Несть

– Опустим фамилии. Тот взял. Ну а потом… Гильдия обоих взяла, хотя ловила долго. Стрелочника аж из Йемена транспортировала. Связали их, голубчиков. Анна Каренина. Ремейк.

Игнатов понимающе кивнул.

– Так вот, друг мой дорогой, я на рельсы не хочу. И под днище тем более.

– Вы имели ввиду «на днище»?

– Нет. «На днище» – это когда подключают к системе канализации. Штрафники в дерьме захлебываются через сорок минут, – Грушевский замахал руками. – Это пошлость. «Под днище» – это когда с кляпом во рту прибивают к поддону локомотива. И смотрит человечек на рельсы часов семь кряду. Сердце не выдержало или замерз – ну так значит так. А жив – Каренина. Ремейк.

– Вы же прекрасно понимаете, что не за что с Вами так. Что до сегодняшней работы: не невесть что – до разжатия пломбы меньше месяца.

– Я больше не стрелочник. Меня выгнали.

– Извините, формально Вас не выгоняли. Формально у Вас почетная отставка.

– Уважили, да. Но суть не меняется.

– Павел Вениаминович, в этом Ваша проблема. И Ваша особенность. Вы всё время смотрите в корень, смотрите человеческим взглядом, видите вещи такими, какие они есть. Но сами же говорите о формализме Гильдии. Так вот формально Вы ее член. Вы в отставке, в резерве, но не в позорном изгнании. Даже ксиву у Вас не отобрали. Так что прекратите уже ставить форму ниже содержания.

Возникла пауза.

– Ты будешь один?

– Нет, с нами будет майор Барабаш.

Грушевский закатил глаза.

– Еще один дебил. Себя тебе мало, видимо. Так, теперь по сумме. Четыре тысячи евро. Две тысячи зашлешь Кобзеву через Ушакова, еще две отдашь в вагон-ресторан «Сапсана».

– Сказать, от кого деньги?

– Нет, это не подношение. Это жертва на благое дело. Пассажиры должны употреблять только здоровую пищу. Жди меня к десяти. И носки надень обратно.

Игнатов с воодушевленным облегчением натянул носки на ноги бывшего стрелочника.

– А теперь, – Грушевский вальяжно зевнул, не прикрывая рта, сделал небольшую паузу, – пошел вон.

Игнатов ехал по набережной Правого Берега в северном направлении. Примерно на середине пути он заметил тонированный джип без номеров, в точности повторявший его маневры и двигавшийся на расстоянии примерно в сто метров. Через несколько минут движение уплотнилось, навигатор предупредил о заторе из-за аварии. К первому внедорожнику прибавился еще один, ехавший чуть поодаль. Затор усиливался, идущая впереди Игнатова легковушка остановилась. Игнатов, ехавший в левом ряду, аккуратно забрался на разделительный бордюр, спрыгнул на дорожное полотно встречного движения и развернулся. Оба джипа проделали ту же операцию, четко заняв позиции между полос, делая невозможной для Игнатова любую попытку проехать мимо. Юрий прекратил начатый маневр, вновь развернулся и поехал навстречу едущему автотранспорту. Машин было немного, но двигались они с превышением скорости, благо трасса давала такую возможность. Через несколько сот метров он увидел несколько автомобилей, двигавшихся почти параллельно друг другу. Незадолго до вероятного лобового столкновения встречный автомобиль резко сбавил скорость и ушел в среднюю полосу, освобождая Игнатову проезд. По этой же траектории вслед за ним ехал один из преследователей. Другой не успел вырулить на спасительную полосу и на полной скорости столкнулся с одной из непричастных к погоне машин. В боковое зеркало Игнатов увидел грандиозную аварию, в результате которой «хвост» вылетел на соседнее полотно и приземлился на крыши стоявших в пробке. Вскоре Юрий разглядел и причину затора – справа от него горел лежащий на боку КамАЗ, а по всем полосам был густо рассыпан щебень. На ближайшем Т-образном перекрестке Игнатов свернул направо, возвращаясь в свою полосу движения. «Хвост» не отставал. Вскоре он услышал позади несколько характерных хлопков, после чего его Ниссан вильнул чуть влево и далее поехал с усилием. Игнатов понял, что пробито заднее левое колесо, огляделся по сторонам и увидел огороженный железными воротами въезд на прилегающую территорию. Добавляя скорость, он вывернул руль и выломал ворота. Резко остановившись, немного сдал назад, перегораживая путь преследователю. В зад его кроссовера на скорости влетел уже знакомый джип без номеров и по инерции отрикошетил в стойку ворот. Игнатов моментально покинул салон своего автомобиля и разрядил обойму в передние стекла внедорожника. Быстро перезарядив пистолет, сделал еще четыре выстрела. Затем аккуратно приблизился к «хвосту» и открыл водительскую дверь. В машине никого не было. Внезапно он почувствовал холод на шее и услышал до боли знакомый щелчок затвора.

