родом волошанин, но родившийся уже в России в Золотоноше, обучался в Киево-Могилянской академии, жил на Афоне и был поставлен в епископы константинопольским патриархом. В России Анатолий (Мелес) постоянно конфликтовал с Синодом, и в результате этих конфликтов, возникавших во время его приездов за милостыней для Афонского Павло-Георгиевского монастыря, в 1759 г. был отправлен простым монахом в ссылку в Тобольск. В 1762 г. по указанию Екатерины Мелеса из Тобольска переводят в Нижний Новгород в Макарьевский монастырь. См.: Григорович Н. И. Анатолий Мелес, епископ. Исторический очерк по новооткрытым бумагам // Русский архив. 1870. № 4-5 (8). Стлб. 689-743.]. Анатолий Мелес был отправлен с Архипелагской экспедицией («священнодействую в прошедшую против турок войну на хребтах корабельных»[227 - Добрынин Г. И. Истинное повествование, или Жизнь Гавриилы Добрынина (прожившего 72 года 2 месяца и 20 дней), им самим писанная в Могилеве и в Витебске. В 3-х ч. (изд. 2 и предисл. М.И. Семевского). СПб., 1872. С. 114.]), был при флоте во время Чесменской битвы «не без пользы общественной», за что 5 октября 1770 г. ему вернули и архиерейство (см. также далее о нем гл. 5).
Когда владыка Анатолий Мелес вернулся в Россию, он прославился речью, произнесенной перед Екатериной II. В речи были слова: «…я сидел во тьме, и внезапу облиста мя свет велий. Узник стал свидетель чудес твоих на водах многих. Я зрел корабли твои между разсеянными по Архипелагу островами, наподобие островов колеблющиеся, и тысящами медных гортаней могущество твое морю и туркам возвещающия. Стоял на хребтах их, среди героев священник, и счастием твоим осенял к победам твоих мореходцев. Мал в братии моей посреди церкви, на далеких берегах громом имени твоего раздающихся, пел тя, и во храме сердца моего дондеже есмь пети не перестану» [228 - После такой речи бывшему ссыльному Анатолию Мелесу было дозволено стать настоятелем Глуховского Петропавловского монастыря. (Там же. С. 115).].
Но такие слова благодарного епископа императрица услышит только осенью 1772 г. Пока же, в первые месяцы 1769 г., на всех парах шла подготовка флота к отплытию, которое первоначально планировалось, по-видимому, на апрель. Корабли не только обшивались дополнительно досками с шерстью от течи и снабжались провизией на многомесячный поход (при этом их маршрут хранился в строгой тайне), но разрабатывалась и административная документация[229 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 360-361.].
Следовательно, в начале русско-турецкой войны 1768-1774 гг. роли были распределены, и политические актеры вступили в игру: императрица Екатерина успела расставить на политической сцене действующих лиц задуманной ею военно-политической пьесы.
Итак, рассмотренный в главе материал позволяет заключить, что, взойдя на трон, Екатерина II приступила к осуществлению плана открытия «южного окна» в Европу, не удавшегося Петру I. Но в отличие от своего великого предшественника, она задумала реализовать этот проект в военных операциях, производимых не только с территории России, ориентируясь на взаимодействие с православным населением преимущественно континентальных Балкан, но и «снаружи», из Средиземноморья с помощью единоверцев – греков, албанцев и славян Адриатического побережья. Однако подобные операции могли быть реализованы лишь с применением флота. И императрица, и ее ближайшее окружение начали исподволь, тайно разрабатывать задуманную идею и осуществлять мероприятия по ее исполнению. Стратегические и тактические цели этих операций императрица сформулировала и озвучила лишь в начале войны.
Глава 2
Стратегия войны: утверждение российского присутствия в Средиземноморье, «диверсия в наичувствительнейшем месте» или освобождение угнетенных
Русские думали… переплыть океан, войти через пролив Гибралтарский и завоевать или опустошить Морею и острова Архипелага. Они надеялись, что сходство веры привлечет к ним многих сообщников из греков и что с помощью сих мятежных раясов (райатов – христиан Османской империи. – Авт.) они смогут нанести смертельные удары Оттоманской державе.
Война турков с россиянами с 1769 по 1774 год. Сочинение Васифа-Ефенди, турецкого историографа
И.М. Смилянская
Определение целей войны и принятие решения об Архипелагской экспедиции
Хотя, как утверждалось, сценарий российского проникновения в Средиземноморье был уже составлен и главные роли были распределены, неожиданное открытие военных действий заставило Екатерину II ускорить осуществление своих планов. (В начале 1768 г. Н.И. Панин писал о том, что России еще не время начинать войну, а Екатерина II 6/17 октября, когда война России уже была объявлена, но известие об этом еще не дошло до Петербурга, как бы со вздохом облегчения отправила И.Г. Чернышеву в Лондон такой текст: «Турки, по видимому, нынешний год, а может быть, и впредь не намерены нас беспокоить»)[230 - Собственноручные письма императрицы Екатерины П-й к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву// Русский архив. 1871. № 9. Стлб. 1318.].
С началом войны определилось и военное предназначение Архипелагской экспедиции – нанести Османской империи «диверсию в наичувствительнейшем месте». Решение императрицы было поддержано Советом при Высочайшем Дворе.
Как известно, Совет при Высочайшем Дворе, состоявший из весьма узкого круга сановников, окружавших императрицу со времени переворота, был создан по ее распоряжению 3/14 ноября 1768 г., т.е. тотчас после того, как Екатерине сообщили о заточении в Семибашенный замок турецкой столицы российской дипломатической миссии во главе с А.М. Обресковым и о разрыве отношений с Портой. Это печальное событие, означавшее объявление войны, имело место 25 сентября / 6 октября 1768 г. В Петербурге о нем узнали в последних числах октября, а доложили Екатерине II 1 ноября, когда она, оправившись от прививания оспы, возвратилась из Царского Села в столицу. 4 ноября состоялось первое заседание Совета. На этом заседании решались кардинальные военно-политические вопросы: какой характер должна носить война (оборонительный или наступательный); как распределить и где сконцентрировать вооруженные силы; какие предосторожности предпринять в отношении границ империи, не затронутых войной? откуда брать денежные средства для ее ведения.
Единодушно было решено вести войну наступательную. Г.Г. Орлов по этому поводу спросил, какова должна быть цель войны, ибо, не имея таковой, лучше от войны отклониться вовсе («на какой конец оная приведена быть может, а ежели инако, то не лучше ли изыскивать другой способ к избежанию»). Н.И. Панин в ответ говорил о желательности войны короткой, на что Григорий Орлов возразил, что быстро решительного успеха достигнуть невозможно. Никита Панин продолжал свою мысль в поисках путей достижения мира: «Надобно стараться войско неприятеля изнурять и тем принудить, дабы оно такое же произвело действие в столице к миру, как оно требовало войны». Одним словом, Панин как дипломат и сторонник «северной системы» не был склонен решать вопросы крупномасштабной войны. Когда же в конце заседания Г.Г. Орлов в числе первоочередных задач предложил послать экспедицию в Средиземное море, сформулировав свою идею, правда, весьма скромно: «послать под видом вояжа в Средиземное море несколько судов и оттуда учинить диверсию неприятелю, но чтоб сие сделано было с согласия английского двора»[231 - АГС. СПб., 1869. Т. 1. Стб. 5. Предложение Г.Г. Орлова Г.А. Гребенщикова несколько наивно толкует как документальное свидетельство того, что «именно Григорий Орлов первым подал мысль о посылке эскадры императрице и членам Совета, а его брат Алексей должен был служить проводником этих идей и координатором действий между Петербургом и повстанцами» (Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб., 2007. С. 179).], – вопрос был отложен, так как предложение Орлова встретило возражение Панина.
