Веселый Роджер

Они едут в небольшой ресторанчик, который Вера одобрила несколько дней назад в случайном разговоре, ужинают, болтая на нейтральные темы. Кажется, через час Белову наконец удается расслабиться. Он смеется, позволяет себе шутить. Перемена в настроении ощутимая, даже его плечи как будто слегка опускаются. Неужели все это время он держал себя в тонусе, ждал подвоха?

Вера наблюдает за Виком, гадая, что с ним происходит.

«Неужели ты все еще ждешь, что я тебя брошу?»

Она прищуривается, подаваясь вперед.

«Или хочешь аккуратно бросить меня?»

Глаза против воли расширяются, взгляд бегает по лицу Вика, ассиметричной стрижке, татуировкам. Как же ему идут костюмы! Жаль, он редко их носит, в основном на важные встречи по работе.

Будет катастрофа, если Белов так и не сможет простить Вере, что видела его шрамы и уязвимость. Кажется, его тяготит, что она в курсе. Не получается у него вести себя, как раньше. Старается, но не выходит.

Она уже почти готова услышать очередное: «Давай останемся друзьями».

«Ага, лучшими друзьями, которые еще позавчера целовались, как безумные, и шептали друг другу на ухо о крайней степени возбуждения».

А потом Вик, увлекшись очередной забавной историей, случайно роняет телефон на пол, прямо у ее ног, быстро наклоняется, чтобы достать, и Вера замирает, читая на его шее новое слово. К уже привычным Hope, Love – надежде и любви – наконец-то прибавилась вера. Вот только не как Faith, что было бы логично. На его шее написано: Vera, Hope, Love.

Кажется, ее сердце замирает, чтобы набраться сил и мгновением позже попытаться вырваться наружу, едва не разорвавшись от гаммы ответных чувств.

Кровь сиюминутно приливает к лицу, щеки предательски горят, а пальцы начинают дрожать. Увиденное одним взмахом проходится по нервным клеткам, скосив добрую их часть.

Место нового тату еще покрасневшее – видимо, только утром набил. Ничего не сказал. Ждет, что Вера сама заметит?

Господи, какое же место она заняла в его жизни после событий на даче Джей-Ви? Она же первая, с кем Белов решился поехать на тусовку, пересилил себя, рассказывая о слабостях, а потом разделся и показал себя таким, какой есть на самом деле. Таким, от которого большинство женщин просто бы отказались. Не смогли бы смотреть, не то что лечь рядом.

Вик возвращается на свой стул с телефоном, слегка улыбается, но удивленно замирает, разглядывая ее.

– Всё в порядке? – осторожно спрашивает, теряя нить очередной байки.

«Прости, родной, потом дослушаю».

Ей хочется потянуться и провести пальцем по надписи. Вера хватается за бокал вина и залпом его осушает. Давится, начинает кашлять, закрывает лицо салфеткой, но это не спасает. Забирает воду у Вика, начинает пить мелкими глотками – не помогает, из глаз брызгают слезы.

– Вера, ты как? – Он пугается, подскакивает, чтобы помочь, но она, должно быть уже красная, как салфетки на столах, останавливает жестом.

Сдавленно извиняется и убегает в туалет, закрывается и включает воду. Кое-как удается справиться с кашлем. Надо же было так подавиться! Стыдно.

Вера ополаскивает руки прохладной водой, увлажняет лоб и щеки. Жаль, нельзя умыться, макияж не позволяет. Она смотрит на свое пылающее лицо в отражении, чувствуя, как внутри все трепещет.

Никогда Белов не признается ей в своих чувствах и не задаст прямого вопроса. Не осмелится потребовать взаимности, не устроит скандал, если сильно обидится. Либо молча простит, если мелочь, как это было с лесбийским поцелуем или ничего не значащими встречами с Кустовым, либо просто уйдет в сторону.

