Магия тыквенных огней

Ожидала гнева, немедленной кары за неповиновение, но вместо этого услышала негромкий, довольный смех.

– Наконец-то, – проговорил Октябрь, и тьма в его взгляде из колючей и опасной стала бархатной и мягкой, словно кошачья шерсть. – Три сотни лет мы ждали тебя, дитя грани! Прости нам это испытание. Мы должны были понять, видишь ли ты суть. Многие поддавались искушению. Ты – первая, кто проявил мудрость.

– В тебе достаточно проницательности, чтобы разглядеть истинную природу опасных даров, – продолжил Ноябрь. – Нет властолюбия: ты легко отказалась от иллюзии контроля над миром. И довольно мужества, чтобы выбрать трудный путь смертной жизни со всеми её горестями и радостями. Мы не ошиблись в тебе, юная ведьма. Так прими же настоящую награду.

Сентябрь протянул мне небольшой мешочек с зёрнами.

– Они взойдут на самой скудной почве, в самые неурожайные годы. Те, кто тебе дорог, не будут знать голода.

Октябрь держал ведьмину спицу из латуни.

– Распутает любые узлы в судьбах и отгонит зло, – сказал он.

В ладони Ноября возникло чёрное зеркальце в серебряной оправе. Казалось, это миниатюрное лесное озеро с заиндевевшими берегами.

– Зеркало, которое покажет суть вещей, – пояснил он. – И поможет развеять чужое колдовство.

– Я не понимаю… – растерянно произнесла я, не спеша принимать мешочек с зёрнами и зеркало. – Вы всё-таки хотите сделать меня своей жрицей?

– Мы хотим, чтобы ты оберегала равновесие между нашим миром и миром живых, – поправил Октябрь. – Дитя грани, выбравшее нужную сторону. Храни осенний Предел и не позволяй миру соскользнуть в вечную зиму.

А Сентябрь озорно подмигнул мне и добавил:

– Люби своего кузнеца, ведьма. И пусть огонь в ваших сердцах горит ярко и жарко! А своих помощников мы, пожалуй, заберём. Теперь наблюдатели ни к чему.

Он поманил котов, и те, обтёршись напоследок круглыми боками об мои ноги, радостно устремились к Лордам. Я тихонько вздохнула, проводив их взглядом. И моя грусть не ускользнула от внимания Октября. Ещё один щелчок пальцев, и из тумана выступила чёрная кошка с янтарными глазами и прозрачно-белыми, точно выточенными из первого льда, коготками.

– А это помощница для тебя, – произнёс он с улыбкой. – Пусть станет твоей тенью и верной спутницей.

Владыки осени растаяли в тумане, и у берёзы остались лишь мы с кошкой. Я присела, провела ладонью по гладкой чёрной шёрстке, и моя новая питомица тут же замурлыкала. Над лесом всходило солнце. Первый рассвет после Самайна, и первый день моей новой жизни. Повернувшись, я поспешила к деревне, и ещё издали увидела у околицы Огнеяра. Заметив меня, кузнец бросился навстречу, и с каждым шагом тревога на его лице таяла, уступая место радости и облегчению. Сойдясь, мы замерли на миг напротив друг друга. Я бережно коснулась обожжённой щеки Огнеяра, провела ладонью, лаская и одновременно стирая печать чужого злого колдовства. А затем вложила свою руку в его. Горячую, сильную. В этот миг с ближайшего клёна сорвался последний алый лист. Важно и плавно покружился в прозрачном воздухе и лёг на наши сплетённые пальцы – как сургучная печать на договоре. Золотая Осень благословляла нас.

А откуда-то издали донёсся тихий, многоголосый смех, в котором сплелись и мягкий шелест спелых колосьев, и шёпот опадающей листвы, и хрустальный перезвон первых льдинок на лужах. Лорды Осени ликовали, отыскав наконец ту, что не побоялась сделать собственный выбор.

Конец

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/nika-veymar-17333880/

Элен Миф «Бабушка»

1

«И тогда Красная Шапочка говорит: “Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?” – А Волк ей и отвечает: “Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое”. – “Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?” – снова спрашивает Красная Шапочка. – “Чтобы съесть тебя!” – зарычал Волк, откинул одеяло, бросился на Красную Шапочку и съел её».

Баба Маша замолчала, глядя на нас с Ниной. В комнате стало тихо-тихо, так, что я мог слышать тиканье ходиков на стене. Нина забилась под одеяло – я видел только два больших синих глаза, в ужасе таращившихся на бабу Машу, а еще чувствовал, как сестрёнка мелко дрожит. Я ждал, что бабушка продолжит рассказывать сказку, но она молчала и задумчиво смотрела куда-то в окно.

