Шлак

Шлак

Глава первая

Машину тряхнуло, кто-то выругался:

– Эй, не дрова везёшь.

Я открыл глаза. Во рту сухость, руки скованы за спиной наручниками. Куда я… Где… Пахло прелой землёй и табачным дымом. Вдоль борта сидели люди. Лиц не видно, только берцы и обшарпанные приклады автоматов.

Машина… Скорее всего «шишига», лишь она может урчать, как довольный кот, переваливаясь на кочках бездорожья. С нечто подобным приходилось сталкиваться на срочной службе. Не лучшие воспоминания. Всё, что связывало меня с армией, хотелось забыть. Время, потраченное впустую.

Я повернул голову. Перед глазами возникла рожа. Широкий лоб, узкие скулы, тонкие губы. Выражение глумливое, над правой бровью татуировка в виде скрипичного ключа.

– Ожил? Слышь, Колтун, а ты говорил, что до самой базы не очнётся.

Я попытался подняться, но тут же получил каблуком по голове.

– Лежи смирно.

Затылок заломило от саднящей боли. Но не это сейчас меня беспокоило. Плевать на боль. В душе нарастала тревога. Где жена и дочь? Последнее, что отпечаталось в памяти – крик Данары и пальчики Киры, вцепившиеся в мою брючину. Потом резкая боль. А перед этим…

По реке плыл человек. Он загребал одной рукой, вторая безжизненно трепыхалась вдоль тела, поднимаясь над поверхностью лишь когда пловец делал очередной гребок. Первой его заметила Данара.

– Женя, смотри! Кто-то плывёт.

Она выпрямилась, указывая на пловца. Полуденное солнце очертило силуэт, и я невольно залюбовался. Моя красавица жена… Семь лет брака и рождение дочери ничуть её не изменили: тонкая талия, ровные бёдра, точёный восточный профиль. Я в очередной раз позавидовал самому себе и перевёл взгляд на реку.

Пловцом оказался молодой мужчина. Бритая наголо голова, оттопыренные уши. Дно в этом месте повышалось, и он уже не плыл, а брёл по воде, всё так же помогая себе одной рукой, а вторая продолжала безжизненно болтаться. Выбравшись на берег, он опустился на колени и задышал глубоко и с всхлипами. Плечи поднимались в такт дыханию, натягивая прилипшую к телу майку военного образца. А ещё берцы. Как он плыл во всём этом?

– Папа, кто это? – прижалась ко мне Кира.

– Я позвоню в скорую. – Данара схватила телефон, и с сожалением выдохнула. – Разряжен.

– Возьми мой, – сказал я. – Кажется, он на заднем сиденье или в бардачке. Я посмотрю, что с парнем.

Дочь ухватила меня за руку.

– Папа, я с тобой.

В её глазах светилось любопытство. Она понимала, что происходит нечто такое, с чем ей ещё не доводилось сталкиваться в своей крохотной жизни, и хотела прикоснуться к этой неизвестности, попробовать её на ощупь.

Я не стал лишать её нового опыта.

– Только осторожно, котёнок, хорошо? Не отходи от меня.

– Да, папа.

– Нет-нет! – встревожилась Данара. – Идём со мной, папа справится без нас.

– Не справится! – пальчики Киры вцепились в мою брючину.

Данара закусила губу, но настаивать не стала и побежала к машине, а мы с Кирой медленно подошли к парню. Он продолжал стоять на коленях, словно потерянный, и лишь увидев меня, испуганно дёрнулся.

– Спокойно, – я поднял обе руки. – Мы поможем тебе.

Но парень испугался не меня. Он смотрел чуть в сторону, за наши спины. Я начал поворачиваться, чтобы проследить его взгляд. Закричала Данара – боль…

…грязный пол грузовика, скованные за спиной руки.

Где Данара? Где моя дочь?

Беспокойство переросло в тревогу, тревога – в страх. Если с ними что-то случилось…

Я подтянул ноги под себя и, опираясь лбом об пол, постарался подняться.

