Магия тыквенных огней

Его слова задели за живое своей точностью. Она хотела огрызнуться, но не нашла слов в ответ. Дерзить ради дерзости не хотелось, а подобрать что-то столь же остроумное не вышло. Вместо этого она лишь смерила его, как ей показалось, своим самым напряжённым взглядом. Он же, не смущаясь, внаглую рассматривал её. Он задержал внимание на растерянных глазах, и на мгновение в его собственном выражении мелькнуло нечто похожее на растерянность, удивление. Ей показалось, что он увидел там что-то знакомое и невозможное. Однако уже через секунду его взгляд вновь обрёл былую уверенность.

– Ян, – представился он, слегка склонив голову.

– Варвара, – выдохнула она гордо, чуть свысока глядя на своего собеседника.

– Варвара… – повторил он, имя в его устах прозвучало как старинная, забытая мелодия. – Хм, что же, Варвара, раз уж ваша тыквенная цитадель не разрушает доверие поклонников, может, рискнёте сделать вылазку? Всего один танец. И я сразу же верну вас обратно к страже.

К своему удивлению, она… кивнула. Ян протянул руку, покрытую тёмной перчаткой из тончайшей мягкой кожи. И её ладонь, растерянно дрогнув, осторожно легла сверху.

Он повёл её в центр зала. Мелодия вальса, та самая, меланхоличная и далёкая, окутала их, став плотнее воздуха. Ян держал её уверенно и нежно, его рука на талии ощущалась скорее мягкой поддержкой, чем цепкой хваткой. Варвара на первых шагах двигалась скованно, тело упрямо не слушалось, а ноги растерянно путались. Но он вёл ее так легко и умело, что постепенно она начала расслабляться, попадая в классический ритм раз-два-три.

– Вы знаете, отчего в старых усадьбах такой особый запах? – тихо спросил он почти шёпотом, склонившись к её уху. – Так пахнет время. Оно осело в книгах, в портьерах, в древесине полов. Оно тяжёлое, как чугун. И никуда больше не торопится.

Она молчала, слушая столь непривычные её уху размышления.

– А вы, Варя, пахнете городом, – продолжал он. – Не грязью или топливом. Спешкой. Накалённым нервом. Горько, терпко и… интенсивно.

– А вы пахнете дымом и вишней, – почти шёпотом ответила она, пытаясь поддержать диалог.

– Правда? – с легкой усмешкой переспросил он. – Что-то новенькое. Обычно я пахну завышенными ожиданиями или, на худой конец, полынью. Вишня куда приятнее. Пусть будет так.

Они кружились, и Варвара чувствовала, как реальность начинает терять чёткие границы. Пламя свечей расплывалось в тягучие золотистые полосы, лица других гостей превращались в бледные пятна. А в самом Яне ощущалось что-то гипнотическое, завораживающее. И всё же где-то там, в глубине сознания, копилась тревога. Что-то было не так. Было не тем?..

Свет неожиданно дрогнул и исчез на миг, словно порыв ветра из щели оконной рамы заставил пламя сотен свечей прилечь, погрузив зал в трепещущую тьму. Варвара случайным образом взглянула на большое, чуть треснувшее зеркало на стене. Отражения пар кружились в такт музыке. Её лицо – раскрасневшееся, с расширенными от темноты и страха зрачками. Часть гостей, самые нарядные и спокойные, отражались совсем иначе, словно полупрозрачные тени. Бледные отблески реальных фигур плясали в зеркальном пространстве, очерченные сияющим, плывущим контуром.

Десяток ледяных игл страха пронзили её насквозь. Так не бывает… Она лихорадочно перевела взгляд на других гостей. Те, уставшие, серые – отражались как всегда, в полумраке их практически не было видно. А вот её партнер, Ян… нет! В зеркале вместо него было лишь блеклое пятно, кружащее рядом с её реальностью.

Свет выровнялся. Ян смотрел на неё спокойно и чуть взволнованно.