– А почему Красная Шапочка сразу не поняла, что это волк? – спросил я нарочито громко, чтобы голос не дрожал.

– А? – баба Маша вышла из своих мыслей и уставилась на меня выцветшими серыми глазами.

– Замолчи, – зашипела Нина мне в ухо и пнула под одеялом.

– Отстань! Баб Маш, я спросил, почему Красная Шапочка не поняла, что это волк? Я бы никогда не перепутал волка с тобой, даже если бы он надел твой халат. Волка же сразу видно.

Мне было уже десять, я был большим мальчиком, не боялся страшных сказок и всегда задавал умные вопросы, чтобы взрослые понимали, что ко мне надо относиться серьёзно.

– Есть волки, а есть Волки, – загадочно сказала бабушка надтреснутым старческим голосом. – Таких от людей не отличить.

– Как можно не отличить волка? – настаивал я. – У него же шерсть и пасть. И говорить они не умеют.

– Это просто сказка, Андрей, – снова зашипела Нина и добавила громче голосом «хорошей девочки». – Правда, бабушка? Это же просто сказка? В сказке всё может быть.

– Это не просто сказка, не будь дурочкой. Сказки – это предупреждения маленьким мальчикам и девочкам, что с ними будет, если они не будут слушаться. А сейчас быстро к стенке повернулись и спать. А то волк придет за вами, – резко ответила баба Маша, встала, выключила лампу и вышла из комнаты.

В темноте тикали ходики, всхлипывала напуганная Нина, а по моей спине бегали приятные мурашки ужаса.

2

Поезд остановился, качнувшись, и я проснулся. За окном было темно, в жёлтом свете станционного фонаря было видно, что на улице идёт мелкий осенний дождь. Октябрьская желтая хмарь билась мордой в стекло, а поезд выдыхал, как большой, уставший зверь. Я дремал один в купе, чему был очень рад. Глянул на экран телефона – до Подсвилья оставалось ехать ещё три часа.

Нина наотрез отказалась ехать со мной, она ненавидела бабу Машу. Я не понимал сестру. Да, баба Маша, которая на самом деле была нашей прабабушкой, была очень странной. Жила в какой-то вымирающей деревне под Подсвильем, переезжать не хотела, даже когда ей девяносто стукнуло, и она уже не могла кормить кур и гусей, держать корову и полоть свои грядки. Да, у неё в доме всегда странно пахло, не было телевизора и игрушек, а еще она постоянно рассказывала какие-то более страшные версии сказок. Особенно любила сказки про волков: «Красную Шапочку», «Трёх поросят» или «Волк и семеро козлят» – эти сказки всегда доводили маленькую Нину до истерики.

Но в остальном баба Маша была хорошей, заботилась о нас как могла. Брала нас к себе на всё лето, разрешала брать в хату жёлтеньких цыплят, беременных уличных кошек, тощих, голодных псов. Не запрещала прыгать с тарзанки в озеро, угощала вкусными блинами из домашнего молока.

Теперь баба Маша умирала, родители должны были приехать на выходных, я сорвался сразу, среди недели. А Нина фыркнула в трубку и заявила, что ноги её не будет в доме «этой старой ведьмы». Я снова погрузился в воспоминания. Мы ездили в деревню Кубочники каждое лето, пока мне не исполнилось двенадцать, а Нине девять. Я не мог вспомнить, почему мы перестали туда ездить. Возможно, из-за Нины, ей с каждым годом всё меньше и меньше хотелось ездить к бабе Маше.

Справедливости ради, баба Маша тоже недолюбливала мою младшую сестру: старалась напугать её, дать побольше работы, пригрозить запереть в чулане. А Нина шкодничала – мелко и злобно, как могут только маленькие дети. Однажды спрятала икону из красного угла – бабушка разозлилась ужасно, высекла Нину настоящими розгами. Но еще сильнее бабуля разозлилась, когда с верхней перекладины на двери пропал её сухой букет. Она спрашивала нас, не мы ли его сняли и куда дели, но я понятия не имел, а Нина смотрела своими честными синими глазами, полными слёз, и лепетала: «Это не я, бабушка, это правда не я». В тот же вечер за нами приехали родители, хотя был только конец июня, нас забрали, и уже в машине Нина повернулась ко мне с лукавой ухмылкой и сказала: «Я бросила в костер её драгоценный веник».

