Царство и священство

Конечно, Церковь не рождает политики, но, безусловно, формирует нравственный портрет нации. Можно смело сказать, что только Она дает государству готовую национальную идею, направляет нравственное сознание общества. В свою очередь, государство должно предложить те формы, через которые народная инициатива и нравственное служение Отчизне могут реализоваться наиболее оптимальным образом.

Очень показательно в этом отношении наше время. Возвращение в Церковь, духовная потребность служения Родине проявляются повсеместно и в таких размерах, которые еще вчера казались немыслимыми. Но что может предложить им наше государство? Политическую борьбу в форме участия в политической партии? Выборы в органы государственной власти, которые во многом решаются деньгами? Работа чиновником в никуда не годном местном и региональном государственном управлении, где давно уже утрачена необходимая самостоятельность в принятии решений и отсутствует само понимание того, к чему, собственно говоря, верховная власть стремится?

Формы, присущие парламентскому государству светского типа, едва ли годны для России, но этого, видимо, либо не понимают те, кому следовало бы понимать, либо последние не в состоянии предпринять ничего решительного, чтобы кардинально изменить ситуацию. Вот и живет народ сам по себе, а верховная власть – сама по себе. Не расточительство ли это народными талантами и сильными характерами?

Требование отделить Церковь от государства, от политики, за которое так ратуют либерально-демократические мыслители, попросту означает, что Церковь должна забыть свое предназначение («Столп и утверждение Истины»), отказаться от святая святых – нести в мир правду Христову, дарующую путь к спасению человеческому, покинуть этот грешный мир и замкнуться в себе. Это не что иное, как требование к Церкви стать «иной», качественно измениться, исказить свою святую сущность, стать мирским союзом наподобие секты.

При этом, однако, упускается из виду, что такая «церковь», некогда – Невеста Христова, расторгнувшая брачные узы с Ним, сама опустится в область греха, в сферу мирского интереса, и для нее политическая борьба станет таким же обыденным, обязательным и необходимым занятием, как и для любой другой общественной организации. Именно это, кстати сказать, и демонстрирует нам практика протестантских общин, всецело пребывающих в политической борьбе и никогда этим обстоятельством не смущающихся. Так земные интересы заслоняют собой Царствие Небесное.

Не отделять Церковь от политики, но сделать политику христианской – вот наша задача! Церковь должна быть (и есть) везде, где живет и действует человек, чтобы создать условия, приводящие его к спасению, к тихой и безмятежной жизни, к благочестию и чистоте. Церковь стоит вне политической борьбы, но не может не участвовать в политике. Она не борется за власть, но стоит рядом с ней и указывает путь, по которому необходимо следовать. Это и есть настоящая политика.

2003 г.

Современные проблемы нашего политического сознания

Действительно, ничто не проходит бесследно. Многие десятилетия последовательных государственных гонений на Церковь во времена советской власти оставили свои неизгладимые следы не только на нашей психологии, но также на духовной и политической культуре. Мы привыкли к отражению бесцеремонных атак на Церковь и совсем разучились мыслить и действовать позитивно. Видя в государстве в течение многих десятилетий врага, попирающего Церковь и веру, утратили внутренне понимание государственной идеи, ограничив это сложное, многоаспектное явление только «государственным аппаратом», «бюрократией». Мы разучились мыслить политически, перестали чувствовать в себе всю глубину имперской идеи. Не удивительно, что сегодня Православие часто занимает место бытовой религии и едва ли затрагивает социально-политическую сферу.

Незаметно, как бы само собой, наше отношение к политическим событиям во многом напоминает позицию записных либералов и демократов. В прежние времена присутствовали объективные, вынужденные предпосылки для формирования некой единой позиции: в своих целях либерализм в условиях тоталитарного государства также высказывается за свободу совести и вероисповедания, что, естественно, не отрицает и Церковь. Но в рамках «демократического» государства сторонники светского образа жизни идут куда дальше, рассматривая ординарную миссионерскую деятельность Церкви уже в качестве угрозы «правам человека». Такими же качествами они наделяют и национальную идею, и имперскую, которые плоть от плоти Православия. И если для представителей этого мировоззрения борьба с сильной верховной властью является по крайней мере последовательной, то негативная реакция православных кругов на государство выглядит полным диссонансом на фоне истории православной государственности и традиционных социальных обязанностей христианина.

Только, по-видимому, забвением нашего христианского долга перед обществом объясняются тезисы, периодически вбрасываемые в православную печать: «Церковь может жить и вне государства, и без государства», «Русское государство умерло, осталась одна Церковь», «Гонения на Церковь только укрепляют ее, без гонений она покрывается трещинами ересей» и т. п.