Он не будет за нее бороться. Просто не позволит себе этого, зарываясь в комплексах и придумывая миллион несуществующих причин, почему не достоин. Вик не стал обещать ей несметные горы, вешать лапшу на уши, как все мужики до него, а, не советуясь, выбил ее имя у себя на шее в благодарность за то, что Вера для него сделала. Приняла его тело, позволила быть самим собой, сама разделась, оставаясь беззащитной и доступной для него одного.

«Милый мой, хороший, как же важен для тебя тот вечер, оказывается», – шепчут ее губы, пока дрожащие мокрые пальцы поправляют макияж, вытирая следы от туши. Бесполезно! Становится только хуже. Вера умывается полностью, воспользовавшись мылом. В дверь осторожно стучатся.

– Вер, ты тут? У тебя всё нормально? – слышится растерянный голос Вика.

О нет, сколько она уже здесь? Нужно было время засечь. Хочется впустить его, обнять, прижаться и целовать бесконечно долго, пока не начнет вырываться. Тем более в туалетах ей уже не в первой. Вера невольно хихикает при этой мысли.

– Сейчас подойду, прости, подавилась сильно.

– Да я не тороплю, просто волновался.

Он уходит. А она наскоро приводит себя в порядок, поправляет волосы, старается натянуть улыбку, скрывающую эмоции, и выходит к нему, покорно ждущему за их столиком, что-то читающему в телефоне.

Вера меньше волновалась и радовалась, когда Кустов сделал предложение и подарил кольцо. Нужно будет его сдать в ломбард, кстати.

Хочется подойти к Вику, положить руку на плечо и сказать: «Я тебя тоже». Но она не посмеет пока.

Вера улыбается ему мягко, он в ответ вдруг тоже. Приподнимает брови, дескать, что? Она качает головой и пожимает плечами.

«Никому тебя не отдам, мой сомневающийся. Помогу поверить в себя, чего бы мне это ни стоило. А там пусть происходит то, что должно. Не можешь ты быть насильником. Не наша эта история».

– Вер, нужно поговорить. Это важно, и тебе это не понравится, – говорит Белов мрачно. Кажется, решился на что-то.

– Прямо сейчас? Я готова. Слушаю, Вик.

– Не здесь. Поехали, я покажу тебе кое-что. А потом, если еще захочешь, побеседуем.

Он поднимается, протягивает руку, а потом ведет Веру к машине и молча выруливает на дорогу.

Часть IV

Глава 28

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 14

Я подрываюсь на кровати. Темно. Сердце колотится, по ощущениям всю грудную клетку занимает, распирает изнутри, на лбу что-то липкое, холодное. Размазываю, а не вытираю пот, пальцы дрожат, а кожа под шрамами горит. Тут же пихаю руку под кофту, провожу по своей груди, животу – на месте мое проклятье, дьявольские уродские метки, шрамы и рытвины, тут все, при мне, родимые. Всего лишь плохой сон. Я облегченно выдыхаю, но сердце продолжает бахать в висках, ушах. Закрываю лицо ладонями. Жарко, кажется, я балансирую на грани между Фоновой и Прорывной.

Надо удержаться.

Пытка огнем – одна из самых действенных, боль доставляет адскую, но при умелом дозировании к смерти не приводит. Наслаждаться можно неделями, сжигать сантиметр за сантиметром, требуя признаний. По кончикам нервных окончаний выжигать четкий ассоциативный ряд, чтобы не смел даже думать когда-нибудь еще прикоснуться к женщине, получить удовольствие от ее касания. Воспитывали меня. Наказывали за совершенное.

Во что бы то ни стало надо удержаться. Не хочу снова заедать боль таблетками, не сейчас. Влюбился я, нельзя жить прошлым, когда только замаячила сексапильными ножками и круглой попкой возможность будущего.

– Вер, проснись, пожалуйста, открой глаза, – осторожно трясу ее за плечо, бужу.

