Полная версия:
Честь имею. Россия. Честь. Слава
Душевное пение жены, тонкий запах паровозного дыма, настоянного на хвое проносящихся за окном елей и сосен, ввели Петра в лирическое состояние. Ему тоже захотелось петь. И он мысленно запел свою любимую песню о паровозе несущем в коммуну, вплетая её припев в песню Зои.
Только в доме украшенье,Когда солнышко взойдёт.Только сердцу утешенье,Когда миленький придёт.Наш паровоз, вперед лети!В Коммуне остановка.Другого нет у нас пути —В руках у нас винтовка.Мои щёчки, что листочки,Глазки, что смородинки…Давай, милый, погуляем,Пока мы молоденьки!Наш паровоз, вперед лети!В Коммуне остановка.Другого нет у нас пути —В руках у нас винтовка.– Каламбур, но в такт, – мысленно улыбнулся Пётр.
Почувствовав лирический настрой мужа, Зоя приклонила голову к его плечу, и в этот момент Пётр явственно почувствовал аромат жены, и ему так сильно захотелось вдохнуть его, что он не сдержался и уткнулся лицом в её пышные груди.
Зоя вздрогнула, охватила Петра руками и с сильно забившимся сердцем ещё нежнее стала нести слова любви.
Хоть огонь горит и жарко,Но любовь – ещё жарчей.Хоть огонь водою тушат,А любовь – нельзя ничем.Аромат! Сладостный аромат тела жены окутал Петра.
Аромат! Терпкий головокружительный аромат подхватил его и унёс в 1928 год. Он, молодой офицер, три дня назад окончивший учёбу в Омской пехотной школе, приехал на родину – в Барнаул. Погостив у бабушки Симы два дня, на третий день отпуска решил поехать к отцу в село Старая Барда.
– И я с тобой, – подбоченясь, проговорила Зоя.
– Малявка ещё! Я буду рыбу удить с лодки, а ты можешь в воду упасть и утонешь, – ответил Пётр. – И вообще, уроки учи.
– Вовсе и не малявка! Сам такой! – гордо вскинув голову и рассыпав густые волосы по плечам, ответила Зоя. – Шестнадцать мне уже. И школу я окончила. Давно. Неделю назад. Вот!
Пётр мысленно улыбнулся, вспомнив тот эпизод.
– И вот там, в лодке на реке меня как бы кто-то окунул в девственный сладостный аромат её тела, – вспоминал он. – Я явственно почувствовал запах созревающей женщины. Тогда я не сразу понял, откуда ко мне прилетел тот волшебный аромат, и что он такое? Но когда Зоя, резко встав во весь рост, как крыльями взмахнула руками и запела, когда аромат ещё глубже вобрал меня в себя, я осознал, что это аромат её тела, и стои́т передо мной не девочка, а девушка, и сказочно красивая.
Уткнувшись лицом в груди жены, Пётр с наслаждением впитывал их аромат и мыслями уносился к той тихой реке. И сердце серебряными молоточками стучало по вискам и требовало сделать то, о чём постоянно и настойчиво просила Зоя. И он готов был уступить её естественным просьбам, но вдруг кто-то извне отнял его голову от её тела и погрозил «пальцем».
Зоя чувствовала биение сердца муж и пыталась удержать его голову на своей груди, но её стремление завладеть им было безуспешно.
– Не сейчас. Не сейчас, – тихо произнёс Пётр.
– Но почему? – спросила Зоя.
– Не сейчас, и не здесь. Я не готов.
Слова мужа больно задели Зою. Отстранившись от него, обижено улыбнулась.
– Двадцать лет… мне было всего двадцать лет, а тебе шестнадцать. Помнишь, я называл тебя мялявкой! – остужая накаляющуюся обстановку, проговорил Пётр. – Ты обижалась, хмурила брови и отвечала «Вовсе и не малявка! Сам такой!» – А потом кружилась и пела. Пела про черноокого молодца удальца. Помнишь?