Я так и не понял, почему баба Маша обозлилась настолько, что отдала нас родителям – это был просто сушёный щавель да волчье лыко, но с тех пор она даже перестала поздравлять мою сестру с днём рождения и Новым годом – открытки с зайчиками и белочками приходили только мне.

3

Поезд снова тронулся, стук колёс усыплял, а я всё думал, почему же Нина так не любила бабушку? «Это всё её страшилки, – пронеслось в голове. – Она ненавидела, когда баба Маша своим старушечьим низким голосом в полутьме начинала рассказывать мрачные истории».

Почему-то в исполнении бабы Маши обычные сказки казались страшнее, чем были на самом деле.

«Козлятушки, ребятушки, отоприте, отворите, ваша мать пришла, молочка принесла», – пропел Волк голосом мамы-козы. – Козлята и говорят: «Не откроем тебе, ты – Серый Волк. Просунь в щель свою лапу, тогда посмотрим». Просунул Волк в щель под дверью лапу, мукой обсыпанную, поверили козлята, открыли дверь – Волк ворвался и задрал их всех.

Мне самому не по себе было от хрипловатого шёпота бабушки, от её немигающего взгляда куда-то в пустоту.

– А как же охотники? – тихо, тоненько пискнула Нина.

– А что охотники? – непонимающе воззрилась бабушка.

– Ну, пришли охотники, разрезали волку живот и выпустили козлят, – в голосе Нины звучала робкая надежда на счастливый конец.

– Чушь. Эту концовку придумали для глупых трусишек. Даже если вскрыть живот волку, живые козлята оттуда не выйдут, – жёстко отрезала баба Маша.

– Но в сказке так было! Было так! – закричала сестрёнка, из глаз брызнули слезы.

– А в жизни не так! В жизни, если ты глупая, доверчивая и открываешь двери всем подряд, то тебя сожрут и даже косточек не оставят – и никто тебя не спасёт, понятно?

– В жизни волки мамами не прикидываются, – встал я на защиту сестры.

– Волк может прикинуться кем угодно, а ты не поймёшь, пока не станет слишком поздно…

Поезд снова сильно качнулся, я вышел из полудрёмы. Баба Маша никому не доверяла, у нее была сильная паранойя – это я сейчас понимал, а тогда мы были детьми, так что совершенно естественно, что вспышки бабушкиной подозрительности пугали нас.

«Как с дядей Лёшей», – пронеслось у меня в голове. Надо же, я и не думал, что вспомню дядю Лёшу. Он был бабушкиным соседом, часто заходил к ней, они пили самогон, а после – пели песни и вспоминали какие-то истории из прошлого. А потом бабушка перестала пускать его в дом.

4

– Мария, впусти, плохо мне, – голос звучал глухо, хрипло, как у больного ангиной.

Я и Нина уже были в кровати, накрывшись простынёй до самых макушек, чтобы комары не покусали. Стук в дверь разбудил нас – и теперь мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевелиться.

– Пошёл вон отседава, – баба Маша кричала неожиданно сильным, глубоким голосом. – Нет тебе сюда входа, забудь дорогу к нам!

– Мария, это ж я, Лёша. Плохо мне, Маш, помру того и гляди, помоги мне, – сипел дядя Лёша не своим голосом.

– Не пущу тебя! Сгинь!

– Маша, пусти, пожалуйста, неужто ты меня бросишь умирать на пороге? – голос стал совсем жалобным, отчаянным.

– Дяде Лёше плохо, надо ему помочь, – прошептала Нина мне в ухо.

– Бабушка его не пускает, – сказал я очевидную вещь.

– Бабушка сошла с ума, – совсем тихо проговорила сестрёнка, широко раскрыв глаза.

– Может, он просто пьяный очень? – пожал я плечами.

Тут Нина выбралась из-под простыни, слезла с кровати и, шлёпая по деревянному полу босыми ногами, вышла из комнаты. Я никак не ожидал от неё такой смелости, поэтому продолжал лежать под простынёй, когда услышал:

– Баб Маш, впусти его, это же дядя Лёша, ему плохо.

– А ну рот закрыла, малявка! Пошла вон, в кровать к себе! Ишь, удумала, впустить! – рявкнула баба Маша так, что я вздрогнул.

Потом раздался звонкий звук оплеухи, крик сестрёнки – и через мгновение баба Маша приволокла Ниночку за волосы в комнату, швырнула на кровать.