Мне опять снилось, что с Верой обнимаюсь – прижимал к себе, гладил. Раздетые были, счастливые. А потом шрамы исчезли с моей кожи и проявились на Вериной, потому что повел себя неосторожно, позволил коснуться ее чистого тела своим отвратительным, заразил душу, передал проклятье…

– А? Что случилось? – Она садится, хватается за телефон. На часах половина четвертого. – Милый, ты как? Тебе больно? – В голосе лишь тревога, ни капли усталости, будто Вера и не спала крепко минуту назад.

– Что-нибудь скажи. Хоть что-нибудь, неважно. Чтобы отвлечь. Надо попробовать удержаться. – Я тру глаза, концентрируясь на ощущениях.

Вы же помните, где лежат мои таблетки? Найдете вперед меня при необходимости, все уши ими прожужжал.

Вера включается мгновенно. Придвигается ближе, светит в сторону фонариком на телефоне, глаза широко раскрыты, но смотрит, кажется, небрезгливо.

– У меня три раза была пневмония. В пятом классе. А сколько всего, я говорить не буду, стыдно признаться. Представь себе, в школу вообще не ходила, хотели на второй год оставить. Кстати, Белов, ты знал, что я ломала правую ногу и дважды левую руку?

– Я тоже ломал, только правую руку. И палец на ноге. Пнул кучку снега в лесу… а это оказался пенек.

– О Боже! – Вера морщится, вжимает голову в плечи. – Как же это больно, наверное!

– Весьма неприятно. А ты каким образом?

– На роликах пыталась научиться кататься, но они плохо поддаются не в меру толстым детям, оказывается. Короткие ноги под весом необъятной задницы упорно разъезжались в разные стороны.

Она это так говорит, что я невольно смеюсь.

– Еще у меня практически каждый год случался ложный круп, – продолжает Вера торопливо. – Это когда вирус дает осложнение на горло, и задыхаешься. Спасали на скорой. Небулайзер домой пришлось купить. А еще я попала под машину, отделалась легким сотрясением и большой ссадиной. – Она показывает на спине, задирая шелковую сорочку.

Кожа у нее гладкая, бархатистая, идеальная, никаких шрамов не осталось, к счастью. Такое тело нужно беречь от малейших изъянов.

– Однажды у меня был сильный бронхит, – говорю задумчиво. – После того как нас дядя Коля на рыбалку взял, а потом забыл там. И мы с Артёмом немного поплавали на льдине.

– О Господи! Как это забыл?

– Угадай. – Я щелкаю пальцем под подбородком, ясно, что пытаюсь изобразить. – Спроси у мамы подробности, если интересно, – смеюсь, вспоминая тот случай. – Мне девять было. Больше на рыбалку нас мама не пускала, особенно зимой.

– Когда отморозишь пальцы на ногах, нельзя их в тепло сразу, нужно изнутри отогреваться чаем или еще чем, а ноги в прохладе держать, пока сами не отойдут. А то клетки нервные отмирают. Не спрашивай, откуда знаю об этом, – мрачно произносит Вера.

– Откуда?

– Белов, блин! Не скажу я тебе ни за что! И так много обо мне знаешь. Лишнего.

– Ты каждый год, что ли, в больнице лежала?

– Иногда по два и по три раза. Поэтому меня сладким и закармливали: жалко же ребенка, и так не везет по жизни. – Она снова надувает щеки и растопыривает руки, будто у нее живот как у Марии Игоревны, вредной тетки Кустовых, необъятный.

– Ну, ты даешь.

– Нарвался не на женщину, а на катастрофу. Те еще гены, знаешь ли.

– Могу поспорить, кто из нас ходячая катастрофа.

– Воспаление почек, удаление аппендицита, аллергия на пыль, сильный мороз и сорную траву, а также передний верхний зуб слева – коронка. В пятом классе упала и кусочек откололся, – говорит Вера с вызовом.

