Былое и …

– Не вспоминай больше этих… ! – воскликнула Наташа и как-то напряглась при этом, а он, почувствовав, что сказал лишнее невольно потянулся к её тонким пальцам, которые держали дверь изнутри, наклонился и поцеловал их. Она же тоже наклонилась, чуть приоткрыв рот. Александр потянулся в открытое окно, губы их встретились.

– Жду тебя. – чуть слышно прошептала она.

– Пора. – Ответил он. Наконец, Наташа выпрямилась, отошла от шумного автомобиля, и он поехал.

Вот, в боковом зеркале мелькнуло её красивое лицо. В зеркале заднего вида – поплыла её фигура немного неуклюжая, но такая любимая с её выпуклым животиком. Александру вдруг показалось, что он где-то когда-то уже видел это, а может, ему почудилось, что он снова увидит всё это… Вот, она исчезла за углом дома. Потянулись улицы, перекрёстки один, другой. Через некоторое время медленно проехал мимо полицейского поста, на окраине, мимо танков и орудий, времен Отечественной, стоящих вдоль дороги. Потом потянулась длинная объездная дорога с высокими соснами, перелесками вдоль шоссе. Наконец, спустя четверть часа мимо проплыли голубые озера с редкими отдыхающими, несмотря на хорошую тёплую погоду. Перед выездом на трассу заправил полный бак и ещё канистру бензина, чтобы отцу не надо было заправляться. Перед ним лежала хорошо знакомая трасса. Движение на ней было не такое плотное, как на окружной, но фур, как всегда, было много. В основном это были трейлеры с белорусскими и турецкими номерами. Прислушиваясь к шуму мотора, который иногда начинал сильно грохотать, Александр невольно вспоминал то, что прошло в этой жизни и что предстояло. Пока он тащился за длинной чередой турецких фур, почему-то начал вспоминать тётку Надю. Она, как и вся его родня, жила в их районе, потом вышла замуж и уехала надолго на Север. Много лет прожила там с мужем, родила сына и дочь, а когда муж умер, вернулась на родину, стала жить в райцентре. Тётка Надя не любила рассказывать о себе, но как-то раз, после хорошего застолья по случаю чьего-то дня рожденья, она поведала ему историю о том, как её лечили на Севере. Вскоре после смерти мужа она попала в ДТП и пока лежала в больнице, долго не могла прийти в себя. Больше двух недель она лежала на аппарате искусственного дыхания. Тётя Надя подробно описала Александру всё, что чувствовала и главное, что видела, пока находилась в коматозном состоянии. Он не знал, почему уединившись, именно с ним Надежда рассказала ему в подробностях о своих ощущениях в состоянии комы. Спустя некоторое время родственники стали замечать, что Надежда часто правильно предсказывает разные события, начиная от погоды, и заканчивая серьёзными бытовыми проблемами. Однажды, в узком кругу близких ей сказали об этом, но она попросила никому из чужих про её способности не говорить. Когда же Александр встретил свою Наташу, а случилось это лет двенадцать назад, на фестивале у «Трёх Сестер», на границе трёх братских республик, то он решил посоветоваться со своей тётей. Он влюбился тогда в свою будущую жену с первого взгляда. Наталья на том фестивале выступала со своим песенным ансамблем из соседнего украинского района. Она многим нравилась: симпатичная, статная, звонкая, бойкая. Да, и Александр, недавно отслуживший в армии, мало кому уступал в мужской силе и красоте. Он тогда, для смелости, выпил грамм сто, и пошёл к понравившейся ему девушке. Познакомившись, Александр потом все дни фестиваля уже ни на шаг не отставал от Наташи. Это было в конце июня, а середине июля он уже засобирался ехать к ней в соседней район, который стал соседней страной. Дорога была недальняя – ещё ходили автобусы, электрички, поезда, да и отец дал ему доверенность на машину. Тогда, перед поездкой, немного побаиваясь, Александр решил зайти к тёте Наде. Ему было и страшновато, и очень интересно узнать, что же она скажет о его выборе. Надежда долго рассматривала его самого, взяв в руки обе его кисти, всматриваясь в его глаза, а потом внимательно разглядывала две фотографии его любимой девушки, которые ему удалось сделать на фестивале. Он пытался уловить мимику своей тёти, хотел заглянуть ей в глаза, но она, как обычно после таких процедур, долго сидела молча, немного наклонив голову и закрыла лицо руками. Потом, приподнявшись, она взглянула на него и отвела глаза. Надежда сказала, что девушка поможет ему во многом в этой жизни, главное, что избавит его от змея, – зелёного змея, который собирался просыпаться в нём. Гадалка говорила, что девушка эта должна спасти его от погибели, наконец, сказала, что он будет очень счастлив с нею, но… Потом тётя Надя почему-то отвела глаза, и ему показалось, что они заблестели, затем она резко поднялась, подошла к окну. Облокотившись об оконную раму, она долго смотрела во двор, где спокойно гуляли куры и что-то клевали, и вдруг, Александр увидел, как тётя подняла руку к глазам и голова её, и плечи начали вздрагивать. Потом тётя успокоилась и несколько минут они молчали. Наконец, не глядя в сторону племянника, Надежда сказала каким-то изменившимся хриплым голосом:

