скачать книгу бесплатно
Алые паруса бабушки Ассоль
Нина Васина
Произошло загадочное для всех убийство…
А затем… В четырнадцать лет я попал в страшную автомобильную аварию. В машине нас было шестеро. Дядя Моня – за рулем. Вы спросите, зачем мы все набились в один автомобиль? Чтобы стать свидетелями при составлении дядей нового завещания… Очнулся я в больнице, судорожно пытаясь прогнать видение грузовика на повороте. При аварии мой позвоночник удачно повредился, и я, инвалид от рождения, начал ходить!.. Потом я отправился с моим другом Кортиком и его бабушкой Ассоль на яхте под алыми парусами на поиски клада… Вы спросите, нашли ли мы сокровища? Да, только не там, где искали!..
Нина Васина
Алые паруса бабушки Ассоль
Совпадения судеб персонажей романа с судьбами известных людей случайны – это всего лишь игра моего воображения.
Не ищи рыбу на вершине дерева,
Не кипяти бамбук, когда ты возвращаешься домой.
Гэнро
* * *
В тот год, когда мне купили пуделя, в Бразилии был убит русский летчик-испытатель. Он погиб от выстрела в голову в гостинице Рио-де-Жанейро. Стреляли из мелкокалиберного пистолета, гильза не найдена. Летчик прибыл с командой своих коллег на выставку новых оборонных технологий. Кроме организаторов-устроителей было еще шесть летчиков и шесть самолетов. По одному летчику на каждый. Таким образом, один самолет осиротел. А пуделя назвали Улисс. Я знаю, почему произошло убийство, но это никого не интересует. Умереть – не встать! – как любит повторять моя матушка. Спорим, что сообщений о пропаже с еще не открывшейся выставки одного небольшого экспоната не будет. Пропал рентгеновский сканер, умеющий находить любой металл путем фазового анализа кристаллических структур. Ему отыскать свинец в куче металлолома – раз пять пикнуть, и все дела. Небольшое такое устройство, но денег за него должны были отвалить немало.
А в тот год, когда пудель Улисс придушил индийского петуха соседки, случился небольшой шпионский скандал в Германии. Из Гамбурга был срочно отозван представитель российского консульства. Этот самый представитель приобрел некую секретную документацию из архивов немецкого бундесвера. За десять тысяч евро служащий архива вынес ему одну бумажку.
Два события связаны друг с другом, и я расскажу как. А началось все в 1943 году. В оккупированном Крыму немцы выпускали газету на русском и немецком языках.
Возьмем парочку этих газет 1944 года, подложим к ним один-единственный листок бумаги за десять тысяч евро из Гамбурга, украденный в 200… году, положим сверху датчик на радиоактивность, который работает под водой, еще нужно добавить водолазный костюм с полным подводным снаряжением и сварочный аппарат. Эту композицию для поиска сокровищ можно слегка поднатюрмортить трупом, чучелом собаки и фартуком с рюшечками.
А как же рентгеновский сканер, мгновенно определяющий любой металл по кристаллической структуре? – спросите вы.
Да он нам на фиг не нужен.
«Люди – это обитатели так называемых четырех материков и тому подобного». Хорошо сказано, да? Мне больше всего нравится – «и тому подобного». Я уж точно обитатель «тому подобного»[1 - Здесь и далее – цитаты из книги «Буддизм» в переводе М. Кожевниковой при участии С. Согласнова.]. Я обитаю в брошенном подъемном кране. По крайней мере, этим летом. Когда просыпаешься на высоте сорока пяти метров, и чтобы посмотреть на часы, берешь подзорную трубу… Эти часы находятся на фасаде какого-то государственного учреждения, там, далеко внизу, на одном из материков, они попеременно показывают то время, то температуру воздуха. Я могу разглядеть светящиеся цифры только до полудня. Потом солнце светит прямо в эту долбаную электронную панель, и так до сумерек, но если день пасмурный – все в порядке.
Ветер – вот в чем проблема. Никогда в жизни не ощущал такого ветра. Он раскачивает кабину и воет на все голоса. Мой друг вчера мне сказал, что внизу ветра нет. Я не поверил. Мы спустились, и оказалось, что в кране я здорово подсел на одиночество. Толпы разнополых обитателей так называемых четырех материков пугали меня до тошноты. В какие-то моменты даже казалось, что они просачиваются сквозь меня запахами и за время просачивания наполняют мое испуганное тело биением чужого ритма – оказывается, у всех кровь пульсирует по-разному.