– Что-то не так, Варвара? – спросил он, и его бархатный голос прозвучал как убаюкивающий яд.

Она легонько махнула головой, пытаясь убедить себя, что это лишь игра света, бессонница, переутомление. Но её тело напряглось, пальцы непроизвольно впились в его крепкое плечо.

И тогда свет мигнул вновь. На этот раз – резче, тревожнее. Она сразу же повернулась к нему и тут же увидела лицо Яна вблизи. Его глаза… Вместо карего обода с золотистыми искорками вспыхнуло холодное серебристое сияние. Такое же исходило сейчас от особенно нарядных гостей.

«Они как хищники».

Ужас, острый и животный, вырвался из груди комом, подступив к горлу, лишая девушку дыхания. Она ждала, что Ян набросится, что его черты исказятся нечеловеческим образом. Но он лишь стоял, глядя на нее с бесконечной усталостью и любопытством. Этот непривычный, уж больно тоскливый оттенок в его сияющих глазах был куда страшнее любой потусторонней гримасы. И в этой парализующей мгле тихие шаги Яна пробивались сквозь разум, просачиваясь сквозь пелену ужаса. Сперва она замерла. Но затем с силой, о которой сама не подозревала, оттолкнула его и попятилась.

– Не трогай меня! – её голос сорвался на шепот, полный отвращения и страха.

Варвара не помнила, как очутилась в коридоре. Её каблуки отдавались гулким, насмешливым эхом в пустынной усадьбе. Варя бежала, чувствуя, как холодный пот выступает на спине колкой ледяной плёнкой, а ноги становятся непослушными, ватными, путаясь в дурацких расшитых юбках. За спиной не было слышно погони – лишь нарастающая, давящая тишина, а вдалеке всё тот же вальс, словно игравший где-то глубоко в голове.

Варя не сдавалась, пока в груди не закололо от нехватки воздуха. Она рванула в первую попавшуюся дверь и, с силой захлопнув её, прислонилась спиной к грубой древесине, пытаясь отдышаться. Сердце билось где-то в горле частыми болезненными ударами.

Комната оказалась кабинетом или, скорее, небольшой картинной галереей. Дышать было сложно, воздух здесь ощущался неподвижным, спёртым, густо пропахшим старым лаком, красками и пылью. Окна плотно закрыты тяжёлыми бархатными портьерами, скрывавшими мир. Свет от единственной тусклой люстры отбрасывал длинные корявые тени на стены, сплошь увешанные портретами в потемневших золочёных рамах с крошечными подписанными табличками.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Варвара сделала несколько глубоких, прерывистых вдохов. Дрожь в коленях понемногу утихала, сменяясь волнительным любопытством. Она подошла ближе к стенам, вглядываясь в лица на полотнах. Мужчины в мундирах и сюртуках, дамы в пышных платьях с чудаковатыми причёсками. Лица давно ушедшей жизни смотрели на неё с холстов надменными, застывшими взорами.

И тут её кровь похолодела, сердце с болью дрогнуло. Она узнавала их… Томную красавицу в платье цвета жёлтой алычи – она кружилась в вальсе с уставшим юношей в помятом пиджаке. Строгого мужчину с густыми усами – он первым пригласил её на танец в начале вечера.

Она шагала дальше, и галерея превращалась в зловещий каталог гостей бала. И вдруг остановилась. Замерла. На портрете, писанном маслом, смотрел на нее он. Ян… Тот самый насмешливый взгляд, те же тонкие губы. «Арх-р. Ян Вольский. 1820–1853». От страха скрутило живот, руки затряслись мелкой дрожью, судорожно хватаясь за локти. Что это? Он… призрак? Фантом? Несмешной розыгрыш?

– Варвара, вы нашли мой скромный кабинет? – раздался за её спиной бархатный, хорошо знакомый голос.