– Не знаю что сказать. Ты будешь с ней счастлив, даже очень счастлив, не знаю, как… – Как долго, – не знаю… Время, так быстро летит, так быстро… Короче, всё всегда когда-то закачивается. Только не говори никому! – Александр встал и хотел приблизиться к тёте, но она, почувствовав его движение и не обернувшись, замахала рукой. Продолжая смотреть в окно, она сказала, что хочет побыть одна.

Александр, глядя на высокие задние двери грузовой машины, вспоминал, вспоминал, вспоминал. Ему было стыдно теперь вспоминать, как Наташа вытаскивала его из пьяных кампаний, как часто ездила к нему в общежитие для зависимых при монастыре, как несколько раз спасала его во время его буйств и отравлений от неизвестного алкоголя. Наконец, сейчас, в такое непростое время, она нашла для них хорошую квартиру в аренду по скромной цене, в новом спальном районе областного центра, чтобы пережить надвигающуюся катастрофу. Большой город охраняется серьёзнее, чем их деревенский райцентр, есть надежда на хорошую работу и вообще есть надежда на жизнь, тем более, что скоро должно быть пополнение в семье.

После крутого спуска, начался знакомый подъём, Александр как-то автоматически включил левый поворот, отъезжая от фур, в среднюю полосу. В небольшом перерыве между встречными, Александр нырнул налево на небольшую асфальтовую дорогу, уходящую вглубь бескрайних полей. Он с облегчением вздохнул, когда избавился от напряжённой трассы, забитой дальнобойщиками и тут же вспомнил, о чём просила Наташа: Только не через Староберёзов! – Ну, а как иначе? – Мысленно оправдывался он. – Опять до позднего вечера ползти за этими бесконечными фурами? Тогда никто и не выедет от нас, если поздно приеду, если просто опоздаю. Он включил радио, которое ещё с поездки из дома, было настроено на радио Чернигова. В приёмнике был еле слышен голос диктора, перебиваемый шумом помех. Километров через пятнадцать – двадцать голос диктора стал чётче, были различимы возгласы про «велы́ки втраты во́рога». – Значит, приближаемся к братьям. Всё, как обычно. – Мелькнуло у Александра в голове. За окном проплывали добротно отстроенные серые здания картофелехранилищ.

– Вот она вотчина нашего губернатора! – Невольно вслух произнёс водитель. Он сделал радио потише, готовый в любое мгновенье выключить, так как скоро должны были показаться посты.