На следующем заседании 6 ноября сама императрица предложила высказать мнение, «к какому концу вести войну и в случае наших авантажей какие выгоды за полезное положить». Вот здесь и была определена главная цель войны: добиться права судоходства по Черному морю, на берегах которого следует учредить порт и крепость. В аспекте этой цели посылка экспедиции в Средиземное море обретала для членов Совета весомое обоснование. В результате, когда 12 ноября на третьем заседании императрица (вероятно, специально, чтобы дать возможность Г.Г. Орлову вновь вернуться к вопросу о посылке средиземноморской экспедиции) включила в список рассматриваемых дел вопрос: «Если кто что придумал для пользы настоящих дел, то может свое предложить», Г.Г. Орлов прочитал свое мнение «об экспедиции в Средиземное море», и Совет, по-видимому, не без разногласий одобрил предложение фаворита[232 - АГС. СПб., 1869. Т. 1. Стб. 10.].
Таким образом, решение о посылке Архипелагской экспедиции было принято членами Совета при Высочайшем Дворе вследствие признания крупномасштабных задач предстоящей войны. Тон в обсуждении вопроса задавали императрица и ее фаворит, кем заранее и продумывалась вся идея осуществления военных действий в Средиземноморье.
Екатерина II в 1763 г.
На наш взгляд, можно утверждать, что для Екатерины проблема посылки флота в Средиземное море, как и общий вопрос о целях войны, ко времени ее объявления уже были решенными. Едва ли императрица не была откровенна, когда 14 декабря 1768 г. писала И.Г. Чернышеву: «Я нахожу, что мы освободились от большой тяжести, давящей воображение, когда развязались с мирным договором; надобно было тысячи задабриваний, сделок и пустых глупостей, чтобы не давать туркам кричать. Теперь я развязана, могу делать все, что мне позволяют средства, а у России, вы знаете, средства не маленькие». 20 декабря императрица в шутливом тоне написала тому же Чернышеву знаменитое послание о своих мечтаниях, о том, что и Екатерина II «иногда строит всякого рода испанские замки; и вот ничто ее не стесняет, и вот разбудили спавшего кота, и вот он бросится за мышами, и вот вы кой-что увидите, и вот об нас будут говорить, и вот мы зададим звону, какого не ожидали, и вот Турки побиты»[233 - Собственноручные письма императрицы Екатерины П-й к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву С. 1323-1324; Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. М., 1994. Кн. XIV. Стлб. 268.]. Возможно, «испанскими замками» и был план Архипелагской экспедиции и некие идеи, которые в конечном счете предварили будущий «Греческий проект».
Решительность и настойчивость Екатерины II в организации экспедиции, надо полагать, объяснялись еще и тем, что императрица со свойственной ей проницательностью осознавала политические преимущества многих аспектов задуманного предприятия. По существу, основу замысла Екатерины II, которую она до времени предпочитала сохранять в тайне (и лишь в критический момент открыла А.Г. Орлову, чтобы он мог ею руководствоваться, определяя стратегию военных действий), составляла идея утвердить российское присутствие в Средиземноморье[234 - В рескрипте графу А.Г. Орлову от 9 января 1770 г. Екатерина II, указывая на необходимость приобрести в Средиземноморье порт «на острове или твердой земле», писала: «…хотя б и ничего иного не сделали, то бы тем самым вы много для переду предуспели, если б доставили России в руки порт в тамошнем море, который стараться будем при мире удержать. Под видом же коммерции он всегда будет иметь сообщение с нужными народами во всем мире и тем, конечно, сила наша не умалится в тамошнем краю» (Материалы для истории русского флота. Ч. XI. СПб., 1886. С. 529).]. Открыто же высказанной частью военно-политического проекта императрицы, понятной ее окружению и не вызывающей серьезных опасений в Европе, была военная диверсия против Турции с привлечением на свою сторону османских православных подданных[235 - В рескрипте адмиралу Г.А. Спиридову от 5 июля 1769 г. Екатерина писала: «По причине настоящей у нас с Портою оттоманскою войны, которая с ее стороны столь вероломно начата, рассудили Мы за нужное для учинения сей диверсии в чувствительнейшем месте воспользоваться известною склонностью греческих и славянских народов, отчасти ей подвластных, а отчасти еще за вольность свою до ныне мужественно поборающихся, и стараться составить из них при нашем подкреплении и под нашим руководством целый корпус не только к упражнению турецких сил в собственной своей земле удобной, но, если помощет великому нашему подвигу десница Всевышнея, и к потрясению в Европе самого основания оных вкупе с столицею злочестья магометанского» (Там же. С. 366) Как видим, императрица смело строила свои «испанские замки»!]. И это следует иметь в виду, оценивая замысел Екатерины и его результаты, а также цену риска всей операции. А операция, действительно, была сопряжена с большим риском и трудностями, одолеть которые стало возможно не в последнюю очередь благодаря энергии самой императрицы, ее умению подбирать исполнителей своих замыслов и поддерживать в них мужество и воинское рвение. Императрица сумела изыскать и колоссальные средства для своего средиземноморского предприятия, и, что также немаловажно, получить поддержку многих средиземноморских единоверцев.
Первоначально надежды на успех всей операции были связаны с вооруженной борьбой единоверцев. «Главная всему нашему плану цель, – указывала императрица адмиралу Эльфинстону 25 сентября 1769 г., – в поднятии на турков подвластных им греческих и славянских народов, следовательно же, и долженствуют уступать оной первое место все другие побочные предприятия, а как экспедиция ваша принадлежит натурально в числе сих последних» (имелось в виду поручение Эльфинстону организовать блокаду Дарданелл), то первенство следовало отдавать сухопутным операциям А.Г. Орлова при содействии Г.А. Спиридова[236 - Там же. С. 405.].