Мой друг. Я зову его Кортик. А в школе все звали его Икарусом, потому что он Кортнев, а по имени – Икар. Ничего себе имечко, да? Вроде это бабушка придумала его так назвать. У него вся семейка пришибленная, не иначе – надо же было согласиться на такое имя. Хорошо, что Кортик со своей родней редко видится. Можно сказать, не видится вообще. Когда он родился и его первый раз принесли покормить, у матери слезы полились из глаз, и лились беспрерывно, пока Кортик сосал молоко. В следующее кормление повторилось то же самое. Матери, ясное дело, дали успокоительное, только она вдруг стала просить обследования, уверяя, что дело тут нечисто. Потом посмотреть на младенца разрешили отцу. И как только тот взял на руки маленького наследника, у папаши начался нескончаемый чих минут на двадцать. Кортик рассказывал, что в родильное отделение к выписке пригласили почти всю родню – двух сестер матери, старшего брата отца с семилетним сыном и дедушку. И что вы думаете? Все, кто приблизился к новорожденному, стали чихать, вытирать слезы, а племянник даже покрылся подозрительной сыпью и для профилактики провел некоторое время в инфекционной больнице.
Знаете, что я первым делом спросил, когда Кортик рассказал мне эту историю? Где была бабушка, которая придумала назвать нормального пацана Икаром? Почему не пришла? А бабушка была в это время в Африке, но об этом – позже.
Аллергия – вот в чем была фишка. Все, кто имел даже самое отдаленное родственное отношение к Кортику, в младенчестве не могли его и на дух, что называется, переносить. Конечно, отец с матерью долго не сдавались – года три. За это время сначала одна няня, потом – другая, потом – домработница таскали на руках и всячески баловали и тискали весьма упитанного ангелочка с золотыми кудряшками – им-то аллергия была нипочем. Потом приехала из Африки бабушка, которая придумала внуку имя, но, узнав о странных особенностях его организма, видеться с Икаром не захотела. Она перед каждым вылетом в Африку делала уйму прививок, очень беспокоясь за состояние пяти из шести своих основных сознаний, которые даются глазами, ушами, носом, языком и кожей. То есть всем, чему могла нанести хоть какой-то вред аллергия, вызываемая у родни Икаром Кортневым, трех лет от роду. Я сказал – из шести? Ах да. Шестое сознание дается, как говорил далай-лама XIV, умом. Вот за свой ум бабушка Икара была спокойна, поэтому в основном общалась с внуком по телефону. «Пуси-муси, как там поживает мой маленький Икарчик? Что ты сказал? Пук-пук? Тебе показали мою фотографию? Это я, твоя бабулечка», – и в таком духе.
В доказательство своих необычайных способностей воздействовать подобным образом на генетических родственников, Кортик как-то показал мне фотографию. На ней, тесно скучившись вокруг единственного стула, полдюжины взрослых обитателей «четырех материков и тому подобного», сморщив лица или прищурившись, чтобы уменьшить щипание в носу и резь в глазах, изо всех сил стараются не пропустить вожделенную «птичку» фотографа. А в центре сидит на стуле залитая слезами улыбающаяся женщина и держит на коленях непогрешимо прекрасного рекламного пожирателя быстрорастворимых завтраков, йогуртов и другого детского питания.
Короче, это была история Крошки Цахеса – наоборот. Я много раз пытался всучить эту сказку Кортику для подробного изучения, но он закисал на пятой странице, пришлось в конце концов объяснить своими словами, в чем там дело. Цахес был уродом, а мой друг детства – красавчиком, которого все обожали до слюноотделения (кроме ближайших родственников, разумеется). Но когда обожатели узнавали, что семья этого лапочки физиологически не может находиться с ним рядом, их восхищение затухало до состояния чуть тлеющего костра раздумий на тему «это знак, что красота должна настораживать», и… так оно и получалось!
У большинства людей память начинает функционировать с пяти лет, то есть появляются воспоминания, которые потом регулярно напоминают о себе мозгу. А я помню до мельчайших деталей день, когда мне исполнилось четыре года. Это был настоящий шок – дверь открылась, моя матушка ввела в комнату Кортика и сказала, что это существо будет жить с нами. Ничего себе подарочек на день рождения маленькому горбуну, который до этого дня видел сверстников только в санаториях для инвалидов и из окна квартиры! Почему она это сделала? Я уверен, что, если вы подумаете минуты три, перебирая разные варианты, вы остановитесь на самом простом объяснении. Я-то сам потом все время ловил себя на подозрении, что ей просто необходимо было хоть иногда тешить свой материнский взгляд на совершенном детском теле. Чтобы не свихнуться. Три минуты прошло? Все просто – она была домработницей у Кортневых. Выбирая между двадцатилетней студенткой педагогического колледжа (няней Икара) и сорокалетней мамой инвалида детства с дипломом сиделки-медсестры, родители Кортика, естественно, предпочли мою матушку и предложили ей хорошо оплачиваемую работу на дому.