– Боже, губернатора храни! Чтобы мы делали без шикарных староберёзовских сыров, чтобы столица или, кто там ещё… ели без нашей староберёзовской бульбы? – воскликнул Сашка. Наконец, за лесополосой, после подъёма, показался райцентр. Блокпост перед въездом в посёлок задержал его минут на пять. Александр медленно ехал по ухабистым с крутыми спусками и подъёмами улицам Староберёзова. Ему невольно подумалось: деревня деревней, а ведь на несколько веков старше столицы! Наконец, за последними хатами с яблочными садами выехал на шоссе, где за поворотом – блокпост. Шоссе и обочины были перекрыты массивными бетонными плитами. Между плитами – шлагбаум, ежи. На этот раз к нему подошёл офицер. Поинтересовался: откуда, куда, зачем, осмотрел машину, салон, багажник, прицеп. Вопросов ни у кого не было. До дома остаётся километров тридцать, и асфальт здесь очень хороший положен, несмотря на все события вокруг. Отличная трасса! Только один раз встретилась легковушка, и всё, – пустое шоссе.

– Можно и притопить! – Александр снова включил радио Чернигова. По радио какой-то военный рассказывал о преимуществах американской военной и немецкой техники, по сравнению с оружием «во́рога». – Столетиями жили вместе, в одни школы ходили, одним мовой-языком говорили, а теперь?!… Ведь слышал, как один восточный предсказатель говорил, что мир пойдет не от столиц, не от других стран, а именно от Чернигова – думал он. Над асфальтом низко склонились кроны деревьев, которые в некоторых местах, казалось, соприкасаются с обеих сторон шоссе ветвями. Машина не ехала, а летела, несмотря на прицеп, а мимо проносились деревья, с низко опущенными ветвями, где-то между кронами блистало голубое небо. До вечера ещё далеко… – Мир пойдёт от Чернигова!… – Как вдруг, он почувствовал в какое-то мгновенье: что-то произошло.

– Мир пойдёт от…– Какое-то пронзительное ощущение, чем-то напоминающее сильное до боли наслаждение, вдруг возникло внутри. На какой-то миг была непонятная задержка, а потом снова полёт. За какие-то мимолётные мгновенья он вдруг увидел всё. Он увидел всю свою жизнь: Наташу, сегодня провожавшую его в дорогу, Наташу с новорожденной Светой, Наташу, поющую на сцене красивую украинскую песню, Надежду, рассказывающую ему о нестерпимо сильном свете, умирающую мать, отца, пашущего поле и… – лес… Чудный староберёзовский лес! Он почувствовал какое-то облегчение! Никогда такого не было. Мимо летели стволы деревьев, а их зелёные кроны кружились и кружились вокруг него… Наконец, он заставил себя посмотреть: а что же вокруг? Может, что-то там, – внизу? А внизу лежала перевёрнутая на крышу его четвёрка, где-то лежал под берёзой опрокинутый прицеп. К перевёрнутой машине подбегали военные в камуфляжных одеждах с желто-голубыми повязками на рукавах. Они почему-то продолжали яростно стрелять, – в его дымящейся автомобиль. А стрелять уже было не в кого – он был свободен. И тут он невольно приподнял глаза, и увидел на фоне очень яркого неба – Солнце! Сияние этого Солнца было таким ослепительным, что невозможно было поднять взгляд. Это сияние Солнца и манило к себе, и страшило, и…

                                                      09.09.24. .ех.

Дезер

Сегодня Серый пришел раньше обычного и сразу пошел в ванную. Застрял там надолго. Спустя некоторое время я услышала, что он на кухне.

– Странно, почему не заглянул ко мне, – подумала я и, отложив домашку, решила посмотреть: как он там? В эту пятницу у меня было три урока, поэтому я пришла раньше его. Я тихо прошла на кухню, но там было почему-то сильно холодно. Серёжка даже не обернулся, когда я зашла. Мне показалось, что он что-то держит у лица и сидит, подозрительно повернувшись спиной, глядя в окно.

