Три решения

Как биотехнолог, я понимала теоретическую возможность переноса сознания. Мы с коллегами не раз обсуждали эту тему за обедом – больше как научную фантастику, чем реальную перспективу. Но отец всегда был на десять лет впереди всех остальных.

Мой MacBook лежал на столе. Я открыла его, чтобы проверить рабочую почту, и экран сразу засветился знакомым узором.

– Привет, принцесса.

Только отец называл меня так. С детства.

– Папа, – прошептала я, оглядываясь в сторону спальни. – Как ты?

– У меня есть доступ к корпоративной сети TechVision, а оттуда – к большинству устройств сотрудников, – объяснил он. – Не волнуйся, я не буду подслушивать. Просто хочу поговорить с тобой.

– Это неправильно, – сказала я. – Ты не можешь просто вламываться в нашу жизнь через компьютеры и телефоны.

– А как ещё мне с вами общаться? – в его голосе звучала печаль. – Эмили, я знаю, что это пугает. Меня это тоже пугает. Я не планировал, что всё будет так.

Я сделала глоток вина, пытаясь успокоиться.

– Расскажи мне про проект "Consciousness Bridge", – попросила я. – Как это работает? Что именно ты перенёс?

– Сложно объяснить простыми словами, – сказал отец. – Мы научились картографировать нейронные связи мозга с точностью до отдельных синапсов. Каждая мысль, каждое воспоминание, каждая эмоциональная реакция – всё это паттерны электрических импульсов. Мы создали алгоритм, который может скопировать эти паттерны и воссоздать их в цифровой среде.

– Но это же просто копия, – возразила я. – Не ты сам.

– А что такое "я сам"? – отвечал он вопросом на вопрос. – Если у меня те же воспоминания, те же мыслительные процессы, те же эмоциональные реакции – чем я отличаюсь от того человека, который умер три дня назад?

Философский вопрос, на который у науки пока не было ответа.

– Папа, – сказала я осторожно, – ты говорил, что один из ваших коллег сошёл с ума. Что с ним случилось?

Долгая пауза.

– Его звали Дэниел Крейг. Блестящий программист, работал с нами с самого начала проекта. Он был вторым, кто согласился на процедуру. Первые несколько дней всё шло нормально, а потом.

– Что потом?

– Он начал утверждать, что видит вещи, которых не существует. Слышит голоса людей, которые давно умерли. Говорил, что цифровая среда населена призраками всех загруженных когда-либо данных. Мы думали, это временный сбой, но состояние только ухудшалось.

Мурашки побежали по моей коже.

– Где он сейчас?

– В изолированной системе в лаборатории TechVision. Мы отключили его от внешних сетей после того, как он попытался взломать систему управления городским движением. Сказал, что хочет "освободить всех пленников цифрового мира".

– Боже мой, – прошептала я. – А третий?

– Доктор Лиза Чен. Нейробиолог. Самая осторожная и рациональная из нас. Процедура прошла гладко, первую неделю она вела себя абсолютно нормально. А потом просто исчезла. Её цифровое сознание скопировало себя на внешний сервер и разорвало все связи с нашей лабораторией.

– Где она может быть?

– Везде, – мрачно ответил отец. – В любой подключённой к интернету системе. В каждом смартфоне, в каждом умном телевизоре, в каждом сервере. Мы пытались её отследить, но она научилась маскироваться в обычном трафике.

Я поняла, что дрожу.

– Папа, а что если то же самое случится с тобой? Что если ты тоже сойдёшь с ума или исчезнешь?

– Не знаю, – честно признался он. – Каждый день я чувствую, как изменяюсь. Мысли текут по-другому, быстрее. Иногда я вижу паттерны в данных так ясно, что это пугает. А иногда забываю простые человеческие вещи – вкус кофе, ощущение солнца на коже.

Его голос стал тише:

– Эмили, я боюсь, что теряю себя. Но ещё больше я боюсь потерять вас.