С тех пор место, в котором мы живем, матушка называет «Надом», с ударением на «о». Надом – это благоустроенная зимняя дача в дорогом и хорошо охраняемом месте недалеко от Москвы. Два этажа, кухня метров восемьдесят, бильярд в подвале и три санузла, совмещенных с гидромассажными ваннами. Матушка не просто прослезилась, а ударилась в рыдания минут на десять, когда увидела последствия «небольшого ремонта, необходимого для переселения». Пандусы. Пандусы для въезда инвалидных колясок – это сразило ее наповал. Даже больше, чем два гимнастических кольца над унитазом. Даже больше, чем электрический подъемник от подвала до чердака – это была металлическая открытая кабинка. Когда в нее въезжаешь, играет шарманка, как в музыкальных шкатулках – «…Ах, мой милый Августин!..» Таким образом весь дом знает, куда инвалид отправился.
Кстати, как вы думаете: что сделал упитанный трехлетний красавчик после того, как вошел ко мне в комнату? Пока я, зависнув в невесомости шока, соображал, что это такое передо мной – бог, полубог, голодный дух, животное или мученик адов, он, возбужденно засопев, подошел близко-близко и выволок меня из инвалидного кресла. Естественно, его заинтересовала коляска. Дядя Моня с большим трудом переправил мне это средство передвижения из Англии – у нас в стране детские коляски были тогда большой редкостью. Обнаружив, что я осел мешком на пол и не собираюсь отстаивать свое средство передвижения, Кортик оттащил меня к стене, сел в коляску и попытался передвигаться.
Будда Шакьямуни определил шесть типов живых существ, которые движутся в круговороте бытия. Кроме вышеперечисленных, у него есть «люди», но мне и в голову не пришло, что появившееся существо могло быть человеком. Богом и полубогом я его тоже недолго считал. Завалясь у стены и наблюдая потуги этого мальчика справиться с коляской, я выбирал между голодным духом и животным (мучеников адов я тогда уже представлял себе вполне конкретно).
Забыл сказать, что к Надому прилагались повар и приходящая уборщица с такими странными именами, что уже и не вспомнить – это были муж и жена, корейцы, но моя меркантильная матушка тут же настояла, чтобы эти должности отдали ей. С соответствующей оплатой.
Я читаю все подряд с трех лет. К пяти годам начался период потребления информации, который моя матушка условно определила, как «рекламно-вспомогательный». Я стал читать рекламу. Не всю, а только ту, на которой была изображена физиономия Кортика (упаковки с фруктовыми смесями, сухим питанием) или он в полный рост – «Только в наших памперсах ваш малыш сможет всесторонне познавать жизнь!» Я добивал взрослых вопросами: почему меня только половина? И в свои четыре года получил от дяди Мони книгу, которая изменила мое отношение к ущербному телу: оказывается я – полубог! И я был им долго. Года два. Постепенно потом опуская осознание себя до мученика адов.
Итак, наша жизнь резко переменилась. Во всех комнатах Надома (кроме спальни матушки и одного туалета, того самого, где над унитазом болтались гимнастические кольца) были установлены небольшие приборчики по углам потолка. К шести годам я узнал, что это видеокамеры. Они передавали любящим родителям Кортика его жизнь во всех подробностях. Например, звоня Кортику вечером, чтобы пожелать ему спокойной ночи, родители могли включить у себя ближний план, чтобы чмокнуть на экране сына в щечку. Современная техника позволяла им разглядеть лицо своего сыночка в мельчайших подробностях. Как и наволочку в цветочек, и коллекцию его козюль из носа, которыми Кортик облепил стену у кровати. По этому поводу моя мать даже водила его к психиатру, строго отобранному родителями Кортика.
Лично мне к шести годам были подарены: набор стамесок для резьбы по дереву, акварельные краски и бумага для них, вязальный крючок и спицы, и самое дорогое – набор инструментов слесаря-электрика. Я оценил умственный уровень родителей Кортика и их душевные потуги занять меня полезным делом и тут же попросил телеграммой браунинг № 1347. «Спасибо за подарки, но не могли бы вы взамен всей этой ерунды раздобыть для меня одну редкую вещицу…»
Представляю их физиономии!!
Хотя кое-что из подаренного потом пригодилось.