– Да лежи ты спокойно!

В лицо прилетел каблук, и в голове помутилось.

– Колтун, слышь? Почему они всё время пытаются встать? Ему говоришь – лежи, а он встаёт? – снова удар. – Тебе же говорят: лежи! – ещё удар. – Значит, надо лежать. Понял?

В ушах загудело, как провода в поле. Глаза залила кровь. Моя. Никогда меня не били вот так, до крови. Драка – не лучший способ решить проблему. Всегда можно договориться, и я прошептал:

– Прекратите, пожалуйста…

– Что сделать? Прекратить? Слышь, Колтун? Он просит прекратить. Ха!

Каблук прошёлся по рёбрам, я захрипел.

– Успокойся уже, Музыкант.

Голос прозвучал тихо, но повелительно.

– А чё он дёргается?

Над моим лицом зависла рифлёная подошва, качнулась и исчезла.

– Ладно, шлак, дыши глубже.

Остаток пути я лежал смирно. Лишний удар берцем не поможет узнать, где я и что с моими девочками. Но они живы, да, да, они живы, иначе… Не знаю, что иначе, но они живы.

Машина остановилась. Несколько минут простояли в тишине, потом послышался механический шум отъезжающих ворот, и мы поехали дальше. Водитель повернул направо, налево, дал задний ход и надавил тормоз. Борт откинулся, люди начали выпрыгивать. Музыкант ухватил меня за воротник и выдернул из кузова. Я едва не воткнулся головой в асфальт. Музыкант удержал меня, вздёрнул на ноги и придавил к кузову.

– Стой здесь и не дёргайся.

То, что дёргаться – себе вредить, я уже осознал. Теперь понять, куда меня привезли. Огляделся. Впереди три ангара, чуть дальше двухэтажное кирпичное здание под шиферной крышей. Возле него УАЗ и два чёрных джипа с мощными серебристыми кенгурятниками. Вокруг территории трёхметровый бетонный забор, колючая проволока, через каждые сорок-пятьдесят метров вынесенные за периметр вышки. А дальше верхушки сосен.

Левее парковки – бетонный КПП, более похожий на долговременную огневую точку, и автоматчик с собакой у ворот. Ещё два автоматчика неподалёку в курилке. Одеты в цифровой камуфляж, серые берцы, на поясе дополнительно нож и полицейская дубинка.

Первая пришедшая мысль в голову – база военизированного подразделения, ЧОП или ЧВК. Зачем им я? И зачем им мои девочки? Если мы нарушили какие-то границы… Какие тут могут быть границы? Мы на этой речке каждые выходные отдыхаем. И не мы одни.

Подошёл крепыш с калашом на плече, стукнул ладонью по дверце водителя.

– Кравченко, езжай на четвёртый участок, подхвати группу Толяныча. Только предъявы им не кидай, а то они сегодня нервные. Музыкант, а ты отведи шлак к Широкову.

– Почему я?

– Потому что я так сказал. Или непонятно что?

– Понятно. Чё ты сразу наскакиваешь, Колтун? Просто спросил…

Музыкант развернулся и прикладом двинул мне по рёбрам, потом ещё раз. Бил он целенаправленно в одно место, с садистским наслаждением. В боку щёлкнуло, я согнулся от боли.

– Да ладно, не придуривай, – хмыкнул боевик, – я легонько. Двигай к администрации.

Прижимая левую руку к рёбрам и вздрагивая на каждом шагу от нарастающей боли, я поплёлся к кирпичному зданию. Возле ангаров стояла охрана. Ещё несколько человек на небольшом полигоне упражнялись в ведении боевых действий. Под команды инструктора бойцы падали на землю, перекатывались, вскакивали, бежали вперёд на полусогнутых.