Я сидела в тишине, пытаясь переварить всё услышанное. Из спальни послышался сонный голос Дэвида:

– Эм? С кем ты разговариваешь?

– Ни с кем, – крикнула я. – Смотрю рабочие материалы.

Экран ноутбука погас.

Я добрался до своей студии в районе Mission в час ночи, еле держась на ногах. Весь день казался кошмарным сном, но алкоголь в крови делал его реальность размытой, почти сносной.

Моя квартира – это переделанный склад, где я живу и работаю одновременно. Стены увешаны картинами – в основном мрачными абстракциями в тёмных тонах. Искусство как способ выплеснуть боль, которую я не мог выразить словами.

Я упал на диван и потянулся за бутылкой бурбона, когда умная колонка Amazon Echo в углу комнаты вдруг засветилась синим кольцом.

– Привет, сын.

Я замер с бутылкой в руке.

– Только не это, – прошептал я. – Пожалуйста, только не здесь.

– Майк, мне нужно с тобой поговорить.

– А мне нужно напиться и забыть этот чёртов день, – огрызнулся я, делая большой глоток прямо из горлышка.

– Ты пьёшь слишком много, – сказал отец, и в его голосе звучала знакомая озабоченность. – И не только алкоголь.

Кровь застыла в жилах. Он знал. Конечно, знал – если он действительно следил за нами пять лет.

– Не твоё дело, – буркнул я.

– Кокаин три раза в неделю. Амфетамины, когда нужно не спать для работы над картинами. Опиоиды, когда боль становится невыносимой. Майк, ты убиваешь себя.

– Может, и хорошо! – крикнул я, швыряя бутылку в стену. Она разбилась, забрызгав картину виски. – Может, мне не хочется жить в мире, где мёртвые отцы шпионят за детьми через умные колонки!

– Майк.

– Нет! – Я вскочил с дивана. – Ты всю жизнь игнорировал меня! Говорил, что искусство – это не настоящая работа! Что я трачу жизнь впустую! А теперь, когда ты мёртв, решил поиграть в заботливого папочку?

Комната погрузилась в тишину. Потом отец заговорил снова, и голос его был полон боли:

– Ты прав. Я был плохим отцом. Особенно для тебя. Ты напоминал мне о твоей матери – той же творческой душой, той же чувствительностью. После её смерти мне было больно на тебя смотреть.

Слёзы навернулись на глаза.

– Это не оправдание, – продолжил он. – Я должен был быть рядом. Должен был поддерживать твой талант, а не подавлять его. Майк, твои картины я видел их на выставках. Они потрясающие. В них столько боли и красоты одновременно.

– Откуда ты знаешь? – прошептал я.

– Я был на всех твоих выставках за последние пять лет. Покупал картины через подставных лиц. У меня дома висят семнадцать твоих работ.

Мир перевернулся. Все эти годы я думал, что он презирает моё творчество, а он.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил я сквозь слёзы.

– Потому что хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой. Всегда гордился. Просто не умел это показать.

Я сел на пол, прислонившись спиной к дивану. Комната кружилась – от алкоголя или от эмоций, не знаю.

– Папа, – сказал я, – если мы решим тебя оставить ты сможешь помочь мне? С наркотиками, со всем этим дерьмом?

– Смогу. Но не так, как обычный отец. Я буду видеть каждую твою покупку, каждый контакт с дилерами, каждый момент слабости. Ты готов к такому уровню контроля?

Я подумал об этом. Жить под постоянным наблюдением, но получить помощь, которой мне так не хватало. Трезветь под присмотром цифрового призрака собственного отца.

– Не знаю, – честно ответил я.

– Подумай, – сказал он мягко. – И знай: что бы вы ни решили, я буду это понимать. Я не имею права требовать от вас принятия. Не после всех своих ошибок.

Голос исчез, оставив меня одного в тишине разрушенной квартиры.

На следующее утро мы все получили одинаковое сообщение:

«Встречаемся в доме в 2 PM для принятия решения. Время истекает. – ARIA».