Варя резко обернулась, прижимаясь к стене с портретами. Ян стоял в нескольких шагах. Он не входил через дверь – на нём проступили тени, словно он сам состоял из частиц мрака. Его лицо не выражало ни ярости, ни злобы, лишь лёгкую, задумчивую усмешку.

– Кто… Кто вы? – выдохнула она, и голос её испуганно дрогнул.

– Что ж. Я – урок, который никто не учит, – произнес он, медленно делая ещё шаг вперед. Его фигура на мгновение стала полупрозрачной, мерцающей, и сквозь него проглянул шкаф с книгами. – Мы – те, кто ценит жизнь. А вот наши гости, увы, обменивают её на долг. На карьеру. На чужое мнение. На бесконечную гонку за сказочным успехом. Каждый из нас заслужил своё бессмертие. А вы? Раз уж приглашение на осенний бал настигло кого-то, сожалею, значит, жизнь бедолаги проходит совершенно впустую. Бесполезно.

Он приблизился ещё немного. Варя не могла пошевелиться, охваченная страхом и странным, парализующим смирением, исходящим от него.

– Каждую осень, во время бала, мы выходим из этих портретов, чтобы напитаться жизнью тех, кто идёт по нашему бессмысленному пути, – его голос стал тише, но от этого лишь жёстче. – Тех, кто, как и мы когда-то, добровольно совершает глупые ошибки. Надевает на себя оковы из должностных инструкций и глупых бесконечных обязанностей. Не прожитая, растерянная по мелочам жизнь для нас – сладкий мёд. Он подтверждает, что наш путь не был напрасным. За счёт гостей мы проживём ещё год.

Он был уже совсем близко. Его холодное дыхание, пахнущее терпкой полынью, вишней и жжёной древесиной, коснулось её щеки.

– Но ты… Варя… – он посмотрел на неё, и в его сияющих глазах не было голода. Была мучительная, неподдельная тоска. – В тебе я слишком чётко вижу себя. Того юного дурака, что закопал свою жизнь под чертежами и схемами. Я сгорел дотла из лучших побуждений… То же пламя разгорается и в тебе. Я вижу твою душу. И ты ещё не сдалась. Ты борешься, сама того не осознавая… Брать то, что ещё так нежно надеется жить, – все равно что убить последнюю частичку самого себя.

Его слова повисли в тишине, тяжелые и откровенные. Они коснулись самой сути её боли, её веры, в которой она боялась признаться даже себе. И странным образом леденящий страх внутри начал таять, сменяясь горьким пониманием и даже сочувствием.

– Вы… прошли через это? – тихо спросила она, не в силах отвести взгляд от его печальных карих глаз.

– Ха, да уж… Я был архитектором, – коротко кивнул он, легонько усмехнувшись. – Одержимым идеей построить вечное, безупречное и неповторимое. Проектировал мосты, здания, которые должны были пережить века. А сам погас в тридцать три, не оставив после себя ничего, кроме тех бесполезных чертежей. Я стал рабом своей идеи, как ты стала рабыней отчётов. Я забыл, что такое жить. Чувствовать, наслаждаться, мечтать. Влюбляться. А когда понял – было поздно.

Варя молчала, впитывая каждое слово его исповеди. Она смотрела на Яна и видела не призрака, а такого же заложника собственных ошибок, пренебрегающего безвозвратными днями и годами, такого же монстра, как и она сама. Только вот его срок уже настал…

– Что же тебя держит там? – спросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а искреннее любопытство. – Внимание руководителя, который забудет о тебе на следующий день после увольнения? Премия, что уйдёт на оплату долгов за ту самую ловушку, в которой ты живёшь? Ты оставила труды ради этого бала. Скажи, а правда ли оставила?

– Ну… пожалуй, не совсем, – прошептала она, и это было самым честным признанием в ее жизни. – Моя работа со мной. Всегда. И здесь тоже…

– Так дай же нам жизнь… – начал было он заученную ужасающую фразу, но голос внезапно сорвался. Ян смотрел на нее, и его лицо исказилось внутренней борьбой. Он сжал кулаки, будто превозмогая невыносимую боль. – Нет.