После моей телеграммы родителями Кортика для меня был приобретен компьютер, достаточно мощный, чтобы спустя два месяца после его установки, используя набор слесаря-электрика, я замкнул на свой монитор все видеокамеры в доме. Для этого мне понадобилась физическая помощь Кортика. Кроме прочего, он быстро сообразил, как правильно подавать дрель вверх одной рукой, и выучил названия инструментов и тоже протягивал их мне по первому требованию. После чего мы с Кортиком подружились навек.
Окончательно наша дружба окрепла после того, как отец и мать Икара вдруг обнаружили на одном из экранов наблюдения в своей московской квартире, что у их сыночка выросли небольшие рожки, к тому же он стал передвигаться по стенам и потолку комнат, пользуясь присосками на пальцах рук и ног. Голый. Образ придумал Кортик, а обработал адобами я. Начали мы с маленькой хохмы – весьма реально поместили в комнату Кортика огромный виртуальный унитаз. Почему-то реакции родителей не последовало. Тогда несколько вечеров подряд я помещал виртуального Икара спать на этом унитазе. И опять – ничего. То ли родители Икара устали ежеминутно пялиться в экраны, наблюдая жизнь сына, то ли решили, что это такая игрушка или модерновый предмет интерьера.
После того как Икар решил существовать на экранах родителей в образе варвара Монго, отец Кортика, оценив влияние инвалида на его сына как вполне допустимое и даже развивающее, подключил мою машину к Интернету. Вовремя, кстати, потому что Кортику уже выбрали школу и наняли шофера с машиной для доставки туда и обратно. И я остался не у дел, поскольку матушка, естественно, отказалась от предложенного мне родителями Кортика приходящего учителя начальных классов. Ей бы пришлось тогда каждый раз снимать любимый халат и рваные тапочки и надевать что-то приличное.
К этому времени мне стало совершенно ясно, что Кортик – голодный дух. Будда Шакьямуни определяет это понятие как «разновидность существ, мучимых голодом и жаждой». Кортик всегда был голоден. И не только в отношении к еде. С той же жадностью, с какой он поедал мясо с овощами и маринованными улитками, он пожирал глазами окружающий мир, иногда впадая от созерцания в экстаз, похожий на затяжной умственный ступор, в котором его родители и психолог в школе тут же определили начальную стадию слабоумия. Он не отличался особым рвением в учебе, и жажда познания нового возникала внезапно только от созерцания или ощупывания чего-то непонятного.
Я терпеть не могу мясо с большим количеством тушеного лука, с желтой шафрановой подливой, в которой плавают куски баклажанов, моркови и скользкие тельца заморских улиток. От одних воспоминаний тянет блева-а-а…
О чем это я?.. Ах да, о голоде моего друга. В девять лет у него были глисты. Он сам обнаружил их в унитазе на своих экскрементах. Я предполагал, что он разглядывает много чего, на что у меня не хватает ни сил, ни желания смотреть, но глисты!.. Так вот, обнаружив паразитов, он задался целью изучить досконально, что это такое, и как в его теле может существовать нечто подобное. Прочитав все, что можно, об аскаридах, он перешел к солитерам, подкожным червям и закончил червеобразными личинками сибирского комара, которые живут у человека в глазу. Свое восхищение этим странным миром делил он, естественно, со мной, и обычно – на ночь. Потому что днем после школы у Кортика по расписанию сначала были: бальный класс – бассейн – уроки музыки. С четвертого класса бальные танцы заменились теннисом, бассейн остался, а уроки музыки тайком от родителей Кортик стал проводить вместе с шофером в тире, иногда с наушниками на голове. Он просто смотрел, как стреляют. Оружие ему еще не давали, потому что детских пистолетов не было.
И как раз после тира, когда оглохший Кортик, как обычно, еще часа два разговаривал слишком громко даже для моей матушки (а уж она была мастер поорать), я выслушал подробное описание длинного нитеподобного червяка, который живет в глазу человека. И пошарив по просьбе Кортика по Сети, нашел изображение треклятого комара, после укуса которого в глазу образуется эта мерзость, и еще несколько минут мы созерцали этот ужас – тонкую дергающуюся черную ниточку в белке увеличенного в несколько раз глаза. Я – затаив в страхе дыхание от вида возможного существования мученика адов в другой жизни. Он – шумно сопя от восторга.
К этому моменту нашего совместного существования я навсегда определил для себя одну истину: Кортик был идеально обучаем и подчинялся любым идеям именно в период своего увлечения чем-то. Воспользовавшись его увлечением червями, живущими в людях, я целенаправленно подвел Кортика к обсуждению еврейского вопроса. Удивлены? Да запросто. В один из вечеров я показал ему на экране, как выглядят личинки и взрослые особи свиного цепня. Кортик с интересом узнал, что именно личинки этого рода глистов могут попасть с кровью в мозг человека и сильно влиять на состояние здоровья, вызывая припадки, подобные эпилептическим, потерю памяти и много еще чего удручающего. Я рассказал историю, как в Иллинойской еврейской общине к врачу с такими проявлениями организма обратилось с дюжину представителей племени, у которого свинина абсолютно не присутствует в пище. Тем не менее именно свиной цепень поселился в мозгу этих достойных сынов израилевых. После обследования врачом мест проживания заболевших евреев источник заражения был определен.