Возбуждение восстания греков и славян
29 января 1769 г. (т.е. почти незамедлительно, учитывая время, которое требуется курьеру, чтобы преодолеть расстояние между Италией и Санкт-Петербургом) Екатерина отвечает на декабрьское послание А.Г. Орлова. Знаменитое начало письма, цитируемое исследователями в связи с попыткой уяснить авторство средиземноморского проекта, обращает на себя внимание безупречностью политико-юридического обоснования военных мероприятий императрицы. «Мы сами уже, по предложению брата вашего генерал-фельдцейхмейстера, помышляли о учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции, как на твердой ее земле, так и на островах Архипелага, – писала Екатерина, – а теперь, получа от вас ближайшие известия о действительной тамошних народов склонности к восстанию против Порты, и паче еще утверждаемся в сем мнении…»[237 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя графа А.Г. Орлова-Чесменского / Сообщ. кн. Н.А. Орловым // СбРИО. СПб., 1867. T.I. С. 2. Заметим, что Екатерина II четко различала территорию Морей (Пелопоннеса, «твердой земли») и Архипелага. В историографии есть тенденция соединять эти понятия и рассматривать начальной целью экспедиции Архипелаг.]. То, что донесение Алексея Орлова утвердило императрицу в решении выполнить план экспедиции, очевидно. Однако идея экспедиции возникла и тайно обсуждалась задолго до выступления Григория Орлова на Совете при Высочайшем Дворе, на которое ссылалась Екатерина. Мы имеем возможность снова убедиться в способности императрицы параллельно официальной политической линии искусно проделывать тайные ходы, что заставляет историка весьма осторожно пользоваться официальными источниками эпохи.
29 января 1769 г. последовал и рескрипт императрицы, содержащий назначение А.Г. Орлова верховным командующим всей операции: «охотно соизволяем Мы, по собственному вашему желанию, поручить и вверить вам приготовление, распоряжение и руководство всего сего подвига»[238 - Там же.]. Так, во второй раз в течение шести лет Екатерина вверяла Алексею Орлову едва ли не судьбу трона[239 - Руководитель французского внешнеполитического ведомства герцог де Шуазель рассчитывал на то, что, возбудив войну против России, удастся «низвергнуть императрицу с захваченного ею трона». (Черкасов П.П. Франция и русско-турецкая война, 1768-1774 гг. // Новая и новейшая история. 1996. № 1. С. 53).]. Действительно, трудно сказать, как бы мог отразиться на положении Екатерины II провал средиземноморской операции, дорогостоящей и далеко не у всех вызывавшей сочувствие[240 - Примечательна точка зрения американского исследователя Хью Рексдейла об отношении элиты российского дворянства к средиземноморским планам императрицы, хотя далеко не во всем с ним можно согласиться. Он указывает на то, что российское дворянство в своем большинстве не было заинтересовано ни в средиземноморской торговле, ни в приращении территорий. И в 1780-х гг., кроме украинца Безбородко, Потемкина (русско-польского происхождения) и бывшей германской принцессы Екатерины II, «Греческий проект» не поддержала ни одна из известных семей российского дворянства. «Даже удивительно, – заключает исследователь, – насколько узкой была социальная база российской внешней политики» (Ragsdale Н. Russian projects of conquest in the eighteenth century // Imperial Russian foreign policy / Ed. and trans. by Hugh Ragsdale, V.N. Ponomarev. Cambridge, 1993. P. 102).].
Доверяя А.Г. Орлову руководство экспедицией, Екатерина II, вероятно, полагала, что для выполнения такого дерзкого замысла нужен был не столько опытный военачальник, сколько бесстрашный до удали, преданный интересам трона, связанный с авторством проекта политик, обладающий незаурядными организаторскими способностями и темпераментом бойца. И она не ошиблась в своем выборе[241 - В связи с этим нельзя не привести блестящую характеристику А.Г. Орлова, данную Е.В. Тарле: «Умный, дерзостный, храбрый, любящий риск и ищущий риска, но вместе с тем расчетливый, не боящийся ни пули, ни ответственности. Алексей Орлов … был как раз подходящим человеком для подобного головоломного задания» (Тарле Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774) // Сочинения. М., 1959. Т. 10. С. 25).]. В частности, одним Чесменским сражением А.Г. Орлов задал тон всех последующих морских операций.
Екатерина II полагалась и на проницательность Алексея Орлова («Мы ни мало не сомневаемся, по довольно Нами испытанному вашему собственному проницанию, чтобы вы сами достаточно не вникли в сии существительные правила Наших статских мнений»), который поймет ее замысел и будет им руководствоваться – «производить дела Наши равнодушным мужеством, не тревожа себя тем, что в ваших предприятиях вам невозможным встречаться будет»[242 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя графа А.Г. Орлова-Чесменского. С. 6.]. Иными словами, как некогда в Ропше, Екатерина доверяла Алексею Григорьевичу свои сокровенные планы, полагаясь на его понимание и предоставляя ему право действовать согласно этому плану с «равнодушным мужеством» так, как позволят обстоятельства, не исключая возможности низвержения столицы империи «агарянской».
Вместе с назначением командующим А.Г. Орлову вручались полномочные грамоты: одна для представления тем, кто пожелает участвовать в затеянном Россией деле, другая для предъявления итальянским властям в случае возникновения недоразумений. Кстати, чтобы не допустить появления авантюриста-самозванца, Орлов заранее заготовил свой портрет, который можно было показывать единоверцам[243 - [Майков Л.Н.] Первая мысль о Морейской экспедиции графа А.Г. Орлова с предисловием Л.Н. Майкова // Сборник исторических материалов и документов, относящихся к новой Русской истории XVIII и XIX веков. Изд. М. Михайловым. СПб., 1873. С. 143.].
Тем не менее, в рескрипте от 29 января Екатерина ни звуком не отозвалась на идею освобождения угнетенных единоверцев, более того, она подчеркнула, что «прямая наша цель быть долженствует» в диверсии. Ум императрицы работал расчетливо: она кратко сообщала, что российские добровольцы по преимуществу из преображенцев, о чьей присылке просил А. Орлов, будут прибывать по два-три человека «под приличным предлогом», ибо все приготовления надлежит хранить в глубокой тайне. Основной силой сухопутной части операции должны стать сами единоверцы, которых необходимо приводить к единению с помощью «лучших людей между разными народами»; этих «лучших» надлежит склонять на свою сторону, а оплату их услуг осуществит маркиз Маруцци. Алексею Орлову следовало умерить свой боевой пыл и раньше времени не подвергать себя опасности. Флот должен был приходить небольшими группами. В рескрипте Екатерина обращалась к нему с просьбой высказать «собственные ваши рассуждения о удобности, пользе, времени и количестве отправляемой отсюда в Средиземное море эскадры Нашей»[244 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя гр. А.Г. Орлова-Чесменского. С. 11.].
В те же дни, когда составлялся изложенный рескрипт Екатерины II к Алексею Орлову, на Совете при Высочайшем Дворе читались и обсуждались «заготовленная грамота к греческим и славянским народам» (она была утверждена 26 января при втором чтении) и упомянутые полномочия графа А.Г. Орлова[245 - АГС. Т. I. Стб. 10, 357.]. В целом текст обращения к славянским и греческим народам соответствует содержанию рескрипта Екатерины от 29 января. Это естественно, так как в его составлении она принимала активное участие (об этом свидетельствуют хотя бы ее пометы на тексте, хранящемся в Архиве МИД[246 - АВПРИ. Ф.89/8. Сношения России с Турцией. Д. 1867. Л. 1-10.]). При этом по пожеланию А. Орлова в готовящееся обращение к единоверцам был включен пункт о том, что интересы православных будут учтены при заключении мирного договора.