Абсурдность – да простится нам столь резкий термин – этих суждений столько очевидна, что удивление вызывает даже не сам факт их наличия, а молчаливое принятие их широкой православной публикой, распространение в той или иной интерпретации в нашей среде, фактическое поощрение политического кликушества. И если в начале прошлого века некоторые авторы, в том числе и клирики, не смущаясь, высказывали тезис об органической несовместимости (!) Православия и Самодержавия, то их потомки из XXI в. готовы сам патриотизм признать ересью. Так сказать, прогресс налицо.

Между тем задумаемся: как земная Церковь может существовать вне общества, т. е. вне и без государства? Разумеется, только в том случае, если сама Церковь, Тело Господне сужается в чьих-то рассуждениях до узкой группы «посвященных» вне зависимости от того, о ком мы говорим – раскольниках, клире, сектантах и т. п. Да, верно, они и чувствуют себя стоящими вне общества, они в душе живут без государства, самодостаточны и замкнуты как баптисты.

Но это ли исполнение заветов Христа? Это ли братская любовь и несение света Учения Христова по миру? Где нравственная ответственность «за весь грех мира», готовность отдать душу «за други своя»? Жизнь этих несчастных так пресна, что неудивительно желание вызвать, хотя бы и искусственно, гонения на себя. Здесь за счет признания всех остальных «еретиками», «язычниками», «второсортными», оправдываются и самоутверждение в своей «особенности» и едва ли не «святости». Так, омертвевшая душа ищет хоть какого-то исхода из того темного чулана, куда ее загнала воля человека, создающего «свою Церковь» в безвоздушном пространстве.

Мы перестали быть гражданами своего Отечества, православными патриотами, разучились мыслить простыми, но ясными и четкими категориями, нередко сводя объяснения всех проблем дня к элементарной игре и интригам политиканствующих особ. Безусловно, эти явления неизменно сопровождают политическую жизнь любого человеческого общества. Но стоит ли придавать им самодостаточное значение? Не утрачиваем ли мы таким образом способность видеть «за деревьями лес»? И не следует ли признать, что нередко излишний акцент в сторону таких негативных явлений выступает в качестве нравственного оправдания собственному «ничего не деланью»? Ведь отказ от активной политической позиции и желание устраниться от политических проблем особенно «утешительны» в том случае, когда человек отказывается признать ту или иную цель нравственной.

Так и здесь: признали, что государство вообще, а наше в особенности по сути своей безнравственно, если только не отвечает некоторым абсолютным критериям, и дело с концом. Вот, только вопрос: а кто же будет поднимать с колен это государство? Кто будет сострадать Родине в те минуты, когда ей, как никогда, нужна активная и деятельная помощь своих детей?

Увы, но нашему сознанию недоступен тот имперский универсализм, который двигал «темными» предками, не сомневавшимися в Церкви и ее роли в мире, но – одновременно – строившими Православную Империю как высшую политическую форму, рожденную христианской мыслью. Они были деятельными, мы – апатичными. Они творили, мы – наблюдаем. Не удивительно, что при отсутствии единых базовых знаний о государстве, истории взаимоотношения политической власти и Церкви в течение столетий существования православных империй православное общество оказывается крайне беспомощным в части формирования того политического идеала, который мог бы быть положен в основу нашего государственного строительства. Для того чтобы объединиться под едиными лозунгами и определить, что нам надлежит делать и к чему стремиться, нужно обладать политической зрелостью, которой – увы – нам как раз и не хватает.

Для того чтобы улучшать жизнь нашего общества, нужно иметь и знание, и, главное, желание. Знание о государстве и общественной жизни и желание творить, терпеть, любить. Но помимо знаний необходима еще и реальная практическая деятельность, деятельное служение Правде. Иными словами, нужно иметь веру в то, что наше земное бытие есть лишь предуготовление к будущему веку. Добрые дела, которые суть неизменные спутники веры, заключаются не только в индивидуальном христианском милосердии, но и в обустройстве общества по христианским принципам. Это и есть общественное христианское милосердие.