– Твою ж мать!

Она так рассказывает с гордостью, что я смеюсь уже в полный голос:

– Да ну на фиг, Вера. У тебя есть фотография, где ты толстая, в очках, со скобками и без зуба?

Она тоже смеется:

– О не-е-ет, – грозит мне пальцем. – Даже и не надейся. Хватит того, что ты уже видел. У меня и так подозрение, что я на испытательном сроке.

Вера тянется и целует меня в висок, ласково обнимает лицо, едва касаясь пальчиками. Я чувствую ее мягкие губы на лбу, переносице, на щеке.

– Сейчас в душ схожу.

– Опять кошмар, да? – шепчет она, в голосе вновь сквозит тревога.

Киваю, впрочем надеясь, что в темноте не видно.

– Расскажешь о чем?

Прости, но лучше умру. Чувствуя, как я качаю головой, Вера отвечает:

– Если захочешь, то не стесняйся. Ты можешь доверять мне.

Еще чего. Себе-то не доверяю. Что ж ты делаешь, Вера, зачем продолжаешь так хорошо ко мне относиться? Я ж влюбился в тебя, красивую, сильно. Каково потом будет отвыкать от твоего внимания, если придется?

Понимая все это, продолжаю форсировать наши отношения, потому что не могу отказать себе в этом. Потому что действительно счастлив с ней, такой нежной, открытой и всегда доброй по отношению ко мне. Я еще не встречал женщин настолько добрых, и дьявольски льстит, что ее мягкость, красота и простая человеческая забота только для меня одного.

Как жаль, что каждый из нас лежит под своим одеялом. Но вместе под одним узким нам нельзя, и мои сны отлично визуализируют почему. Через минуту засыпаю, позабыв о кошмарах и дýше, чувствуя лишь Верины поглаживания по голове, рукам. Знаю, что она ни за что не забудется и не причинит мне боль.

Мы долго думали, идти ли на день рождения к маме, и если да, то каким составом. В итоге Вера слишком сильно перенервничала, стараясь всем угодить, и накануне свалилась с гриппом. Ну а так как я ее целовал, не реагируя на предупреждения о заразности, весь праздник мы с ней провалялись в постели, едва живые, с зашкаливающей температурой.

Мама сильно расстроилась, но пожелала скорейшего выздоровления нам с ней по отдельности в двух разных телефонных разговорах. Честно говоря, мне даже хотелось, чтобы она сопоставила наконец очевидные факты и поняла, что у нас с Верой роман. Но, кажется, родственники настолько привыкли к моему статусу одиночки, что даже не допускают мысли, что изводящая нас с Верой дрянь – одна на двоих.

Верина мама пришла в ужас, кричала по скайпу, что это, вероятно, какой-то новый, неизученный вид гриппа, о котором кто-то из ее знакомых как раз рассказывал на днях, и нужно срочно сдаваться в инфекционку, иначе мы уже завтра помрем. Да, с ней мы познакомились, и симпатичная, маленькая, полная, но шустрая женщина мне понравилась, если не брать в расчет присланный ею бесконечный список лекарств и разных средств народной медицины, которые нужно было срочно приобрести. По ее мнению. В дальнейшем обеспокоенная женщина каждые полчаса звонила с целью узнать, не умерли ли мы до сих пор.

Но против всей ее логики мы оказались на редкость живучи.

Вера не сказала родителям, что я брат Артёма. Думаю, сейчас это к лучшему. Ее маме и так не понравились мои татуировки, не стоит пока усложнять. Отлично ее понимаю: моим родителям они тоже не нравятся.

Врача мы, конечно, вызвали, и он выписал эффективное лечение и заверил, что смертельным исходом в нашем случае, к счастью, не пахнет.