– Только двинься или скажи что-то, – злобно прошипела она, выставив в её сторону узловатый палец. – Лежите оба, как мыши, понятно вам?

Мы не могли уснуть до самого рассвета, а баба Маша жгла что-то горькое, пела себе под нос да иногда ругалась с дядей Лёшей, который то снова скрёбся в дверь, то уходил. На следующий день она строго настрого запретила нам ходить к нему домой, сказала, что он плохой человек и ест детей. Родители, услышав эту историю в конце лета, переглянулись, покачали головами, потом долго что-то обсуждали с бабушкой полушёпотом на кухне, прежде чем мы уехали. А через год дяди Лёши в деревне уже не было. Его дом был заколочен, как и еще три соседних.

5

– Подсвилье! – громкий голос проводницы вывел меня из воспоминаний.

– Спасибо, – поблагодарил я женщину, надел куртку, шарф, закинул рюкзак на плечо и вышел.

Воздух был влажным и холодным, что заставило меня поежиться. Густой туман мгновенно облепил меня, лицо сделалось мокрым, мелкие капли влаги заструились по щекам. Фонари в тумане казались далекими и призрачными. Я перешел через железнодорожные пути и двинулся вниз по Вокзальной улице. Вскоре из темноты выплыл костёл Сердце Иисуса, чёрные окна слепо смотрели куда-то вперед. Справа заплескалась вода, в темноте и тумане я ничего не видел, но знал, что это Алоизберг – озеро, в котором мы с Ниной купались.

С каждым годом детей на озере становилось все меньше. Баба Маша говорила, что все уезжают из деревни. Так оно и было: сперва три заколоченных дома, потом еще пять – жители Кубочников бежали в города, бросая свои жилища. Сейчас я шёл по тёмной улице, а далеко впереди маяком светилось мне окно бабушкиного дома.

«Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши?» – вспомнилось мне. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё», – подсказало сознание голосом бабы Маши. Волк не может прикинуться бабушкой, волк не может прикинуться мамой-козой, волк не может залезть в дом к поросёнку через дымоход. Но оборотень может. Все эти сказки были об оборотнях, и заканчивались они плохо. Сказки были предупреждением для детей, чтобы те знали, чего опасаться, а хорошую концовку им придумали гораздо позже.

Где-то вдалеке тоскливо завыла собака – и меня пробрал озноб. Интересно, волчье лыко отгоняет волков?

– Успокойся, – сказал я себе вслух. – Оборотней не бывает, нечего себя накручивать. Ты трусишь, совсем как Нина.

Но что тогда произошло с дядей Лёшей? Возможно, допился до «белочки» – с кем не бывает?

Я подошел к ветхому дому, он казался гораздо меньше, чем в моём детстве. Открыл дверь своим ключом, шагнул за порог. В кухне с большим деревянным столом горел свет, на столе стояли грязные тарелки, стояли явно очень давно. В нос мне ударил запах плесени, гниения и пота. Бедная баба Маша, как тяжело ей было одной справляться со всем, ведь ей уже почти сотня лет.

– Андрей? Андрюша, это ты? – донёсся хриплый старческий голос из спальни, где раньше спали мы с Ниной.

– Да! – мое «да» было сиплым и неуверенным.

– Иди ко мне, внучек.

Баба Маша лежала на кровати под одеялом. В свете прикроватной лампы её лицо казалось болезненно-жёлтым, высохшим, а черты – заострившимися. Сухенькие руки, лежавшие поверх одеяла, были скрюченными от артрита и напоминали птичьи лапки. Баба Маша открыла глаза – они лихорадочно блестели, как от высокой температуры, казалось, что они стеклянные. Жёлтый свет лампы отражался в них, делая весь её вид еще более нездоровым.

– Подойди, – тихо сказала она, протянув ко мне руку.

Я приблизился, взял ее за руку, сел на кровать, вглядываясь в забытые черты. И почему-то выдал:

– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Жёлтые, звериные глаза уставились мне в лицо, рот ощерился в хищной улыбке, когтистая рука в моей ладони покрылась густой серой шерстью. Острые жёлтые клыки клацнули перед самым моим лицом. Прежде, чем они сомкнулись у меня на горле, я услышал хриплое: «Чтобы тебя съесть, Андрюша».

Дария Каравацкая «Осенний бал бесполезных душ»

Утро так давно не начиналось с будильника. Куда раньше срабатывал сухой короткий щелчок в висках – приступ тревоги, заставлявший вскочить с кровати, рывком покидая липкие, бесформенные сны, наполненные нескончаемыми цифрами, отчётами и планами. Сознание понемногу приходило в себя, пока осенний свет уныло просачивался в окна.