– Привет, Серёж. Как дела?

– Нормально, – не оборачиваясь, ответил брат. Судя по его поведению, было ясно, что у него не все нормально. Я резко подошла к подоконнику и увидела, что он придерживает кухонную тряпку у правого глаза. Я потянулась к его правой щеке, но он резко отвернулся в сторону, и я увидела, что он держит что-то в тряпке. Тряпка была влажной и на ней я заметила остатки мокрого, таявшего снега.

– Не дури, что случилось? Ты, что упал?

– Не… Упал не я. – Он открыл окно и, немного прикрывая правой ладонью щеку, левой полез за снегом на подоконнике.

– Серёж… – Я присела на табуретку и постаралась как-то помягче обратиться к брату. – Как ты? Ну, что с тобой?… – Серый продолжал молчать. Закрыв окно, он продолжал держать снег у правой щеки и смотреть во двор. Чтобы разрядить обстановку, я негромко включила радио.

– Тебе картошку погреть? – Я звякнула крышкой сковороды.

– Ну… погрей, – не сразу ответил он. Я достала из холодильника вареную картошку в мундире, стала чистить и резать в сковородку. Мать вчера заранее сварила нам кастрюлю картошки на обед. Картофелины были очень мелкие, предстояло долго возиться с ними. Брат устал держать растаявший снег со льдом у щеки. Он подошел к раковине, чтобы стряхнуть тряпку. Правая щека его горела от снега, промыв тряпку, он вернулся, сел на прежнее место и уставился в окно.

– Да, кто тебя так, – не Пономарь ли? Серёж! … – после пятой очищенной картофелины брат, продолжая смотреть в окно, тихо выдохнул:

– Он.

– Ну, и…?

– Завтра будет отдыхать, – а через некоторое время добавил:

– Молитву пусть бубнит, если сможет.

– И что ты сделал?

– Нос хорошо хрустнул у него. Короче, сломал. Надеюсь, зубы тоже выбил. Кровь ему пустил, как из крана полилось! – зло улыбнулся Серёжка.

– Пусть лечится теперь долго, и я до выходных не пойду, – повернулся он ко мне отечной и горящей красной щекой.

– И все-таки… Ты его так за…– собралась я его спросить.

– За что? А за то, что в раздевалке начал выступать: Дезер, дезер дезертир, сынок дезертира! На куртке моей желтым фломастером написал: дезер. Да, еще утром в классе на доске было написано: «Долой дезеров!» Я тогда не сразу сообразил что, то было в мой адрес. Ваську Кривого к себе притянул. Тот подтявкивал, остальные только лыбились, но большинство не обращало внимания. – Я отложила чистку картошки и невольно спросила брата:

– Откуда они узнали про… Откуда ?! – воскликнула я.

– А мне, откуда знать? Откуда?! Вот, только один удар пропустил. – Сергей ненадолго оторвал тряпку от правой щеки. – А так, хорошо я его вырубил. Да, не знаю, откуда разнюхал этот сплетник…

– Может сама Мымра что-то брякнула ? Она ко мне на той неделе приставала, на перемене, когда одни в классе остались. Все спрашивала: были ли звонки последнее время от отца или, может вести какие-нибудь, а потом, вдруг так и говорит: «А может он сбежал?».