– Я-то помню. А вот то, что ты помнишь, удивительно! Но все же приятно, – ответила Зоя и решила действовать другим способом для разгона заряда мужа в нужном ей направлении. Звонко затянула вспомнившуюся ему песню:
Чернобровый, черноокий,Молодец удалой,Полонил моё он сердце —Не могу забыти.Как понять такую радость,Что меня он любит?Побегу ему навстречу,Крепко обниму я.– А вот подумай, зачем дана людям любовь? – прервав пение, Зоя пристально посмотрела в глаза мужа. – Вооо! Ничего-то ты не понимаешь! Верно все вы такие…
– Какие? – часто заморгав, спросил Пётр. – И кто все? – уже ревниво.
– Давай, давай! Что уж теперь! Сидишь, как этот… прям, как стратег и мыслишь. Нет, чтобы поговорить со мной, спросить, чего я желаю. Ты хоть понимаешь, где мы сейчас и куда едем?
Пётр впервые видел жену такой. Обычно весёлая, уступчивая, не строгая, покладистая и вдруг выговор.
– Зоюшка, ну, что ты право? – пытаясь сгладить ребристую волну в настроении жены, примирительно проговорил Пётр. – Это наверно, – задумался, – наверно колёса, – бросил первое, что пришло на ум, – стучат и стучат… У меня тоже голова разболелась.
– Хватит юлить… голова у него… Мозги у тебя, вот!
– Чего мозги? – удивился Пётр.
– А того! Набекрень! – Зоя встряхнула плечами. – Всё одни и одни, да офицеры твои!.. Мне что… с ними нянчиться что ли?
– А они при чём? Нянчиться?.. Не пойму! – Сказал и тотчас понял, о чём говорит жена.
И вообще, я спокойная до поры до времени, но могу и взбелениться! Ты меня ещё не знаешь. Не знаешь, на что я способна!
– Интересно на что? – скривив в удивлении губы, проговорил Пётр.
– А вот, на то! И всё тут! Не буду тебе суп варить. Ешь свою кирзовую кашу… в столовке своей командирской! Тиран ты этакий!.. Ребёночка хочу! Вот!
– Что, прям, сейчас что ли?
– А кто тебе мешает? Одни в купе.
– А если кто войдёт?
– Как войдёт, так и выйдет! И ещё за дверью сторожить будет!
– Сторожить! – засмеялся Пётр. – Скажешь тоже… и не могу я так…
– Значит, всё, коли не можешь! И не приставай ко мне больше. Деревянная твоя голова!
– Как чурбан что ли?
– И как чурбан тоже!.. Как пень! – резко. – Вот!
Громко засмеявшись, Пётр вплотную придвинулся к жене, обнял её и, прямо глядя в её глаза, сказал, что обязательно решит этот вопрос.
– Какой вопрос? Говори прямо, не юли! И не вопрос это, а твоя обязанность!
– Зоюшка, вот приедем на место, тогда обязательно! Правда-правда!
– Ага… заюлил! Смотри мне, – показала кулак. – Я тебя за язык не тянула.
– Какой уж тут язык?.. Вот те… – поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил её на своё колено.
– Всё с вами понятно, товарищ орденоносец. Побожиться и то не можешь! Вот заведу себе любовника, будешь знать, как водить любимую жену за нос. Или нелюбимую? Смотри у меня! – Помахала кулаком возле носа мужа. – Не забывай, что я врач. Быстро отхвачу что след и что не след! – проговорила, улыбнулась и вновь запела песню об удалом молодце.
Обойму я молодого,Парня удалого.Объясню свою любовь я —Авось умилится.Не ходить бы красной девкеВдоль по лугу, лугу,Не любить бы красной девкеХолостого парня.Я за то его любила,Что порой он ходит,Поутру раным-раненько,Вечером поздненько.Чтобы люди не сказали,Ближние не знали,Про меня бы молоденькуОтцу не сказали.– А последний куплет петь не буду! Вот! – проговорила Зоя и, нахмурившись, надула губки.
– А я сам допою, – улыбнувшись, ответил Пётр.