Он отступил на шаг, и его фигура вновь задрожала, теряя на миг четкость.

– Исчезни, Варя, беги… – прошептал он, и это прозвучало не как приказ, а как мольба. – Пока тебя не нашел кто-то другой.

Но она не двинулась с места. Она смотрела на него, на этого мерцающего мужчину, который оказался честнее всех живых людей, кого она встречала за последние годы.

– Почему? – выдохнула она. – Почему вы… ты меня отпускаешь?

Он опустил голову, его плечи сгорбились под невидимой тяжестью.

– Потому что ты мой шанс, – его голос стал тихим и мягким, как шелест опавших листьев. – Шанс не повторить своих ошибок. Я не позволю ещё одной душе похоронить себя заживо в четырёх стенах из-за чужих ожиданий. Так долго я был вечным напоминанием, предостережением. А толку? С каждым годом вас всё больше. Хотя бы один раз… Я хочу стать искуплением. Памятью.

Он поднял на нее взгляд, и в его сияющих глазах она видела не голод, а глубокую тоску и… облегчение.

– Живи, – сказал он просто. – По-настоящему. Прошу.

Он медленно протянул ей руку в тёмной перчатке из тончайшей кожи, молча, слегка смущённо приглашая на танец. Варвара чуть робко шагнула вперёд и взяла его за прохладную ладонь. Он привлек её к себе, перекладывая руки на талию, склонив голову трепетно ближе, и они закружились в плавном, почти невесомом танце. Не было музыки, звучал лишь отголосок его шагов и бешеный стук её сердца.

Он таял на глазах, становясь всё более прозрачным, как утренний туман, рассеивающийся под лучами солнца.

– Ещё увидимся, Варя, в другом виде, – его голос звучал тихо-тихо, только в её голове. – А пока… живи!

Фигура Яна распалась на мириады серебристых пылинок, которые на мгновение повисли в воздухе, а затем медленно осели на его портрете. В руке Варвары осталась лишь одна перчатка, хранящая легкий, холодный след его прикосновения и аромат жженого дерева и пряной вишни. Это был не трофей. Долг. Обещание. Память.

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/33474352/

Светлана Вахеметс «Вернуть имена»

Автобус остановился с тихим шипением, и Марта вышла, первая ступая на гравий старой остановки.

Вечер в Нарочанском крае пах дымом из печей и влажной хвоей. Лёгкий туман тянулся от озера, будто кто-то пролил молоко на дальний лес.

Она подтянула рюкзак и огляделась. Маленькая станция – деревянный павильон, за которым чернела сосновая полоса. Лампочка под навесом мерцала, и в этом мигании было что-то уютное и тревожное одновременно.

– Мартка! – позвал знакомый голос.

Тётка Аксинья шла навстречу в вязаном платке и резиновых сапогах, сияя так, будто племянницу не видела целую вечность.

– Ну наконец-то, – обняла крепко, пахнущая дымом и яблоками. – Соскучилась, моя ты дорогая. Устала с дороги?

– Нормально, – Марта улыбнулась. – Главное, доехала.

Дорога и вправду вымотала, но сердце колотилось не от усталости. Она с детства любила эти края – озёра, тропы, старые легенды, которыми Аксинья щедро делилась долгими вечерами. В Минске Марта вела небольшой блог о мистике и фольклоре, и каждая поездка сюда была как маленькая экспедиция.

По пути домой тётка рассказывала о местных новостях, про новый магазин и про праздник, что намечается завтра:

– «Вячоркі агнёў»[1], не слыхала? – глаза Аксиньи загорелись. – Наши в эту ночь тыквы со свечками по озеру пускают. Чтобы души предков дорогу нашли.

Марта кивнула, пряча улыбку. Такие обычаи – то, что она обожала.