Политический смысл обращения сводился к следующему: русско-турецкая война создала благоприятные условия для борьбы единоверцев за свое освобождение от турецкого гнета. «Остается только, чтоб при производимых нашими армиями военных действиях], они сами содействовать потщились…, ополчась… против общего всего христианства врага, и стараясь возможный вред ему причинить и чрез то общему благому делу воспособствовать и собственному своему жребию». Россия, как указывалось в документе, испытает величайшее удовольствие видеть христианские области, избавленные от поносного порабощения, и народы, «руководством нашим вступающие в следы своих предков, к чему мы и впредь все средства подавать не отречемся, дозволяя им наше покровительство и милость для сохранения всех тех выгодностей, которые они своим храбрым подвигом в сей нашей войне с вероломным неприятелем одержат»[247 - Цит. по: Соловьев СМ. История России с древнейших времен. С. 293.]. Иными словами, в обращении содержался важный тезис о том, что хотя война может быть общей, но при заключении мира каждая сторона обретет те преимущества и выгоды, которые сумеет завоевать и добиться.
Следует отдать должное Екатерине II и, надо полагать, Н.И. Панину, в чьем ведомстве был составлен документ: в обращении отсутствовали обещания, которые могли создать у единоверцев иллюзии, будто Россия в войне ставит своей целью их освобождение. Как заметил В.А. Уляницкий, в оригинале документа слова «рассудили воспользоваться случаем к освобождению греков» рукою Н.И. Панина были заменены на слова «к облегчению жребия»[248 - Уляницкий В. А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. М., 1883. С. 113.]. Н.И. Панин и в послании начала 1769 г. к главе майнотов Г. Мавромихали, некогда высказавшему Георгию Папазоли свое пожелание иметь свидетельство о намерениях России «от власть облеченной персоны», обещал, хотя и в достаточно неопределенной форме, помощь грекам: «Ее Величество приказало мне тайно вас заверить, что пока длится эта война, по воле Бога, Она не только вас не оставит, но более того примет вас под свое высокое покровительство и окажет такую помощь, какую сможет…»[249 - Camariano-Cioran A. La Guerre Russo-Turque de 1768-1774 et les Grecs // Revue des etudes sud-est europеennes. Bukarest, 1965. T. III. № 3-4. R 524.]. Таким образом, помощь была обещана, но только на период ведения войны с турками.
Это уже по окончании войны Екатерина имела намерение утвердить в общественном сознании миф о том, что в Средиземноморье российская эскадра направилась с исключительно освободительными целями. По крайней мере, подобного рода текст она собственноручно начертала в проекте мемориальной надписи на замышляемом обелиске в честь морских побед графа Алексея Орлова и Григория Спиридова[250 - «В память первого шествия российского военного флота в Средиземное море в 1769 году для вспоможения благочестивых греков и освобождения их от ига нечестивого турка…» (РГАДА. Ф. 10. Кабинет Екатерины II. On. 1. Д. 444. Л. 5).], и так объясняли величие российских побед и придворные проповедники[251 - Платон (Левшин). Слово на торжество славного мира, празднованнаго 1775 года иулия 10 дня (Успенский собор в Кремле) // Поучительные слова при высочайшем дворе… Екатерины Алексеевны с 1763 года по 1780 год сказанный… Платоном. М., 1780. Т. 3. С. 73-88.] (об этом см. подробнее гл. 9). Во время войны императрица не позволяла себе столь свободного определения задач операции. В январе 1770 г. в ответ на жалобы А. Орлова на недостаток российского сухопутного войска императрица четко констатировала: «как бы оно мало ни было, оно служить будет всегда подпорою тем народам, кои желают себя освободить от ига нечестивого; да не токмо подпорою, но еще образцом регулярства и послушания»[252 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя гр. А.Г. Орлова-Чесменского. С. 31.]. (Примечательно, что тезис – угнетенным народам надлежит воспользоваться нашей войной с турками для обретения своей независимости, а Россия их поддержит – был вновь воспроизведен, но уже без христианской риторики, в тайном обращении императрицы к египетским беям во Вторую русско-турецкую войну)[253 - Смилянская И.М. О политике Екатерины II в Средиземноморье и первых российско-арабских политических контактах // Анналы. Институт востоковедения РАН. М., 1997. Вып. V-VI.].
Обращение Екатерины II к балканским единоверцам стало широко распространяться среди населения в 1770 г., и к Орлову хлынул новый поток греков и славян. В течение же 1769 г., пока готовились к отплытию и затем совершали свой трудный путь эскадры Спиридова и Эльфинстона, между А. Орловым и Екатериной продолжался диалог, о котором мы можем судить по сохранившимся письмам императрицы. Эйфория, охватившая Алексея Григорьевича с приездом в Италию, не иссякала. По словам императрицы из письма П.А. Румянцеву, «граф же Алексей Григорьевич Орлов уверяет, что он надежду имеет поставить на ноги до 40000 человек и что он пишет нарочно меньше, нежели иметь может»[254 - Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XIX. С. 280.]. А.Г. Орлов все более увлекается идеей освобождения единоверцев и даже как бы начинает встречать сочувствие Екатерины. Так, в собственноручном письме от 6 мая 1769 г. она хвалила план Алексея Григорьевича в отношении единоверцев за человеколюбие («во-всю в нем человеколюбие блистает») и писала: «…все сделается по желаниям Нашим, и прославимся в сей век, спасая многие тысячи под варварским игом страдающих единоверных Наших», но при этом все-таки оговаривалась: «что же все сие не так скоро исполниться может, как ваше и мое желание бы было, то сие не диво, но в естестве сего великая затея, и весьма похваляю вас, что вы начали так, как ко мне пишете»[255 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя гр. А.Г. Орлова-Чесменского. С. 15.].
На деле императрица была озабочена не столько помощью своим естественным союзникам, сколько проблемой приобретения гаваней для эскадры. В том же письме она спешила (как выяснится, напрасно) обрадовать А. Орлова известием о том, что маркиз Маруцци получил согласие генерала Паоли на предоставление русским судам, если они окажутся в Средиземном море, корсиканских портов в обмен на русскую помощь. «И так если еще пристань не имеем, то по крайней мере перепутье есть», – сообщала императрица[256 - Там же. С. 20.]. Действительно, после нескольких месяцев поисков способа связаться с предводителем корсиканских повстанцев Маруцци достиг цели. Его посланец прибыл 15 марта 1769 г. на остров на судне, доставлявшем боевые припасы отрядам Паоли (впрочем, на этом же судне направлялись в ставку генерала и два английских агента). Посланец Маруцци вручил Паоли письмо поверенного в делах, вызвавшее некоторое недоумение генерала: письмо было составлено в духе обращения Екатерины и содержало, по определению Паоли, одни комплименты, тогда как генерал нуждался в помощи. Эмиссар Маруцци дал понять, что имеет полномочия высказать некие предложения словесно. Тогда ему были назначены две конфиденциальные встречи с глазу на глаз с Паскуалем Паоли, на которых конкретно обсуждался вопрос о взаимодействиях[257 - АВПРИ. Ф.41/3. Сношения России с Венецией. Д.40. Л.21-32.]. По утверждению Дж. Берти, Паоли получил от России денежную поддержку[258 - Берти Дж. Россия и итальянские государства в период Рисорджименто. М., 1959. С. 65.]. Однако через несколько месяцев Франция, видимо обеспокоенная английскими и российскими посещениями генерала Паоли, предприняла наступление и вытеснила повстанцев с острова. Когда же поверенный в делах при французском дворе Хотинский запросил правительство Франции о разрешении русской эскадре воспользоваться французскими портами, он был особо уведомлен, что корсиканские рейды для российского флота закрыты[259 - Черкасов П.П. Франция и русско-турецкая война. С. 62.].