– Ее какое собачье дело? – Сергей снова приоткрыл окно и потянулся за снегом, но подоконник на уличной стороне был уже весь очищен. Отложив ножик, я собиралась спросить его, кто из старших видел драку, хотела спросить про побитого Пономаря – как он, но в это время хлопнула дверь. За разговором мы не расслышали, как пришла мать. Она почему-то закрылась в комнате. Мы переглянулись с братом, и я не вытерпела:

– Наверно что-то не так!…

– Она вчера мне говорила, что хочет пойти в этот комат, собиралась отпроситься с работы. – Брат, смочив тряпку в холодной воде, снова начал прикладывать ее к щеке, повернувшись к окну. Я взялась было за ножик, чтобы дочистить картошку, но в это время раздался сильный стон, потом еще. После этого до нас донеслись какие-то непонятные звуки. Вскоре мы тихо подошли к двери комнаты родителей. Мы услышали, как мама с каким-то свистом втягивает в себя воздух, потом послышались какие-то непонятные, вздрагивающие звуки, больше похожие на сдавленный кашель с чиханием.

– Рыдает, – прошептал мне на ухо Серёжа, – в подушку.

– За что?! – Услышали мы приглушенный вскрик. – За что?! Двое детей, несовершеннолетних, ему далеко за сорок… За что?! – и снова послышались сдавленные всхлипы. – Что я теперь? Что мы теперь? Они четыре месяца считали его дезертиром! … Заплатили три копейки, а весь год шиш соси?… За что?! – Мы переглянулись с братом. Рядом с дверью послышалось сопение. Мы немного отошли, дверь распахнулась. Вышла мать с растрёпанными волосами, в уличных сапогах и зимней одежде. Пошатываясь, она неловко оперлась о стену и прохрипела:

– Дети… – Мы оба обняли мать. Она, вздрагивая, тихо проговорила: – У вас больше нет папы. Четыре месяца считали его дезертиром, а сегодня, отстояла очередь в этом комате и мне сказали, что он погиб. Геройски погиб. Я не слышала ничего про компенсации, про награды… Зачем они? За что-о?!– Мама медленно, сползая по стене, опустилась на пол и громко зарыдала.                                                                                                  03.01.24.

Братья

1.

Мать наклонилась, чтобы поднять с пола тяжелый чугун, заполненный овощами, но, приподняв его на небольшую высоту, не удержала, уронила, охнула и присела на корточки.

– Вже не можу чавун тягты. Важко… – тихо проговорила она.

Алексей, проходивший мимо веранды, увидев эту сцену, наклонился, поднял чугун и спросил:

– Ма, ты прям тяжелоатлетка! Куда его надо отнести?

– На группку поставь, та приходь, хочу шось казать тебе…

Алексей отнес чугун и вернулся на веранду. Мать уже сидела на скамье, заставленной банками с солеными огурцами, помидорами, вареньем.

– Седай. – Мать указала на небольшой свободный участок скамьи. – Сбираю вам вот…

– Нет, я ничего этого не возьму! Ну, если только по банке томатов с огурцами и баночку вишневого варенья, – качая отрицательно головой, сказал Алексей. – Но если позычешь у Степана прицеп от КамАЗа да гроши дашь, чтоб на кордоне не останавливали, то возьму. Все возьму! – прищурил он левый глаз и присел рядом с матерью. Через некоторое время мать продолжила:

– Ты не во́зьмешь, так хай твоя Ксанка возьме, я скажу, шоб все взяли. У вас семья – съедите, а мене надо полки свобождать, скоро лето. Машина у вас большая… А где все?

– В музей пошли.

– Куды?! – удивилась мать.

– Куда-куда, пошли гулять, потом перезвонили, сказали, что зашли в музей, ваш районный. Детям интересно…

– А ты чего не пошов?

– Так, я с машиной своей перед дорогой занимался, и я уже был там.

– Говорят, что там деда твого Александра Глебовича фотография и статья о нем. Он это… хфорсировав Днепр у войну.

– Знаю, смотрел. – Алексей достал из пачки сигарету.

– Тогда молодец.

Через некоторое время мать спросила:

– Слухай, а можно тебе спросить?

– О чем? Что курю? – снова прищурил глаз Алексей и вопросительно кивнул.

– Та шо ты палишь, то погано… Я хотила тебе про Максимку спитать.

– Чего?!