Чернобровый, черноокий,Залихватский молодец,Полонил твоё сердечко,Вот такой я удалец!– Невпопад и не в лад. Нет таких слов в песне. Вот!
– А теперь будут! – ответил Пётр и поцеловал жену в её алые губы.
– Граждане пассажиры, поезд прибывает на станцию Куйбышевка-Восточная, – пронёсся по вагону звонкий голос проводницы.
Пойду куплю газеты, – проговорил Пётр, приподнялся с полки и, посмотрев на жену, спросил, что купить из продуктов.
– Купи горячей картошечки, молока, хлеб, консервы какие-нибудь рыбные, баночки четыре и солёных огурцов.
– Огурцоооов… солёёёных?.. – удивлённо приподняв брови, протянул Пётр.
– Не вздёргивай брови, – поняв удивление мужа, проговорила Зоя, – ничего такого нет! Стала бы говорить… Как бы не так! Вообще не подпустила бы к себе!
К вздёрнутым бровям Петра прибавились широко раскрывшиеся глаза.
– А я уж было… И почему это вдруг?
– По кочану и по картошке! Вот почему! И иди уже… он было! – махнув рукой, проговорила Зоя и улыбнулась.
Надев шинель, Пётр вышел из купе.
– Испугался! – вслед мужу тихо проговорила Зоя и засмеялась, но мысленно и с грустью.
Вагон курьерского поезда №1 остановился напротив небольшого деревянного здания, на фронтоне которого под остроугольной крышей Зоя прочитала «Куйбышевка-Восточная».
– Вокзал, малюсенький, как и везде! Ничего тут Петя не купит. Тут, поди, и магазина нет. Но чистенько, снега почти нет… Бегут… бегут!.. – выискивая мужа среди пассажиров, устремившихся к зданию вокзала, мысленно говорила Зоя. – А где он? Понятно… как всегда последний. Придёт с пустыми руками. Картошечки захотела… горяченькой! – хмыкнула. – Хоть бы корочку хлеба принёс. Не удосужился купить перед отъездом, а ведь говорила: «Не забудь, купи!» – Купил, называется.
Хилое ноябрьское солнце, вяло играя своими серыми лучами на снежных проплешинах подмёрзшей земли, отбрасывало тусклые блики на окна вокзала и терялось в их наледи. Мрачность, серость, тоскливость навевал этот осенний пейзаж на Приамурье, и даже красные плакаты со здравницей коммунистической партии, и портреты Сталина и Ворошилова, усевшиеся на металлические столбы ворот вокзала, открывающих вход в город, не расцвечивали его. Красочен и богат дальневосточный край, всё в нём есть: разнообразная живность, – тигры, козы, фазаны, цветёт он и сияет всеми красками радуги от красных маков до фиолетовых ирисов, лимонника, винограда. Да, только ли это? А Амур? Одна только многопудовая калуга заслуживает уважения, не говоря о килограммовых верхоглядке, сиге и осетровых.
– Что плакаты и портреты? Что даже это захудалое здание вокзала? Россия, вот главное! Богата моя страна, но много, очень много жадных глаз устремлены к ней, поэтому и укрепляет Советское государство её границы. Может быть и прав Пётр, говоря, что рано заводить детей. – Так мельком подумала Зоя Андреевна, молодая двадцатисемилетняя женщина, смотря на бескрайнюю ширь, открывающуюся за зданием вокзала, но тут же встряхивала головой, как бы снимая пелену с глаз, и утверждала своё. – А как без них? Без детишек? Испокон веков женщины рожали, несмотря на беды и войны. А когда детей нет, когда женщины не рожают, то и биться с врагом не за кого. Не нужна никакая сеча? Вот и получается, что не прав ты, Петенька. Не прав, говоря, что рано. Без детей и жизни нет. Детей рожать никогда не рано, дорогой ты мой! И это понимают товарищи Сталин и Ворошилов, и наша коммунистическая партия, поэтому и укрепляют наши границы. А ты, Петенька, хоть и большой, а глупенький у меня мальчик! – сказала и улыбнулась.