Летом 1769 г. в ожидании прибытия флота А.Г. Орлов был занят созданием складов продовольствия и боеприпасов в Ливорно, на Сардинии и в Порт-Магоне, попытками приобрести на месте и вооружить собственное судно, вербовкой сторонников среди греков и славян (как он писал Екатерине, он намерен «учредя магазейны, разослав людей в разные стороны для возбуждения обще принять оружие», собрать войско, «приведя в порядок, сколько можно и время допустит»)[260 - Материалы для истории русского флота. СПб., 1886. Ч. XI. С. 387-388.]. А. Орлов был озабочен созданием русской консульской службы в Италии и переговорами с греческими корсарами, готовыми вести боевые действия под российским флагом (о деятельности А.Г. Орлова в Италии см. также гл. 6, 7). Он опирался на поддержку английских консульских агентов – Джона Дика в Ливорно, в доме которого он обычно жил[261 - Примечательно, что английский консул сэр Джон Дик выполнял свои обязанности и в Генуе; во всяком случае, в марте 1770 г., когда сильно пострадавший при шторме корабль «Ростислав» прибыл в Геную, именно «находящийся во оном городе от российского и английского двора конзюль» обеспечил «по его должности» «все исправления корабля», длившиеся 59 дней (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 17). Дик, как известно, не был утвержден в ранге российского консула английскими властями, но по окончании войны за помощь был награжден в России орденом св. Анны (Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70 // Slavonic and East European Review. Vol. 31. [New York], 1952/53. C. 158-159).], и грека Теодора Алексиано в Порт-Магоне (о нем см. гл. 3).
Первая военная акция на Балканах: десант в Черногорию
Летом того же 1769 г. Алексей Орлов принял решение совершить первую военную акцию на Балканах. Роль Эздемировича, посланного Екатериной II в Черногорию, с которым Алексей Григорьевич еще в феврале не знал, что делать, он предназначил своему сослуживцу и приятелю премьер-майору Преображенского полка и генерал-майору армии князю Ю.В. Долгорукову, о присылке которого просил императрицу еще в своем декабрьском послании 1768 г. Долгоруков прибыл в Италию под именем купца Барышникова («приличный предлог», под которым должны были приезжать к Орлову в помощь российские офицеры). В работах Е.В. Тарле и В.А. Плугина Юрий Владимирович Долгоруков, оставивший в конце жизни мемуары, получил весьма неблаговидную аттестацию: главным образом за свой хвастливый нрав. Однако А. Орлов, видимо, ценил своего младшего сослуживца по Преображенскому полку за энергию, бесстрашие и отчасти за авантюризм и полагал, что эти качества вполне подходят для руководителя вылазки в Черногорию.
Поскольку Венецианская республика в этот момент закрыла для русских эмиссаров проход в Черногорию, Долгорукову с небольшим отрядом, едва насчитывавшим 40 человек, пришлось плыть морем, тайно высадиться на побережье и пробираться пешком в горы[262 - Плугин В.А. Алехан, или человек со шрамом (Жизнеописание графа Орлова-Чесменского). М., 1996. С.199-200.]. Эту маленькую экспедицию препровождал граф И.В. Войнович.
Иван Васильевич Войнович – фигура примечательная. Уроженец Черногории, серб («словенец») по происхождению, он принадлежал к венецианской аристократии. К А. Орлову он примкнул одним из первых, за ним последовали члены его семьи и среди них будущий адмирал русского флота Марк Иванович Войнович (род. в 1750 г. в Черногории – умер в 1807 в Витебске). Иван и Марк Войновичи за подвиги в Архипелагской экспедиции стали георгиевскими кавалерами.
По-видимому, Иван Войнович слишком активно занимался вербовкой своих соотечественников на русскую службу, за что был обвинен властями республики «в великом преступлении», приговорен к смертной казни и конфискации имущества и, таким образом, с 1770 г. ему был закрыт доступ в венецианские владения[263 - РГАДА. Ф. 15. Оп. Госархив. Д. 181; Ф. 10/1. On. 1 Кабинет Екатерины II. Д. 645. Л. 197-199.].
И.В.Войнович оказал России большие услуги не только как участник важных боевых сражений (Чесменского, при Лемносе, под Патрасом и Бейрутом), но использовался А. Орловым в тайных сношениях с Али-беем и шейхом Захиром, а также в организации управления Великим архипелагским княжеством. После войны граф И. Войнович был назначен российским генеральным консулом на Архипелаге.
Экспедиция Ю.В. Долгорукова в Черногорию преследовала несколько целей. Прежде всего, она была рекогносцировкой в районе с населением, имевшим давние связи с Россией и к тому же не подчинявшимся ни туркам, ни венецианцам. До А.Г. Орлова доходили слухи о готовности черногорцев сражаться с турками. На основании его донесений Екатерина II осенью 1769 г., извещая Румянцева о том, что «князь Долгоруков доехал до Черногории» (факт знаменательный для императрицы и военного командования), сообщала: в тех местах «великие делаются приготовления к нападению на турок»[264 - Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XIV. С. 280.]. Территория Черногории могла бы стать плацдармом (или, как писала Екатерина, «плас д'армом») для формирования отрядов добровольцев и создания относительно регулярной армии из балканских единоверцев, чему императрица придавала большое значение: в инструкции Г.А. Спиридову по этому поводу было специально записано – «стараться составить из них (греческих и славянских народов, подвластных Порте, и, по словам Екатерины, «еще за вольность свою до ныне мужественно поборающихся». – Авт.) при нашем подкреплении и под нашим руководством целый корпус»[265 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 366.].
Однако убедиться в приготовлениях черногорцев и вовремя поставить их под свое военно-политическое руководство, удержав от преждевременного выступления, надлежало на месте. Императрица требовала, и А. Орлов это понимал, чтобы удар по туркам был нанесен всеми участниками операции одновременно. Ради достижения этих целей вместе с генерал-майором Ю.В. Долгоруковым в Черногорию ехали офицеры такого ранга как полковник Герфсдорф, сопровождавший А. Орлова еще из Петербурга, майор А.Г. Розенберг, неоднократно посылаемый Алексеем Григорьевичем курьером к императрице, и капитан Родион Пламенец, уроженец Черногории. Отряд доставил в горы свинец и порох. Одновременно сюда в горы сторонники Орлова стали направлять дезертиров из венецианской армии, прельщенных более высоким жалованием, уплачиваемым русскими, а возможно, и политическими симпатиями. Тем не менее, как справедливо заключил В.А. Плугин, усилия отряда Долгорукова создать в Черногории армию «были затрачены впустую», ибо, по словам князя Юрия Владимировича, «наши (т.е. православные. – Авт.) окрестностей Черной Горы в армию не пошли, даже и босняки отговаривались, что неприятель при их границах»[266 - Цит.по: Плугин В.А. Алехан, или человек со шрамом. С. 201.].