– Приплыли! Пушку бросьте. Без фокусов. Повернитесь. Медленно.

Оппонент сделал три шага назад и повторил требование. Игнатов выронил оружие. Держа руки чуть над головой, Юрий неторопливо повернулся к нему и увидел среднего роста блондина, одетого в камуфляж.

– Без фокусов, понятно?

Игнатов сделал юродивую ужимку.

– Фокусам не научен. Зато знаю пару пантомим.

Нарочито глупо улыбаясь, он начал двигать поднятыми руками, изображая невидимую стену.

– Как мне выбраться отсюда, а? Я замурован! Я замурован! Везде стена! Стена! Тогда откуда дует ветер? Откуда?

Игнатов начал исполнять другую классическую пантомиму, изображая сопротивление мнимому ветру.

– Если бы была веревка! Она бы меня удержала! Иначе меня унесет ураганом! И нет меня! А где веревка? А вот она!

Игнатов изобразил, будто держится за веревку, и стал «тянуть» ее на себя, постепенно сближаясь с оппонентом.

– Зачет, – произнес тот со скепсисом. – Но Вам, Юрий Данилович, не хватает практики. Прекратите двигаться в моем направлении. Вернитесь к сценке №1 – считайте, что перед Вами стена.

Игнатов понимающе кивнул и вновь стал ощупывать невидимое препятствие.

– Вы, знаете ли, troublemaker – человек-проблема. Говоря проще – косяпор. За Вами просто хотели проследить, а Вы… Минимум три трупа в двух машинах, порча движимого и недвижимого имущества, возмущение общественного порядка, грубое нарушение правил дорожного движения… Вас никто, решительно никто не собирался трогать пальцем. А теперь – после такого автошоу – один из нас должен уйти. Да, Игнатов… Кличку «фартовый» Вы действительно заслужили.

Игнатов прекратил бить ладонями перед собой и начал осматривать невидимые стены слева и справа.

– Есть у меня одна слабость, Юрий Данилович. Трудно мне убивать безоружных, даже если они до этого пытались изрешетить меня. Я юрист по образованию, понимаете. Женевская конвенция. Вы уже вроде как военнопленный. Хотя сейчас вроде как и не война… – блондин явно сомневался в принятии решения. – Что делать-то будем? Да, кстати, из невидимых стен Вы всё равно не выберетесь, потому опустите руки и держите их по швам.

Игнатов выполнил указание блондина и, спустя несколько секунд, начал изображать лунную походку.

Человек в камуфляже устало взглянул на Юрия.

– Мужик… Чо с тобой не так, а? Прострелю-ка я тебе колено.

Игнатов прекратил танцевать и сделал руками нечто среднее между примирительным жестом и ощупыванием стены перед собой.

– Знаете что… – неожиданно начал Игнатов, – Вы человек с благородным сердцем, иначе я бы уже был мертв. Для того, чтобы избавить Вас от тяжкого выбора: стрелять в безоружного или отпустить преследуемого – я предлагаю Вам лучшее средство. Дуэль.

Блондин заинтересованно взглянул на Игнатова.

– Нужны секунданты, – сказал он. – Иначе неблагородно, не находите? Да и кто должен стрелять первым? Нельзя доверяться жребию – ведь зная и себя, и Вас, я уверен, что первый выстрел всё и решит.

– Никаких выстрелов, – патетично возразил Юрий. – Мы, дорогой мой супостат, не дворяне. Мы рыцари. Потому нам нужны шпаги. Да, шпаги! Или мечи!

Человек в камуфляже вновь посмотрел на Игнатова с видом явной усталости.

– Ага. А еще нужны доспехи, рапиры и два коня. Какие, на хер, мечи? Может, еще два копья закажем?

– А как насчет… ножей? У меня имеется.

Оппонент воодушевился.

– Охотно. У меня тоже – в машине. Но перед поединком нужно обсудить регламент.

– Разумеется. Это дуэль, а не толковище. Слушаю Вас.

– Так… Во-первых, один из нас неминуемо должен умереть. Пощады быть не должно. Согласны?