– Огурцов нет, картошки нет даже сырой, не говоря о варёной, – раскрыв дверь купе, с порога проговорил Пётр и, подойдя к столу, выложил на него из авоськи 4 банки рыбных консервов, две булки ржаного хлеба, четыре пачки песочного печенья и два объёмных бумажных кулька. – Вот таким образом, Зоюшка, – цыкнул губами, как в детстве мальчишкой, когда что-то не получалось. – И откуда им тут взяться… огурцам и картошки? Город маленький, население чуток больше тридцати тысяч. Живут, как придётся… дарами леса и реки. Климат… лето короткое, не выращивают здесь овощи, а если кто и выращивает, то только для себя. Так что, извини, милая, – Пётр развёл руками. – И вот ещё, – вынимая из шинели небольшую стопку газет, – «Красную Звезду» купил и журналы «Огонёк» и «Крокодил».
– Нет огурцов и картошки, хлеб есть и консервы, и даже мой любимый сиг. А это что? – Развернув кульки, Зоя ахнула. – Конфеты! Петенька, дай я тебя расцелую! Какой же ты у меня молодец! Мои любимые! Вот, знаешь же чем взять! – засмеялась Зоя. – «Белочка» и «Мишка на Севере». Только куда же столько?
– Дорога длинная… и вовсе не много, всего по полкило… каждых. Хотел купить коробку конфет «Балтика». Куда там… Разобрали ещё неделю назад. Этих, – Пётр взглянул на стол, – и то уже почти не осталось. Вот и подумал, куплю, кто знает, как там дальше. Схожу к проводнице, закажу чай.
Машинист паровоза подал один длинный сигнал и через несколько секунд поезд, дёрнув сцепкой, стал набирать скорость.
И вновь огромное, необжитое пространство потянулось за окном купе. Бескрайние поля с далёкими на горизонте сопками перемежались с колками, лесными просеками и полянами, чередовались с другими маленькими и большими сопками. Всё это великолепие было девственно и свежо, и эту чистоту укрывало сияющее на солнце белое покрывало рано наступившей зимы – снег.
– Красота-то какая, Петя! А простор… Вот сейчас взяла бы всё разом и поглотила, – выплёскивая положительные эмоции, Зоя раскинула руки, и нечаянно ударила мужа, читающего газету рядом с ней на одной полке, по лбу.
– Ах, так! Простор говоришь. Конца и края нет! Ну, держись! – воскликнул Пётр и, медленно поднявшись, пересел на противоположную полку.
Зоя часто заморгала, а Пётр, развернув газету на столе, разгладил её руками и, мысленно улыбаясь, сделал вид, что вновь увлёкся её чтением, но уже через минуту громко засмеялся и…
Это произошло быстро, но длилось долго и сладостно для обоих.
Потом они снова пили чай и говорили о том, как прекрасно будут проводить время в кругу родных и близких людей, живущих на Алтае.
А за окном купе проносились леса и горы, как улетающие в прошлое секунды, минуты и часы жизни двух молодых и красивых людей. Впереди была новая, но неведомая жизнь, и она била тревогой из газет и журналов. Одну из таких газет, «Красная Звезда» №60 от 15 марта 1939 года, открыто говорящих о возрастающей опасности извне, задумчиво читал Пётр.
– Восемь месяцев, а как один день. Хотя… один ли, вся жизнь! Госпиталь, долгое лечение после ранения и… бессрочный отпуск, а если точно, – Пётр мысленно вздохнул, – увольнение из армии. Так-то вот, товарищ Парфёнов. Дали тебе подполковник и вали на все четыре стороны! Не нужен ты больше родной Красной Армии.
– Ну, вот! Опять задумался! – увидев отрешённый от реальности взгляд мужа, проговорила Зоя и потрясла открытой ладонью перед его лицом. – Очнись, любимый муж. Опять тоскуешь об армии? Никуда она от тебя не убежит. Бессрочный отпуск – это всего лишь отпуск, а не увольнение. Такими боевыми орденоносными офицерами страна не разбрасывается. Подлечишься и снова в строй… и я с тобой в какой-нибудь новый гарнизон.