И предложил Кортику угадать, что это за источник.
Сначала он добивал меня предположениями о поедании членами общины, тайком от близких, плохо прожаренной свиной грудинки. Я категорично и даже насмешливо отверг это. Потом в ходе нашей беседы Кортик узнал, что мы с матушкой евреи, и эта новость вызвала у него непреодолимое желание немедленно узнать, почему евреи не едят свинину, и кто они вообще такие.
Вероятно, больше всего его задела насмешка. За месяц Кортик завалил нас с матушкой невероятными подробностями из жизни рабов, которые под предводительством Моисея удрали от египтян и долго потом бродили по Синайской пустыне.
Здесь нужно уточнить, что моя матушка не приветствовала развитие подобного интереса у мальчика славянской внешности, да еще на почве изучения глистов. Свои опасения она определила конкретно:
– Он и так в рот тебе смотрит и выполняет все твои прихоти. Но если этот ребенок потребует у родителей обрезания, а ты уже знаешь, что он умеет быть настойчивым, мы лишимся всего этого. – Она обвела большими глазами пространство, вероятно, определяющее для нее достойную жизнь. – Быстро расскажи ему, кто заразил иллинойских евреев свиным цепнем, и покончим с этим.
С еврейским вопросом было покончено только тогда, когда я предложил Кортику найти на карте мира Индонезию. Почему – Индонезию? Потому что именно повара из этой страны, выписанные на работу в еврейскую общину, явились переносчиками свиного цепня и заразили кошерную пищу, не соблюдая правила гигиены. Вот такие дела.
Устав, наконец, от изучения глистов, еврейской истории и особенностей жертвоприношения индонезийской богине Кали, Кортик как-то раз задумчиво ощупал мой горб, а уж последствия такого способа познания им окружающего мира в полной мере ощутила на себе моя матушка. Почти неделю он добивал ее подробными объяснениями, что это такое, притащил анатомический атлас, а для подтверждения своих познаний иногда врывался в мою комнату и щупал, щупал, щупал мою спину, пока я не огрызался и не старался увильнуть от него на коляске.
Между Надомом, в котором мы поселились, и соседними дачами не было забора в прямом значении этого слова. Были небольшие столбики сантиметров тридцать в высоту и декоративная оградка между ними. По утрам с ранней весны до первого снега нас будил громкий крик петуха, который приходил с соседнего участка, облюбовав крышу нашей беседки. Взлететь на нее он не мог. Забирался по вьющемуся винограду при помощи когтистых лап, помогая себе иногда еще и клювом – как заправский попугай. Матушка гоняла его (она любила поспать), а Кортик ловил и ощупывал кур, пораженный их умением взращивать внутри себя и выталкивать потом яйца. Ему очень хотелось нащупать момент затвердевания скорлупы. Четыре курицы стоили моей матушке как целый свадебный баран. Потому что, как уверяла соседка, после ощупывания Кортиком они переставали нестись с той регулярностью, что прежде, и вообще впадали в куриный невроз. Именно чтобы не допустить куриного невроза у оставшихся несушек (это были какие-то особенные курицы, индийской породы, с лохматыми лапами), моя мудрая матушка указала как-то на петуха, на наших глазах топчущего курицу с остервенением одуревшего садиста. Кортик тут же пошел выяснять, как тот удерживает курицу, которую догнал с большим трудом. Петух, понятное дело, был занят и не сразу обнаружил врага. Глаза его были в экстазе закрыты, клювом он пригибал голову курицы к земле.
Не больше полминуты понадобилось Кортику, чтобы все выяснить, и петуху, чтобы доказать, кто в округе хозяин. Петух захватывал курицу с боков своими торчащими в стороны боковыми пальцами-шпорами с ужасающими когтями. Как раз накануне мы с Кортиком думали – зачем петуху такое неудобное при ходьбе приспособление?
Теперь Кортик понял – зачем.
Я с удивлением увидел, как петух взлетает. Он взлетел высоко и летел, летел, выставив свои ножищи вперед, чтобы достать ими убегающего Кортика…
– Вы их видите?! – кричал Кортик, даже перед лицом опасности указывая нам на очередное открытие. – Видите отогнутые пальцы на лапах? Это чтобы курицу держать!..