Игнатов кивнул.

– Во-вторых, тело проигравшего победитель обязан предать земле. Самолично. Никаких сбросов в реку. Никакой кремации. В землю. Собственноручно.

Игнатов вновь кивнул.

– И последнее. Как бы ни складывался бой – ничего кроме ножей использовать нельзя: ни огнестрельного, ни валяющихся камней, ни арматуры. Только разве что зубы.

– Вы читаете мои мысли, дорогой оппонент.

– Есть возражения или дополнения?

– Скорее уж в Конституции нужно что-то поменять, чем в Вашем предложении. Я не отступлю от условленного ни на йоту. Клянусь честью. – Игнатов прижал руку в сердцу. – Но сначала позвольте, мой неизвестный противник, выказать Вам мое глубочайшее почтение и принять мои искренние заверения, что Ваше поведение стало для меня поистине лучшим подарком, которым один честный человек может одарить другого. И что даже если этот час станет для меня последним, я никогда бы не променял его на сотню лет жизни в неведении о Вас, мой таинственный визави. Милосердных людей много. Мужественных еще больше. Но когда мужество и милосердие образуют в человеческой душе неделимый симбиоз – ценность жизни неумолимо меркнет, а смерть становится не трагедией человека, а триумфом человеческого.

Блондин чуть наклонил голову в знак признательности, небрежно бросил пистолет на землю и пошел за ножом к своей машине.

Игнатов подобрал пистолет, прицелился и сделал два выстрела. Мозговая жидкость и осколки черепа человека в камуфляже обильно испачкали тонированное боковое стекло внедорожника. В это время несколько полицейских автомобилей пролетели по улице. Звуки выстрелов потонули в вое сирен. Игнатов обыскал труп и чужую машину, взял образец для снятия отпечатка, положил изъятое в бардачок своего авто. Затем достал домкрат и быстро заменил пробитое колесо, после чего выехал на дорогу и припарковал свой Ниссан немного поодаль.

Вернувшись, он положил труп в салон джипа, облил его содержимым обнаруженной в багажнике канистры и запалил от зажигалки, найденной в кармане человека в камуфляже.

Спустя час Игнатов отдал поврежденный внедорожник в нелегальный автосервис братьев Селиванцевых-Мохначевых. К этому времени туда же подъехал помощник Юрия Тимур Шарафутдинов по прозвищу Баритон, пригнавший руководителю другой автомобиль.

– Давай я тебе такси вызову? Я сейчас к Насте еду, потом на запуск «Дороги». Тебе со мной не по пути, – безапелляционно заявил Игнатов.

Баритон кивнул.

– Тебя домой или к Киприяну?

Баритон показал два пальца, что означало положительный ответ на второй вариант. Игнатов вызвал такси.

– Значит так, сладкоголосый мой. Завтра придется поработать головой, а не языком болтать. «Homo ludens» читал?

Баритон помотал головой.

– Так вот. Барабаш расследует убийство мужичка, у которого при себе были найдены вырванные страницы из этого самого гомолюденса. С тебя контент-анализ. Лучше в письменном виде, – Игнатов зло усмехнулся.

Шарафутдинов одной рукой изобразил головной убор, якобы покрывавший его голову, а другой отдал воинское приветствие.

– Номера страниц узнаю вечером, когда Алексей привезет дело. Свободен.

Баритон еще раз повторил предыдущий жест. Игнатов сел в автомобиль, настроил радио на новостную волну и выехал с территории сервиса.

«Сегодня в городе произошло сразу несколько трагических происшествий. Ночью на Дунайском проспекте было найдено тело частного предпринимателя Анатолия Денисевича с огнестрельными ранениями. Полиция пока умалчивает о возможных версиях произошедшего. Около трех часов по полудню на Свердловской набережной произошла серьезная авария с участием четырех автомобилей. Судя по всему, водитель внедорожника Jeep Wrangler не справился с управлением, столкнулся с Citroen C4 и вылетел на встречное направление движения. Подробности происшествия в данный момент уточняются, известно лишь о как минимум четырех погибших. Еще один Jeep Wrangler сгорел на территории склада на улице Ватутина. По предварительной информации, причиной возгорания стал неисправный электрокабель, обеспечивавший освещение склада. Как заявили в управлении ГИБДД по Выборгскому району, пострадавших в результате возгорания нет».

Игнатов присвистнул.