– Не об этом я думаю, Зоюшка, хотя и об этом тоже. Сейчас всё обстоит значительно сложнее и тревожнее. Почти наизусть знаю речь Ворошилова на 18 съезде ВКП (б), но вот только сейчас призадумался. – Пётр помял подбородок. – Слишком много в ней победных реляций и мало анализа боевой готовности страны. Не скажу, что речь Климента Ефремовича пагубна для армии и государства, но в ней слабо показаны недостатки в армии, с которыми нужно бороться. Понимаю, нельзя сейчас паниковать и раскрывать врагу наши слабые стороны, но в таком случае, зачем уничтожать боевой кадровый состав армии и флота.
Зоя внимательно слушала мужа и ничего не могла понять. Ей казалось, что всё в стране делается правильно. Есть враги государства, они должны всенародно осуждаться и стоять перед справедливым советским судом.
– Вот и в «Огоньке» за декабрь 1938 года, – Зоя погладила журнал, лежащий на столе рядом с ней, – в статье «Частное дело» написано: «Враги нащупывают у нас самые слабые места». И это так! В статье говорится о хорошей спортсменке, красивой девушке, комсомолке, потерявшей комсомольский билет. Потеряла его на гулянье в Стрельне. Так она думала и об этом сказала подруге. Подруга бдительной оказалась. Выяснилось, что не теряла она билет, а выкрал его враг, и этот враг – её муж. Что уж тут говорить о чужих людях. Нет, всё правильно, врагов нужно изобличать и строго судить по нашим справедливым советским законам, – резюмировала Зоя.
– Внутренние враги есть, Зоя, – ответил Пётр. – И они не менее опасны внешних, и с ними борется весь советский народ. Но я не могу понять, как можно зачислись в список врагов преданных стране офицеров, которые проливали свою кровь и стояли за Советскую Россию с самого первого дня её создания?! Вот читал речь наркома обороны и пришёл к выводу, не миновать нам войны с фашистами. Все против нас ополчились. А с кем воевать? Вот у меня в полку одни сопливые пацаны, обученные абы как на курсах и сразу получившие взвода и роты. Что у меня? – махнул рукой. – Во всех полках Краснознамённого Дальневосточного фронта плохо обученные офицеры. Спрашивается почему? Вот и я не пойму.
А вот с выводами Климента Ефремовича согласен. Он прямо сказал «…бросается в глаза большой коэффициент мобилизационного развёртывания армий военного времени… Это свидетельствует о катастрофической напряжённости всех стран в самом начале вступления их в войну». И приводит рост военных бюджетов фашистских стран в процентах с 1934 года к настоящему времени. Германия с 21% до 67, Япония с 43,4 до 70, Италия с 20 до 52. Здесь же Польша, Англия, США и Франция.
И дальше он говорит: «Вследствие этого ничем не сдерживаемого бешенства вооружений и тех запутаннейших и глубоких противоречий капитализма, о которых докладывал товарищ Сталин, международная обстановка к настоящему времени сложилась таким образом, что новая всеобщая империалистическая война стала неотвратимой».
Мы кому-то мешаем, рвёмся захватить чужие территории? Ведь нет же этого, своего хватает! Мировая буржуазия, будь она неладна, – Пётр нахмурился в негодовании, – рвётся разорвать нас на куски и сожрать. Только ничего у вас не выйдет, господа… – Пётр хотел произнести – хорошие, но передумал и, ударив ладонью по газете, проговорил, – нехорошие.
Слышишь, Зоя, что говорю, война неотвратима, а у нас… А! – махнул рукой, – маршалов… так-то вот! И все его слова о боевой готовности тфу! Послушай, зачитаю выдержки из речи Ворошилова.