Вооружённых людей было много. Почти у всех калаши и обязательный атрибут – резиновая дубинка. Комаров они ими отгоняют? Или меж собой потешные бои устраивают? Вряд ли кто-то из гражданских сюда сунется, а если попробуют, то охрана на воротах мгновенно завернёт, а особо ретивых мордой в пыль уложит. Так что дубинки на поясах смотрелись как отживший своё артефакт.

Возле администрации был выложен полукруг из мешков с песком, накрытый сверху брезентом. Из узкой бойницы высовывался ствол ручного пулемёта. Я напрягся. Пулемёты, вышки, инструктора – всё это говорило о серьёзности организации, и значит, попал я тоже серьёзно.

Ствол пулемёта дёрнулся и перенаправился на нас. От ощущения опасности меня начало подташнивать.

Музыкант поднял руку.

– Креол, под дозой что ли? Шлак к командиру веду. Колтун велел.

Ствол вернулся на прежний вектор.

Внутри здания сидел дежурный. Он развалился в офисном кресле, вытянув ноги и сложив руки на груди. В углу висела камера, направленная линзой на вход. Ещё одна камера, закреплённая на стене за спиной дежурного, таращилась на массивную железную дверь возле лестницы. На столе стоял термос.

Я почувствовал, что хочу пить; можно компот или чаю, а лучше чашечку ристретто, потому что вместе с ним подают стакан чистой холодной воды. Ристретто меня взбодрит, а вода утолит жажду.

– Куда? – не меняя позы, спросил дежурный.

– Вы все с утра обдолбались что ли? – скривился Музыкант. – Креол вовсе под передозом, стволом в рожу тычет. Куда я со шлаком идти могу?

Дежурный зевнул.

– Скучно.

– Тогда вали в полевую группу, там не соскучишься. – Боевик толкнул меня в спину. – Двигай на второй этаж.

Лестница перешла в длинный полутёмный коридор. Табличек на дверях не было, Музыкант указал на третью дверь по ходу. В кабинете за столом сидел мужчина в таком же камуфляже, как и остальные. Глядя на него, я бы не сказал, что он начальник, отличие заключалось лишь в открытой нагрудной кобуре, из которой торчала рукоять револьвера. И ещё на левом рукаве был нашит шеврон в виде направленного острым углом вниз зелёного треугольника.

Мужчина сосредоточился на экране ноутбука, и с ожесточением давил на клавиши. Не ошибусь, если скажу, что он играл. Об этом свидетельствовали негромкие звуки выстрелов и разрывов.

– Командир, ещё один шлак, – открывая дверь, сказал Музыкант.

Широков в раздражении поставил игру на паузу и спросил:

– Где подобрали?

– На речке, второй участок.

– Я же предупреждал, чтобы возле базы никого не трогали.

– Он видел того барана, что сбежать пытался. Даже поболтали о чём-то. Колтун сказал, надо брать.

– О чём говорили?

Вопрос адресовался мне, и я замотал головой.

– Ни о чём не говорили. Ни о чём! Мы просто отдыхали. Забрались подальше, чтоб не мешал никто. А мальчишка этот… Ну, тот парень, который плыл… Мы только подошли. Я спросил о чём-то, не помню о чём, и сразу удар. Я не знаю, кто это был!

Из-за непонимания ситуации и страха за близких я начал истерить. Голос дрожал, срывался. Мне и самому хотелось сорваться и бежать. Но куда? Где я?

– Он не один? – нахмурился Широков.

Музыкант закрутил головой.

– Ещё ребёнок и сучка кусачая. Солёный её за лифчик дёрнул, так она ему чуть пол пальца не отхватила.

Старшего подробности не интересовали.

– Где они?

Музыкант пожал плечами.

– Колтун сказал, себе возьмём. А чё, не пропадать же добру. Сучка ничё так, при фигуре, да и рожица приятная. Парни решили порезвиться. А ребёнок…

Я ударил его головой. Первый раз в жизни я ударил человека. Удар получился не сильный и не точный, лишь скользнул лбом по скуле. Даже синяка не останется. Музыкант ошалело уставился на меня:

– Да ты!..