Потом, когда мы обмазывали раны Кортика зеленкой, я объяснил матушке ее промах, и она, мудрая моя, никогда больше не указывала Кортику на что-то необычное или странное, как это делают мамаши подрастающих детей. Но и не пресекала его попыток познать окружающее. Вследствие чего Кортик был укушен обезьяной (при попытке пересчитать ее зубы и удостовериться в ее человекоподобности), получил ожог при плавке серебряной пули для вампира (из бабушкиной серебряной ложки, а охотничье ружье ему обещал дать шофер) и сотрясение мозга от удара протезом по голове, полученного от какого-то совершенно мирного и незлобивого с виду старичка в парке.
Матушка тогда очень обеспокоилась, даже расплакалась, старичок и сам был не рад, совал всем сбежавшимся на шум свою отстегнутую искусственную ногу, которую Кортик сначала вежливо попросил отстегнуть и потом «поносить», что, естественно, было воспринято как жуткое глумление.
Что он сделал с серебряной пулей? Вот это интересно. Кортик засунул ее в… – угадайте, в какое оружие? – и выстрелил в вампира с Черной дачи. Что сделал вампир? Хороший вопрос. А я попал в автокатастрофу и потом поселился в башенном кране. Вы считали когда-нибудь, сколько ступенек нужно проползти, чтобы забраться в его кабину? То-то же.
У меня есть подзорная труба, часы, на которые нужно смотреть в подзорную трубу, когда на них не светит солнце, но это я уже рассказывал…
В машине нас было шестеро. За рулем, естественно, дядя Моня. Почему – естественно, если ему пошел восемьдесят третий год? Потому что это была его машина. Рядом с дядей Моней сидела, естественно (она всегда там сидит, чтобы руководить поездкой), его пятая жена Анжела. Лет на сорок моложе мужа, но уже со старческой настойчивостью отстаивающая свое мнение в споре – с кем поведешься… Сзади сидели моя матушка, ее сводная сестра Люцита и вторая жена дядюшки Марушка. Вот так. Я был шестым.
Учитывая вес и габариты трех женщин на заднем сиденье, никакой, даже самый прилежный джинн не смог бы втиснуть между ними мое тщедушное тело весом сорок килограммов. Увы! Он и не втиснул. Я сидел на коленях у второй жены моего дяди, и она то и дело промокала надушенным платочком пот унижения и стыда, стекающий по моему лицу.
Зачем, спрашивается, нужно было набиваться в одну машину? Вот и я спросил у матушки, когда очнулся под белым больничным потолком, – зачем? Она объясняла, плача, что-то о необходимости присутствия всех нас у нотариуса при подписании дядей Моней очередного завещания. Я поинтересовался, почему дядя Моня не тащит каждый раз к нотариусу всех своих жен, почему из бывших была только одна – вторая? Мы бы тогда не поместились в одну машину, кто-то избежал бы аварии… Матушка объяснила, что из бывших жен к моменту аварии в живых осталась только вторая, остальные умерли. Ее лицо расплывалось, да и сама матушка иногда вдруг начинала приподниматься над моей кроватью к потолку… Я же судорожно сжимал веки, чтобы прогнать видение тупорылого грузовика, который дядя Моня настойчиво игнорировал, уверяя свою пятую жену, что по светофору мы должны повернуть первыми.
Хотя… Вот, к примеру, такая важная деталь: втиснувшись в машину, мы совершенно забыли о моей коляске, которая осталась одиноко стоять на лужайке у дома. Сейчас-то я понимаю, что это был знак судьбы – никто из пятерых взрослых, и я в том числе, не вспомнил о багажнике на крыше – именно туда она и загружалась, обычно это делала матушка. Коляска больше не понадобилась. Во время аварии мой позвоночник повредился весьма удачным образом – освободились какие-то защемленные нервы, что-то атрофированное получило мощный приток крови, всего-то и делов осталось – научиться пользоваться вдруг ожившими ногами.
Повиснув в странной конструкции из металлических стержней на колесиках, я учился ходить, объезжая коридоры и навещая своих пострадавших в аварии родственников. И не обнаружил тетю Люциту. Мама, отведя глаза, сказала, что ее больше нет с нами.
Но не будем забегать вперед.
Вот интересно, из всего того, что я успел наболтать, что вам хочется узнать поподробнее:
Из чего Кортик стрелял серебряной пулей?
Умер ли от серебряной пули вампир?
Кому дядюшка Моня завещал свой дом в Англии?
Где я взял подъемный кран и подзорную трубу, или…
На фиг мне был нужен браунинг № 1347?!