«Мы знаем, теперь больше чем когда-либо, что только постоянная подлинная боевая готовность Красной Армии и Военно-Морского Флота может служить надёжной гарантией от всяких военных авантюр против Советского государства, только этим путём, путём ещё большего укрепления и совершенствования военной силы Государства можно обезопасить себя от грязных фашистских попыток легко поживиться за счёт нашей страны, попыток путём военных нападений нарушить территориальную целостность Советского государства».
– И вот слушай, Зоя, что он ещё говорит о кадрах в Красной Армии: «Кадры решают всё», и одновременно с этим: «В период очищения Красной Армии от мерзких людей, изменивших своему Государству и боевому знамени, фашистские и прочие империалистические агрессоры подняли бешеный вой на весь белый свет об ослаблении военных кадров, снижении вследствие этого, боевой мощи Красной Армии…»
И далее конкретно указывает врагов. «Господам фашистским заправилам и их приказчикам было бы приятнее, если бы подлые изменники тухачевские, егоровы, орловы и другие продажные канальи продолжали орудовать в наших рядах, предавая нашу армию, страну».
– Тухачевский, Егоров, Блюхер – враги? Что-то здесь не то! И далее Ворошилов говорит о победе Красной Армии на Хасане и ни слова о маршале Блюхере, командующем дальневосточным фронтом.
Нет теперь ни Василия Константиновича, ни Краснознамённого Дальневосточного фронта. Расформировали его в сентябре прошлого года. Вот тебе, Зоюшка, и усиление обороноспособности страны. Оставили 2 армии без руководства на местах, непосредственно подчинили их Наркомату обороны СССР, которое сидит в Москве, и это при усилении активности японского милитаризма на наших дальневосточных рубежах. И едем мы с тобой, родная, в бессрочный отпуск, а попросту уволенные из рядов Красной Армии.
– Ты о себе подумай, Петя. Израненный весь, подлечишься, а дел для тебя найдётся и в Барнауле.
– Каких дел… военный я. Понимаешь, военный. Ничего не умею, кроме как воевать и обучать солдат военному делу. Мысли одолевают, а это выступление, – дотронувшись кончиками пальцев правой руки до газеты, – ещё глубже загнало меня в тупик. Как всё это понимать?
Зоя, не перебивая, внимательно слушала мужа. Знала, не надо его подгонять, сам во всём разберётся, всё объяснит и доскажет. И Пётр досказал.
– Как связать всё написанное в этой газете с увольнениями из армии и выискивании врагов? Я говорю о связи выступлений на Внеочередной Пятой Сессии Верховного Совета СССР 1 созыва с действительностью. А! – Пётр махнул рукой. – И ведь пишут во всех газетах, что кругом враги. Это что же получается, честных людей в стране не осталось?! Врут, всё врут! Кругом враги, а они, – слегка вздёрнул голову вверх, – ослабляют армию. Так это получается! – Пётр шлёпнул себя по лбу, – враги там! – снова вздёрнул голову вверх.
– Пётр, ты очень громко говоришь, – положив руку на его ладонь, постукивающую пальцами по газете, очень тихо проговорила Зоя.
– Не понял, что громко?
– Кричишь, вот что! – уже чуть громче. – И у стен есть уши. Сам говорил.
– Да-да, конечно, но… – А! – махнул рукой. – Трёх из пяти маршалов уничтожили! Это какой же урон нанесён обороноспособности страны. Колоссальный! Огромный!
Глубоко вздохнув, Пётр повернулся к окну.
Вечернее солнце, скрывшись за кудрявыми сопками, густо поросшими карликовыми чёрными берёзами, озарило небосклон алым пламенем. Влившись пылающим полотном в тонкую плёнку снега, пламя заиграло на нём радужными искрами и вот уже всё – и сопки, и поле и небо засияло алыми брызгами. Взмыв ввысь, брызги рассыпались по всему небосклону и вспыхнули на нём рубиновыми звёздами. За рубиновыми звёздами вспыхнула серебром мелкая россыпь дальних звёзд. Эта россыпь осела мелкими искрами на окно купе, поиграла на нём миг и угасла. В следующий миг плотное чёрное полотно ночи упало на поля, сопки и мчащийся в новую жизнь поезд.