«И только что к нам поступила срочная информация о другом инциденте на дорогах города. Около получаса назад в опору Володарского моста въехал служебный автомобиль, находившийся в пользовании майора Следственного комитета Алексея Алексеевича Барабаша. По предварительной версии представитель юстиции мог заснуть за рулем. Мы будем следить за развитием событий».

Игнатов кое-как припарковал машину и выскочил на проезжую часть. Он беспорядочно размахивал конечностями, затем упал на асфальт и принялся отчаянно молотить по нему ладонями, исступленно крича. Шедшая по тротуару молодая женщина с коляской осторожно приблизилась к нему и спросила, не нужна ли ему помощь. Игнатов, не прекращая кричать, распрямился и ударил женщину по лицу. Она вскрикнула и опрокинулась навзничь, но моментально поднялась и, схватившись за коляску, побежала прочь. Игнатов попытался ударить ее ногой, но лишь рассек воздух в полуметре позади и по инерции упал на бок. Через несколько минут рыданий Юрий встал и беспомощно заковылял к машине. На телефоне он увидел шесть пропущенных звонков от Драгомарецкой, сделал callback.

– Бедный Алексей, – навзрыд кричала Настя, – нельзя работать так много, нельзя!

– Дело, кто теперь достанет мне дело?! – еле сдерживал истерику Игнатов. – Мне что теперь его – у Иотаутиса просить?! Кто его убил, кто? Зачем? Зачем?!

– Работа его убила…

Настя ждала, когда ее руководитель возьмет себя в руки.

– Я буду у тебя через час. Оденься в балахон.

– В балахон? – удивленно спросила Драгомарецкая. – В желтый?

– Нет, сука, в красный! – ехидно-зло выпалил он. – Выполняй!

Игнатов и Драгомарецкая сидели в желтых балахонах на цокольном этаже ее частного дома в поселке Ольгино. Настя была крашеной блондинкой среднего роста со стройной, но не очень изящной фигурой. Казавшиеся небольшими глаза украшали очки, нижняя челюсть немного выдавалась вперед. Белесая кожа, узкий нос и полное отсутствие косметики создавали образ типичной «девочки-отличницы».

Помещение по периметру было заставлено большим количеством антикварной мебели, дореволюционными вазами и канделябрами. На стенах висели портреты династии купцов Драгомарецких, прекратившей свою официальную историю после падения Российской Империи. Посредине на ширванском ковре работы начала двадцатого века стояли два дубовых бельгийских кресла с обивкой из зеленого велюра. Сидящие на них Юрий и Настя держали в руках испанские оловянные бокалы с итальянским вином урожая 2012-го года.

– Вот, Настя, такой был сегодня денек.

– Да уж, весело, ничего не скажешь. У меня сейчас появилось, конечно, свое представление о том, как нужно действовать, но хочу сначала выслушать вас.

– Во-первых, новое не должно отменять старое, то бишь начатое. Нельзя сейчас бросить все силы на Денисевича только ради того, чтобы почтить память Алексея. Пусть получается, что просьба Барабаша, скажем так, «помочь» в расследовании явилась, по сути, последней – из-за нее не должны страдать ни Вировлянский, ни операция с Иоффе, ни контроль над Скобельцыным, ни, тем более, «Синекура».

– Но кого-то всё равно придется отправить в резерв. Хотя бы временно. Кого? Урусбиева? Или Фогеля? А более всего меня тревожит, что мы уже третью неделю тянем с фототекой по домушникам-левшам.

– Мне кажется, дело гиблое, – возразил Игнатов. – Мы просто-напросто убили девяносто человеко-часов и потратили сто шестьдесят тысяч рублей на выявление того, что и так лежит на поверхности: что диссертация Остапчука – пыль в глаза пермским доцентам.

Настя хотела что-то возразить, но Игнатов заранее остановил ее небрежным жестом.

– Фогель вообще параноик. «Ревнивец хуже убивца», говорил Шашуков. Жена у Фогеля – чиста как святая угодница. ее отношения с Заозерским – сугубо платонические. Гараев вообще заднеприводный. Чего муж к ней прицепился… Урусбиевым нужно продолжать заниматься, иначе потеряем канал по натрию. Тут без вариантов.

– Что будем делать с Иоффе? Кого подключить? Баритона Вашего?

– Что значит «Вашего»? Не отделяй себя от коллектива. Иоффе нужно вызывать на диалог. Тут немой не нужен. Пожалуй… Давай опять Кисенкова. До конца следующей недели, не позже. Только подготовь его по-человечьи. Попытаемся сделать непопытаемое. Пусть Иоффе заедет в автосервис, а Кисенков расскажет байку про его дочку.