Ю.В. Долгоруков через 35 лет после Черногорского предприятия
Впрочем, какие-то смутные надежды на черногорцев в России еще некоторое время сохранялись и, согласно не вполне надежным сообщениям «Санктпетербургских ведомостей», Ю.В. Долгоруков направил по прибытии эскадры Спиридова в Порт-Магон оружие в Черногорию[267 - Санктпетербургские ведомости. 1770. № 10. 2 февраля.].
Экспедиция Ю.В. Долгорукова имела и другое предназначение – политико-пропагандистское. По указанию князя, в столице Черногории Цетинье, в монастыре, где обосновался его отряд, было созвано собрание черногорцев, на котором Долгоруков зачитал известное обращение Екатерины II к единоверцам-славянам и грекам и привел присутствующих к присяге на верность императрице.
Приведение к присяге, признание покровительства или протекции императрицы России, даже переход в российское подданство были широко распространенными формами взаимоотношений российского командования и населения Средиземноморья (и не только православного: с просьбой о принятии в российское подданство населения Горного Ливана обратился к Екатерине II вассал султана правящий ливанский эмир Юсуф аш-Шихаб). Эти акты имели, как отмечалось, репрезентативно-протекционистский, а не политико-правовой смысл.
Между тем акт приведения черногорцев к присяге на верность императрице не возымел тех политико-юридических последствий, на какие, по-видимому, рассчитывал Ю.В. Долгоруков. И это несмотря на большой пиетет, с которым население Черногории относилось к России и ее верховной власти[268 - Лещиловская И.И. Сербский народ и Россия в XVIII веке. СПб., 2006; История Балкан. Век восемнадцатый. М., 2004.].
Когда в Цетинье появился лидер черногорцев Степан Малый, взявший имя супруга Екатерины II императора Петра Федоровича (но, как выяснилось, не для того, чтобы нанести ущерб приверженности черногорцев императрице, а напротив – дабы укрепить свой авторитет среди населения), перед Долгоруковым открылось поле деятельности, едва ли не самое главное, ради которого был совершен рейд в Черногорию. Ему предстояло разоблачить самозванство Степана Малого и, если позволят обстоятельства, вывезти его из страны. Надо полагать, в этой ситуации действовал принцип, к которому не раз прибегала императрица, – «произвести дела Наши равнодушным мужеством, не тревожа себя тем, что в Наших предприятиях вам невозможным встречаться будет». Юрий Владимирович выступил с публичным разоблачением Степана Малого, внеся некоторую растерянность в умы черногорцев, и приказал его арестовать. На допросе Степан отвечал, что сам никогда не присваивал себе имени Петра III, хотя, как известно, и не отрицал эту легенду.
Дорога из Котора в Черногорию
По-видимому, Долгоруков готовился вывезти самозванца из Черногории (во всяком случае, венецианский сенат охотно дал разрешение провезти его через венецианские владения[269 - Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XIV С. 299.]), но неожиданно столкнулся с приливом чувства верности самозванцу всего черногорского населения. Не случайно годом ранее советник российского посольства в Вене Мерк, посланный для ознакомления с положением в горах и разоблачения самозванца, ответил в Коллегию иностранных дел, что ехать в Черную Гору, не подвергая себя опасности смерти, едва ли возможно, ибо черногорцы «необыкновенно привязаны к Малому» (этим ответом Мерк навлек на себя немилость императрицы и отзыв в Россию[270 - Там же. С. 298.]).
Теперь угроза жизни для российских эмиссаров помимо венецианского и османского правительств, обеспокоенных деятельностью Ю.В. Долгорукова в Черногории, исходила и от приверженцев Степана Малого. Поэтому отряду Долгорукова пришлось избрать иной образ действий, соответствующий второму варианту распоряжений императрицы: использовать влияние Степана Малого среди черногорцев как инструмент русской политики. Долгоруков убедил самозванца отказаться от употребления имени Петра Федоровича, хотя и действовать в качестве представителя российской власти. Как писал А.Г. Орлов, Долгоруков приказал команду над населением после его отъезда взять «Стиопке Малому», которому было дозволено надеть российский мундир с запрещением подавать себе ложное имя, в чем тот клятвенно обещался[271 - Материалы для истории русского флота. Ч. XI. С. 422.]. Сам Долгоруков вместе со своим окружением ночью, тайно, в сопровождении Степана Малого спустился с гор на побережье и отплыл в Италию[272 - Полковник Герфсдорф, судя по письму от 14 августа 1769 г. В.С. Тамара к А.Г. Орлову, выходил из Черногории через Котор один. Он вступил в конфликт с губернатором Котора, не давшим полковнику разрешения свободно проследовать в Венецию, Триест или Анкону (К биографии графа А.Г. Орлова-Чесменского // Русский архив. 1876. Кн. 2. С. 294).].
Как первое военное мероприятие Орлова в Средиземноморье экспедиция Долгорукова наделала в европейской прессе много шума. Оценки этой акции были и остаются до сих пор различными. Императрица отмечала в январе 1770 г., что «происшествие черногорское… недостойно большого уважения», поскольку «главные действия должны произойтить от христиан собственных подданных нашего вероломного неприятеля»[273 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя гр. А.Г. Орлова-Чесменского. С. 35.]. Академик Е.В. Тарле утверждал, что «черногорское дело (имея в виду полномасштабные действия. – Авт.) Орлова провалилось»[274 - Тарле Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). С. 34.]. Рюльер полагал, что операция была лишь акцией прикрытия, и эту точку зрения развил В.А. Плугин, считавший, что экспедиция в Черногорию «вписывалась в общий план восстания, но Алехан решился на ее дезавуирование, чтобы отвлечь внимание турок от будущих баз русского флота»[275 - Плугин В.А. Алехан, или человек со шрамом. С. 199.].
Речь идет о том, что сведения об экспедиции Долгорукова немедленно проникли в европейскую прессу, что, по мнению Плугина, могло быть небольшой диверсией А. Орлова в информационное поле Европы. От Орлова, возможно, также исходило и сознательное преувеличение численности отряда Долгорукова и значения всей этой операции. В пользу точки зрения Рюльера, откорректированной В.А.Плугиным, говорит и то обстоятельство, что летом 1769 г. в Петербурге искусно распространялась аналогичного рода дезинформация. А потому – в Европе всерьез обсуждали, что черногорцы с доверием ожидают помощи от России в их действиях против Порты (G.d’A. 1769. № 101), что русское оружие в значительных количествах уже поставляется в Черногорию (G.d’A. 1770. № 13, 36), что «Стефано после своей первой акции только и занимается тем, что укрепляет крепости и войска в ожидании прибытия нескольких русских судов в Авалон, что он устроил лазарет и много магазинов в Майне, что он работает над постройкой трех греческих судов, одного 24-пушечного, двух 12-пушечных… которые скоро будут готовы в Албании» (G.d’A. 1770. № 36). Беспокойство Западной Европы союзом русских с черногорцами, вероятно, даже стало основанием для появившегося слуха, опубликованного французским официозом «Gazette de France» о том, что русский флот направляется в Архипелаг, чтобы оказать помощь (porter secours) именно черногорцам (G.F. 1769. № 76. 22/IX). Эта информация, возможно, попала в прессу после того, как французский представитель при русском дворе Россиньоль донес 27 июня 1769 г. своему правительству о том, что со дня на день из Кронштадта должна и готова отплыть «русская эскадра, предназначенная для оказания помощи монтенегрцам»[276 - Черкасов П.П. Франция и русско-турецкая война. С. 60.]. Между тем эскадра уже имела предписание следовать не к Черногории, а к берегам Морей.