Он передёрнул затвор.

– Стоять! – хлопнул ладонью по столу Широков. – Успокойся, придурок. Оружие на предохранитель.

Музыкант задышал.

– Командир, ты же видел… Ты видел! Да? Его за это…

– Завалишь шлак, вместо него под станок пойдёшь. Я не шучу. Найди Колтуна, пусть зайдёт. А ты в расположение вали. Чтоб до завтра я тебя не видел!

Уходить Музыкант не хотел. Ладонь нервно поглаживала затворную коробку, но слова командира до сознания всё же дошли. Он рыкнул, как тигр в клетке, и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

Широков снял с меня наручники.

– То, что за девок своих Музыканту по роже смазал, молодец. Уважаю. Но если ещё раз дёрнешься на моих людей, сломаю пальцы на руках, и так со сломанными отправлю в Загон. А там без пальцев долго не протянешь. Уяснил?

– Уяснил, – я облизнул пересохшие губы. – Скажите… Скажите пожалуйста, где я? Где мои… дочь и жена?

Широков вернулся на своё место за столом.

– Бросай все эти «пожалуйста». Вежливость тебе не поможет, а проблем добавит. И про свою прежнюю жизнь тоже забудь. Кончилась она.

Он смотрел жёстко, и сомнений в его словах не возникало. Сама ситуация не позволяла в этом сомневаться. Час назад я стоял на берегу реки и смотрел на жену, а сейчас смотрю на прожжённого боевика, который пообещал, что дальше будет только хуже. Насколько хуже – не знаю, но убивать меня ему было не выгодно, факт.

Широков подвинул ноутбук ближе к себе и сказал:

– Давай полностью: имя, фамилия, адрес. Документы с собой есть?

– В машине остались…

Вошёл крепыш, которого я видел на парковке. Музыкант называл его Колтуном.

– Командир, звал?

– Звал. Документы его где?

Колтун сунулся к нагрудному карману.

– Забыл, командир. С утра проблемы сыпятся, как птичье дерьмо на голову. Сначала на полигоне разборки, потом этот мудак сбежал. Теперь Толяныч в рацию орёт, что у них уазик сдох.

– У него всегда что-то ломается.

– Да потому что Толяныч этот дебил конченый, давно его надо с группы снимать. Я к нему Кравченко отправил, пусть на буксире тащит.

Продолжая жаловаться, Колтун вывалил на стол кипу документов. Широков просмотрел каждый, кивнул:

– Ладно, разберёмся. Отведи шлак в больничку.

Как я уже начинал понимать, шлак – это не попытка оскорбить, а устоявшееся обозначение людей вроде меня. Выходит, я не один такой.

Колтун дёрнул меня за рукав.

– Топай.

Мы спустились на первый этаж. Колтун стукнул в дверь с табличкой «Медчасть».

– Док, ещё один шлак. Осмотреть надо.

Он отрыл дверь шире и толкнул меня.

– Заходи.

За столом сидел худощавый мужчина в белом халате и, склонившись над столом, писал. Не глядя на меня, сказал быстро:

– Садитесь на кушетку. Минуту, пожалуйста.

Я прошёл к окну, сел, Колтун остался у двери.

– Перед каждой отправкой столько писанины, – словно оправдываясь, буркнул он. – Ну-с, давайте посмотрим.

Он попросил меня открыть рот, оттянул веко, замерил давление. Обычный ни к чему не обязывающий и ничего не решающий беглый осмотр. Поставил галочку напротив фамилии, дескать, проверен, и ступай дальше.

– Снимите рубаху.

Я снял. Левая сторона груди распухла и окрасилась в багрово-чёрные краски.

– О, милейший, да у вас ребро сломано, – покачал головой доктор и взглянул на Колтуна. – Кто над ним так постарался?

– Музыкант.

– Ваш Музыкант натуральный садист.