Настя кивнула.

– Вернемся к Денисевичу, – продолжил Юрий. – Дело теперь мы на руки не получим. Кто убрал Лешу – очевидно. Как бы то ни было, я ее не осуждаю. Я вообще не понимаю, как она с ним семнадцать лет прожила.

– А дочь? Как она будет жить без отца? И с матерью в мордовских лесах?

– Да уж. Не забывай, что он был ей не только отцом, но и первым мужчиной.

– Двойной удар.

– Если не тройной.

– В принципе, можно было бы послать вдовушку Денисевича на все четыре, если бы не… Иотаутис сделает всё, чтобы дело отдали его человеку. И легко добьется этого. Да он бы и сам взялся – он же из следаков – но теперь ему как прокурору приходиться действовать через Следственный комитет. Думаю, раскроет дело – не мытьем, так еще более тщательным мытьем. Никакой Жураев его не остановит. А значит – мы никогда не узнаем, что означает наши любимые инициалы «М.М.В.». Так что в запасе всё-таки оставляй Скобельцына. На Васю Молдаванина мы управу и без него найдем. В крайнем случае – устроим ему рамсы с царскосельскими.

– Они могут не повестись.

– Тогда я скормлю им Грушевского.

Настя покачала головой.

– Опасно, Юрий. Что скажет Гильдия?

– Спасибо скажет.

Игнатов взял бутылку, освежил бокалы.

– Что у нас остается без Барабаша? Кредитка Вахрушева – ложный путь. Вырванные страницы, – Юрий тяжело вздохнул, – Барабаш не успел мне сказать их номера. Надо предыдущими обладателями подобных носовичков заняться, связи между тремя жертвами поискать. Но и их дела теперь уже под сукном, а в архиве у нас людей нет – Леднёв уволился и занялся разведением пекинесов. Зато Баритон освобождается от чтения фрагментов текста. Хотя как он, мычащий, пригодиться-то может… И Грушевский теперь не нужен.

– Вы отменили его визит? Позвонили?

– Да хрен с ним. Пускай потопчется на стертых ступнях да поцелует дверь. Свинья.

– За отсутствием доступа к делу у нас остается только доступ к телу. Не забывайте про контейнер для анализов.

– Настя, мы отвалим сто тысяч за тайно переснятые листы патологоанатомического заключения и с радостью узнаем, что у Денисевича был хламидиоз! Дальше что?

– Значит нужно конкретно заниматься самой заказчицей. Надо выяснить, кто эта Инесса такая.

– Не уверен, что нужен внешний контроль. Достаточно просматривать ее почту и биллинги.

– Я не согласна. Да и пора уже проверить Ефанину в деле. Она землю грызть будет за спасибо.

– Настя, ей всего семнадцать. То, что она с топором обращается, как хирург со скальпелем – еще не показатель.

– А то, что она избавила мир от банды Сани Моцарта, которые ее три года днем с огнем сыскать не могли – не показатель?

Игнатов назидательно направил на Настю указательный палец.

– Ответственность будет на тебе. Провала не потерплю. И если она вены себе опять… Тоже с тебя спрошу.

Драгомарецкая благодарно кивнула.

– Теперь о главном, Настя. Надо выяснить, что это за клоун собирался драться на ножах.

– Ну, знаете, кто еще клоуном был в этом эпизоде – большой вопрос, – Настя изобразила невидимую стенку перед собой.

Игнатов засмеялся.

– Документов у него с собой вообще никаких не было. У нас от него остался только отпечаток.

– Отдайте мне его.

Игнатов вынул из кармана грубо отрезанный указательный палец человека в камуфляже.

– Странно, что в новостях не сказали о трупе в сгоревшей машине. Вывод, казалось бы, очевиден – это люди служивые. Может, от того же Иотаутиса. Но! Судя по поведению, это не конторские. И вообще не из органов. Скорее всего, верные псы Цигенбаума. Хорошо, если так.

– Хорошо. Хотя в какой-то момент ему может надоесть сотрудников терять. Счет уже на второй десяток пошел. – Настя усмехнулась. – А если это Эрнест Карлович решил пойти в атаку? Натравил на Вас курдов.

– Курды блондинами не бывают. И по-русски разговаривают весьма посредственно. Но, возможно, с Эрнестом… пора уже.

Лицо Насти выразило искреннее изумление.