Думается, что операция Долгорукова вписывалась в общий план организации Орловым восстания на Балканах и в Архипелаге и только попутно играла роль прикрытия истинных военных планов командования. Это была рекогносцировка с указанными выше целями. По мнению императрицы, ее результаты не заслужили особого уважения потому, что вскрыли отсутствие каких-либо приготовлений к восстанию. Однако помимо прочего экспедиции удалось дезавуировать самозванство Степана Малого, имевшего влияние среди черногорцев, чья активность по соседству с главным очагом готовившегося восстания была весьма нежелательна для русского двора.
Таким образом, в двух важных аспектах экспедиция Ю.В. Долгорукова все-таки выполнила свое предназначение. Вместе с тем, ее результаты несколько охладили пыл Орлова, и по мере приближения эскадры к греческим берегам в его посланиях все чаще проскальзывали ноты сомнения в успехе восстания, а Екатерина II вообще уже не исключала неудачи предстоящей операции из-за неподготовленности к ней греков. Не со слов ли Алексея Григорьевича императрица писала за месяц до начала событий: «…да пускай бы и тут веками порабощения и коварства развращенные греки изменили своему собственному благополучию…»?[277 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя гр. А.Г. Орлова-Чесменского. С. 35.]
В заключение следует отметить, что в аспекте главной цели южной политики Екатерины II и ее окружения – открытия «южного окна» в Европу – важнейшее стратегическое значение приобретало утверждение своего присутствия в Средиземноморье. Вне зависимости от успехов и отдельных неудач средиземноморских операций эта задача придавала всем действиям Архипелагской экспедиции еще и особый смысл, заключавшийся в освоении разными путями – дипломатическими, политическими, культурными – средиземноморского пространства. Само продвижение флота вокруг Европы представляло собой освоение морского пути, создание новых для России коммуникаций.
Глава 3
Поход русских эскадр: освоение европейских морей
Пойдем воздвигнем гром и морем потрясем,
Прославим россиян и Греков всех спасем
Прошедши все моря и страшныя пучины
Явим достойными себя Екатерины…
П. Потемкин. «Россы в Архипелаге»
И.М. Смилянская, Е.Б. Смилянская
Флот: эскадры, посланные Екатериной II в Средиземное море
Екатерина II, еще до начала русско-турецкой войны проявлявшая заботы о флоте, его надежности, базах, экипировке и комплектации умелыми морскими офицерами, когда война началась, имела основания писать в Лондон И.Г. Чернышеву: «У меня в отменном попечении ныне флот, и я истинно его так употреблю, если Бог велит, как он еще не был»[278 - Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. М., 1994. Кн. XIV. С. 273.].
В середине декабря 1768 г. в адмиралтейств-коллегию последовал секретный высочайший указ: немедленно подать рапорт о том, сколько судов к будущей весне коллегия «надежно в море нарядить может, какой бы им вояж ни был предписан», поспеют ли к будущей кампании корабли, заложенные здесь и в Архангельске (не специально ли для средиземноморской экспедиции закладывались?), – а далее следовал строгий окрик: если не поспеют, «то зачем именно» (?!)[279 - Материалы для истории русского флота. СПб., 1886. Ч. XL С. 331.]. Екатерина сумела настолько углубиться во все детали организации экспедиции в Средиземное море, что, кроме подбора командного состава, технической подготовки судов к плаванию, вооружения, она, судя по ее переписке, была озабочена обеспечением эскадр картами и лоцманами, моральным состоянием офицеров и матросов, выбором пунктов соединения эскадр, не говоря об определении общих тактических задач, поставленных перед каждой эскадрой, о дипломатической поддержке плавания в чужих водах и т.п. Пеняя адмиралу Г.А. Спиридову за задержки в пути, Екатерина с полным основанием писала 1 ноября 1769 г.: «…я ни иждивения, ни труда, ни всего того, что я придумать могла, не жалела для снабдения вас всем, что только споспешествовать могло к желаемому успеху»[280 - Бумаги ими. Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел // СбРИО. СПб., 1872. Т. X. С. 390-391.].
Подготовка к отправлению эскадры в Средиземное море велась в большом секрете; Е.В. Тарле полагал, что даже в тайне от Н.И. Панина. Последнее сомнительно, хотя бы потому, что вся операция должна была сопровождаться дипломатическими шагами, по крайней мере, в сношениях с Англией. В этом отдавал себе отчет и Г.Г. Орлов, когда, предложив в первый раз «вояж» флота в Средиземное море, заметил, что на это мероприятие необходимо было получить предварительное согласие английского двора, что невозможно было сделать без главы Коллегии иностранных дел Н.И. Панина. В курсе дел по организации экспедиции Екатерина держала Совет при Высочайшем Дворе (16 февраля 1769 г. Совет обсуждал «Проект путешествия эскадры в Средиземное море»). Что же касается сохранения тайны, то следует заметить – утечка информации, возможно даже целенаправленная, имела место: английский и французский посланники сообщали в своих донесениях о существовании российских планов посылки флота в Средиземное море. Правда, достоверно можно сказать, что сообщения о подготовке в Кронштадте эскадры и ее возможной отправке в Средиземноморье появились в британской дипломатической корреспонденции из Санкт-Петербурга лишь 24 мая 1769 г.[281 - См.: Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70 11 Slavonic and East European Review. Vol. 31. [New York], 1952/53. C. 152-153.].
В Петербурге было решено отправлять флот отдельными эскадрами, прежде всего, из опасения нарушить обороноспособность балтийского флота в контексте русско-шведских отношений. Кроме того, принималась во внимание лучшая маневренность небольших эскадр (как было сказано в высочайшем рескрипте А.Г. Орлову от 29 января 1769 г., кораблям «в малом числе поспешнее большей эскадры плыть»), к тому же такие флотские отряды не вызвали бы чрезмерную обеспокоенность европейских держав («удобнее от примечания злодействующих Нам дворов скрыться могут»).
Время до открытия навигации решено было употребить на получение сведений о «береговых обрядах Средиземного моря», для выбора пристаней и доставления в Петербург «искусных кормчих, которые бы итальянские и греческие берега, воды и гавани совершенно знали»[282 - Рескрипты и письма имп. Екатерины II на имя графа А.Г. Орлова-Чесменского / Сообщ. кн. Н.А. Орловым // СбРИО. СПб., 1867. Т. I. С. 11.]. С этой целью Екатерина намеревалась послать в Италию маркиза де Кавалькабо, которого прочили в поверенные в делах при Мальтийском ордене. Однако отъезд Кавалькабо был отложен, и он прибыл в Средиземноморье с эскадрой Спиридова. Роли лоцманов на первых порах должны были исполнять уроженец о. Миконос грек Антон Псаро (Псарос) и члены экипажа его судна, предложившие российской императрице свои услуги и прибывшие в Азовское море к началу войны.