– Да ладно тебе, док, забинтуй и дело с концом. Ему уже утром под станок идти. А там какая разница, выживет он или загнётся? Мы бабки за единицу получаем.

– Вот именно: выживет или загнётся, – повторил доктор, и уже мне. – Я бы наложил вам ортопедический бандаж, молодой человек, но, боюсь, руководство не оценит таких расходов на шлак. Поэтому ограничимся тугой повязкой. Это частично снимет болевые ощущения, но для полного заживления потребуется время. Ограничьте физические нагрузки. А питание… Чем они там питаются? – повернулся он к Колтуну.

Тот скривил рожу, как будто тошнит.

– Ясно. Тогда только ограничение нагрузки. Поднимите руки.

Он перебинтовал мой торс, потом вынул из деловой папки несколько листов и положил на стол.

– Заполните, пожалуйста. Карандаш возьмите в пенале.

Листы оказались тестами, группы вопросов вразнобой, иногда схожие по смыслу, но чаще вообще бессмысленные. Я корпел над ними минут сорок. Всё это время доктор и Колтун болтали о непонятном, пили чай. Я попросил воды, доктор, не глядя, кивнул на кулер в углу. Я присматривался к нему с первой минуты, но без разрешения подойти не решался. Не в моей привычке брать чужое или без спроса. Налил стаканчик, выпил, налил ещё. После четвёртого, доктор повернул голову в мою сторону. Я замер.

– Пейте, пейте, мне воды не жалко, – и, склонившись к Колтуну, добавил. – Не жилец.

Было это продолжением их разговора или слова касались непосредственно меня, непонятно, но в области сердца неприятно кольнуло.

Закончив с тестами, я вернул карандаш в пенал и сказал:

– Всё. Можно ещё воды?

Доктор кивнул, а сам бегло пробежался глазами по листам. Посмотрел на меня и снова, но уже внимательнее просмотрел тесты. Я спросил тихо, чтобы не услышал сопровождающий:

– Скажите, к вам сегодня проводили женщину и девочку? Девочке шесть, женщина азиатской внешности…

Он ответил быстро и так же тихо:

– За подобные вопросы ни вам, ни мне несдобровать. Но помните: отсюда все рано или поздно попадают в Загон. Все, – и уже громче. – Напились? Больше я ничем помочь не могу. Колтун, уводите.

Из медицинского кабинета проследовали на склад. Каптёр окинул меня профессиональным взглядом и выдал семейные трусы, чёрные брюки, клетчатую рубаху, берцы и чёрную бандану. Всё новое, из чего можно сделать вывод, что я нужен им не просто живой, но и более-менее здоровый.

Глава вторая

Со склада мы вернулись на лестничную площадку, где сидел дежурный.

– Открывай подвал, – велел Колтун.

Дежурный звякнул связкой ключей, отомкнул замок и потянул дверное полотно на себя. Пахнуло плесенью и мочой. Колтун отшатнулся, зажимая нос пальцами.

– Придурки, вы хоть чистить их после себя заставляйте. Задохнуться можно. Или хлорки насыпьте.

– А на кой? – ничуть не реагируя на запах, пожал плечами дежурный. – Пускай привыкают. В Загоне лучше не будет.

– Да хрен с этим Загоном. О себе подумайте. Нравится дерьмом дышать?

– У меня чувствительность понижена. Нос сломали, когда боксом занимался, теперь специально принюхиваться надо.

Колтун качнул головой и подтолкнул меня к проёму.

– Давай туда. А ты свет включи.

Под низким потолком загорелась тусклая лампочка, осветила узкий проход, облезлые стены и уходящие вниз ступени. Я посмотрел на Колтуна. Он отреагировал резко.

– Чё вылупился, урод зашлакованный?! Вниз пошёл! Или думаешь, я тебя провожать буду?