«Нравственность христианина, – писал замечательный русский публицист и гражданин Л.А. Тихомиров, – зависит не от страха закона и даже не от общественного порицания. В основе христианин стремится к нравственному богоподобию, имея живым идеалом Христа, а способы и правила в достижении этого идеала – в учении и руководстве Церкви. Его задачи жизни не исчерпываются в земном существовании и здесь не осуществимы полностью. Мир для него лишь арена борьбы за свой нравственный тип и за приобщение к нему возможно большего числа других людей – это и есть христианское “спасение”. Христианин хорошо знает, что достижение правды здесь возможно лишь относительно. Поэтому ломать законы социальной жизни он не станет. Улучшать же общественную жизнь христианин всегда готов – по своей обязанности и личной потребности поддерживать и умножать господство правды»[98].

Как представляется, актуальная задача наших дней заключается в культивировании этой личной потребности умножать Правду. Не чувствовать себя изгоями на родной земле, отстраняясь от борьбы со злом и прикрываясь легкими, но пустыми, бессодержательными тезисами о «служении Церкви», а быть гражданами своего Отечества и служить ему.

2004 г.

Божественное предопределение государства (философский этюд о политической власти)

Государство создается не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо.

Аристотель

Церковь знает о необходимости государства. Для нее его авторитет заключен в авторитете ее Господа Иисуса Христа. Ведь, зная о Божьем царстве и благодати, она знает и о человеческой гордыне и ее абсолютно разрушительных последствиях. Она знает, как опасен человек и какую угрозу он представляет для самого себя. Церковь существует в этом отпущенном человеку времени, в пространстве, в котором временная жизнь человека все еще защищена от хаоса, должного уже давно ворваться в нее. Видимое средство этой защиты она осознает в существовании государства, в том стремлении к внешней, относительной, временной гуманизации человеческого бытия в предотвращении худшего.

Карл Барт

Доколе человечество подвержено влиянию греха и страстей, дотоле необходима власть и подчиненность. Они непременно будут существовать в течение всей жизни мира: только могут являться, являются, будут являться в различных формах.

Святитель Игнатий Брянчанинов

Государство и человеческие союзы

Заявить в наши дни о Божественном предопределении государства – значит, неминуемо добровольно облечься в тогу идейного и научного изгоя, ретрограда. Между тем несложно заметить, что недружелюбное отношение к государству сформировалось совсем недавно, а до этого оно являлось предметом восторженного почитания на протяжении долгих веков. Почему же так кардинально изменились общественные и научные предпочтения? Смеем утверждать, что причина этому одна – старательно культивируемое с XVI–XVII столетий горячее (вернее, горячечное) желание представителей рациональной, светской и прямо атеистической науки устранить Бога из области этики и политики. И соответственно распространение этих взглядов среди широкой аудитории; надо признать, далеко не безуспешное.

Именно они первыми извлекли из покрывшегося вековой пылью философского шкафа мысль античных стоиков, будто существуют извечные законы социального бытия, над которыми не волен даже Создатель, Который и творцом-то их считаться не может, поскольку это область «естественной природы», а не Божественного творения. В их сознании «человеческое общежитие разумелось не как дар Божий или порождение сатаны, не как общение людей, связанных общей верой, соединившихся во имя небесного Отца, или Царя, или даже непосредственно организованных Им. Оно рассматривалось как нечто возникающее и существующее независимо от Бога»[99].

Увы, это была пиррова победа. Чтобы построить справедливое государство, человек отделил его от Бога, признал творением собственного рассудка. Но, создав идеальное государство по собственным чертежам, тут же ужаснулся своему творению, поскольку оно, утратив Божественные черты, сохранило в себе лишь то, что внес в него человек, т. е. грех. Это было первой неудачей науки, отделившей себя от Бога. Первой, но не последней.

Порвав с религией и противопоставив ее «чистому разуму», светская наука загнала себя в лабиринт неразрешимых противоречий. Объявив человека венцом творения «природы» и существом наисовершеннейшим, она тут же отринула важнейший фактор, влияющий и на повседневное поведение любого лица, и на общественные отношения – греховную поврежденность нашего естества, безусловную для религиозного сознания. Человеческая воля была признана самодостаточной категорией, вследствие чего тут же возникли вопросы: почему человек нередко действует себе во вред и, что еще хуже, во вред окружающим? Отчего он несовершенен? Ответ на них искали и ищут вовне – в социальной среде, дурной наследственности и т. п. Тем самым, не желая того, помещая человеческую волю в детерминированные казематы внешних условий, которые похуже любого фатума предопределяют и характер действий человека, и его сознание. Где же здесь свобода личности и как она проявляется? – вопрос риторический.