Антон Константинович Псаро (1735-1811), как и Иван Войнович, сыграл заметную роль в Архипелагской экспедиции. Еще в 1764 г. он вошел в контакт с братьями Орловыми, был принят на русскую службу 1 мая 1769 г. и впоследствии проявил себя во время сухопутных операций в Морее, в осаде Лемноса, участвовал в создании Архипелагского княжества, став его «депутатом», в морской блокаде Бейрута. Псаро был награжден орденом св. Георгия 4-й степени и после войны назначен поверенным в делах на Мальту (1783/84-1796). Прослужив на многих должностях в России, он вышел в отставку и уехал в Таганрог, где ему были дарованы земли. Там он и скончался в 1811 г.[283 - См., например: Blondy A. L’Ordre de Malte au XVIII e siеcle. Des derniers splendeurs a la ruine. Paris, 2002. P. 256-257.].
Намерение Екатерины II направить поначалу в Средиземноморье «довольно несколько, но всем изобильно снабженных кораблей», т.е. небольшую эскадру, В.А.Плугин расценил как проявление императрицей (якобы возлагавшей в тот момент все надежды на греческое и славянское восстание) сомнений в целесообразности посылки в Средиземное море флота[284 - Плугин В. Алехан, или человек со шрамом. С. 183.].
Однако это не так. В рескрипте от 29 января речь шла о приискании пристаней и гаваней для кораблей эскадры, и все указывало на то, что Екатерина планомерно, без всяких колебаний готовилась к реализации большого замысла:
6 октября 1768 г. она сообщала И.Г. Чернышеву о том, что молится «за корсиканца»;
17 ноября императрица благодарила его за присылку карты Корсики, между тем как маркиз Маруцци был занят установлением связей с генералом Паоли;
19-м января 1769 г. датирован проект инструкции командующему эскадрой;
6-м марта – указ о приготовлении до 1 апреля флота к отплытию и снабжении его провизией на пять месяцев пребывания в море и т.п.
Каждая эскадра Архипелагской экспедиции (всего их было пять) имела свое предназначение[285 - О состоянии и составе эскадр, судьбе отдельных судов, входивших в них, существует обширная литература. См. историографический очерк: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб., 2007. С. 10. Наиболее подробно на английском языке морская история Архипелагской экспедиции изложена в кн.: Anderson R.C. Naval Wars in the Levant. 1559-1853. Liverpool, 1952. P. 277-307.].
Первая эскадра должна была вступить во взаимодействие с восставшими греками и славянами[286 - Материалы для истории русского флота. 4. XL С. 366.]. И с самого начала русско-турецкой войны вокруг А.Г. Орлова с немалым энтузиазмом стали объединяться выходцы не только с территорий, подчиненных Османской империи, но и из Венецианской республики, Австрии, государств Италии. Все это не могло не вызывать обеспокоенности правящих кругов этих государств.
При всей эйфории А. Орлова относительно масштабов греческого восстания он был озабочен присылкой к нему сухопутных войск, снабженных артиллерией, и, оставаясь русским барином, даже просил брата Григория направить к нему солдатами его крестьян («…если б ты увидел затруднения в прибавке людей, так, пожалуй, объясни, хотя бы из моих деревень набрали, сколько годных найдется»), в то время как сам Григорий Григорьевич передал в эскадру принадлежавшие ему пушки[287 - Там же. С. 364.]. Однако дело обошлось без орловских крестьян: в состав первой эскадры был включен десант из восьми рот Кексгольмского полка и двух рот артиллеристов.
Назначая командующим эскадрой весьма немолодого, специально возведенного в ранг адмирала Г.А. Спиридова (1713-1790), начавшего морскую службу еще при Петре I, Екатерина полагалась на его опыт флотоводца и командира крупнейших морских баз – Ревеля и Кронштадта (сам Спиридов писал о себе в 1773 г., когда ему шел 63-й год: «продолжал мою службу на Каспийском, Балтийском, Азовском, Северном, Атлантическом и Средиземном морях., быв… флагманом, командуя эскадрами и флотом… в мирные и военные времена»)[288 - Там же. СПб., 1888. Ч. XII. С. 133-134.]. Опытность и предусмотрительность Спиридова хорошо уравновешивались отвагою и горячностью братьев Орловых (Федору было тогда 29, а Алексею – 32 года). Да и подбор офицерского корпуса был удачен: молодые капитаны, только что прошедшие практику на английском флоте, и российские кадровые моряки неплохо сочетались с английскими мореходцами, перешедшими на русскую службу (С. Грейг, В. Роксбург, Р. Дугдал). Впрочем, все эти преимущества обнаружились далеко не сразу[289 - Языковые проблемы, несомненно, усложняли работу. Недаром английским офицерам, вступавшим на русскую службу, давалось указание срочно учить русский язык, ибо они не знали, например, «названием веревок и прочаго», их также велено было экзаменовать «для точнаго сведения о искустве и знании» (см.: Материалы для истории русского флота. 4. XI. С. 741).].
По количеству судов первая эскадра была наиболее крупной: из 20 линейных кораблей, включенных в пять эскадр, семь плыли в первой эскадре, в нее входило также три фрегата, четыре пинка, транспортные суда и т.п. Все они, кроме бомбардирского судна «Гром», были построены в 1760-е гг., т.е. были относительно новы. Отплытие эскадры, по-видимому, планировалось с открытием навигации, что позволило бы ей пройти свой путь за летние месяцы. Однако эскадра отбыла в плавание от Красной Горки только 27 июля 1769 г.
В свое время «Надежда Благополучия» преодолела расстояние из Петербурга до Ливорно в два месяца, опыт плавания русских кораблей из Архангельска на Балтику, казалось бы, свидетельствовал о том, что путь в Средиземное море мог быть проделан за 6 недель, между тем как первая эскадра едва достигла портов Англии за три месяца, а в Порт-Магон первые ее корабли прибыли только через четыре с половиной месяца, в ноябре. Екатерина торопила Спиридова, ее пугало, что вся экспедиция вместо торжества может оборотиться «в стыд и бесславие ваше (Спиридова. – Авт.) и мое»[290 - Бумаги имп. Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел. С.391.].
Путь первой эскадры в Средиземноморье сопровождался серьезными трудностями, потерями, болезнями личного состава, так что ее состояние по прибытии в регион (к зиме 1769-1770 гг.) ужаснуло А. Орлова. Когда он осмотрел в феврале 1770 г. в Ливорно те суда, которые были откомандированы к нему в Италию, «у него волосы поднялись дыбом, а сердце облилось кровью: ни провианта, ни денег, ни врачей, ни сведущих офицеров»[291 - Ключевский В.О. Курс русской истории // Сочинения. М., 1989. Т. 5. С. 44.]. На его отчет императрица, не поддаваясь панике, хладнокровно отвечала: «Ничто на свете нашему флоту столько добра не сделает, как сей поход. Все закоснелое и гнилое наружу выходит, и он будет со временем круглехонько обточен»[292 - Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. XIV. С. 358.].