Варя лежала неподвижно, прислушиваясь к этому щемящему чувству где-то под рёбрами. Она вновь легла недостаточно поздно, сводная таблица и месячный отчёт так и не дописаны. Надо сделать, успеть до созвона. Надо… Эти мысли погружали её в глубокую тоску. Не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Была лишь пустота. Выжженное местечко в груди, где должна была радостно плескаться душа. На том месте осталась жалкая оболочка, отдаленно напоминающая прежнюю жизнь.

Пальцы нащупали у подушки телефон. Яркий свет экрана резанул по глазам, заставив щуриться. Шесть утра. Три новых письма. Одно от клиента с пометкой «СРОЧНО!» – знакомый, липкий ком бессилия сжался в груди. Она отбросила смартфон дрожащей рукой, и тот глухо шлёпнулся о стопку непрочитанных пыльных книг в углу комнаты.

Не вставая с кровати, она дотянулась до ноутбука, запуская рабочие приложения. Пока система обновлялась, Варя сонно побрела на кухню. Кофеварка шипела и булькала, наполняя крошечную комнатушку горьковатым, якобы бодрящим ароматом. На вкус кофе был как пепел. Что ж, первая чашка пошла, главное не дойти до седьмой, как на той неделе, а то вновь не удастся поспать и часу за ночь. Её взгляд скользил по строчкам, даже не пытаясь цепляться за смысл. Правки в креативах и воронках продаж, бесконечные согласования рекламных интеграций. Когда-то всё это казалось хитрой игрой, творческим процессом, нацеленным влюбить пользователя в продукт талантливыми алгоритмами. Теперь же от любви к маркетингу осталось лишь ощущение нескончаемой конвейерной ленты, бессмысленно высасывающей продажные души.

Чашка вторая, созвон с руководством. Варя кивала, поджимала под себя затёкшие ноги и чувствовала, как по спине медленно ползут холодные мурашки. Через час доставка, через два планерка. Она уж не помнила, когда последний раз просто так любовалась на бульварчик под окном или брала в руки хороший роман. Вся жизнь юной девушки сводилась к работе, оставляя выбор между кроватью и офисным столом.

Именно в такой момент, когда голова гудела от перенапряжения, а в глазах мерцали разноцветные пятна, на корпоративную почту пришло письмо. Без имени отправителя. Умелая стилизация под старину, с виньетками из дубовых листьев и причудливым витиеватым шрифтом. «Приглашение на Осенний бал в доме культуры г. Дубки. Сотрудникам компании будет предоставлен недельный оплачиваемый отпуск по случаю мероприятия».

Это такая шутка? Рука сама потянулась к кнопке с урной. Какой бал? Какие Дубки? Это, вообще, где? Но взгляд вновь и вновь цеплялся за единственно ценную деталь: «…недельный оплачиваемый отпуск…»

Неделя. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов, когда можно без оправданий не открывать ноутбук. Не слышать назойливого звона в ушах, не реагировать на сроки, чаты, правки… А может, и вовсе не испытывать столь гадкой тошноты, страха чего-то не успеть в этой жизни.

Мечтала ли Варя поехать в Дубки на бал? О нет! Можно было бы солгать руководству, взять отгул и остаться на недельку дома. Но предвкушение семи дней в этих стенах, наедине с давящей тишиной и зовущим монитором, вызывало приступ паники, куда более мрачной, чем любой бал, город, Дом культуры – да всё. Не было больше выбора. Лишь повод наконец-то сбежать от себя под благовидным предлогом. Варя отправила запрос на отпуск не раздумывая, почти с отвращением к самой себе. После проявленной слабины всё равно придется навёрстывать… Но как иначе наполнить свою жизнь хоть чем-то ярким?

Пару часов пути на старенькой электричке сквозь пожухлые леса – и она на месте. Дубки встретили её звенящей, опустошающей тишиной. Улицы городка были пустынны. Избы с покосившимися ставнями и резными наличниками, почерневшими от времени и непогоды, стояли по обеим сторонам разбитой дороги. Двухэтажные бетонные домики казались давно заброшенными и забытыми, хоть в окнах и горел свет, зеленели фикусы.