Оставшись наедине с собой, человек разрывается между сознанием своего одиночества, зависимости от внешних сил и внушаемым ему извне убеждением в собственной исключительности. И чем дальше, тем больше. Современный человек легко борется с демонами (до такого не додумался бы ни один самый тщеславный типаж Средневековья), покоряет Вселенную, спасает в одиночку мир. Но это происходит в… кино. В действительности же он полон всевозможных страхов, боится всего внешнего, что не подчинено его воле, непонятно лично ему и не зависит от него. В том числе и государства.

Сегодня в массовом сознании людей оно олицетворяется исключительно с подчиняющей себе властью, а власть пугает homonovus («нового человека»), он бежит ее и готов заковать во всевозможные цепи ограничений, лишь бы только минимально зависеть от нее. Разумеется, если только не претендует на то, чтобы стать во главе высшего политического союза, как издревле именовали государство, и завладеть этой властью, направив ее для собственной выгоды. «Для современного человека, – писал один известный правовед, – проблема власти в ее отношениях к личной и общественной свободе представляется, прежде всего, в форме проблемы именно государственной власти»[100]. Это было сказано 100 лет назад, однако актуально и для сегодняшнего времени. Более того, сейчас эта проблема приняла глобальные черты и вышла на первый план.

Государство не безосновательно ассоциируется с властью. Легко обнаружить, что почти все признаки государства, которые встречаются в правовой науке, избирательно признаются или нет в этом качестве. Однако для всех бесспорно, что «государство – есть власть над определенной массой людей; государство немыслимо без власти; союз, не обладающий властным характером, просто немыслим, как государство»[101].

Более того, элемент власти, безусловно, составляет доминирующую черту государства. Другие человеческие союзы, которых мы вкратце коснемся ниже – семья, род, нация, корпорация и т. п., также содержат в себе признаки властвования. И лишь государство насквозь пронизано властью, ею живет и существует. Государство может мыслиться без права, но его нельзя представить без власти.

И здесь возникает главный вопрос: как следует относиться к политической власти, насколько она опасна для свободы человека? Очевидно, ответ на него напрямую зависит от наличия или отсутствия у лица религиозного сознания. В древности, когда человек жил и руководствовался религиозными нормами, даже «плохое» государство считалось классиками политической мысли лучшим для человека исходом, чем жизнь вне полиса. Хрестоматийно звучат слова Аристотеля на этот счет: «Государство существует по природе, и человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне государства, – либо недоразвитое в нравственном отношении существо, либо сверхчеловек»[102].

Позднее, в эпоху появления первых христианских общин, отношение к власти еще более теплеет: как мы увидим ниже, языческое государство, пусть даже устраивавшее гонения на последователей Христа, признавалось благом для человека. А когда христианство стало главенствующей религией на территориях, едва ли не единственно обладавших на тот момент времени признаками развитой цивилизации, власть православных императоров считалась Божьим даром вообще без каких-либо оговорок. Если и попадались отдельные малосимпатичные царственные фигуры, то предполагалось, что они не по праву владеют властью. Сама же политическая власть как явление как феномен, считалась благом.

Сегодня, в век резкого обмирщения сознания, ответ также однозначен, хотя и полярно противоположен – власть всегда зло, поскольку государство есть орган принуждения, с которым, увы, следует временно мириться и который противопоставляет себя народу.

Правда, при этом возникает весьма неприятный и неразрешимый для нынешнего рафинированного человека дуализм: социальные и политические блага, к которым он привык, может предоставить ему лишь государство, но оно же забирает часть его личной свободы для того, чтобы сформировать те самые подлежащие распределению блага. Без государства современный индивид не выживет и дня, но оно одновременно с этим страшит обывателя как антипод его личным правам и свободам, которые он ревниво оберегает. «Общее благо», «благо народа» – универсальная, абсолютная категория для наших предков на всем протяжении развития человечества, для человека XXI века, устранившего Бога из своего политического сознания (впрочем, не только политического), уже не может конкурировать с его личными «правами».

Не желая приумножать беды и печали светской науки, размышляя о феномене государства, пойдем путем, которым тысячелетиями и далеко не безуспешно шло человечество, не устраняя Бога из нашей жизни, а опираясь на знания, даруемые Им, и проверенный веками опыт. Попробуем, вооружившись призывом святого апостола Павла: «Ночь прошла, а день приблизился: итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» (Рим. 13, 12), в своей оценке таких правовых явлений, как государство и общество, власть и нравственность использовать богословский метод.