– Неужели Вы посмеете?! Не верю! «Эрнест Карлович мне как родной», «Эрнесту я обязан более, чем Щетинникову», «Эрнест Карлович – мой ангел-хранитель» и всё такое… Я Вам третий год щебечу! Неужели Вы прозреваете? Прошу Вас, прошу, не нужно мне новой химпосуды – загасите Вы эту гадину!

Игнатов привычным жестом остановил помощницу, назидательно направил на нее указательный палец.

– Молодость – протуберанец на солнце жизни. Лихо вырываясь наружу от переизбытка энергии и света, она стремится выжигать всё, что попадается на ее пути. Молодые, мы горим, испепеляем. Но – что? Но – кого? Как и вспышки на солнце, мы выжигаем только космическую пустоту, разогретую нами самими. Что мы видим, когда оглядываемся назад – в пору нашей юности? Пепел? Даже его мы не видим – ибо сжигать было нечего. Пустота не горит. Так куда же делась серия ярких вспышек, на кого обратилась, что превратила в небытие? В прошлом мы не найдем никакой жертвы. Мы найдем ее в настоящем – когда подойдем к зеркалу и скажем: «Вот она – подлинная жертва молодости! Вот она – зрелость, испепеленная юностью. Вот она – зола младых лет! Нет больше огня – есть лишь потухшие угли зрелой души, верные и истинные свидетели давно погасшего пламени. Живые надгробия собственного расцвета!»

Драгомарецкая внимательно-недоверчиво всматривалась в шефа.

– Это что, пардон? Потерянная рукопись Ницше?

– Это вольный и примитивизированный пересказ тоста Эрнеста Карловича на мое тридцатипятилетие. Впрочем, о тебе он говорил не столь метафорично. Ваша заочная неприязнь меня даже забавляет.

Настя вскочила с кресла, вперила в Игнатова залитые гневом глаза.

– Вы?! Вы рассказывали ему обо мне?! Да как Вы смели?! По какому праву?! Мало мне того, что мне этот скот, этот перверт Лепихин названивает, так еще и этот, чёрт его знает, философ этот про меня смеет рот раскрывать?! Да как?!

– Настя, послушай. Мне трудно ему простить те два года, что моя мать, моя родная мать по его прихоти провела в верхнеуральской женской колонии. Но… Я не могу тебе всё рассказать. Поверь мне на слово – я могу признаться наедине с ним в том, в чем не могу признаться наедине с собой. Его мудрость – лишь запах, испускаемый цветком. Запах идет от него, но более ему не принадлежит, потому что ему он не нужен. Также и Эрнест Карлович – он избавляется от лишних мыслей, потому что они лишние, а не потому, что они личные, понимаешь?

– Вы сами начинаете говорить, как он! Господи, да с таким отношением Вы никогда не посмеете его тронуть!

– До августа он может понадобиться. Дальше – по обстоятельствам.

– Вспомните судьбу своей матери! Он сломал ей жизнь!

– Он – моей матери. Я – его дочери. Кто старое помянет… – Игнатов устало махнул рукой, осушил бокал, долил себе остатки.

– Ладно, заболтались мы. Постели мне здесь. Домой я не поеду. Набери Ефанину, пусть сейчас же выезжает к Денисевич, выберет место, настроит волну, расставит тушканов. Если справится – лично нанесу ей продольный шрам. Рулетку она уже запускала?

– Только немаркированную.

– Тогда присвой ей экспонентный статус. И запусти с ней нормальную рулетку не позднее пятницы – а то твой желтый балахон превратится в пурпурный кардиган.

Настя кивнула и ушла на первый этаж за постельным бельем.

– И принеси мне вчерашнюю закупорку, – крикнул Юрий ей вслед.

Честь

– Юрий, просыпайтесь, быстро! Накаркали! Царскосельские сами вышли на Скобельцына! – кричала Драгомарецкая, уже одетая в спортивный костюм.

Игнатов вскочил с постели, начал судорожно одеваться.

– На квартире побоище. Брата убили первым, видимо. Камалову, его новенькую, над плитой поджарили. Даже кота – и того в стиралку запихали. Крутится в ней до сих пор. Едем на квартиру!

– На какую квартиру? Думай головой! Чего ты там забыла?

– А куда, куда тогда?

– В Волховстрой! К царскольсельским. Положим там всю компанию. Звони Мякинену, пусть подтянет Поповича. Организуй как тогда – с Грибаниным.

– Транспорт?

– Инкассатор. В фургон пусть положат матрас – я не сплю уже четвертую ночь.