Потянулись дни безделья. Первые сутки мы только спали, потому что на самом деле ломило кости, болела голова, слабость усложняла даже прогулку до ванной комнаты. А потом смотрели фильмы, повторы баскетбольных матчей, болтали о всяких пустяках. В общем, болеть мне даже понравилось, если бы не потеря денег. Вере больничный охотно оплатили, я же упустил кучу возможностей приработка, плюс клиент по «Трахелькам» затребовал моего личного визита, чтобы проконтролировать покупку материалов и кое-какого оборудования, – пришлось переносить.

Примерно через недельку после выздоровления Вера снова уезжает к себе, где оказывает очередную моральную поддержку Арине. Марк меня беспокоит все сильнее, но пока, честно, нет столько времени, чтобы припереть сестру к стенке и заставить организовать знакомство. Она ж сопротивляется всем вопросам о своем Марке, словно он действительно для нее много значит. Влюбилась? Остается надеяться, что он хороший парень.

Следующим днем заезжаю за девочками, и мы несемся в парк. Погода замечательная, не жарко, ветра нет, солнце мягкое, греющее, что нередко для начала августа. Вера с Ариной в очаровательных платьях, я с фотоаппаратом.

Как школьники с Верой, без шуток. Пока Ариша отвлекается, прячемся и целуемся, потом снова при сестре ведем себя, будто просто друзья.

Бесит, конечно, что Арина нет-нет да стрельнет что-нибудь про Артёма, дескать, какой хороший парень, и как же они хорошо смотрелись с Верой вместе. Наверное, еще и поэтому я стараюсь избегать с ней встреч…

Как подумаю о том, что Артём мою Веру… ну… мать его, даже мысленно сформулировать не могу, все существо противится. Вы же понимаете, о чем я? Он был с ней так долго, был у нее первым, был в ней…

Я ревную к прошлому. Недавно это началось, постепенно развернулось, затягивая. Смотрю через объектив камеры, как девочки едят мороженое, смеются, и снова возвращаюсь к вопросу, что Вера в нем так долго находила? Я ж видел их вместе на праздниках, однажды даже фотографировал в парке: Артём просил, когда только подбивал к ней клинья. Но мы с Верой никогда не обсуждаем тот день более чем двухлетней давности. Делаем вид, что его не было.

Помню, как она обнимала Кустова, позволяла себя целовать, смотрела… никого не замечая вокруг. Меня не замечая вообще. Эти воспоминания не дают до конца поверить, что сейчас она со мной. Пожалуйста, скажите, что понимаете, о чем речь, а то я свихнусь скоро! Глупо, отдаю себе в этом отчет, но очень тревожит, что физически я не могу сделать Веру своей. Она как будто все еще принадлежит Артёму на каком-то низшем, инстинктивном уровне. Он у нее первый и единственный. Наш же секс происходит в головах, без участия тел, а значит, не по-настоящему.

– Белов, запиши себе в блокнот, что в следующую субботу проводишь фотосессию для моей подруги. У нас девичник, она замуж выходит двадцатого августа, – сообщает мне Арина командирским тоном.

Выгибаю бровь, глядя на нее и поражаясь очередному всплеску наглости. Когда-нибудь эта вертихвостка у меня договорится, ей-богу.

– В субботу я улетаю в Сочи по работе. Так что мимо на этот раз. – Делаю вид, что выдыхаю с облегчением.

– Ну, пожалуйста, Вик! – начинает она сразу умолять, едва ли не плачет.

Вот как у нее это выходит? Актриса недоделанная. Какой из нее врач-косметолог? Нужно было в театральный идти.

– Я тебя очень прошу, это безумно важно! Нанятый фотограф в последний момент отказался. А перенести нельзя, потому что…

Четно говоря, эту болтовню я воспринимаю как шум на заднем фоне. Куча имен, поток фамилий, мне неизвестных, одна за другой, нелепые причины, безумный блеск в глазах сестры. Опять ревет, что ли? А синяки еще заметны на руках. Бедняжка, натерпелась в свои двадцать.