Любовь – вот в чем была основная проблема Кортика. Я-то этому слову особого значения не придаю, для меня оно условно, что-то вроде вечно неутолимой жажды. В круговороте бытия есть три сферы: мир желаний, мир форм и мир без форм. Кортик существовал в мире желаний, а я в мире форм. В мире желаний существа предаются удовольствиям от желанных форм, звуков, вкусов и осязаемых объектов. Все это вместе и представляло для моего друга основы любви. Мне иногда казалось, что хорошую музыку, от которой Кортик цепенел и начинал грызть ногти, он любил так же, как и вкусное жаркое или пудинг. Правда, с осязаемыми объектами у Кортика всегда были проблемы. Обнаружив объект, который его заинтересовал, он тут же бросался его щупать. И так с девяти лет. Именно в этом возрасте он впервые так настойчиво осязал одну нервную девочку в гимназии, что был отчислен, и никакие потуги родителей Кортика, которые решили выстроить для гимназии крытый бассейн, не помогли.
Кстати, впоследствии подросший Кортик тупо продолжал делать то же самое с заинтересовавшими его объектами – немедленно осязать, но последствия уже были иными. Некоторые объекты женского пола такие нападки красивого мальчика воспринимали как вполне допустимое ухаживание, а остальные – как роковое вмешательство в целостную оболочку их бытия, и требовали клятв в верности и обещания жениться.
Что я делал в мире форм? По Будде я находился в его низшей части, в которой существа не увлекаются внешними удовольствиями, а испытывают наслаждение от внутреннего созерцания. Не скажу, что я испытывал особое наслаждение от созерцания собственного внутреннего «я», но видя потуги Кортика познать окружающий мир, часто уважал себя за отстраненность, с которой выслушивал подробности его первого опыта, – ни зависти, ни чувства обиды за свою неполноценность у меня не возникало. Скажу больше: наслушавшись Кортика, я иногда подозревал, что, миновав мир желаний и мир форм, сразу вознесся в своем отречении от жизни в мир без форм, в котором царит лишь сознание, а пять чувств, дающих наслаждение, отсутствуют там напрочь. И тогда мудрая матушка, обнаружив зависший в моих глазах восторг и упоение от приоткрывшейся вдруг вечности, быстро возвращала меня в мир форм болезненным выворачиванием левого уха или подзатыльником. Я тут же ощущал свое тело и его унылые потребности и не обижался – она-то в моих зависаниях предполагала худшее, прятала режущие предметы и снотворное и на всякий случай готовила на ужин курицу с черносливом.
Вечность – это пустота. Пустота тоже не имеет границ. Это я сам придумал.
Через три года нашего проживания в Надоме родители Кортика – оба! – пожаловали в гости. Матушка очень волновалась перед этим визитом, отчего, вероятно, разбила две чашки из «бабушкиного» сервиза. А когда мама Кортика попросила подготовить чаепитие именно с этим сервизом, матушка от волнения уронила в кухне еще и заварочный чайник. Отец Кортика пошел узнать, что разбилось, потом минут пятнадцать успокаивал жену, а та плакала, уверяя, что помнит этот сервиз с детства и очень его любит. В результате через полчаса их пребывания в Надоме трудно было понять, отчего у обоих супругов слезятся глаза и опухли носы – от расстройства или от аллергии. Кортика на всякий случай отсадили в другой конец комнаты, а его родители закапали себе капли в нос и натянули на лицо небольшие респираторы.
Так что, когда моя матушка, ужасно нервничая, принесла в гостиную поднос с остатками сервиза, вазочками с вареньем (сама варила), слегка подгоревшим (от волнения) печеньем, и громко закричала от ужаса, увидев родителей Кортика в респираторах, и с грохотом уронила поднос, никто не удивился.
Вернее, мы с Кортиком не удивились, а что там происходило с супружеской парой, предохраняющейся от аллергии, все равно было незаметно.
Пока матушка убирала все с пола, они говорили по очереди. Сначала – отец, приподняв пятачок респиратора и установив его на лбу. Потом он возвращал его на место, а говорила мама Кортика, просто оттянув устройство от носа вперед.
Мы с Кортиком так были захвачены этими манипуляциями, что почти не обращали внимания на слова. Воспринимая их объяснения с безалаберностью семилетки, я понял только одно: родители Кортика собрались разводиться, пошли к врачу, который мирит распсиховавшихся супругов, и тот посоветовал им родить еще одного ребенка. От такого предложения родители Кортика распсиховались еще больше и рассказали о трудностях воспитания детей при проблемах с аллергией. Тогда умный доктор предложил завести каждому из супругов по ребенку на стороне, а брак не расторгать. И родители приехали сообщить Кортику, что мама беременна, а у папы тоже будет ребенок – родит его одна хорошая женщина, с которой папа давно дружит.