– А почему я раньше про этот праздник не слышала? – спросила Марта, когда тётка поставила чайник на плиту.

Та лишь пожала плечами, стукнув крышкой.

– Ты ж до осени тут никогда не оставалась, вот и не попадала. Это больше для своих. Не ярмарка какая, тихий вечер. Сами для себя.

Аксинья разлила чай, и в кухне запахло сушёными яблоками и мёдом.

– Завтра увидишь, – добавила она, смягчив голос. – Только не забудь тёплое надеть, на озере к ночи холодно.

Они посидели ещё немного, слушая, как за стенами шелестит ветер.

– Кстати, – тётка вдруг хлопнула себя по лбу, – я ж обещала соседке торт принести, а магазин скоро закроется. Не сходишь? А то я тут с пирогом вожусь.

Марта улыбнулась:

– Конечно, схожу. Где он теперь, старый или новый?

– В новом, за школой. Там и выбор получше.

Она накинула куртку и вышла в уже потемневший двор. Луна подсвечивала туман над лугами, и от озера тянуло прохладой и чем-то пряным, словно горелой травой

Марта расправила плечи и вдохнула полной грудью. Эти места были ей почти родными. И именно благодаря своей тётке она так полюбила поверья, мистические рассказы и местный фольклор.

Деревенская улица была почти пуста: редкие окна светились мягким жёлтым, где-то лаяла собака. У магазина горел фонарь, под ним стоял парень в тёмной куртке, листал телефон. Марта сначала прошла мимо, но потом остановилась: знакомый профиль, чуть взъерошенные волосы.

– Илья? – позвала она неуверенно.

Парень поднял голову, прищурился и расплылся в улыбке.

– Мартка! Сколько лет! Я почти не признал!

Воспоминание о летних играх на берегу мелькнуло так живо, что Марта засмеялась. Они быстро разговорились: про Минск, про деревню, про то, как странно снова встретиться. Илья рассказал о «Ночи огней» – завтра вечером весь посёлок соберётся у озера запускать тыквы со свечами.

– Приходи, – сказал он, когда они вышли из магазина. – Самому скучно, а тебе понравится. Это как раз твоя тема – мистика, старые обычаи.

Марта кивнула, чувствуя лёгкое возбуждение, то самое, что всегда приходило, когда рядом мелькала мистика и загадки.

После ужина Аксинья принесла из кладовой две небольшие тыквы.

– Давай, помощница, – улыбнулась, ставя их на стол. – Надо светильники сделать, без них праздник не праздник.

Марта провела ладонью по шершавой кожуре.

– Это для завтрашней «Ночи огней»?

– Угу. У нас старый обычай: раз в год зажигаем огонь для тех, кто ушёл, чтоб дорогу к живым нашли. – Тётка достала нож и начала вырезать крышечку. – Говорят, в эту ночь граница тонкая. Кто не успел попрощаться, может явиться, хоть на миг.

– А живые? – Марта наклонилась ближе, наблюдая, как ложка выскребает золотистую мякоть. – Могут сказать то, что не успели?

Аксинья подняла глаза, в которых отразилось пламя лампы.

– Могут. Если осмелятся. Но только раз в году и только тем, кто по-настоящему зовёт.

Марта почувствовала, как под кожей пробежал холодок. Она вспомнила бабушку, ушедшую внезапно, и недосказанную фразу: «Я приеду летом». Не успела. Не доехала.

– А ты когда-нибудь… – начала она.

Но тётка перебила мягко:

– Каждый несёт своё. Главное – не путать тоску и страх.

Они вырезали лица-фонарики, и Марта ловила себя на том, что нож двигается сам, словно знает, какой узор нужен. Тыквенные головы с зубастыми улыбками получились не злыми, а скорее задумчивыми.

Когда всё было готово, Аксинья засыпала внутрь сухие травы.

– Чтоб огонь ровно горел. И чтоб слова, что в сердце держишь, дым донёс туда, куда надо.