– Ладно-ладно, тогда днем фотосет, а вечером я лечу. Полтора часа и не больше, нет у меня времени угождать всем твоим подружками, у тебя их целая толпа!

– Ну нет, Таня самая любимая, нельзя ее подводить, потому что… – опять шумит Арина.

Я отвлекаюсь на сообщение в Ватсапе от босса, и тут же прочие мысли вылетают из головы. Набираю Джей-Ви.

– Минуту, – говорю резко.

Арина послушно закрывает рот, прервавшись на полузвуке, Вера хмурится. Правильно, Вера, ты как всегда чувствуешь, когда проблема серьезная. Очередная мега-херня в «Континенте».

Жоркин, мать его, не берет трубку. Я снова открываю сообщение Костикова, перечитываю: «Твой друг меня кинул, ты, надо полагать, тоже?»

Джей-Ви сам перезванивает через минуту, надо же.

– Жоркин, бл*дь, что за фигня? – бросаю ему вместо приветствия.

– Вик, ты о чем? – уточняет он сдержанно.

– Угадай. Говорят, у тебя доход появился внеплановый. И как тебе оно? Ничего не делал, а денежки на счет с неба упали. Как в сказке. Ты не забыл, что я за тебя поручился перед Костиковым? От кого, а от тебя не ожидал, брат.

Молчит.

– Ты что творишь, а? – говорю я резче, поворачиваясь к девочкам спиной и отходя, чтобы не слышали детали разговора. – Да с тобой больше ни одна фирма не свяжется, забудь про интересные проекты!

– Да и по хрену! – кричит Джей-Ви в истерике.

Замолкаю, так как не ожидал услышать столько злости и обиды.

– Ты, видимо, со своей Верой последние мозги растерял, оторвись от ее сисек хоть на минуту и оглядись, прежде чем мне с наездами звонить. Да я лучше завтра из страны свалю, чем буду потом свои кости гипсом сращивать. Ты соображаешь, с кем собрался конфликтовать?

– Твой отец одобряет такой подход? Или он тоже бегает и прячется при первой угрозе?

– Папа сказал отступиться и не лезть во все это. Ты пойми, Белов, не телефонный это разговор, но… Это проблемы Костикова. Не твои и не мои. Нас они не касаются, мы пешки. Там завязаны совсем другие деньги и другие люди. Нас просто в расход пустят. Анатолий Петрович просил передать, чтобы ты взял калькулятор и умножил на четыре, а потом перезвонил ему. Это твой последний шанс.

– Идите вы оба к черту! – Я кладу трубку. Гребаный трындец! И что же делать?

Костиков взял меня к себе в «Континент», невзирая на образование. Закончил-то я захудалое училище по специальности художник-постановщик в театре, и то с огромным трудом. В то время день-через день в припадках бился. Костиков заступался перед заказчиками, лично ездил на объекты, когда я по больницам мотался после очередных приступов. Денег мне дал. Много дал, мне тогда нужны были сильно на «Трудерму». Папа помог, но не хватало. Хотя бы кисти рук и шею прооперировать, иначе противно со мной за руку здороваться было клиентам: вдруг проказа какая.

Босс одолжил сумму при условии, что пять лет на него работать буду. Разглядел во мне что-то, тащил на себе первые проекты, когда я только вливался да ошибался сплошь и рядом. Не поступлю я так с ним. Пишу Костикову: «Я с вами». Он отвечает смайлом: большой палец.

Надо хорошенько подумать, что делать. Возле дома опять эти твари на черной бэхе. Стоят напротив подъезда, выжидают. Хорошо, что девочек я отвез к Вере, не нужно с ними светиться.

Увидев меня, Анатолий Петрович выбегает, но я лишь качаю головой. Страшновато, если честно, но ведь не пристрелят же. Много чести захудалому дизайнеришке.

– Виктор Станиславович, вы, кажется, не узнали меня? Идете мимо, не здороваетесь, – говорит он почти вслед.