Основное различие в данных вопросах между светской юридической наукой и тем, что можно было бы назвать «богословским правоведением», сводится в итоге к отрицанию первой очевидного факта всеобщей греховной наследственной поврежденности человеческой природы. И второе – различие конечных целей устроения человеческого общества. Для секулярного юридического умозрения – это идеал рая на земле, где человек занимает место Бога. Для христианской правовой науки – идеал Царства Христова. При этом в научной рефлексии верующего правоведа государство и другие общественные институты и становятся не чем иным, как формами спасения, промыслительно предопределенными Творцом, пребывание в которых является одним из условий ограждения от греха и достижения будущего спасения.

В этом и заключается коренное отличие светской правовой науки от богословского правоведения, влияющее на дальнейший ход размышлений и выводы. Человек, не верующий в Бога, не принимает дарованные нам Спасителем формы бытия или принимает под условием, поскольку для него альфой и омегой мироздания является он сам, его желание и воля. Предложенный ему Богом путь спасения горделиво отвергается, и он самостоятельно ищет свою дорогу, не замечая, как духовно деградирует, а мир рушится в хаос. Или, как удачно высказался на этот счет Жозеф де Местр (1753–1821), «человек отвернулся от Бога и все захотел делать сам. Но Бог наказал это безумие так же, как он создал свет, единым словом. Он сказал: “Делайте!”, и политический мир разрушился»[103].

Став на путь богопослушного познания, мы должны категорично заявить, что государство – не аппарат управления, и даже не политическая элита, которая управляет обществом. Язык без труда расставляет все по своим местам: элита – это элита, политическая аристократия, а аппарат управления – это аппарат управления, чиновничество. Само же государство представляет собой известную совокупностью людей, проживающих на определенной территории, образовавших некую этническую группу, управляемых одной властью и руководствующихся одним и тем же законом (обычаем, традициями, нравственностью). Иначе, как нередко говорят, государство – это политически организованное общество, отечество.

Менее всего можно было бы представить, что всегда или хотя бы изначально, т. е. на первой стадии, государство образовывается насильственным путем за счет подчинения сильными группами (классами) своих менее их приспособленных к жизни соплеменников. Святитель Филарет (Дроздов) – память 2 декабря – называл государство «великим семейством», что очень верно по сути[104]. И как здесь не вспомнить классическое: «Государство слагается из отдельных семей»?[105]

Нет никаких сомнений в том, что главной идеей государственного строительства всегда выступало естественное желание людей жить вместе, сообща. Иными словами, государство – союз добровольный. Об этом весьма доходчиво писал еще Платон, который справедливо полагал, что основой возникновения государства является естественная потребность каждого из нас в чужой помощи[106]. И хотя он перечислял сугубо материальные мотивы (разделение труда, безопасность и т. п.), легко понять, что в действительности межличностное общение носит куда более глубокий характер и имеет куда более широкую мотивацию, чем только нужда в чужих услугах.

В государстве всегда доминирует мотив объединения, отыскания в своем ближнем тех черт, которые сближают, а не разъединяют. Разъединять нас и так найдется чему – падшая человеческая природа полна всевозможных соблазнов. Грех, ложное ощущение своей инаковости, собственного «я», естественное и врожденное неравенство между людьми (пол, возраст, физические и интеллектуальные способности, таланты или отсутствие их) всегда разделяют людей. Однако есть некая внешняя сила, которая, действуя на наше сознание, на всем протяжении существования человечества столь же неизменно объединяла нас для солидарной деятельности во имя общей цели, формируя у всех граждан некий общий интерес помимо многочисленных различных, противоположных и одинаковых интересов каждого из них[107].

Характерно, что государство, как организованный политический союз, возможно лишь при определенном согласии всех лиц в том, кто обладает высшей властью, кому они должны повиноваться и в чем заключается характер этого повиновения. Здесь, по словам Л.И. Петражицкого (1867–1931), обнаруживается некий консенсуальный характер власти[108]. Чтобы власть проявилась именно таким, а не иным образом, нужно, чтобы осознанно или нет, но лица желали повиноваться ей, признавали за властью соответствующие прерогативы. Потому, кстати сказать, и стала возможной в свое время теория «общественного договора», принципиально ошибочная по своей идее, но верно усмотревшая указанные качества в идее власти.

Уже давно было подмечено, что иерархия в межличностных отношениях удивительным образом формирует различные виды человеческих союзов, играющих роль общественных интеграторов, объединяющих людей по различным основаниям. Можно строить какие угодно догадки относительно стремления человека жить в том или ином коллективе, с точки зрения верующего человека все объясняется предельно просто – в основе их лежит не страх или взаимный интерес, но любовь – то врожденное чувство, которое неистребимо в нас, пока существует человек.