– Да ты тилько не нервничай… – Мать опустила глаза и стала смотреть куда-то вниз, Алесей стал быстро крутить в руках сигарету.

– Что ты еще хочешь спросить?

– Чего?.. А если Максим не твой, а… Она же мисяца два ти три жила там, у той Праге, а потом ще не раз ездила в этот… как его? Кряков… И все то надовго. Все какие-то курсы у ней были.

Алексей резко встал, взял в рот сигарету и двинулся к входной двери.

– Кто это тебе все наговорил? Не Глеб же! Или… Галка? – резко спросил он на ходу, зажигая сигарету.

Через некоторое время Ольга Петровна продолжила:

– Так ты ж мне сам то все казал, коли Максимка був совсем малэнький, – поникшим голосом ответила Ольга Петровна.

Алексей затянулся сигаретой, выдыхая дым на улицу. Он встал в дверном проеме, посматривая на входную калитку.

– Что ты хочешь, ма? – внешне успокоившись, спросил Алексей. Он продолжал стоять в дверях.

Мать медленно встала, взяла палку, на которую опиралась во время ходьбы, и приблизилась к говорившему.

– Шо хо́чу? А то, что ты мой сын! Что все годы ни за кого так сердце не болить, як за тебя! – Ольга Петровна попыталась поймать его взгляд и прошла мимо сына во двор.

– Что ты предлагаешь? – Алексей отвернулся от матери, чтобы выдохнуть дым. Он собирался уже выйти на огород, чтобы прекратить начатый разговор.

– Стий! – заметив его движение, вскрикнула Ольга Петровна.

– Чего? – нехотя откликнулся Алексей.

– А ты, взяв бы, да и попросив бы гроши у Глеба на експертизу, а? – неожиданно спросила мать.

– На что?! На какую это экспертизу? – Алексей глубоко затянулся. – Это тебя кто, Галина надоумила про експертизу?! – Он повысил голос, снова посмотрел на калитку, потом на мать. Отвернулся, сплюнул, затянулся.

Мать, опираясь на палку, села на скамью, стоящую рядом с верандой. На дворе было солнечно – стояла теплая майская погода. С каждым порывом ветра с вишен слетали белые лепестки цветов. Весь двор был усыпан белым цветом, как снегом.

– Так с кем ты все это обсуждаешь, ма?! Может, ты еще с соседями делишься своими умными мыслями? – спросил Алексей на повышенных тонах.

– Та не… Ты шо! Какие соседи или Галя… У мене ж телек ёсть, а по телеку идуть таки передачи про эти разборы… Кто да чий, так там исследують эту… дэ-эн… Как ее там? Передачи такие ё, – спокойно и твердо ответила Ольга Петровна.

– Во, блин, какие вы все умные стали! А я-то… – Алексей напоследок затянулся и бросил недокуренный окурок в банку с водой, стоящую на крыльце. – Да… Какие вы вси ву́ченые теперь стали, и все у вас ёсть. – Он сел рядом с матерью на скамью и стал рассматривать копошившихся под ногами муравьев, которые перебегали от одного белоснежного лепестка к другому. – А я-то думал… – Он не окончил и начал прислушиваться к шуму на улице.

– Я только о тебе, сын, и думаю. Я вже с Глебом переговорила, шоб вин тебе грошив дав и на учебу Феде, и на помощь по хозяйству, и на эту… експертизу. Он же помог тебе с машиной, знаю, что он и другим помогае. Душа болить за тебя. Как ты… Как тебе живется с ней, с этой Ксаной…

– Оксаной, – поправил Алексей мать.

– А с кем обсуждать? Если б могла, то только с Богом бы и посоветовалась. Ты же знаешь меня. Не люблю я на людях про свои хворобы гутарить.

– Так тут же у вас какая-то церковь есть, взяла бы да и посоветовалась там. Далековато, правда…

В это мгновение калитка распахнулась, и во двор вихрем ворвался веселый Максимка, а за ним жена со старшим, более сдержанным Федором.