От такого известия моя матушка уронила совок с осколками сервиза и печеньем, пошатываясь, добрела до кресла, где и свалилась, схватившись за голову.
– У тебя будут братик и сестричка, – сказали родители Кортику. – У них разница приблизительно в полтора месяца.
Потом они стали приводить в чувство матушку. Она, добрая моя, очнувшись, о себе не думала. Сразу попыталась разобраться с проблемами родителей Кортика. Спрашивала, что ей придется делать, если новорожденные младенцы тоже будут раздражать своим присутствием слизистые оболочки и дыхательные пути отца и матери. Она сказала, что такое случается – у некоторых бывает аллергия на кошек, у некоторых – на цветы, а у кого-то – на детей, и те родители, у кого аллергия на детей, не заводят их в большом количестве, а концентрируют свои невостребованные материнские и отцовские инстинкты друг на друге.
Матушку уверили, что все будет хорошо.
Получилось действительно хорошо.
У мамы Кортика родилась девочка, а у папы – мальчик. Когда девочку принесли кормить, мама залилась слезами, и даже анализов не потребовалось, чтобы сразу определить – это аллергия.
Вы спросите, что же тут хорошего?
А то, что, во-первых, в результате этого эксперимента со сменой половых партнеров был точно установлен генетический носитель аллергена – это оказалась мама Кортика. Во-вторых, его папа от девочки не плакал и не чихал, а биологический папа девочки и чихал и плакал (из чего я лично сделал вывод, что эта напасть заразна при обмене жидкостями со слизистых оболочек). Было решено, что девочку будет кормить та женщина, которая родила папе мальчика, а мальчика отдали на вскармливание маме Кортика. Жить они стали общей двухмамной семьей, и моя матушка, уже готовившая для малютки комнату в Надоме и подыскивающая кормилицу, вздохнула с облегчением.
Для Кортика это был переломный момент. Он как бы нашел наконец для себя приемлемое объяснение своего вынужденного сиротства: раньше это как-то было завязано на особенностях его организма, что угнетало и настораживало. Теперь же отсутствие отца с матерью объяснялось их тяжелыми обязанностями по выращиванию двух однолеток – Кортик и его организм были тут ни при чем.
Письма от родителей по электронной почте он получал регулярно, но чувствовал себя более свободным.
– Когда они совсем про меня забудут, – объявил он как-то за завтраком, – я уйду в горы и буду там жить один.
Я был уверен, что про меня эти экспериментаторы уж точно забыли, однако еще через три года на чердаке Надома у одного из мансардных окон была установлена мощная подзорная труба. На треноге.
Мне тогда исполнилось десять. Накануне двое рабочих под строгим присмотром матушки затащили коробку на чердак и возились там больше часа. И я до малейших мелочей запомнил этот день рождения. Открытая металлическая кабинка поднималась медленно – Августин был «милым» раз шесть. В какой-то момент перед моим лицом появились поверхность чердачного пола и три растопыренные стойки. Потом я увидел подзорную трубу. Сознаюсь, родители Кортика сильно повредили тогда мою защитную оболочку, дав пробиться наружу почти всем основным сквернам: эгоистическому желанию, злобе, ненависти и гордости. Да-да, именно гордости. Я был горд, что могу с ненавистью отвергать такие подачки калеке-горбуну. Я был бы меньше оскорблен, предложи они мне космический корабль. Конечно, я вышел из себя.
Позже, объясняя Кортику мое «психованное», как определила матушка, поведение, я сказал, что в тот момент две грандиозные мечты наложились одна на другую и усугубили этим невозможность осуществления каждой: мечта человечества о небе и звездах и моя мечта о самостоятельных передвижениях по земле.
– Запомни! – шипел я в лицо озадаченному Кортику. – Никто из людей никогда не сможет сам оторваться от земли и взлететь, пока все обезноженные психованные калеки не пройдутся по этой самой земле.
– Люди давно уже летают в самолетах и космических кораблях, – осторожно напомнил Кортик.
Тогда я остервенело постучал ладонями по коляске.
– Может быть, ты еще скажешь, что я тоже хожу, где хочу?!
Впрочем, той же ночью мы с ним по очереди разглядывали изрытую космической оспой поверхность Луны.
На следующий день после обнаружения подзорной трубы я отослал родителям Кортика благодарственное письмо. Электронной почтой.
«Спасибо за напоминание, что у всего человечества, как у ничтожного инвалида, тоже есть неосуществимые мечты, но нельзя ли поменять подзорную трубу на браунинг № 1347?»
И моя жизнь переменилась.