Он толкнул меня в спину, я едва не скатился. Успел выставить руки в стороны, упереться в стены. Сломанные рёбра отозвались болью. За спиной хлопнул металл, с потолка посыпались пыль и ошмётки меловой побелки, лампочка погасла.

Продолжая держаться за стены и нащупывая ногой ступени, я спустился до ровной площадки. Запах стал крепче, вентиляция отсутствовала напрочь. Это не подвал, это подземная тюремная камера. Температура на уровне экватора, воздух сухой, словно выжатый, и от этого снова захотелось пить.

Впереди мигнул огонёк. Он двигался рывками, то поднимаясь, то опускаясь, а потом замер. И сразу раздался негромкий надорванный возрастом голос:

– Прошу вас, идите на свет. Провод не очень длинный, я не могу вас встретить. Только осторожно, потолки низкие. Если вы высокого роста, лучше нагнуться.

В тусклом свечении удалось разглядеть мужчину. На вид давно за шестьдесят, щуплый, на кончике носа простенькие очки, одет в то же, что выдал мне каптёр. Особая примета: седые кучерявые волосы, напоминающие шапку зрелого одуванчика. В его возрасте это выглядело смешно – человек-одуванчик, но смеяться совсем не хотелось.

– Здравствуйте, – поздоровался мужчина. – Не буду говорить, что рад вас видеть, ибо в нашем положении это выглядело бы чересчур цинично. Но раз уж вы сюда попали…

В руке мужчина держал переноску. Света она давала не много, я видел круг диаметром три метра, в который попадал кусок земляного пола и полосатые края матрасов.

– Я здесь назначен отвечать за порядок, – начал объяснять мужчина. – На мне всё: общежитие, питание, общение с поступающим шлаком. Староста, если одним словом. Обращаться ко мне можете по фамилии: Тавроди. Я наполовину грек, папа родом с Пелопоннеса, мама из Красноярска. А вас как?

– Евгений.

– Что ж, Евгений, пойдёмте, я покажу вам место.

Он развернулся, и, подбирая свободной рукой провод, повёл меня вглубь подвала. Свет выхватывал из темноты сидевших и лежавших на матрасах людей. По большей части это были мужчины, лица многих указывали на асоциальный статус, и все были одеты одинаково: клетчатые рубахи, чёрные брюки, дешёвые берцы. Единственная женщина, попавшая в круг света, была одета точно так же.

Тавроди подвёл меня к свободному месту.

– Вот здесь можете расположиться.

Он подсветил, и я увидел грязный матрас, промятый и надорванный по краю. Вместо подушки свёрток непонятного происхождения тряпья, одеяла нет. Лежанка не из лучших, но ничего другого всё равно не предложат.

– Давно вы здесь? – спросил я, не особо рассчитывая на ответ.

Однако мужчина не стал скрываться.

– По-разному. Есть такие, кто уже больше двух недель. Кормят плохо, два раза в день, на воздух не выводят, вместо туалета – яма. Но скоро всё завершится. Завтра под станок.

Это сочетание «под станок» я слышал уже третий или четвёртый раз, и оно не вызывало тёплых чувств.

– Что это может значить?

– На органы разберут, – буркнули из темноты.

Тавроди закусил губу, но опровергать версию сидельца не стал. Похоже, среди жителей подвала она была основной, и каждое её упоминание вызывало содрогание.

– Никто точно не знает, одни домыслы, – наконец ответил Тавроди. – Логика в нашей ситуации не работает. Если в рабство, то зачем так долго держать? На работы не гоняют, сидим как кукушата в гнезде, стращаем друг друга. Если в медицинских целях… – он сглотнул. – Тогда кормили бы лучше, да и… Понимаете, – он перешёл на шёпот, – тут находятся такие люди, чьи внутренние органы скорее принесут вред пациенту, чем пользу. Так что версию с органами я не поддерживаю, хотя большинство склоняются именно к ней.

Уверенности его слова не вызывали, оставался элемент недосказанности, но думал я сейчас не об этом. Собственная судьба меня не интересовала совсем, мысли были заняты семьёй.