Марта молча кивнула, ощущая, как воздух в кухне густеет – то ли от пряного запаха, то ли от невидимых ожиданий.

Когда огни в доме погасли, Марта ещё долго не могла уснуть. В окне висела круглая луна, и казалось, что озеро шепчет прямо за соснами. С детства она любила истории о том, как «тонкая грань» растворяется, но сегодня каждая тень казалась живой.

«Что, если можно сказать хотя бы одно слово?» – мелькнуло и не отпускало.Мысли упорно возвращались к бабушке. В последний их разговор Марта спешила, помнила только: «Я приеду летом, обещаю». И не успела.

Аксинья уже хлопотала на кухне, у окна дымились две готовые тыквы-фонарики.К утру сон всё-таки накрыл её, и проснулась она от запаха свежего хлеба.

– Сегодня вечером к озеру идём, – сказала тётка, поправляя платок. – Возьми свою, только не спеши за толпой. У нас у каждого своя тропка.

К сумеркам улицы деревни ожили. Дети смеялись, мужчины несли ведёрки с углями, кто-то звонил в колокольчик. Казалось, само озеро зовёт.

У ворот в мягком свете фонаря ждал Илья. На плече у него висела старая фотокамера, а в руках он держал ещё одну тыкву, вырезанную резкими, но красивыми линиями.

– Для компании, – улыбнулся он, приподнимая тыкву. – Говорят, чем больше огней, тем ярче дорога.

Они пошли вдоль тропы, где сухая трава пахла мёдом и гарью. Над водой клубился туман, отражая десятки крошечных огоньков. Люди запускали тыквы, и те плавали, как рыжие звёзды.

– Красиво, правда? – Илья шепнул, будто боялся спугнуть тишину.

Марта молча кивнула, чувствуя, как сердце гулко откликается. Она зажгла свечу в своей тыкве и аккуратно опустила её в воду. Лёгкая волна подхватила огонёк – и вдруг он не поплыл к середине, как остальные, а медленно двинулся вдоль берега, словно выбирая путь.

Илья заметил это первым.

– Странно. Тут течения нет.

Марта, не раздумывая, пошла следом. Лес за их спинами тихо сомкнулся, а тыква мерцала впереди, как живая, и вела их к тёмному силуэту старой мельницы.

– Туда нельзя, – Илья остановился. – Место… нехорошее.

Но Марта уже чувствовала то самое внутреннее притяжение, будто её собственные недосказанные слова ждут за той дверью.

– Март, может, не надо? – снова попытался воззвать к ней Илья. – Сама же помнишь, какие байки про эту мельницу ходили!

Марта остановилась, бросила взгляд через плечо.

– Про призрака мельника? – в её голосе слышалось скорее любопытство, чем страх.

– Не только, – Илья нахмурился. – Говорят, он молол не одно зерно. В голодные годы дети пропадали. Наши старики шепчут: он будто «жерновами судьбы» их перемалывал. И теперь по ночам там слышен смех. Детский, но холодный.

Тыква-фонарик качнулась на воде, и свет отразился в мутных стёклах мельницы, словно кто-то за ними стоял.

– А ещё… – Илья понизил голос. – Если внутри назвать имя умершего, он ответит. Но приходят не только те, кого ждут. Иногда – совсем чужие.

Ветер донёс с озера влажный запах гнили, и Марта ощутила, как тонкие мурашки пробежали по рукам. Но вместе со страхом – всё сильнее ощущалось странное притяжение, как будто за дверью кто-то ждал именно её.

Марта осторожно ступила на покосившийся настил моста, что вёл к двери мельницы. Доски стонали под ногами, и каждый шаг отдавался в груди тяжёлым эхом. Илья остался на берегу, но взглядом не отпускал её.

– Март, не дури… – донеслось из тумана, но она уже толкнула дверь.

Та открылась легко, будто давно ждала. Внутри пахло сыростью, пылью и старой мукой. Луна пробивалась сквозь дыры в крыше, ложась бледными пятнами на пол.