Я оборачиваюсь.

– Узнал, как же. Потому и мимо иду. Опять искушать станете? – усмехаюсь. – С памятью у меня пока всё в порядке, документы по-прежнему не теряются, пальцы на лишние кнопки «удалить» не нажимают.

Он смеется, будто шутка удалась, показывает большой палец, услужливо открывает дверь, предлагая сесть.

Я снова качаю головой:

– Дико извиняюсь, но очень спешу. Работы много в «Континенте»: лучшие дизайнеры бегут, как крысы позорные, кому-то надо проекты доделывать.

– Да забудьте вы про «Континент», через пару месяцев о нем никто не вспомнит, как и о его преданных сотрудниках. – Анатолий Петрович подходит ближе, улыбается. – Ваш вопрос, Виктор Станиславович, решится с вами или без вас. – Он протягивает мне брошюру с «Трудермой». Мать его, откуда они знают?! – Вы-то в курсе, куда деньги потратить можно, и уж лучше многих других, – говорит как бы с намеком.

Справки обо мне навели, значит. Интересно, какой источник информации использовали, вроде бы я везде прикрыт?

– Про четверку мне передавали, я услышал. Если надумаю, обязательно перезвоню. О существовании экспериментальной синтетической кожи в курсе, но спасибо за заботу.

Беру из его рук брошюру, сминаю и сую в задний карман, иду в подъезд. Сердце колотится, будто готовлюсь принять спиной удар. Надеюсь, Костиков знает, что делает. Сказал, что прорвемся, что у него есть план и чтобы я ему верил. Пока еще верю, но уже на грани. Особенно теперь, когда есть что терять.

Дома я включаю компьютер, подсоединяю Canon, чтобы перебросить сегодняшние снимки и обработать: Арине срочно нужна новая аватарка для какого-то конкурса в соцсети. На почте обнаруживается новое письмо от Кустова. Надо же, давно о нем слышно не было. После несостоявшегося выступления на празднике мамы приуныл парень. Арина говорила, весь вечер грустил. Вере написывал, как здоровье, интересовался, не нужна ли помощь. Она не отвечала. Пусть едет к ней домой, если хочет, Вера-то все равно у меня спрятана. А сюда пусть только сунется.

Я открываю вложение и отшатываюсь.

Шепчу ругательства, даже со стула соскакиваю, неудачно, налетаю на подлокотник, едва удерживаюсь на ногах, но роняю на пол мышь и какие-то бумаги – все это от неожиданности. Черт. Кустов прислал целую пачку их с Верой совместных фотографий. Из семейного, бл*дь, архива.

Надо удалить, но, видимо, в порыве добить себя, я зачем-то рассматриваю. Все еще стою, забывая о том, что можно сесть в кресло. Неудобно, но это лишь придает изысканности моменту медленного самоуничтожения.

Ничего такого на самом деле. Если вы думаете, что там могла быть домашняя порнушка – от Веры не дождешься. Просто он ее обнимает, а она его, вдвоем делают селфи, целуются. То она его целует, прижимается, то он ее. Счастливые такие, влюбленные. В домашней одежде на постели валяются, на кухне в его квартире оба в передниках. Кустов ведь тоже, сука, повар недоделанный якобы. Варит что-то, видимо, ужины ей романтические. Ножки ее фотает, Вера прикрывается и смеется. Хватает ее за грудь через пижаму – на фото попал момент. Хорошо, что вышло смазанно, но рассмотреть можно. Я с досадой отмечаю, что отлично знаю эту пижаму. Но ведь не станешь же просить девушку полностью сменить гардероб? Не думал, что меня будет заботить, что снимаю с нее то же белье, что и он до меня.

Что же так больно стало, будто измена. В прошлом же все у них, не спит Вера сейчас с ним. А смотрю на фотки, и кажется, что передо мной будущее, что вернулась она к нему.