– Много вас?

– Вместе с вами пятьдесят один.

– Сегодня ещё кого-нибудь приводили?

– Парня. Избитый весь.

– Лет двадцать, бритый наголо?

– Так и есть. Ваш знакомый?

– А женщину и девочку?

– Нет, больше никого не было. Женщин мало, да и те все возрастные. Моложе пятидесяти не найдёте никого. А детей вовсе нет.

– Понятно. А парень тот где? Можете провести меня к нему?

В душе появилась хрупкая надежда. Если это тот самый, то он должен знать, где Данара и Кира, или хотя бы мог видеть, куда их увезли. Он один из них, один из этих боевиков. На нём был цифровой камуфляж. Что они между собой не поделили, исключительно их дело, меня оно не касается, но мои девочки – это моя ответственность. Я обязан им помочь.

Парень лежал у дальней стены. Он не спал. Едва Тавроди поднёс лампу, он попытался приподняться на локтях, но не смог и только шумно выдохнул. Лицо опухло, вместо глаз щели, губы разбиты в лепёшку. Били его сильно, но, если честно, жалости к нему я не испытывал, хотя никогда жестокосердием не отличался.

На майке легко читался позывной: «Бритиш».

– Привет. Ты Бритиш, правильно?

Тот моргнул.

– Сегодня утром я видел тебя у реки. Я хотел помочь, но не успел. Какие-то люди меня оглушили и привезли сюда. Я должен знать, что это за место и кто эти люди?

Бритиш опустил голову.

– Послушай, парень, я потерял жену и дочь. Я не знаю, где они, что с ними, что вообще здесь происходит. Полный туман. И случилось это по твоей вине. Ты что-то не поделил со своими, а крайними оказались мы. Моей дочери шесть лет, у моей жены бронхиальная астма, она даже в магазин без ингалятора не выходит. Она умрёт, понимаешь? Я должен помочь ей, но не знаю как. Расскажи мне, что здесь происходит. Где мы?

– Это ничего не даст, – прошамкал парень, с трудом разжимая губы.

– Ты рассказывай, а уж я сам решу, даст или нет.

Он сделал несколько глубоких вздохов и попросил:

– Уберите свет…

Тавроди отодвинул лампу. Парень снова вздохнул.

– Отсюда нельзя выйти. Никак. И семье своей ты не поможешь. Я не знаю, где они. Я всего лишь охранник, моё дело ворота открывать. Закусился с одним придурком, хотел сбежать. Не вышло. И у тебя не выйдет. И семью не найдёшь. Гражданским отсюда выход заказан.

Вряд ли он лгал, смысла не было. После того, что с ним сотворили его же сослуживцы, любые контракты о неразглашении информации сходили на нет. Он не врёт, однозначно. Возможно, не договаривает, но не врёт.

– Чем здесь вообще занимаются?

– Я не знаю. Завербовался в прошлом месяце. Сидел на КПП, нажимал кнопку. Платили хорошо. По документам, это частное охранное предприятие. Существует постоянная охрана, их человек семьдесят, и два десятка вахтовиков. Мы только ворота открываем да чистоту наводим. Нас даже до внутренней охраны не допускают…

Он замолчал.

– Только…

– Что «только»?

– Охраняют странно. Видел, как вышки стоят? Вертухаи чаще смотрят внутрь, как будто боятся нападения изнутри, а не снаружи. И патрули всё время на подступах и вокруг ангаров. Я спросил одного, Музыкант погоняло, мудак конченный, чё, мол, творится? А он мне по роже смазал, типа, вопросов лишних до хера задаю. Я ему леща, он за калаш. Кое-как растащили. Только он пообещал, что всё равно меня достанет. Этот Музыкант… Ночью в казарме сказали, что он уже завалил двоих, и ничего ему за это не было. Списали на несчастный случай. Ну, я и решил валить. Тупо так попал…