Скрипел какой-то механизм – то ли двигались остатки жерновов, то ли ветер крутил колёса. Но в этом скрипе слышался странный ритм, похожий на слова.

Она замерла, прислушиваясь.

Ма… рта…

Имя прозвучало тихо, будто из-под пола.

Воздух дрогнул, и по комнате прошёл холод. Пыль поднялась вихрем, и в ней проявились фигуры – неясные, словно силуэты, нарисованные дымом. Их было несколько: высокие, низкие, сгорбленные. У всех вместо лиц – пустота.

Марта резко рванулась к двери, но та захлопнулась прямо перед носом. Дерево содрогнулось, замок щёлкнул сам собой. Снаружи раздался вскрик Ильи и глухой стук: он бился в дверь, но без толку.

– Откройте! – закричала Марта и забарабанила кулаками.

В ответ раздался шёпот.

Он приходил со всех сторон сразу, холодный, как земля в могиле. Слова складывались и рассыпались, будто сотни голосов шептали одновременно:

– Не… уйдёшь…

– Останься…

– Тепло… нужно…

Тени сгущались, удлинялись, и их движения напоминали рывки хищников, что окружают жертву. Один силуэт качнулся ближе – от него пахнуло мокрой землёй и гнилым зерном.

– Кто вы? – сорвалось у Марты, и голос её прозвучал сдавленно, чужим.

Шёпот ответил смехом, глухим и детским. Где-то в углу щёлкнула жердь, будто маленькая рука постучала по доске. В другом конце мельницы скрипнули жернова, хотя колёса давно обросли мхом.

Голоса сливались, перебивали друг друга:

– Мы голодные…

– Мы забытые…

– Отдай… тепло…

Холод обволакивал её плечи, дыхание перехватывало. Тени тянулись всё ближе, и в какой-то миг Марта почувствовала – ещё немного, и они сомкнутся на ней, утянут туда, где только мрак и шёпот.

Холод коснулся её плеча. Будто кто-то приложил ледяную ладонь к коже. Марта вскрикнула – и мир вокруг дёрнулся, растворился.

Она стояла на кладбище. Трава была по пояс, кресты завалились набок, и только одна могила выделялась особенно – крошечный холмик, заросший крапивой, с почерневшей дощечкой вместо плиты. Буквы почти стёрлись, но Марта всё же разобрала несколько: «…леник…»

Сердце болезненно сжалось.

И в тот же миг чужая боль хлынула в неё, как ледяная вода. Тоска, обида, отчаяние – будто кто-то забыт здесь, никем не оплакан и годами ждёт единственного: чтобы его вспомнили.

Вокруг послышался гул голосов – сотни, тысячи, они шептали в унисон, накатываясь волной:

– Видь нас…

– Помни…

– Скажи…

Марта отпрянула, хватая ртом воздух, и снова оказалась в мельнице. Духи сгущались, но теперь она видела: у каждой тени нет лица лишь потому, что их имена стёрлись из памяти живых.

Она медленно выдохнула, вдруг поняв:

– Вы хотите… чтобы я рассказала о вас?

Тени замерли. В тишине скрип жёрнова зазвучал громче, будто подтверждая её догадку.

Илья с грохотом ворвался внутрь, с плеча выбив дверь. Холодный воздух рванул вон, и тени заструились, словно дым, растворяясь в ночи. Мельница стихла, будто ничего и не было. Только Марта стояла посреди зала, бледная, с расширенными зрачками.

– Ты в порядке? – Илья подбежал, схватил её за руку.

Она кивнула, но голос вернулся не сразу.

– Они… они не злые. Просто забытые.

Позже, уже в доме у тётки, под одеялом и с чашкой горячего чая, Марта долго не могла уснуть. В ушах всё ещё звучали их шёпоты. Видения не отпускали: та могила, покосившиеся кресты, бесконечное «Помни нас».