Варя привычно взглянула на телефон. Казалось, время здесь идет совершенно иначе – медленно, вязко, как густой засахаренный мёд. Оно застыло в ржавчине опавшей листвы, в неподвижности чёрных ветвей, в мерном дыхании земли, готовящейся к томному зимнему сну. Связь не ловила, не было сети. Варвара шла по улице, ботинки громко чавкали в грязи. Она чувствовала себя неуместно, чужой, занесённой случайным ветром. Уж очень тихо, до неправильного спокойно.

Шаг за шагом, следуя указателям, она дошла до Дома культуры, который, видимо, по какой-то нелепой ошибке располагался в здании старинной усадьбы. Крепкий особняк из потемневшего от времени и дождей бурого камня, с высокими окнами и массивной кованой дверью. Здание стояло на границе с лесом, засыпанным рыжей листвой дубов и клёнов, от дорожки до крыльца вела багровая аллея из яркого, пёстрого сумаха. Воздух вокруг был наполнен ароматами сладковатой прелой листвы, влажной пряной земли и едва уловимым шлейфом величественной старины.

Небольшой вестибюль с шершавым каменным полом вёл в распахнутые резные двери. Оттуда доносилась приглушённая трогательная музыка – томный, меланхоличный вальс, больше похожий на эхо винтажных пластинок, нежели на современную интерпретацию.

Варвара нашла небольшую комнату со старинными шкафами на ключиках. Здесь, очевидно, гости переодевались в более подобающий для бала вид. Она надела изящное винтажное платье, кружева на корсете кололи кожу, напоминая, что и эта роскошь – лишь временная уловка, взятая на прокат.

Бальный зал был невелик. Паркет под ногами – старый, протёртый до матовости, с глубокими трещинами, в которых навсегда застряла пыль ускользающих эпох. Стены украшали гирлянды из медных дубовых листьев и багровых кистей рябины. Запах, густой и плотный, смешивался с ароматом горящих свечей в хрустальных подсвечниках. Освещение было мягким, сизым: тусклый свет конца октября из окон пытался одолеть мерцающее жёлтое пламя канделябров и люстры, создавая зыбкий полумрак.

Людей было немного. Варвара чувствовала себя здесь неуютно, белой вороной. Она прижалась к стойке у стены, где были разложены тыквы – от жёлтых до бурых, самых причудливых форм, покрытых буграми и наростами, словно слепленных небрежно из глины рукой чудаковатого творца. Невольно она задумывалась, совершенно буднично и профессионально, какой же бюджет закладывали организаторы, во сколько обошлась почтовая рассылка и кто является спонсором мероприятия…

Варвара окинула зал взглядом, отчаянно пытаясь отвлечься, узнать хоть одно лицо. Но здесь не было ни коллег, ни случайных знакомых. Гости были разными: нарядными и не очень, старыми, с высохшими, как пергамент, лицами, и молодыми. От одних гостей ощущалось странное, завораживающее спокойствие. Они не суетились, громко не смеялись. Говорили тихо, мягко, сдержанно улыбались, а двигались так плавно и размеренно, словно всю жизнь провели на балах. Другие ощущались собранной в комочек суетой и напряжением. Все гости казались наполненными каким-то внутренним незримым светом, от которой на Варю накатывала волна острого стыда за собственную опустошённость и усталость.

Время от времени к ней подходили мужчины, учтиво кланялись, предлагая танец или бокал сидра. Она отказывалась, односложно и сухо, чувствуя, как внутри всё сжимается от неловкости и желания до конца бала оставаться в тени. Ей не хотелось ни танцевать, ни говорить. Как было бы чудесно просто раствориться в этом полумраке, стать частью узора потрескавшегося паркета…

После очередного отказа любезному мужчине за спиной раздался голос. Негромкий, низкий, с бархатными, чуть насмешливыми нотками.

– Этот был пятым, – произнес он. – Притаиться среди пёстрых тыкв – интересная стратегия. Неприступно и выглядит эффектно.

Варвара обернулась. Перед ней стоял мужчина. Чуть старше её, с приятно резкими чертами лица, русыми волосами, небрежно спадающими на лоб, и карими глазами, в которых при окружающем свете мерцали золотые искорки. В его взгляде ощущалось спокойствие и уверенность. Он был одет в строгий, идеально сидящий костюм, как раз в стиле старинной усадьбы. Качественная подготовка к осеннему балу, очевидно.

– Я здесь не для танцев, – кратко ответила она, отводя взгляд. – А для отдыха.

– Отдых – это когда перестаёшь бороться, – парировал он. – А вы стоите, будто готовы в любой момент ринуться в бой. Какие призраки стоят за вашей спиной? Дом, работа? Что притаили?