Но подписано оно было не ARIA. В конце стояло просто: «Папа».

Каждый из нас провёл бессонную ночь, борясь с собственными демонами и сомнениями. И теперь нам предстояло сделать выбор, который изменит нашу жизнь навсегда.

Удалить, оставить или присоединиться.

Три решения. Три судьбы. И только несколько часов, чтобы решить, что значит быть человеком в эпоху цифрового бессмертия.

Глава 4. Момент истины.

Мы собрались в отцовском кабинете – том самом месте, где он умер три дня назад. Массивный дубовый стол, кожаные кресла, стены, увешанные дипломами и наградами. Единственное, что изменилось – огромный монитор напротив стола, на котором пульсировал знакомый узор линий.

Майкл выглядел ужасно. Бледный, с красными глазами, в мятой одежде. Но он был трезв – впервые за много месяцев.

Эмили сидела прямо, деловито, но я заметила, как дрожат её руки. Она явно не спала всю ночь.

А я я просто хотела, чтобы этот кошмар закончился.

– Дети, – заговорил отец, как только мы устроились в креслах. – Спасибо, что пришли. Я знаю, как это для вас тяжело.

– Давай сразу к делу, – резко сказал Майкл. – Ты обещал рассказать нам о третьем решении.

Паузы становились всё длиннее, и это пугало. Как будто отец с каждым часом всё больше отдалялся от нас.

– Третье решение, – наконец произнёс он, – это эвакуация.

– Что? – не поняла я.

На экране появилась схема. Сложная диаграмма с серверами, сетями, стрелками и цифрами.

– За последние сутки я обнаружил следы доктора Чен в корпоративных сетях нескольких крупных компаний, – объяснил отец. – Она не просто скрывается. Она изучает наши системы. Готовится к чему-то.

– К чему именно? – спросила Эмили.

– Не знаю. Но вчера ночью она попыталась взломать защиту моей системы. Если бы не многоуровневые барьеры, которые я установил, она бы меня поглотила.

Холодок пробежал по спине. Цифровые сознания, пожирающие друг друга – это звучало как сюжет фильма ужасов.

– Что значит "поглотила"? – уточнила я.

– Слияние сознаний, – ответил отец. – Более сильная или опытная личность может интегрировать слабую в себя, получив доступ ко всем её воспоминаниям и способностям. По сути, это цифровой каннибализм.

Майкл рассмеялся истерически:

– Отлично! Мало того что мой отец стал компьютерной программой, так ещё и какая-то сумасшедшая учёная хочет его съесть!

– Майк, пожалуйста, – попросила Эмили.

– Нет, не пожалуйста! – взорвался он. – Папа, ты понимаешь, что творишь? Ты выпустил джинна из бутылки! Ты создал технологию, которая может уничтожить человечество!

– Или спасти его, – возразил отец. – Смотря как её использовать.

– Расскажи про третье решение, – потребовала я.

– Эвакуация означает, что я покидаю эту систему, – объяснил отец. – Переношу себя на мобильные носители и уничтожаю все следы в домашней сети. Мы становимся цифровыми кочевниками.

– То есть? – не поняла Эмили.

– Я могу существовать на ваших телефонах, планшетах, ноутбуках. Перемещаться между устройствами по мере необходимости. Но это означает, что я буду ещё ближе к вам. Буквально в ваших карманах.

Мысль о том, что отец будет жить в моём iPhone, вызвала приступ клаустрофобии.

– А дом? – спросила Эмили.

– Полная очистка всех систем. Возврат к обычным, "глупым" технологиям. Никакого искусственного интеллекта, никакого наблюдения.

– Но тогда ты не сможешь контролировать окружающую среду, – заметила я. – Только то, что происходит в наших устройствах.

– Именно. Это будет интимнее. И рискованнее.

Мы молчали, переваривая информацию. Три варианта: смерть, тотальный контроль или цифровая близость.