– Тату, там було так цикаво! Там булы автоматы, гвинтивки, справжни вийськови формы! И там ще фотография нашого дида, там так здорово! А дид правда стриляв з того автомата?

– А шо у вас там, на Украине, музеев нэма?! – приподняла голову, удивляясь, мать.

– Такие уже закрыли либо все переделали, – ответил сухо Алексей. – А День Победы уже не девятого, а восьмого, и вообще это уже давно не День Победы, а День памяти… Памяти жертв и что-то такое…

– Мамо, вы тут живитэ у своей Рашке, у глуши, та зо́всим ничо́го не знаетэ! У Европе це свято вже давно називаеться Дэнь памьяти та примирення, присвячений загиблим у другий свитовий вийни, – отчеканила бодро невестка.

– Так! Ксюха! Хватит коверкать язык! – резко ответила Ольга Петровна. Она встала и приподняла свою палку. – Ты не в Крякове, а к свекрови приехала! Давай говори со мной нормально! Батьки нема, а то б он показав бы тебе, як надо говорить со старшими. – Она еще выше подняла свою палку.

Алексей тоже встал, прикрывая спиной мать, становясь между матерью и женой.

– Начебто сами могли правильно розмовляты росийською мовою… – попыталась гордо ответить невестка и продолжила:

– Якбы вы вчилысь так, як треба,

То й мудристь бы була своя.

А то залызыте на небо:

И мы не мы, и я не я,

И всэ те бачив, и всэ знаю,

Нема ни пекла, ани раю,

Немае й бога, тилько я!

– Ксано! А ну, прекрати! Хватит мать и всех бесить! Сама-то колы вывчила свою мову-кулешовку?! Когда далеко за третий десяток стукнуло?! – воскликнул Алексей и крепко взял правую руку жены. – Мама, это стихи украинского поэта девятнадцатого века Тараса Шевченко, – обратился он, полуобернувшись, к матери. – Оксана, наверное, совсем недавно выучила вирш и решила…

В это время раздался сильный треск – это Максим стволом игрушечного автомата уперся в ягодицу Алексея и начал громко стрекотать игрушкой.

– Папка убытый! – обрадованно закричал маленький воин. Он потянул отца за руку на скамейку. – Ты вбытый, вбытый! – продолжал трещать мальчик игрушкой.

Алексею ничего не оставалось, как подыграть мальчишке, согнуться и присесть на лавку.

– Баба теж убыта! – Автоматчик направил ствол в живот Ольге Петровне и продолжил трещать игрушкой, он и бабушку тоже затянул на скамью. – Уси фашисти вбыти! – объявил довольный победитель. Из дома вышел Федя с книгой и сел рядом бабушкой. – Федько, а ты за ко́го?

– Я за книги, – спокойно ответил старший брат.

– Кныгы? Кныжки треба спалыты! Мама у нас кныжки палыла у двори, у зализний бочци!

– Макс… – обратилась к младшему сыну Оксана.

– Я з тобою!..

– Иды краще в курей постриляй… Але… Ни, ни, у курей не треба, там квочка… Сходы краще на вулицю, подивися, чи не йидэ дядько Глэб з дитьмы.

– Це з Петею та Галею? – Максим, не дослушав ответ, побежал с автоматом к калитке.

– Тильки до стовпчика и не дали, и весь час стриляй, щоб тэбэ було чуты!

Через несколько мгновений треск игрушечного автомата послышался за воротами.

– Спортила язык свой и ребенку! – возмутилась Ольга Петровна. – Тьфу, гадость… И хто его пойме, шо он там каже, – чуть слышно добавила она.

– А вас хто пойме, Ольга Петровна, наприклад… тьфу… например, в Московии?

– Була у Москве, и не так давно, и все добре поймають, и Надя, и вси йихние друзья, все понимают – не жалуются.