Грозное небо, грозное время!
На шестые сутки курьерский поезд №1, отправившийся в свой далёкий путь от станции Владивосток до Москвы, прибыл на станцию Новосибирск. Пройдены Байкал, Чита, Иркутск, Красноярск – огромное, великое, очаровательное в своей красоте пространство, но необжитое, малозаселённое и местами всё ещё разрушенное гражданской войной.
Глава 2. Беги, Пётр, беги!
Звонко брякнула щеколда калитки ворот дома №16а на улице Чехова.
– Здравствуйте! А бабушки дома нету! – остановив взгляд больших карих глаз на вошедших во двор незнакомых людях, бойко, проговорила девочка лет четырёх. – А я тут играю.
– Разреши нам подождать её… – окинув взглядом двор и остановив его на притулившейся к стене дома скамейке, проговорила Зоя и, вопросительно посмотрела на мужа.
– Сейчас выясним, – поняв её взгляд, ответил Пётр и, подойдя к девочке, присел возле неё и проговорил. – А бабушка, кто тебе?
– Бабушка! – недоумённо заморгав, ответила девочка. – Вы чё, дяденька, не понимаете ли чё ли? – Бабушка. Кто же ещё?
– Тогда конечно! Ты, уж прости, что я такой непонятливый!
– Бывает! – Махнула рукой девочка. – Завсегда кто-нибудь так говорит! Я уже привыкла.
– Коли не обижаешься, давай знакомиться! Я дядя Петя! А тебя как зовут? – Парфёнов протянул руку для пожатия.
Маленькая тёплая ручка девочки легла на широкую ладонь Петра Леонидовича.
– Я Зоя. Только меня никто никуда вовсе и не зовёт. У нас на улице все мальчишки фулиганы, и я с ними не играю. Они бегают туда-сюда по улке и кричат, совсем распоясались. А у вас рука большая, дядя Петя, прям, как у моего папы, – доверчиво моргая, проговорила маленькая хозяйка дома.
– Давай и со мной знакомиться. Моё имя Зоя, – улыбнулась тёзке Зоя Андреевна.
– Так не бывает, тётенька. Вы обманываете. А маленьких нельзя обманывать, – шмыгнула носиком Зоя. – Даже кошки все разные. У нас дома Милка, а у бабушки кошка Мурзик.
– И как нам теперь быть? – вопросительно вглядываясь в глаза девочки, спросила её Зоя Андреевна. – Прям, даже и не знаю, кто я теперь.
– А вот у моей бабушки имя Серафима, а её называют Евгеньевна. Может быть, и у вас есть какое-нибудь другое имя.
– Как не быть?! Конечно, есть. Андреевна я, – погладив по голове Зою, ответила. – А у тебя второе имя есть?
– Не знаю! – пожала плечами Зоя. – Может быть, Зойша, меня так папа кличет.
– Зоя, а ты подарки любишь? – спросил Пётр девочку.
– Дяденька, вы чё? – махнула она рукой. – Кто же их не любит! А ежели они ещё конфетные, то такие подарки все дети сильно-пресильно любят, – проговорила и сглотнула слюну. – Мне дедушка Иванович однажды большой-пребольшой кулёк конфет подарил. Знаете, какие они вкусные… Пальчики, прям, оближешь!
– А у меня для тебя тоже кулёк конфет есть. Правда, он не пребольшой, ты уж извини. – Вынув из авоськи конфеты в пакете из серой бумаги, Пётр Леонидович подал его Зое.
Взяв его в руки и прижав к груди, Зоя застыла в недоумении.
– Как так, – думала она, – чужой дяденька даёт мне не одну конфетку, а целый кулёк конфет?
Думала, часто моргала и с удивлением смотрела то на незнакомого дяденьку, которому вовсе даже и не жалко конфеты, то на тётеньку Андреевну, улыбающуюся ей. И всё же Зое не верилось, что в пакете конфеты.
